Брошенная. Развод с предателем

Милана Усманова

Брошенная. Развод с предателем

Глава 1

Клавиши моего старенького пианино «Беларусь», доставшегося по наследству, были прохладными и чуть желтоватыми от времени. Мои пальцы, несмотря на годы «простоя», все еще помнили их упругую гладкость. После консерватории я могла играть на «Стейнвеях» в лучших залах, но выбрала тихие вечера в нашей «двушке», играя для одного единственного слушателя. И вот, кажется, моя музыка ему больше не нужна…

Сегодня я ждала Антона по-особенному. В сорок два года новость о беременности – это не просто радость, это чудо, вымоленное у судьбы после пятнадцати лет диагнозов, анализов и тихих слез в подушку. Маленькая пластиковая палочка с двумя полосками, спрятанная в шкатулку с пуговицами, перечеркивала всё. Она придавала смысл всему: моему красному диплому, пылящемуся на антресолях, и карьере, которую я принесла в жертву на алтарь нашего семейного счастья, так толком её и не начав.

Щелкнул замок. Он.

Я заиграла снова, вкладывая в ноктюрн Шопена всю нежность и надежду, что переполняли меня. Я представляла, как он войдет, уставший после трудного рабочего дня, услышит, остановится. Улыбнется той своей редкой, мальчишеской улыбкой. Подойдет, поцелует в макушку, и я, закончив играть, повернусь и скажу: «У нас будет ребенок».

Антон вошел. Но не улыбнулся.Скинул туфли в прихожей и прошел на кухню, даже не взглянув в мою сторону. Я слышала, как хлопнула дверца холодильника.

Мои пальцы замерли. Я обернулась. Муж стоял в дверном проеме, ослабив узел галстука. В руке граненая стопка.

– Ань, может, не надо? Голова гудит после отчетов.

– Антон? Что-то случилось? Я ужин приготовила, твоё любимое блюдо…

– Ничего не случилось, – он залпом выпил беленькую, скривился и поставил стопку на комод. – То есть случилось. Нам надо поговорить.

Сердце ухнуло куда-то вниз, в самый живот. Я медленно опустила крышку пианино. В тишине квартиры этот звук прозвучал как удар.

– Я ухожу, – сказал он. Просто и буднично, глядя куда-то мимо меня, на узор на ковре. – Я ухожу от тебя. К другой женщине.

Четыре слова. Всего четыре слова, произнесенные моим мужем в нашей гостиной, пока на кухне остывал его любимый ужин. Они не были сказаны на крике. Антон произнес их так, как будто сообщил, что в магазине не было хлеба. И от этого было еще страшнее. Ещё горше.

Мир сузился до его лица и граненой стопки с водкой в его руке. Я чувствовала, как кровь отхлынула от щек, а в ушах зазвенела оглушительная тишина, в которой потонула только что отзвучавшая мелодия Шопена. Мои пальцы, застывшие над клавишами старенького пианино, похолодели. Одна рука сама собой, инстинктивно, легла на живот. Туда, где уже три месяца жила моя тайна.

Боже, я ведь даже не успела сказать ему, что он станет отцом.

– Что?! – я не узнала свой голос. Он стал тонким и чужим.

– К Еве, – произнес он имя, как будто это что-то объясняло. – Моя помощница. Она… с ней всё по-другому. Мы в одном ритме живем, понимаешь? Я устал от этой тишины, от одного и того же дня. Я жить хочу.

«В одном ритме». Фраза, как ножом по живому. Ева. Я вспомнила, кто она – это его молоденькая помощница, он иногда упоминал её в разговорах о работе.

Я вцепилась в край стула. Одно это имя объяснило всё: его задержки на «совещаниях», вечный телефон экраном вниз, внезапную отчужденность в постели. Все то, что я так старательно оправдывала его усталостью и стрессом начальника отдела. Моя тишина, которую я считала фундаментом его успеха, для него оказалась могилой.

– Но… как же… мы? Я ведь ради тебя…

– Вот не надо, Ань, – оборвал он меня. – Тебя никто не просил бросать музыку. Это было твое решение. Я благодарен тебе за все, правда. За уют в доме, за заботу. Но я так больше не могу. Я вещи соберу.

Он развернулся и ушел в спальню. Без скандала, без упреков. Просто пришел с работы, выпил водки и сообщил, что нашей семьи больше нет. Я слышала, как он открыл шкаф, как бросает вещи в спортивную сумку. Каждый звук, как удар молотка по гвоздю, вбиваемому в крышку моего гроба.

А я сидела, замороженная. Моя рука сама собой погладила всё ещё плоский живот. Во мне тайна, которая пять минут назад была абсолютным счастьем, а теперь стала абсолютной катастрофой. Слова «Я беременна» комом застряли в горле. Разве можно рассказать о новой жизни тому, кто только что твою собственную стёр в порошок? Да и нужен ли Антону этот ребёнок, если он разлюбил его мать?

Через десять минут муж вышел со спортивной сумкой через плечо. Задержался на пороге.

– Не звони пока. Я сам наберу, когда надо будет про развод говорить. Давай без истерик, а?

Дверь захлопнулась.

Я осталась одна. В оглушительной тишине своей квартиры. Передо мной стояли выцветшие ноты Шопена. А внутри меня билось второе сердце, о котором мой муж так и не узнал. Воможно, когда-нибудь он узнает, но точно не сейчас.

Глава 2

Я, будто замороженная, продолжала сидеть на стуле перед пианино. На мне было то же самое платье, та же самая прическа, что и час назад. Вот только душа моя претерпела изменения, а в сердце поселилась тупая боль.

Вселенная, где я была любимой женой и будущей матерью, схлопнулась до размеров этой комнаты, а потом и вовсе испарилась, оставив после себя разреженный, ядовитый воздух.

Я сидела неподвижно. Время остановилось. Казалось, если я пошевелюсь, хрупкое равновесие нарушится, и я разлечусь на миллионы осколков. В ушах все еще звенело от его слов, от его «давай без истерик», брошенного через плечо. Я смотрела на свои руки, лежащие на коленях. Они не дрожали. Они просто омертвели, как и все внутри.

На кухне на плите остывала жареная картошка с золотистой корочкой, его любимая. В холодильнике ждал своего часа торт, купленный по такому случаю. Случай не наступил. Я представила, как Антон сейчас едет по ночным улицам к ней, к Еве. К той, что живет с ним «в одном ритме». Интересно, какой у них ритм? Быстрый, рваный, как в современной музыке, которую я с трудом понимала? Точнее принимала, как неизбежное. А наш был адажио. Медленный, плавный, надежный. По крайней мере, мне так казалось. Оказывается, для него он был похоронным маршем.

В кармане завибрировал телефон. Мама. Господи, только не это. Каждый вечер в девять тридцать, как по расписанию.

– Алло, доченька, – её бодрый голос ворвался в мою замороженную реальность. – Что делаете? Не отвлекаю?

– Нет, мам, что ты, – я заставила себя говорить ровно, спокойно. Голос прозвучал хрипло, будто не мой. Я откашлялась. – Все хорошо.

– А что Антоша? Рядом? Передай ему привет от нас с отцом.

Я посмотрела на пустое кресло, где он обычно сидел после ужина.

– Антон… в душе, мам. Немного устал сегодня.

Ложь. Первая ложь из тех, что мне теперь, видимо, придется говорить постоянно. Она легла на язык противным, скользким комком.

– Понятно. Ну пусть отдыхает, работа у него нервная. Ты сама как? Голос у тебя какой-то… севший. Не простудилась?

– Нет, все в порядке. Просто… тоже устала немного. День был суматошный.

– Ну так ложитесь отдыхать. Я просто узнать, как дела. Целую, дочка.

– И я тебя, мам. Пока.

Я нажала отбой и уронила телефон на банкетку. Как рассказать ей завтра? Послезавтра? Как объяснить, что в сорок два года я осталась одна, без работы, без дома, без мужа? И с ребёнком. Слезы, которых я ждала и боялась, так и не пришли. Вместо них была лишь тупая, всепоглощающая пустота.

Встала, ноги были ватными, и пошла на кухню. Механически, как робот, стала убирать еду в холодильник. Картошку, салат. Закрыла дверцу и прислонилась к ней лбом. Холодная поверхность приятно холодила кожу.

Сколько я так простояла? Минуту? Час? Я не знала. Я просто смотрела на магнитики на холодильнике – дурацкие сувениры из наших редких отпусков. Вот мы вдвоем на фоне моря, щуримся от солнца. Вот я одна, Антон фотографировал. Он всегда умел поймать момент. Теперь он поймал другой момент. Момент, чтобы уйти.

И тут я услышала звук, от которого моё сердце сжалось в ледяной комок. Звук ключа в замочной скважине.

Он вернулся!

На одно безумное, иррациональное мгновение меня затопила волна облегчения. Вернулся! Понял, какую глупость совершил! Сейчас войдет, обнимет, скажет, что это было какое-то помутнение, что он любит только меня…

Дверь открылась. На пороге стоял Антон. Но он был не один.

Рядом с ним, чуть позади, замерла она. Ева. А кто же ещё? Молодая, лет двадцати пяти. Высокая, тонкая, с резкими, хищными чертами лица и гладкими темными волосами. На ней было облегающее черное платье и остроносые туфли на шпильке. Она смотрела на меня безо всякого выражения, просто как на предмет интерьера, который здесь явно лишний. Потом ее взгляд скользнул по комнате, оценивающе, как у покупателя, осматривающего товар.

– Аня, – голос Антона был твердым, деловым. Никакой неловкости, никакого сожаления.

Ева прошла мимо него в гостиную, ее каблуки цокали по паркету, как метроном. Она остановилась у окна, оглядывая квартиру с видом будущей хозяйки.

– Тони, ну что ты тянешь? – сказала она, не оборачиваясь. – Я же говорила, чем быстрее, тем лучше. Зачем эти сантименты?

Антон бросил на меня виноватый взгляд, но тут же отвел глаза.

– Неплохо, – сказала она, обращаясь к Антону. – Ремонт, правда, устарел. Но в целом можно жить.

Ее голос был молодым, звонким. Слова падали на меня, как градины.

Я молчала, не в силах произнести ни слова. Я смотрела на эту женщину, обсуждающую мой дом как свою будущую собственность. Ева слегка улыбнулась уголками губ, поймав мой взгляд, и эта улыбка была хуже пощечины.

– В общем, так, – продолжил Антон, видя, что я не реагирую. – Давай не будем усложнять. Эта квартира, как ты знаешь, моих родителей. Она моя. К тебе она не имеет никакого отношения. Так что это не мне надо отсюда съезжать, а тебе.

Я моргнула. Наверное, ослышалась и это всё ещё дурной сон.

– Что?

– Съехать, Аня. Освободить квартиру. Желательно прямо сейчас.

Прямо сейчас. Он сказал это так, будто просил передать ему соль.

– Куда… куда я пойду? – прошептала я. Мой голос был едва слышен.

– Ты взрослая женщина, Аня. У тебя есть родители, подруги, наверное. Это уже не моя проблема. Мы разводимся. И я хочу, чтобы все было быстро и чисто. Делить нам нечего. А теперь, будь добра, собери свои вещи.

У меня на языке вертелись слова «я беременна». Прямо сейчас, в эту секунду, я могла бы их произнести. Посмотреть, как изменится его лицо. Как испарится эта деловая уверенность. Но я посмотрела на Еву, стоящую рядом с ним, такую молодую, такую торжествующую, и поняла – даже если он узнает, это ничего не изменит. Ребенок станет лишь обузой, еще одной проблемой, от которой он захочет избавиться.

Ева молча наблюдала за этой сценой, прислонившись к дверному косяку. В ее позе была скучающая надменность победительницы. Она не просто заняла мое место в постели мужа, она пришла вышвырнуть меня из моего же дома.

– У тебя есть час, – добавил Антон, посмотрев на часы. – Мы подождем на улице.

Он развернулся и пошел к выходу. Ева бросила на меня последний взгляд, презрительно задержавшись на моем выцветшем домашнем платье, и последовала за ним. Дверь снова захлопнулась.

Час. Мне дали час, чтобы стереть пятнадцать лет своей жизни.

Я стояла посреди гостиной, как громом пораженная. Этого не могло быть. Это была какая-то запредельная, сюрреалистическая жестокость, в которую отказывался верить мозг. Но холод, разливающийся по венам, был настоящим. И тиканье часов на стене, отсчитывающее мой последний час в этом доме, тоже было настоящим.

Я пошла в спальню. Открыла шкаф. Вот его рубашки, висящие рядом с моими платьями. Вот полка с его свитерами. А вот моя. Что брать? Что можно унести с собой из утонувшего корабля? Я вытащила спортивную сумку, ту самую, с которой мы ездили на дачу. И начала без разбора бросать в нее вещи. Белье, пара джинсов, свитер, домашний халат. Косметичка.

Документы. Я открыла ящик комода. Паспорт, свидетельство о браке – это еще пригодится для развода. Диплом консерватории. Трудовая книжка, практически пустая за все эти годы домашней жизни. Банковская карта, там немного денег и несколько тысяч рублей наличными.

Я действовала как автомат, не думая, не чувствуя. Мозг включил какой-то защитный механизм, блокирующий эмоции.

Мой взгляд упал на прикроватную тумбочку. Там, под стопкой книг, лежал маленький конверт. Я открыла его дрожащими пальцами. Внутри был снимок. Первый снимок УЗИ. Маленькое темное пятнышко на сером фоне. Мой ребенок. Наш ребенок. Я быстро сунула снимок в карман сумочки, туда, где лежали паспорт и кошелек. Это единственное, что было по-настоящему моим. То, что он не мог у меня отнять.

Я сняла с пальца обручальное кольцо. Оно соскользнуло легко. Положила его на комод, рядом с его ключами. Пусть остается здесь, в этом чужом теперь доме.

Обвела квартиру прощальным взглядом. Вот диван, на котором мы смотрели фильмы по вечерам. Вот обеденный стол, за которым собирались редкие гости. Вот моё пианино, нелепое и громоздкое в этой новой, враждебной реальности. На пюпитре все еще стояли ноты Шопена. Я закрыла их. Спектакль окончен.

Сумка получилась нетяжелой. Вся моя жизнь за пятнадцать лет уместилась в одну спортивную сумку.

Я вышла на лестничную клетку и закрыла за собой дверь. Ключи остались в замке. Мне они больше не понадобятся. Я спустилась по лестнице, не став дожидаться лифта. Во дворе, у подъезда, стояла его машина. Я видела темные силуэты внутри. Они ждали. Наверное, обсуждали планы на завтра, на новую жизнь. Я прошла мимо, не оборачиваясь, и нырнула в темноту дворов.

Ночь окутала меня своей холодной, безразличной тишиной. Я шла, сама не зная куда. Ноги несли меня мимо спящих домов, мимо редких фонарей. Я оказалась в небольшом сквере и опустилась на первую попавшуюся скамейку. Она была ледяной и мокрой от вечерней сырости.

Вот и все. Конец. Мне сорок два года. Я разведена, бездомна, безработна и беременна. В кармане несколько тысяч рублей. И телефон.

Я достала его. Пальцы сами пролистали список контактов. Мама… нет, ни в коем случае. Она этого не переживет. К родителям я поехать не могу, они живут в однокомнатной, и сердце отца не выдержит такого стресса. Другие знакомые… что я им скажу? «Привет, меня муж выгнал на улицу, можно у тебя переночевать?»

Тут пальцы сами замерли на имени «Дарья».

Мы не так часто общались в последнее время. У неё своя жизнь, свой бизнес, свои заботы. И как бы я ни хотела её обременять, выбора у меня не было.

Нажала на вызов. Длинные гудки казались вечностью.

– Алло? – голос подруги был сонным и немного раздражённым. Я явно разбудила её. – Даш… – мой голос сорвался. – Даш, это я, Аня.

На том конце провода наступила тишина. Потом её голос мгновенно стал бодрым и встревоженным.

– Анька? Что случилось? Что с голосом? Ты где?

– Даш, прости, что так поздно. Умоляю, прости. Можно я к тебе приеду? Мне… мне некуда идти.

Я заплакала. Впервые за этот бесконечный вечер. Беззвучно, горько, сотрясаясь всем телом на этой холодной скамейке посреди враждебного города.

– Так, без паники, – строго приструнила она меня. – Ничего не объясняй сейчас. Адрес мой помнишь?

– Да… Кажется, да.

– Вот и отлично. Вызывай такси и дуй ко мне. Слышишь меня, Ань? Я жду. И не смей отключаться. Говори со мной, пока едешь.

Я кивнула, хотя она не могла этого видеть:

– Хорошо, – прошептала непослушными, дрожащими губами.

С трудом встала со скамьи. Впереди мерцали огни проспекта. Там была жизнь, там были машины. И там, на другом конце города, меня ждал единственный человек, к которому я решилась обратиться. Я побрела в сторону огней, прижимая к себе сумку с остатками прошлой жизни и единственную тайну, которая теперь была моим единственным будущим, ради малыша я буду жить.

Глава 3

Таксист, мужчина неопределенного возраста с усталыми глазами, молчал всю дорогу. Из динамиков его старенькой «Нексии» лилась какая-то безликая поп-музыка про неземную любовь и разбитые сердца. Ирония была настолько злой и очевидной, что хотелось рассмеяться. Или завыть. Но я не сделала ни того, ни другого. Я просто сидела на заднем сиденье, вцепившись одной рукой в свою сумку, другой в смартфон, и смотрела на проносящиеся мимо огни города. Моего города, который вдруг стал абсолютно чужим.

– Говори со мной, – приказал голос Дарьи в телефоне.

– Что говорить? – прохрипела я.

– Что видишь. Просто описывай. Не молчи.

– Вижу… проспект. Витрины. Реклама кредита… «Живи сейчас». – Я криво усмехнулась. – Смешно.

– Не смешно. Дыши. Ты проезжаешь мост?

– Да.

– Отлично. Скоро будешь у меня. Я сделала тебе чай. С бергамотом, твой любимый.

Чай с бергамотом. В прошлой жизни, которая закончилась пару часов назад, я пила его каждое утро. Эта простая деталь, эта ниточка, протянутая из моего прошлого в туманное будущее, заставила горло снова сжаться от спазма. Дарья помнила. За всеми своими делами, за своей бурной, успешной жизнью, она помнила, какой чай я люблю.

Я смотрела на свое отражение в темном стекле. Бледное пятно с огромными, испуганными глазами. Это была не я. Это была какая-то посторонняя, раздавленная горем женщина. А я, настоящая я, осталась там, на полу в гостиной, у ножек пианино.

Я чувствовала, как внутри меня, в самом центре моего существа, затаился мой маленький секрет. Мой ребенок. Он был единственным светом в этом кошмаре. Я положила ладонь на живот поверх тонкой ткани платья. «Я здесь, – подумала я. – Я с тобой. Что бы ни случилось, я здесь».

Таксист свернул в незнакомый мне район новостроек. Высокие, безликие башни из стекла и бетона, похожие друг на друга, как близнецы. Дарья переехала сюда год назад, продав свою старую квартиру в центре. «Больше воздуха, меньше ностальгии», – сказала она тогда. Я еще подумала, как можно добровольно променять уют старого города на эти каменные джунгли. Теперь я поняла. Иногда, чтобы выжить, нужно сжечь за собой все мосты и начать с чистого листа.

– Я приехала, – сказала я в трубку, когда машина остановилась у ярко освещенного подъезда.

– Вижу тебя. Поднимайся, двенадцатый этаж, дверь открыта.

Я расплатилась с таксистом, потратив почти все свои наличные, и вышла из машины. Ноги подкашивались. Войдя в подъезд, увидела просторный холл с консьержем и зеркалами во всю стену. Все было новым, блестящим и абсолютно бездушным. Как декорации к спектаклю о будущем.

Дверь квартиры с номером 128 действительно была приоткрыта. Я толкнула ее и шагнула внутрь.

Подруга стояла посреди коридора. На ней был простой серый халат, волосы собраны в небрежный пучок на затылке, на лице ни грамма косметики. Она выглядела уставшей, но глаза ее были ясными и очень серьезными. Дарья, которая всегда все контролировала, которая строила карьеру, пока я играла в домохозяйку. Которая предупреждала меня об Антоне еще до свадьбы: «Ань, он эгоист. Ты для него красивая вещица, не больше». Я тогда не слушала. Думала, она завидует.

Она молча шагнула ко мне, забрала из моих рук сумку, поставила ее у стены, а потом просто обняла меня.

Ее объятия были крепкими, уверенными. От нее пахло дорогим кремом и чем-то еще, неуловимым, вероятно независимостью? И в этих объятиях плотина, которую я так отчаянно строила внутри себя весь вечер, рухнула. Я затряслась пуще прежнего, вцепившись в ее халат, и из моей груди вырвался сухой, судорожный всхлип. Он был похож на предсмертный хрип загнанного зверя.

– Тише, – сказала она, гладя меня по волосам. – Всё, Анька. Ты доехала. Ты в безопасности.

Она отвела меня на кухню. Ее квартира была полной противоположностью той, из которой меня выгнали. Никаких милых безделушек, никаких фотографий в рамках, никаких воспоминаний. Огромные окна без штор, белые стены, строгая мебель из металла и дерева. Идеальный порядок, почти стерильный. Это была квартира женщины, привыкшей всё контролировать, не позволявшей себе сентиментальности.

Она усадила меня на жесткий стул и поставила передо мной большую чашку с дымящимся чаем:

– Пей.

Я послушно сделала глоток. Горячая, ароматная жидкость обожгла горло и потекла вниз, унося с собой часть ледяного оцепенения. Я сделала еще глоток, потом еще. Мои руки дрожали так, что чашка стучала о зубы.

– А теперь в душ, – приказала Дарья. – Вон та дверь. Там уже лежат полотенце и моя футболка. Твои вещи я потом заброшу в стирку.

– Я… я не могу… – прошептала я.

– Можешь. Иди. Вода смоет с тебя этот день.

И я, чуть поколебавшись, подчинилась. Горячие струи воды били по телу, и я стояла под ними, закрыв глаза. Вода смешивалась с моими слезами, которые теперь текли без остановки. Я плакала беззвучно, горько, оплакивая свои пятнадцать лет, свою любовь, свою веру в то, что я была защищена. Я смывала с себя запах своей прошлой квартиры, запах Антона, запах предательства.

Выйдя из душа, нашла на стуле огромное чистое полотенце и длинную черную футболку. Натянула её на себя. Она пахла свежестью и легким парфюмом. Я почувствовала себя маленькой девочкой, которую одели и обогрели.

Дарья ждала меня в гостиной. Она застелила диван свежим бельем.

– Ложись. Разговоры отложим до утра. Утро вечера мудренее, как говорила моя бабушка. Хотя в нашем случае это просто фигура речи. Но тебе нужно поспать.

Я легла. Тело было свинцовым от усталости, но мозг продолжал работать, прокручивая снова и снова события этого вечера. Лицо Евы. Ее презрительную улыбку. Слова Антона: «Это уже не моя проблема. Мы разводимся. И я хочу, чтобы все было быстро и чисто. Делить нам нечего. А теперь, будь добра, собери свои вещи».

Дарья накрыла меня пледом и выключила свет.

– Я в соседней комнате. Если что – кричи.

Она ушла, тихо прикрыв дверь. Я лежала в темноте, в чужом доме, в чужой одежде. Одна. Нет, не одна. Я снова положила руку на живот. Мы были вдвоем. И это давало мне силы не сойти с ума окончательно.

Я проснулась от знакомого, тошнотворного спазма, подкатившего к горлу. Утренний токсикоз не интересовали мои жизненные драмы, он приходил по своему расписанию. Я рывком села на диване, озираясь в поисках ванной. Полумрак незнакомой комнаты, серое осеннее небо за огромным окном… Вчерашний день обрушился на меня с новой силой. Это был не сон.

Я успела добежать до туалета в последний момент.

Меня мучительно долго выворачивало наизнанку. Пустой желудок сводило от спазмов. Когда все закончилось, я обессиленно села на холодный плиточный пол, и, прислонившись щекой к стене, тупо смотрела перед собой.

Дверь тихонько открылась. Вошла Дарья. Она протянула мне стакан с водой и куда ласковее, чем вчера вечером, сказала:

– Милая, прополощи-ка рот, полегчает.

Я послушно взяла стакан. Лицо подруги было серьезным, изучающим.

– Это не отравление, да? – спросила она спокойно, но ее взгляд был острым, проницательным.

Она смотрела не на мое бледное лицо, а чуть ниже, на мой живот. Дашка всегда была умной и умеющей быстро анализировать информацию. Пятнадцать лет назад она одна из всех моих подруг сказала мне правду об Антоне в лицо. Теперь она видела и эту правду тоже.

Я поняла, что скрывать от нее бессмысленно и глупо. Мне нужна была ее помощь.

Мы сидели в её стильной, минималистичной кухне. Пахло свежесваренным кофе – запахом энергии и бодрости, которых у меня не было. Передо мной стояла чашка с ромашковым чаем.

– Рассказывай, – сказала Даша, сделав глоток из своей огромной кружки. – Все. С самого начала. Без слез и истерик. Просто факты.

И я рассказала. Про то, как готовила ужин. Про ноктюрн Шопена. Про его слова «я ухожу к другой». Про Еву на пороге моего дома. Про то, как он дал мне час на сборы, словно я была нанятой прислугой. Я говорила ровным, безжизненным голосом, будто пересказывала содержание плохого фильма. Подруга слушала молча, не перебивая, только ее пальцы нервно постукивали по столу.

Когда я закончила, она долго молчала. Потом встала, подошла к окну и посмотрела вниз, на снующие машины.

– Мразь, – сказала она тихо, но с такой ненавистью, что я вздрогнула. – Конченая, трусливая мразь. Пятнадцать лет брать от женщины всё: заботу, тепло, поддержку, а потом вышвырнуть её на улицу, как использованную тряпку… – Она резко обернулась. – Знаешь, что меня больше всего бесит? Что я предупреждала тебя. Помнишь? За месяц до твоей свадьбы. «Ань, он эгоист. Ты для него красивая игрушка, не больше». А ты сказала, что я завидую.

Воспоминание больно кольнуло. Да, я помнила. И да, я думала, что она завидует. Дарья тогда только развелась с мужем и была озлоблена на весь мужской пол.