Стань моей причиной, по которой я вернусь домой

Вера Обель

Стань моей причиной, по которой я вернусь домой

ПРОЛОГ

Когда-то этот текст начинался как письма тебе, незнакомцу из будущего. Я думала, что создаю инструкцию по любви для того, кого еще не встретила. Карту, по которой он однажды найдет меня.

Оказалось, я писала инструкцию по выживанию. Для себя одной.

Каждое «ты» здесь, в конце концов, обращено ко мне. К той, что разрешила себя обмануть. Позволила себя удалить. И к той, что нашла в себе силы сохранить черновик – единственное, что нельзя стереть «у двоих».

Это не история о любви. Это история о том, как я училась дышать после того, как отучилась звучать. Сначала – в тишине пятилетних отношений. Потом – в грохоте запретной связи, которая оказалась такой же беззвучной пустотой.

Я выстраивала крепость из одиночества. А потом сама же открыла потайную калитку первому, кто постучался. Приняла его интерес за спасение.

Этот дневник – следы на песке. Их уже смыло. Но пока я их записывала – я существовала. И это, кажется, было главным.

ЧАСТЬ 1. ТИШИНА Глава 1. Последнее письмо в никуда

9 мая 2025 г.

Здравствуй, мой пока незнакомый любимый. Человек, чьё имя я не знаю, но чьи привычки однажды станут родными.

(Пометка для себя: Последняя попытка. Писать в будущее – все равно что кричать в вакуум. Но, может, если записывать настоящее, оно когда-нибудь сложится в смысл. Или просто останется фактом: я была здесь.)

Сегодня нервный день. Ожидание – мой личный ад. Особенно эти часы перед поездом: вещи собраны, а время тянется, мучительно и медленно…

Стою на вокзале. Поезд ещё не подан. Время тянется, как жвачка, потерявшая вкус. В наушниках шипит забытый плейлист. В воздухе – смесь табака от самокрутки и чужих духов. Проводник медлит у вагона, будто решает судьбу моего билета. Я сжимаю телефон. Надеюсь, он ускорит время. Бесполезно.

Вечные пять минут у вагона. Проводник сверяет паспорт – решает, пускать меня в новую жизнь или нет. Потом – мучительное ожидание прибытия. Последние тридцать минут я тыкаюсь в экран телефона, сверяя время с маршрутом. Надеюсь, от этого поезд поедет быстрее.

Для других – пара минут. Для меня – вечность.

Я тайно люблю наши поезда. Не за скорость, а за покачивающуюся камерность, где пахнет: свежим бельем, черным чаем из железнодорожных стаканов, едва уловимым металлом тормозных колодок. Это пахнет домом, который движется.

Тебе нравятся поезда? Или ты больше любишь самолеты? Я ни разу не летала, но я заранее знаю – буду жутко бояться. Хотела бы, чтобы ты был рядом, когда это случится впервые. Я буду дрожать – но, если ты будешь рядом, даже турбулентность покажется смешной. Ты будешь гладить мои волосы (моя слабость), а я притворюсь, что засыпаю, просто чтобы дольше чувствовать твои пальцы. Твой родной запах, смешанный с парфюмом, который меня сразу успокоит. И, может быть, я даже поверю, что не боюсь.

(Вычеркиваю. Нет никакого «тебя». Есть только я, страх и эта тряска. Кому я пытаюсь это продать? Себе. Паттерн: написать, будто кто-то прочтет и скажет: «Какая она романтичная, какая ранимая».)

Пишу, чтобы заглушить стук колес. Пишу, потому что завтра, 10 мая, уже будет другим. Мне нужно зацепиться за сегодняшнюю себя – ту, что еще не знает. Не знает, что через полгода будет стоять около своего дома и слушать, как кто– то бросает «нет» через плечо.

Это последнее письмо в никуда. Дальше буду писать только в себя. Или для себя. Чтобы было куда возвращаться, когда домом станешь только ты сама.

Глава 2. Ноябрьское молчание

18-19 ноября 2024 г.

Расставаться с человеком, с которым прожил пять лет, должно быть громко. Со сценами, криками, разбитой посудой. Чтобы было потом что вспоминать и жалеть.

У нас было тихо.

Было обычное утро. Мы проснулись и поехали на работу. Я поспала от силы часа два – всю ночь просидела на кухне, пытаясь набраться смелости на два слова. Тот, кто знал мои привычки лучше всех, мог бы заметить свет под дверью. Мог бы выйти, спросить, что случилось. Но он не вышел. Я сидела одна.

Когда ближе к утру я пришла ложиться, он не спал. Лежал и смотрел в потолок. Я легла рядом и тоже молча смотрела в потолок. В темноте, в сантиметрах друг от друга, мы были дальше, чем когда-либо. Два человека, понимающие, что корабль дал течь, но не решающиеся произнести вслух. Может, он тоже чувствовал, что всё разрушено? Может, ждал, что это сделаю я? Я так и не спросила.

Весь рабочий день я вела себя обычно. Но глядя на него, понимала: я сделаю ему больно.

Рабочий день закончился. Мы сели в машину.

– Максим, нам нужно расстаться.

– Ты нашла кого-то?

– Мне не нужно искать кого-то, чтобы расстаться с тобой.

Больше вопросов не было. Предложений – тоже.

Он молча завел машину, и мы поехали. Я попросила отвезти меня к подруге. Не хотела смотреть, как он будет собирать вещи.

Он сказал сухое «хорошо».

Около трех часов я пробыла у подруги. После он приехал отдать ключи. И предложил довезти меня до дома. Я согласилась.

В машине я ждала взрыва. Протеста. Вопроса: «Почему?». Даже крика.

Он молчал. Смотрел на дорогу.

Это молчание было громче любого крика. Оно означало только одно: согласие. Да, давай разойдёмся. Да, всё кончено. Да, мне тоже нечего сказать.

Перед тем как выйти, попросила обнять. Последний раз.

Он вышел, и я обняла его.

Его руки оставались в карманах куртки. Напряжённые. Невынутые.

Я обнимала человека, который уже эмоционально ушёл. Оставил мне на прощанье тёплую ткань куртки и собственную, душащую неловкость.

Я не хотела плакать, но его холодность била сильнее. И я расплакалась, пока обнимала его.

Он меня обнял.

Позже подруга передала его слова, сказанные общему знакомому: «У неё характер, да и я не подарок… Не ожидал… Буду по коту скучать».

По коту.

Не по мне. По коту.

Вот итог пяти лет. Вот что осталось от общей жизни, планов, быта. Скучать будет по животному, которое мы взяли вместе.

Другая подруга, та, что говорит жёстко и прямо, написала: «Он поступил как мужчина. Он всё понимает. Он не твой человек. Он тебе психику разъёбывал».

Она была права.

Он разъёбывал. Медленно. Методично. Своим молчанием. Своей эмоциональной недоступностью. Своим «всё нормально», когда внутри у меня всё давно горело.

Я уходила от этого. От этой тихой, удобной, уважаемой обществом психической пытки.

Я думала, что, расставшись, я убегу от боли. Не знала тогда, в ноябре, что боль бывает разной.

Есть боль от отсутствия – ледяная, тоскливая. Как ноябрьское молчание в машине.

А есть боль от присутствия – горячая, ядовитая, удушающая. Как будет потом, с Игорем.

И я, наивная, побегу от первой – прямиком в объятия второй. Потому что когда тебя годами душит тишина, ты начинаешь хотеть любого звука. Даже звука разбивающегося стекла. Лишь бы не эта оглушающая, беспристрастная тишь. Та в которой слышно, как твоё собственное сердце отсчитывает секунды впустую прожитой жизни.

(Я ещё не знала, что побегу. Я думала, что просто дышу. Но дышать после пяти лет молчания – всё равно, что делать первый вздох после долгого нырка: слишком резко, слишком жадно. Можно захлебнуться.)

19 ноября я закрыла дверь за одним мужчиной.

И не подозревала, что уже открываю окно для другого. Природа не терпит пустоты. А я в тот момент была самой что ни на есть живой, дышащей пустотой. Готовым сосудом для новой ошибки.

(Я уходила от тишины. Но не понимала, что расставание – это не конец тишины, а только смена ее качества. Из тишины взаимного нежелания быть услышанным – в тишину полного безразличия. Первую еще можно было принять за покой. Вторую – уже нет.)