Такая простая и такая сложная жизнь

Алла Черкасевич

Такая простая и такая сложная жизнь

Часть 1. Черкасевичи

Предисловие

Алле было уже 26. Выросла она в закрытом военном гарнизоне. Гражданских людей в чём-то недопонимала, зато человека военного знала и чувствовала – понимала сложности и трудности военной службы, гордилась сопричастностью к тем, кто стоит на защите Советской Родины. В глубине души мечтала выйти замуж за военного и даже повторить судьбу своих родителей.

Мечта сбылась. В городе, где они встретились с Вадимом, располагался штаб 33-й орденов Суворова, Кутузова и Невского Краснознамённой Гвардейской ракетной дивизии стратегического назначения. Отец Вадима – отставной офицер дивизии, мама – учитель русского языка и литературы. Понятные и родственные души. А новая фамилия Аллы стала Черкасевич. Новоиспечённая мама-свекровь на третий день после свадьбы как бы в шутку сказала Алле: «Теперь ты пани». Алла недоумевала. Будучи человеком советским, закончившим русскую «161-ю московскую» школу, какое отношение она имеет к пани?

Пытливый ум Аллы изучал не только новую вычислительную технику (компьютеры «ДВК-2М» зеленоградского завода), но и пытался понять людей… Письмо от одноклассницы из России (Чувашии) светилось ехидной улыбкой: «Фамилии на -ич – еврейские». «Нет, – ухмылялись местные приятельницы, – скорее польские». В кутерьме начала семейной жизни с её сложностями и проблемами, да ещё и выпавшей на «лихие 90-е», вопрос этот остался без ответа. Много воды утекло с тех пор, можно сказать, целая жизнь. Когда же ещё разобраться с отложенными делами? С удовольствием, без суеты можно поизучать филологическую, историческую околонаучную литературу о происхождении родов и фамилий. Благо, сегодня для этого не требуется заказывать книги в институтской или областной библиотеке. Хотя и вездесущее «ОК» вместе с искусственным интеллектом вряд ли ответят достойно на любой интересующий вопрос. Одно можно сказать уверенно, что процесс погружения в любое новое знание интересен и увлекателен.

Из многочисленных трудов на эту тему можно сделать вывод: фамилии на -ич – древние, славянские, для польского языка чужие и встречаются редко. Хотя многие думают иначе из-за знаменитых белорусских магнатов вроде Ходкевичей и Ваньковичей, которые, не только фамилией стремились угодить польскому королю, но принимали католичество, меняя свою веру ради выгоды. Польские же «панские» фамилии оканчиваются на -ский/-цкий и образовывались из названий земель, где они владычествовали. Пробегая по фамильным суффиксам и, конечно, не позабыв о брендовой фамилии Рабинович, понимаешь, что искать фамильный герб среди панства не стоит.

Алла была согласна принадлежать к древнему славянскому роду. Но первая часть фамилии Черкас… – ни имя, ни профессия. Исследования продолжались.

Кавказские черкассы, о которых упоминают различные источники, – это часть казаков, ушедшая в высокогорья, спасаясь от османского нашествия на Кавказ. Постепенно черкасы смешались с местными тюрками и остатками русо-славянского населения. В целом этнос сформировался к XVI веку, центром была Запорожская Сечь. Позже переселились они в русские земли Слободской Украины и рассеялись среди православных крестьян Полесья – бывших восточных земель Речи Посполитой, а ныне юго-западных территорий Белоруссии. Черкасам даровали «вольную». Не блистали они богатством, зато щедро были наделены силой, ловкостью и красотой. «Черкасы вообще большого роста, хорошо сложены, красивы, крепкого и прочного телосложения, обладают большим природным умом, храбры, честолюбивы, предприимчивы и гостеприимны. Их женщины особенно знамениты своею красотой и веселостью», – писал шведский историк XVIII века Иоганн Туманн. Никто не чинил препятствий черкасам в расселении среди русских (белорусов) и польских селений. Но звались они Черкасами, и первые их фамилии были Черкас, а сыновей нарекали Черкасевичами. И через сотню лет черкасы считались завидными женихами, желанными мужьями и зятьями. Часто фамилия Черкас, Черкасевич встречалась в Кобрине и Пружанах и разошлась по миру, возможно, из этих мест.

Вот и получается: ни панского, ни дворянского. Зато наверняка в роду Черкасевичей были люди служивые и православные.

С трепетом и глубоким удивлением жители уже нового XXI века, Алла и Вадим, брали в руки метрические книги Пречистенской церкви города Кобрина. Эти книги прошли через войны, пожарища, смены власти и государства. Без малого прошло почти два века! Уже с 1838 года прихожанами Соборной Пречистенской церкви г. Кобрина были две семьи Черкасевичей. У православного мещанина Трофима Николаева Черкасевича с законной женой его Анной Вонифатиевной (правда, указано, что веры католической) были дети – Андрей, Григорий, Трофим и Иоаким. Только не выжили все, кроме Трофима. У Ивана Степанова Черкасевича с Анной Петровой дочерью был сын Трофим. С 1847 года Иван Степанов уже был отцом семейства с Татьяной Петровой и родились у них Герасим, Осип, Мария, Александра и Иустина (это был уже 1855 год). Интересно, что рождённые в 1846 году дети в обоих семьях были наречены Трофимами. Одни у Черкасевичей были и друзья-восприемники их детей: кобринские мещане Давид Харитонов Козакевич и Осьдор Романов Самойлович, мещанки Кобрина Катерина Василиевна Вакуличева (или по иному: Екатерина Васильева, жена Якова Вакулевича) да Юлия Иванова Василева. Похоже, что семьи были родственниками или близко дружили.

Не прервался род Черкасевичей. Взрослого возраста достигли: Трофим – сын Трофима Николаева Черкасевича и Осип, отец которого Иван Степанов Черкасевич. Были Черкасевичи православного вероисповедания, как писали в книгах – мещанами; ни панами, ни шляхтичами не были, но не были и крепостными; жили они в древнем городе Кобрине.

К своим

Он очнулся, как показалось, от детского крика: «Уби-или!». Темень, кромешная темень. Нет ничего. Какая-то мысль пыталась заглянуть в сознание. Провал в чёрную бесконечную бездну. И опять волна несётся из бездны вверх с болью ударяясь о макушку и разливаясь к вискам. Веки не хотят подниматься. Голова ощущается огромной, занимающей всё тёмное пространство. Левое веко вздрогнуло, огромный чёрный зрачок в синем обрамлении уставился в темноту, отчаянно пытался что-то разглядеть. Веко опять закрылось, ресницы слиплись. В проёме сарая виделось низкое небо в тяжёлых тучах, темно и холодно, так что трудно понять, какое сейчас время года, утро или вечер. Левый глаз через веки увидел серые полозки дневного света. «Где я? Меня убили? Я ранен? Война?» В глубине души боль смешивалась с какими-то далёкими тревожными воспоминаниями: «1905 год. Хлопцы разнесли панику о срочной мобилизации на войну с японцами в Маньчжурии. Была война, но точно помню, японцев не видел, с ними не дрался. Говорят, они маленькие и очень злые.»

Немного истории

27 января (9 февраля) 1904 года началась русско-японская война. Всеобщей мобилизации не случилось – ограничились частными, то есть призывали запасников, чтобы сформировать новые части и пополнить старые. В Гродненской губернии (а это Виленский военный округ) призыв прошёл только в двух уездах из девяти: в Слонимском – 2 декабря 1904 года (7-й по счёту), а в Гродненском – 6 августа 1905 года (9-й). Белостокский, Бельский, Брестский, Волковысский, Кобринский, Пружанский и Сокольский уезды остались в стороне.

Нет, война в его жизни была: такое не забывается. Только другая, позже. Мысли снова побежали в прошлое. В японскую жили слухами и ожиданием скорой победы, а запомнился только большой пожар в городе, что без войны сжёг тогда половину домов. Это был 1905 год. Он видел себя как бы со стороны. Вот он с копной каштановых волос, высокий, выше всех своих друзей-приятелей на голову, пришел на сборный пункт. С 15 октября по 15 ноября, в 1906-м, имея 21 год от роду на момент призыва, попал служить в кавалерийскую часть на целых четыре года. В памяти ясно остались тяжбы с военными чиновниками. Выучил все параграфы почти наизусть. Но он так и не получил отсрочку от призыва (участия в жеребьёвке), как единственный сын в семье при трудоспособном отце по 1-му разряду льгот, пункт «г» Главы II Устава «О льготах по семейному положению». По закону в их семье был еще сын от первого брака, хотя бы и живший отдельно и имевший своих детей. А в циркулярах министра внутренних дел от 21 и 30 мая 1874 г. указывалось, что под «семейством» следует понимать «союз кровный, а не рабочий», и что «при назначении льгот по семейному положению семейные разделы не должны иметь никакого значения». И ещё: согласно примечаниям к закону – пасынок у отчима, не имеющего сыновей, считается за сына.

В памяти с невероятной скоростью мигали, кружились лошади, копыта, сёдла, стремена, красивые сапоги, добротное сукно на шароварах и шинели, шашка, солдаты, командиры.

С ясностью в голове приходила боль во всём теле. Холодно, стало очень холодно: «Вот бы набросить на себя шинель». Кружится, кружится и затягивает в воронку, в тёмную бездну: «Ан нет! Было и тепло, и светло, и сытно». Согрело забытое чувство возвращения со службы к родному дому, а потом и удовлетворения после выполненной работы, от заработанных денег, от получения прибыли, от хитрой, весёлой, значимой торговали мясом, свежиной и бесконечно вкусными колбасами и сальтисонами, которые они делали вместе с матерью. Тошнота подкатила к горлу. «Нет, было и тепло, и солнечно. Лето, осень, зима, весна – всё было: и Рождество, и Колядки. И повторялся тот круговорот не один раз. 26, 27, 28, 29 лет… Жениться? Нет! Сначала надо заработать… 1912 год. Поговаривали тогда, что неспокойно на западе: поляки хотят вернуть русские земли, да и немцы не прочь поживиться новыми территориями». Опять провал, и опять атака из глубины памяти. Но война с окопами, грохотом снарядов и свистом пуль была. «Да, конечно, помню! Лето 1914 года. Манифест царя Николая II о начале военных действий между Россией и Германией. Война…»

В 1914 году в 29 лет Константин был призван на 1-ю Мировую войну по мобилизации. Одно хорошо, что граница государства проходила тогда не около родного Кобрина, а значительно западнее, далеко за Варшаву.

Немного истории

К 1914 году русская армия делилась на три части. Первая – кадровая армия: солдаты срочной службы на момент начала военных действий. Вторая – второочередные дивизии, которые формировались из кадровых полков после объявления призыва. Вот в эти две категории и попадали запасники – те, кто отслужил своё и числился в запасе до 39 лет. Государство сильно, когда есть закон и порядок. И власти тогда работали как часы: помещения для приёма, медосмотра, пункты питания – всё было готово. После медкомиссии сформированные роты сразу отправляли в боевые части.

У кавалерии резервов не было – содержали полный состав в мирное время. Обучение и подготовка «конского состава» для замены проводились в бригадах кавалерийского запаса. Запасной кавалерийский полк комплектовался и новобранцами. В рекомендациях властям по проведению призыва говорилось: «…было бы крайне желательно, чтобы при выборе новобранцев в кавалерию, кроме условий физических, обращалось бы, по возможности внимание и на умственное развитие, хотя бы в смысле знания, или грамотности, и на видимую ловкость и пригодность для их службы в кавалерии…»

Как в тумане представлялась пыльная дорога из-за множества ног по ней бредущих, а сверху он видел бритые затылки и широкие спины в льняных рубахах, расчерченных линиями пота; то жарко, то дождик, – август. Пришли в местечко с неведанным ранее названием. Ни то Заслон, ни то Слон (слон – невиданный зверь), или Слоний, нет, вспомнил он точно, Слоним… А теперь видел, как облачались в бельё, брюки, бязевые портянки, сапоги, гимнастёрки защитного цвета, суконную фуражку с кокардой, – все красавцы: чистые, аккуратные. На построении он стоял первым. Вдоль неровного строя с множеством бумаг ходили офицеры, кто-то чином пониже выкрикивал фамилии, приказывали отойти к той или иной группе. Как зарница пробежала у беленной длинной хаты, в которую входили и выходили офицеры. Знакомое лицо? Похож или сам Пан Зелинский. Он вздрогнул, когда его окликнули. Командир лично подвёл его к Зелинскому, подполковнику 6-ого драгунского Глуховского императрицы Екатерины Великой полка. «Какой рост у земляка?» «2 аршина 9 вершков», – отрапортовал подпоручик. «Высокий. Но уж больно ладный, сильный», – восхищался пан Зелинский. Подпоручик с явным удовольствием из-за плеча пана Зелинского спокойно и внятно выговорил: «Срочную службу проходил в кавалерийской части!» Так попал он в кавалерийскую часть – запасной кавалерийский полк…

Воспоминание одно за другим падали в волос, как при жатве. Нахлынуло и приятно разлилось в груди уже забытое, какое-то даже нежное, чувство любви к своему гнедому коню. Долгие месяцы они приноравливались друг к другу; потом летели в бой как единое целое. А ещё у него была сабля, которой научили рубить врага. Не опозорить 6-ую кавалерийскую дивизию в составе I-го Кавалерийского корпуса 1-ой армии Северо-Западного фронта! К 20 ноября он в числе молодых кавалеристов прибыл в свой эскадрон служить за Царя и Отечество! В голове раздавались голоса, они шумели и шептали названия польских местечек Серпец и Плоцк. Мы то наступали, то отступали, то Серпец немецкий, то немцы сами ушли из Серпца. Мы рвались в бой, а пехота, побитая невесть откуда взявшимся противником, роптала, что мы не помогаем. Оставили Плоцк, Красноселец, Новогрод. Студёно, очень студёно. Холод рвал силы и дух наших кавалеристов не хуже германцев. Вера в победное наступление и скорое окончание войны таяла. Однако, противник зиму и весну не наступал. Так и топтались все в дозорах да перестрелках. А вот к лету 15-го года немец насел сильно. Особо донимал своей артиллерией, да ещё и газом. За каждый метр было кровавое сражение, но отходим далеко уж за реку Нарев. Просто ад на земле. На молебнах и смотрах командиры воодушевляли к борьбе, но предупреждали о грозившем окружении. Держали дорогу важную, что у городишка Остров. Вот сигнал штабного трубача – «рысью», потом «галопом» и «в атаку». Всё ясно и понятно, только ветер в ушах. Фланги разделились, как быстрая река. Отлаженно, на ходу, резко повернули кругом наши батареи и открыли огонь по неприятелю поверх скачущей реки сабель и пик. Одиночные выстрелы немцев переходили в рокот пулемётов. Ответила и их артиллерия. Заноза вонзилась в правую ногу. Он развернул коня. Нога стала неметь, бурое пятно крови выступило на брюках и стало сползать к сапогу…

Вокруг стало много белого цвета и красных крестов, мелькали белые бинты, белые в красных пятнах халаты. В глаза светило солнце. Мерно покачивалась телега… Он ехал с покоса… Нет, санитарный поезд. Нары, белые простыни. Мерно покачивался вагон. Братья-солдаты все перевязанные бинтами с выступающими пятнами крови.

Орёл! Прежде не слыхал. Большой город в России. Госпиталь № 17. Огромный длинный трёхэтажный дом. Оказывается, это Епархиальное женское училище до войны было. Даже весело стало, когда узнал о предназначении этого заведения: «Должны были готовить будущих «матушек» – жен для орловских священников, или, как тогда писали, «приготовить женщину, как человека смыслящего и благонравного, как разумную жену, примерную мать и образцовую хозяйку». Комнаты-классы палатами называются. И везде наш брат-солдат раненый. Бегают женщины – сёстры милосердия и лазаретные сиделки, заходят врачи. Перебинтовывают, стало быть, так лечат. Кормили нормально. Его мысль взбудоражилась от воспоминания концерта в госпитале. Он уже мог ходить. В большом зале на первом этаже проходил концерт Кружка по устройству развлечений для раненых. Молодость брала своё, радостно было слушать музыку оркестра состоящего из жителей Орла: агронома, играющего на скрипке, почтальона – на виолончели, следователя – на рояле.

Туман, в голове туман. Опять конь под седлом. В свой полк. Знакомый вензель Императрицы Екатерины на погонах. Но так много новых лиц, много потерь. Операция называлась Нарочской. Ох, и большие озёра в тех местах: Богинское, Высокое, Долгое, Сэклы, Видзовские, Маруга. Смешные названия местечек: Синишки, Кочергишки. А наступали от местечка Видзы к Давгелишкам. Вспомнились бои под местечком Поставы. Опять отступление с большими потерями. Солдат привык не ныть, не спрашивать, не роптать, но всё нужна и ему для боя большая идея, смысл и цель. Одно тогда давало сил, что не даром всё, теми боями помогли мы нашим у генерала Брусилова освободить от немцев и австрияк не только Волынскую землю, но и дальше, до Карпат. Гордость – сложное чувство, которое охватывает не только грудь, но и голова проясняется, особенно когда награждают Крестом Святого Георгия! А потом разное было, только армии русской, гордой и смелой, уже не было. А было и стыдно, и горько, и вспомнить нечего, какая-то муть, грязь, грязная вода, пошлый анекдот: «Души трех союзных солдат, погибших в бою, встретились и вместе отправились на Небеса. Когда они появились у врат Святого Петра, он спросил, почему они вышли навстречу смерти на поле боя. Они ответили по очереди: англичанин: – “Бить немцев!”; француз: – “За Францию и свободу!”; русский: – “Не могу знать, Ваша Святость!”»

Немного истории

1917 год – февральская революция и развал армии. Серьёзных боёв уже не было. Немцы перебрасывали войска на западный фронт, где воевали с англичанами да французами. А в русской армии – бардак: агитаторы, комитеты, неподчинение, сплошные митинги. В апреле 1918 был окончательно расформирован русский Западный фронт.

Безысходность, опустошенность, никчёмность, боль от ощущения, что вырвали из груди Веру: Веру в царя, отечество, Веру православную. Сквозь неопределённость и равнодушие пробивалась радость, что жив и свободен, можно возвращаться домой. Тогда ему думалось, что земля вокруг наша, Российская, как иначе, и объехав бывший фронт, он вернётся домой в Россию. Помнил, как ехали в теплушках, как под стук колёс в вагоне менялась грязная форма солдат без погон, бабы, закутанные платками до самых глаз полных ужаса, лица мужиков, ничего не выражавших. Помнил, как остановились в Пинске. Грохот сапог, немецкие команды, крик из русских слов, женский вой. Всех, на ком была военная форма или остатки шинелей, орудуя прикладами ружей и выкрикивая немецкие команды, выгнали из вагонов на влажный весенний воздух. Он помнил… Он опять и опять вспоминал, как смотрел сверху на серо-грязную массу небритых измождённых русских солдат. Эту массу под продолжающиеся немецкие команды и удары палками и прикладами загоняли в вагоны; суетились блестящие пики немецких касок. Из забытья всплыло красивое французское название Лотарингия, и тут же судорога передёрнула всё тело. Вспомнил германский сборный лагерь Пархим-Мекленбург. Говорили, что находилось в то время там около 50 тысяч военнопленных, более 40 тысяч из которых были русскими. Охранял лагерь 9-й немецкий армейский корпус под командованием генерал-майора фон Несслера и коменданта полковника Кёте. Деревянные бараки по 200-300 человек без света и воздуха, нары с соломенными матрацами. Утром подкрашенная чем-то, безвкусная, но тёплая вода с сухарём, к вечеру тарелка пустого борща или супа и около фунта чёрствого хлеба. Болели все, но попасть в госпиталь означало больше не вернуться. Работа весь световой день без остановок. Остановка – палка, приклад или кнут заставят шевелиться. Нарушения «правил» жестоко наказывались. Карцер без еды – это ещё не страшно, мокрый (с поливом) страшнее, в цепях ещё страшнее. При угрозе волнений всех выгоняли из барака и не давали сесть. Только выстрел мог быстро прекратить мучение. Особо строптивых приковывали к стене напоказ или сковывали руку с ногой на короткой цепи. Иногда некоторым удавалось бежать. Но люди в местных хуторах, сёлах и городах не знают жалости и сострадания. Ни воды, хлеба, тепла или доброго слова от них нельзя ждать, но даже след и тень твоя у них вызывает охотничий азарт в поимке и возврате в лагерь. Русский – не человек для них, а зверь, слуга, раб. Не таков русский человек. Тот за слово доброе и врагу готов беду простить, и обнимет, и дружить опять готов. Кто выжил в том аду обязан вечно помнить и предупредить от ошибок добрые русские души.

Только в тёплом мае 1918 года их отправили в русский рабочий лагерь для военнопленных на границу Германии и Франции, в Лотарингию. В городе Метце находился «главный лагерь», где был госпиталь и находилось начальство. Этот главный лагерь управлял 16-ю лагерями в окрестностях Метца. Среди них – «Русский лагерь» или «Лагерь Русе 71» (Russenlager). Хотя и не шахты: железорудная порода залегала не очень глубоко, и добывали её открытым способом – лопата да тачка, – но простой работой эту каторгу не назовёшь. Русские пленные содержались под открытым небом, умирали во множестве от болезней, голода, побоев, издевательств без всякой медицинской помощи. Ему вспомнилось острое желание свободы! Избавления от мук. Среди пленных оказался земляк из Пружан. Сговорились бежать. Бежали, а вокруг немцы или французы, все говорили на непонятных языках. Плутали всё лето, но через несколько месяцев их поймали.

Немного истории

В тот период, когда у власти было Временное правительство, генерал Жанен, глава французской военной миссии, спросил о потерях русской армии. Ставка Верховного Главнокомандующего ответила, что в плен попало больше двух миллионов солдат (2 043 548, если быть точным). Историки говорят, что всего пропало тогда около 2,5 миллионов, из них 1400 тысяч находились в Германии, миллион – в Австро-Венгрии и тысяч 20 – в Турции и Болгарии. Условия для наших пленных были хуже, чем у других (особенно с едой). Умерло в плену тысяч 40. Больше четверти пленных работали в сельском хозяйстве, пахали по 12 часов в сутки. Многих гоняли на работы прямо на передовой (хотя это вообще-то было запрещено). Людей били, унижали, жестоко наказывали за любую провинность. Из каждого десятка тысяч солдат, вернувшихся из Германии, больше шести тысяч были больны. По Брестскому договору с марта по ноябрь 1918 года домой вернулось 181,4 тысячи пленных 11 ноября 1918 года – перемирие. Первая мировая закончилась. 28 июня 1919 года Версальский мирный договор закрепил итоги войны капитуляцией Германского союза.

Следует помнить, что в процессе обмена военнопленных и ликвидации лагерей, русских пленных часто не отпустили домой, а отправляли рабами по всей Германии. Так Константин и ещё человек 20 попали в Пруссию.

Пруссия выращивала коров, лошадей и свиней даже больше, чем нужно было ей самой. Да и кормов было столько, что выгоднее было скотину откармливать, чем зерно продавать. Ещё Пруссия хорошо зарабатывала на индюшках. Рожь с картошкой тоже росли как на дрожжах. Вот только с рабочими руками – беда. А вот провинцией-садом Пруссия не была никогда.

Работали бывшие солдаты у местного «юнкера» – из бывших дворян-землевладельцев: пахали, сеяли, кормили скот. Но считались всё равно пленными, хоть и было им обещано освобождение через 2 года и возвращение на родину. Надзиратели следили за русскими рабами и «требовали» отличного исполнения задания. Работа не кончалась никогда. Работали от темна до темна. Ночевали в сараях-бараках. Одно хорошо, что Константин там был не один.

Боль в голове превратилась в стук, напоминающий удары бегущих ног об окаменевшую глиняную дорогу. Вспомнил, как повсюду разливалось ласковое тепло конца лета или начала осени, а работа всё прибавлялась и прибавлялась. Управляющий просто озверел в своих требованиях и жестокости. Пленные не стерпели. У кого в руках были лопаты, грабли… Били управляющего всем, чем попало под руку. Яростная месть за скотское отношение к русским, за погубленные души православных. Управляющий быстро испустил дух. Все, кто остался в живых, бежали. Бежали врассыпную, потом несколько человек «нашлись» в лесу. Вместе пробираться на родину было легче, и на этот раз побег оказался удачным.

Пароход

Боль сконцентрировалась в затылке. Память прояснилась и подсказала ему, что ранение на войне было в ногу, рана давно зажила. А кто он и где сейчас – не помнил. Сила жизни подняла его могучее тело. А ноги сами, неуверенно переступая, то подпрыгивая, то слабея и шаркая, понесли по просёлочной дороге к местечку. По бокам хаты. Левый глаз различил перекошенное ужасом лицо, и он услышал: «Убили!!!… Беги, сынку, к Миклошý, к Миклошевичам. Скажи тётке Костю побили». Подбежала десятилетняя девочка, взяла его за руку. «Милая сестрёнка… Франя». Голова кружилась, тошнота подкатывала к горлу, левый глаз еле различал забор, калитку, знакомый двор. Мать голосила. Подбежали старшие сёстры Ганна и Вера, усадили его на лавку, принесли самогон, стали обмывать рану на голове, отёкшее лицо; напоили водой, уложили на ложко за печью. В воздухе повис вопрос: «Что случилось?» Он вспомнил, что звали его Константином и жил он вместе с семьёй в Кобрине в теперешней Польше. В хату вошёл глава семейства Устин Миклашевич. Сел обедать. Константин есть не хотел.