Встретимся в полночь

Есть люди, которые в трудную минуту ведут себя естественно, но я никогда не была такой, даже в детстве. Именно Кади взяла меня за руку и привела на похороны нашей бабушки, когда я не могла перестать рыдать. Именно она протащила для меня наполовину растаявшее шоколадное печенье в автобус, когда мы впервые ехали в детский сад, и именно она шла впереди по выложенным плиткой коридорам пугающе огромной старшей школы, заполненой новыми лицами, в наш первый день там. Всю нашу жизнь она справлялась с трудностями, так что мне не приходилось этого делать.

Система громкой связи в коридоре с треском оживает.

– Синий код, уровень 4, палата 427. Синий код.

Меня охватывает тошнотворный страх. Это наш этаж, дальше по коридору. Приближается шум голосов и шагов, и колеса аварийной укладки скрипят мимо двери Кади в направлении отделения неотложной помощи.

Кто-то умирает.

Не Кади, не в этот раз.

Трясущимися руками я засовываю айпад обратно в сумку. Я все еще не могу с этим справиться. Я так сильно хочу, но не могу.

– Прости, – шепчу я спящей Кади, чувствуя себя неудачницей. – Это уже слишком.

Я успеваю к лифту как раз вовремя – нет ничего лучше, чем оказаться запертой в крошечной коробке с незнакомыми людьми.

Внизу, в ярко освещенном кафетерии, над подносом с остывающей пиццей я смотрю на пузырьки, поднимающиеся в моем «Спрайте», пока ужас не отступает и ком в горле не рассасывается.

Все хорошие столики были заняты, так что я вынуждена щуриться от яркого света, льющегося из соседнего здания. За окном маячит серебристая трапециевидная клиника «Арэйсен Экстрадери», известная как «Арекс». Гигантский цифровой рекламный щит занимает всю стену здания, и светодиоды такие яркие, что на них больно смотреть.

На рекламном щите сменяются кадры с приторно счастливыми людьми. Они рекламируют единственную услугу «Арэйсен» – стирание памяти.

Технически «Арекс» – подразделение больницы, но у него собственное здание, потому что оно приносит наибольшие доходы. Людям нравится, когда их плохие воспоминания стирают. Когда я была маленькая, «Арэйсен» стал настолько популярен, что провел масштабный ребрендинг и превратился в общенациональную сеть, и теперь его серебристые здания так же узнаваемы, как «Макдоналдс» или «Старбакс».

В одном только Сакраменто восемь филиалов.

Иногда мы с мамой сидим у этих панорамных окон и наблюдаем, как люди входят в здание «Арекс» и выходят из него. Они проходят внутрь через вращающуюся дверь с опущенными плечами и темными кругами под глазами, смахивая кулаками слезы. Через час они уже выходят – им не требуется время на восстановление, – уже улыбаясь. Легче, бодрее, без напряжения.

Мама – не большая поклонница этой процедуры, хотя она проводится с тех пор, как я была ребенком, и ее безопасность доказана. Но когда папа однажды пробормотал, что, возможно, людям следует учиться на своих ошибках, а не повторять их снова и снова, мама перешла в режим нападения, вступившись за людей, которым врачи рекомендовали пройти такой курс лечения, чтобы они могли оправиться от травм и посттравматического расстройства.

Счастливые лица на рекламном щите сменяются строкой текста: Спросите своего врача о процедуре уже сегодня!

Я просматриваю рекламу еще десяток раз, откусывая по очереди от двух кусков пиццы. Закончив, я захожу в лифт и нажимаю кнопку четвертого этажа. Я почти у палаты Кади, когда изнутри доносятся голоса – знакомые голоса. Мое сердце бешено колотится, я сворачиваю и прижимаюсь к стене прямо за дверью.

Это Бритт Коулман из университетской волейбольной команды Кади и Эй Джей Ранганатан из команды по плаванию. Сейчас я точно не в настроении с ними разговаривать. Меня ждут неловкое молчание, сочувственные взгляды и проявления поверхностной дружбы, которая всегда была у меня с большинством наших с Кади знакомых.

Они меня не заметили. Я стараюсь дышать как можно тише, борясь с колючей волной жара, последовавшей за выбросом адреналина.

Я собираюсь ускользнуть обратно к лифту, когда раздается голос Бритт.

– Это плохо, что я рада, что ее сегодня здесь нет?

Кровь застывает у меня в жилах от тошнотворного ощущения, которое возникает, когда слышишь, как кто-то говорит о тебе за твоей спиной.

– Ну, это, конечно, не очень, – отвечает Эй Джей. – Но не могу сказать, что не согласен с тобой.

– Ты заметил? Она уже несколько месяцев ни за кем не бегает. Интересно, кто будет ее следующей жертвой?

Я так ясно представляю, как Бритт закатывает глаза из-под светло-русых волос, собранных в высокий хвост.

Эй Джей фыркает:

– Нам хотя бы больше не нужно читать письма.

– О, боже, эти письма.

Мое лицо вспыхивает. Это было в восьмом классе. И да, теперь я понимаю, что это был странный поступок – прятаться в туалете, пока Кади относила Остину Чену мое признание в любви на трех страницах, но камон – мне было двенадцать.

Несмотря на то что коридор кажется мне непреодолимой дистанцией, я смогла вернуться к лифту. Я отправляю маме сообщение, что буду ждать ее в машине.

Слова Бритт преследуют меня до парковки. Она уже несколько месяцев ни за кем не бегает. Интересно, кто будет ее следующей жертвой?

У меня ноет под ключицей. Я знаю, что у большинства людей не бывает безответных влюбленностей, которые длятся годами, и они, конечно, не пишут восторженных писем объектам своих мечтаний, в которых раз за разом признаются в своих чувствах.

Всю свою жизнь я верила, что создана для какой-то особой любви.

Может быть, всему виной диснеевские фильмы, которые я смотрела снова и снова, или любовные романы, которые я начала тайком приносить в свою комнату, когда была еще слишком мала для такого чтива. Или народные песни, похожие на баллады, которые моя бабушка крутила у себя в машине, когда мы гостили у нее летом; но я знала, что во мне есть источник любви, и я хотела отдать ее кому-то, кто мог бы ответить мне тем же. Может быть, это звучит глупо. Может быть, мне следовало переключить внимание на какую-то значительную цель в жизни. Но я действительно думала, что это она и есть. Романтическая любовь. Вершина существования.

Позже это проявилось в виде… Наверное, это можно назвать навязчивой идеей, когда речь заходит о парнях. В моем воображении они превращались в тех людей, которыми я хотела их видеть, и я представляла себе сцены из идеальной истории любви. Мы до колик щекотали друг друга. Мы кормили друг друга куриным супом с ложечки, когда болели. Мы прикасались друг к другу под одеялами, пока у нас не начинала кружиться голова. Я убеждала себя, что я тот единственный человек, который им нужен.

Мои чувства ни разу не были вознаграждены.

Первый был в седьмом классе: Олли Полссон, новый ученик из Швеции, коренастый блондин, от которого пахло снегом. Наконец-то у меня появился реальный объект мечтаний. И мне нравилось быть влюбленной. Я смотрела на идеально очерченную, нежную, как персик, щеку Олли по сорок семь минут в день на нашем одном общем занятии, и это было для меня всем.

Следующим был Остин Чен. Тогда все ощущалось более серьезным, я тосковала, и, о боже, это было так приятно. С Остином, возможно, все было не совсем безответно: однажды его рука скользнула мне под свитер на вечере кино у Клэри Адлер, и я подумала, что сейчас упаду в обморок.

А потом появился Дин, еще более серьезный, так что это было так опьяняюще, что я едва могла думать о чем-то другом на протяжении всего второго и предпоследнего курсов.

Теперь, впервые за долгое время, я ни по кому не тоскую. Хотела бы я все еще верить, что создана для великой истории любви, но в последнее время я задаюсь вопросом, не ребячество ли это – цепляться за надежду на подобную любовь.

– Ты слишком привязана к своим представлениям о людях, – сказала однажды Бритт. Она всегда была прямолинейной и всегда больше дружила с Кади, чем со мной. – Ты воображаешь их такими, какими они на самом деле не являются.

После Остина она насмешливо похлопала меня по плечу и сказала:

– Не волнуйся. Очень скоро ты увлечешься каким-нибудь парнем, который даже не подозревает о твоем существовании.

Она не ошиблась.

Я хмурюсь. Так вот почему тот парень оказался в моем сне прошлой ночью?

Я провожу пальцем по рубцу на боку. Я родилась, сшитая с другим человеком, и иногда я спрашиваю себя, не попытка ли все это снова сшить себя с кем-то?

Глава третья

Тусклый желтый свет от уличных фонарей на полу моей спальни ложится широкой полосой между моей половиной комнаты и половиной Кади.

Ее кровать аккуратно застелена. Плюшевый тюлень на ее подушке, которого без особой фантазии назвали Тюлька, улыбается в потолок милой рассеянной улыбкой, не обращая внимания на голоса, доносящиеся с нижнего этажа. Родители в гостиной, прямо подо мной, затеяли очередную напряженную «дискуссию».

Я поворачиваюсь лицом к стене, прижимаю подушку к ушам и зажмуриваю глаза.

Золотистый. Хвойный. Сапфировый.

Их голоса превращаются в убаюкивающий шепот, а затем затихают, когда я начинаю засыпать. В момент, когда я готова погрузиться в сон, что-то в воздухе меняется. Моя кожа становится липкой и теплой, как будто я в сауне, а затем я слышу то, чего никогда бы не услышала в своей спальне: пение экзотической птицы.

Я резко открываю глаза.

Комнаты больше нет, и я стою в густых влажных джунглях.

Какое-то мгновение я могу только смотреть вперед, пока мой разум вяло осмысливает то, что я вижу. По сравнению с тишиной леса секвой, это место – сочная симфония шума. Если привычное пение птиц – это рассветный хор, то вокруг меня – ночной хор: ритмичный, гортанный рокот лягушек, вибрирующий стрекот тысяч цикад, капли дождя после грозы, падающие – кап-кап-кап – на широкие листья. Влага липнет к моей коже, а где-то рядом белым шумом гудит стремительный поток воды.

Я в джунглях. Пышные, потрясающие джунгли. Благоговение наполняет мою кровь, сверкая, будто золотые блестки во флаконе.

Лунный свет невероятно яркий, почти ультрафиолетовый, как в том лесу. Я хмурюсь. Должно быть, я снова сплю. Луна – главная подсказка. Конечно, в реальной жизни она никогда не могла бы иметь такой цвет. Но это место кажется гораздо более насыщенным, чем сон.

Я поднимаю руку, чтобы посмотреть на часы.

Полночь.

Странное волнение охватывает меня. Восторг, подозрение и благоговейный трепет – одновременно. Что же это?

Желая увидеть больше, я продираюсь сквозь густые заросли, тысячи глянцевых листьев лижут мне руки. А потом я отвожу в сторону последний огромный восковой лист и – о-о-о!

Пейзаж поражает своим совершенством, словно картина старого мастера или фотография из туристического буклета. Водопад туманной белой лентой ниспадает на словно стеклянную поверхность глубокого темного водоема. Небольшой пляж с черным песком спускается к воде.

Боже, это так прекрасно, что я едва могу дышать. И, как в прошлый раз, тяготы моей повседневной жизни вдруг становятся блеклыми и далекими. Я слышу, как мое сердце шепчет: Просто останься здесь, где ничего не болит, где ничего не тревожит.

И тут я вижу фигуру человека, стоящего у кромки воды, освещенную лунным светом.

Потрясенная, я стою в ветвях, будто ягуар, притаившийся на страже добычи. Я знаю эти плечи. Этот накрахмаленный темно-синий блейзер, эта идеальная осанка, эти сверкающие тяжелые часы. Я не понимаю.

Почему он снова мне снится?

Я зажмуриваюсь. Мятно-зеленый. Светло-лиловый. Лососево-розовый.

Я открываю глаза… он там же.

Что ж, я не позволю ему разрушить и этот сон. Я просто улизну, прежде чем он заметит, что я…

– Эй!

Слишком поздно. С удрученным вздохом я выбираюсь из кустов и иду к парню на берегу.

– Снова ты, – говорю я, осматривая его в поисках каких-либо изменений. Если бы это был сон, разве мой разум не изменил бы его каким-нибудь образом? Но он выглядит точно так же.

В уголках его губ появляется кривая улыбка.

– Я тоже рад тебя видеть, девушка с поляны с роялем. – Он поднимает глаза, разглядывая пышные оранжевые цветы, распускающиеся прямо из устья водопада. – Думаю, это довольно крутое место, – продолжает он, пожимая плечами. – Если только ты не была на Бали или в Сен-Тропе.

Ух ты. Не слишком претенциозно?

– Не всем нам везет побывать в таких местах, – говорю я.

У меня в груди все горит: то же чувство, что и прошлой ночью, будто он все разрушает. Я хотела – мне нужно было, – чтобы это стало моим убежищем. Может быть, я несправедлива к нему, но он действует мне на нервы.

Я закрываю глаза:

– Я не могу, – бормочу я.

– Чего не можешь? – озадаченно спрашивает он.

– Мне нужно… я просто пойду, ладно? – С этими словами я разворачиваюсь и ухожу.

– Что? Куда ты? – Он спешит за мной. – Серьезно, подожди секунду…

Я оборачиваюсь. Пытаюсь подавить нахлынувшие эмоции. Пытаюсь не расплакаться.

– Послушай. Здесь много места, так что давай просто посидим в разных сторонах, не мешая друг другу, окей? – В конце фразы мой голос опасно срывается, но я держу себя в руках.

На его лице отражается обида, но он быстро ее скрывает. Он напрягается, пряча руки в карманы.

– Хорошо. Приятного вечера.

Мы отходим друг от друга, и тут происходит самая странная вещь из всех в этом сне: земля движется.

С глубоким, вздымающимся из недр стоном земля уходит у нас из-под ног. Прежде чем я успеваю осознать, что происходит, я уже лежу на животе, скользя вниз по склону. Я зарываюсь пальцами в черный песок, но мне не за что зацепиться. Склон становится все круче, и я скольжу все быстрее – и спиной приземляюсь на что-то твердое и теплое. Локоть с силой упирается парню в живот, и он охает. Его колено врезается мне в поясницу.

И так же внезапно, как началось, все прекращается.

Мы сплетаемся в клубок, тяжело дыша. Мы упали на дно буквы «V» – земля с его стороны поднялась под углом, противоположным моему, будто какой-то бог взял и закрыл мир, как книгу. Над нашими головами соприкоснулись верхушки пальм, их ветви переплелись, заслонив лунный свет.

На одно долгое мгновение все замирает. Затем земля снова движется, на этот раз медленно и грациозно, словно крылья бабочки.

Как только поверхность расправляется, цикады возобновляют стрекот. Водопад снова льется. А джунгли шумят так, словно ничего невероятного только что не произошло.

Его глаза, размером с блюдца, встречаются с моими:

– Похоже, кто-то или что-то не желает, чтобы мы расставались.

Я отдергиваю свою ногу. Меня трясет, адреналин бурлит, я чувствую тошноту и досаду.

– Какой-то бред.

Я подползаю к валуну и обнимаю его, будто он может помочь мне удержать разбегающиеся мысли. Парень расхаживает по берегу, уперев руки в бока, тяжело дыша, чтобы оправиться от потрясения. Мой мозг отчаянно пытается осознать, что только что произошло. То, как у меня скрутило живот, когда я поскользнулась, боль в почках, когда он врезался мне в поясницу коленом. Это казалось таким реальным.

Что, черт возьми, происходит?

Парень еще раз встряхивает руками, затем приседает передо мной.

– Тебе больно? – Он касается моего плеча, чтобы успокоить, но я отдергиваю его. Он замирает, его рука застывает в воздухе. – Прости. Я не имел в виду…

Я опускаю взгляд в землю.

– Черт, – говорит он, а затем пошатываясь встает и снова начинает ходить взад-вперед, прижимая руку ко рту. Он поворачивается ко мне. – Не знаю, чем я тебя расстроил, но я не привык к… – Ему приходится на мгновение закрыть глаза, собираясь с мыслями. Когда он открывает их, в них все еще сквозит боль и отчаяние. – Я не привык к тому, что не нравлюсь людям, понимаешь? На самом деле я в некотором роде профессионал в том, чтобы всем нравиться. Так почему же тебе я не нравлюсь?

Я закрываю глаза. Я ненавижу ссоры. Все жесткое, все уродливое. Я собираюсь сказать, что нет причин или это я, а не ты, но есть что-то такое в этих джунглях, в этом странном свете, что заставляет меня ответить честно.

– Это потому, что ты сказал, что это был твой сон, – шепчу я.

Он хмурится.

– В лесу?

Я киваю, опустив глаза. Неловкое молчание затягивается. Это не кажется чем-то серьезным, но я действительно чувствовала, что он что-то забирает у меня – что-то, в чем я так отчаянно нуждалась.

Парень кивает. После долгого молчания он опускается рядом со мной, прислоняясь спиной к валуну с другой стороны.

– Знаешь, я понимаю, – говорит он так тихо, что я почти не слышу его из-за шума водопада.

Пространство между нами замирает.

– Ты хотела сбежать, да? – Он прижимается затылком к валуну, закрыв глаза.

– Я понимаю. Иногда мне тоже этого хочется. Мой папа… Обычно я не против заботиться о нем, но в последнее время это стало утомлять.

Момент затягивается, и между нами возникает ощущение реальности.

Если бы я была кем-то другим, я бы знала, что сказать. Что-нибудь успокаивающее. Но я не такой человек, поэтому не произношу ни слова.

Внезапно он моргает и меняет позу, словно выходя из транса.

– Ух ты. Давай забудем, что я это сказал. Просто минутка слабости, окей? – Он пытается отшутиться, подергивая плечами, как будто может стряхнуть с себя не только это признание, но и тяжесть того, что за ним стоит. – Мне нужно остыть. Эта история с землетрясением выбила меня из колеи. – Он вздрагивает и поднимает взгляд на водопад. – Вообще я собираюсь сигануть вон с той штуки. – С этими словами мой новый знакомый хватается за свой свитер.

– Подожди, – выпаливаю я, но он уже снимает его через голову. Я краснею при виде его голого торса в лунном свете, но затем мой взгляд захватывает след на правой стороне его тела, и все во мне замирает в страшном напряжении.

– Стой. – Мой голос превращается в резкий лай.

Он смотрит на меня, приподняв бровь.

– Не волнуйся, я не собираюсь раздеваться догола. Хотя обычно у девушек не бывает такой реакции, когда я…

– Откуда у тебя этот шрам?

Парень опускает взгляд.

– Что, вот это? – Он проводит пальцами по ребрам. – Ничего страшного. Несчастный случай, упал со скейтборда, когда мне было двенадцать.

Я приказываю своему бешено колотящемуся сердцу успокоиться. Его шрам – неровный и зигзагообразный, а не прямой, как от скальпеля. Сморщенный и розовый, совсем не такой, как у нас с Кади. Я стараюсь не думать о том, что он у него на правом боку и что, если бы я встала рядом с ним, наши шрамы идеально бы подошли друг к другу. Это просто работает мое подсознание, говорю я себе. Нейронные связи моего мозга соединили все это, пока я сплю. Очевидно, мне придется серьезно поговорить со своим подсознанием.

Я слишком взволнована, чтобы протестовать, когда он огибает водоем и исчезает в папоротниках рядом с водопадом. У меня тянет за грудиной и я, сама того не осознавая, подхожу к краю воды. Земля не уходит из-под ног, чтобы снова столкнуть нас, но что-то определенно не позволяет ему уйти от меня слишком далеко.

Минуту спустя парень снова появляется в поле зрения – на вершине водопада, обнаженный по пояс, белая вода хлещет по его икрам. Он вдыхает, его грудь расширяется, а затем он издает радостный, бешеный вопль.

Он прыгает. Наступает момент невесомости и падения, и мне кажется, что я прыгаю вместе с ним.

В ту секунду, когда он появляется на поверхности, у меня отвисает челюсть. Потому что под водой от его кожи исходит мерцающий золотистый туман, расходящийся по воде причудливыми узорами.

Он поднимает голову, в его глазах горит безмолвный вопрос. Ты это видишь?

Не говоря ни слова, я на цыпочках подхожу к краю озера. Я наклоняюсь и провожу кончиками пальцев по поверхности воды, и там, где моя кожа касается ее, появляется нежное золотистое мерцание. От удивления у меня перехватывает дыхание. Я осторожно захожу в воду, не заботясь о том, что платье намокает и становится тяжелым, загипнотизированная люминесцентными следами от моих движений.

Мы остаемся там надолго, опустив руки и ноги в воду. Светящиеся частички вьются вокруг нас, но не дальше нескольких сантиметров. Будто пузырьки в шампанском. Будто волшебство.

Мой спутник медленно описывает рукой дугу, наблюдая, как следы от его движения блестят и исчезают. Он так сосредоточен, что не замечает, что я изучаю его. Что-то в нем меняется, когда он думает, что я не смотрю. Его обаяние, дерзость и лоск смягчаются, и так он нравится мне еще больше.

Когда кончики наших пальцев начинают морщиться, мы выходим из воды. Я поворачиваюсь и смотрю, как мерцание волшебной пыли исчезает, а вода снова становится плоской и черной.