Там, где сгорает лето

Сергей Стариди

Там, где сгорает лето

Глава 1

Жаркое июньское солнце палило нещадно, превращая Подмосковье в размякшее, дымящееся на солнце марево. Старый, потрепанный автобус ПАЗ, окрашенный в когда-то ярко-желтый, а теперь выгоревший до тусклой охры цвет, с натугой тащился по шоссе, оставляя за собой облачко выхлопных газов с едким запахом бензина. Этот запах, смешанный с пылью, проникающей через приоткрытые форточки, и ароматом одеколона, которыми щедро обрызгался водитель, создавал тот самый, ни с чем не сравнимый «запах девяностых», запах дороги, приключений и легкого головокружения от жары. Из переносного магнитофона «Весна», стоящего на коленях у Кости, предводителя нашей маленькой компании, интенсивно била по ушам песня группы «Любэ» – «Атас». Громкая, бодрая, она должна была задавать тон поездке, но почему-то лишь усиливала ощущение тревоги, поселившейся глубоко внутри меня с самого утра.

– Ну что, вожатный народ, готовы к подвигам? – прокричал Костя, перекрывая музыку, и обвел нас взглядом победителя. Он сидел на откидном сиденье напротив, раскинув руки, как капитан на мостике своего корабля. Костина самоуверенность всегда меня либо забавляла, либо раздражала, но сегодня она казалась натянутой, как струна. Будто он сам пытался заглушить какие-то сомнения.

– К подвигам всегда готов! – отозвалась Лена, моя соседка по парте и, как я надеялась, подруга. Она поправила свои солнцезащитные очки в модной тогда оправе «авиатор» и кокетливо подмигнула Косте. Лена была из тех, кто умел находить радость в любом положении, и ее легкое настроение обычно передавалось окружающим. Сегодня же, глядя на ее слишком яркую улыбку, я думала, что она тоже нервничает.

– Главное, чтобы «подвиги» не заключались в том, чтобы тащить эти пионерские барабаны в гору, – пробурчал Сергей, наш местный интеллектуал. Он не отрывался от потрепанного номера «Комсомольской правды», который, казалось, изучал с пристальным вниманием, будто в нем содержались ответы на все вопросы бытия. – Хотя, учитывая, что мы едем в пионерлагерь, возможно, именно это от нас и потребуется.

– Пионерлагерь – это святое, Сергей! – не унимался Костя. – Там мы будем формировать личности будущего! Воспитывать достойную смену! Хотя… – он нахмурился, и на его лице появилась первая за день трещина в маске беззаботности, – кого мы теперь воспитываем? И для какой страны?

В салоне повисла неловкая тишина, которую нарушил только хрип магнитофона, переключившегося на «Странные танцы» «Технологии». Этот вопрос, брошенный Костей, повис в воздухе, тяжелый и колючий, как репейник. Какой страны? Лето 1991-го. Страна, в которой мы жили, трещала по швам. Всего три месяца назад, в марте, родители ходили на всесоюзный референдум и, как большинство, проголосовали «за» сохранение Союза. Казалось, народ высказался, и воля народа должна быть законом. Но что изменилось? Ничего. Слова висели в воздухе, а реальность была другой – пугающей и неопределенной. Союз разваливался на глазах, и никто не знал, что будет завтра. Слово «суверенитет» тогда было у всех на устах, но никто толком не понимал, что оно значит на практике. Одно было ясно – старый мир умирал, а новый еще не родился. И мы, десятиклассники-вожатые, мчались в этот зазор между эпохами, в этот странный, пугающий и такой манящий пионерлагерь «Искра», чтобы… воспитывать будущих граждан страны, которой через месяц-другой могло уже и не быть.

– А вы уверены, что это вообще имеет смысл? – тихо сказала я, глядя в мелькающие за окном деревья. – Все эти голосования, споры по телевизору. Кажется, все уже решено где-то там, наверху. А мы просто… статистика.

– О, философка подросла! – Сергей наконец оторвался от газеты и посмотрел на меня поверх очков. – Может, оно и к лучшему. Старая система загнила. Пусть будет что-то новое.

– А что – новое? – резко спросила Лена. – Бандиты на улицах? Пустые полки? Ты это называешь новым? Я вот, например, за Союз. Я за стабильность.

– Стабильность мертвеца? – усмехнулся Сергей. – Отличная перспектива.

Они начали спорить, и их голоса, смешавшись с ревом мотора и музыкой, создали какофонию, от которой у меня закружилась голова. Я закрыла глаза и попыталась сделать глубокий вдох, но комок в горле не давал дышать. Это ощущение не покидало меня с самого утра, с того момента, как я проснулась. Не предчувствие, нет. Что-то другое. Ощущение дежавю, которое было сильнее и тревожнее обычного. Будто я уже ехала в этом автобусе, слушала этот спор, чувствовала этот запах бензина и пыли. Будто все это уже было, и закончилось это очень плохо. Я пыталась отогнать эти мысли, списывая их на усталость и общую нервозность времени, но они возвращались снова и снова, липкие и холодные, как туман.

– Аня, ты чего такая тихая? Все в порядке? – рядом сел Марк. Его голос был тихим и спокойным, и в нем не было ни тени той напускной бодрости, которая была у Кости, или сарказма Сергея. Просто искренняя забота. Марк был… другим. Добрым. Настоящим. В нашей компании, полной ярких и громких характеров, он был той самой тихой гаванью, к которой всегда хотелось вернуться. Мы с ним дружили давно, с младших классов, и за это время я научилась ценить его спокойствие, его умение слушать и его невероятную чуткость. Именно он первым замечал, если у кого-то из нас что-то не так, и именно он всегда находил нужные слова.

– Да все нормально, – попыталась я улыбнуться, но чувствовала, что улыбка получилась кривой. – Просто устала немного. Дорога длинная.

– Да, жарко сегодня, – кивнул он, и в его глазах отразилось понимание. Он не стал расспрашивать, не стал настаивать, просто сел рядом, и от его присутствия уже само по себе стало легче. Он достал из пакета яблоко, протер его рукавом и протянул мне.

– На, съешь. Жидкость восполнишь.

Я взяла яблоко, и прохладная кожица приятно коснулась ладони.

– Спасибо, – прошептала я.

– Ты волнуешься из-за… всего этого? – он сделал неопределенный жест, будто охватывая им и распадающийся Союз, и нашу предстоящую смену, и всеобщую неопределенность.

– А ты нет? – встретила я его взгляд.

Он задумался на мгновение, глядя на дорогу, убегающую вперед.

– Честно? Волнуюсь. Но не за страну. За нас. За то, что будет с нами. Кем мы станем, когда… – он запнулся, подбирая слова, – когда все это закончится.

Его слова попали в самую точку. Мы все жили в каком-то странном состоянии. Еще вчера мы были пионерами, строителями коммунизма, частью огромной и, казалось, вечной системы. А завтра? Завтра мы могли стать гражданами России, или какой-то другой, независимой республики, или просто жителями огромного пространства, где ничего не понятно. И никто не знал, какие правила будут действовать в этом новом мире. Будут ли вообще какие-то правила? И что делать нам, воспитанным по старым законам, в этом новом, диком и непонятном краю?

– Мы справимся, – сказала я, больше чтобы успокоить себя, чем его. – Мы же вместе.

Марк улыбнулся. Это была его обычная, теплая улыбка, которая заставляла сердце биться чаще.

– Да. Вместе, – тихо повторил он, и его взгляд стал таким долгим и глубоким, что я почувствовала, как краска заливает щеки. Я отвела глаза в сторону, снова уставившись на мелькающие за окном сосны. Между нами всегда были особые отношения, более теплые и доверительные, чем с остальными. Но за последний год что-то изменилось. Появилась какая-то неловкость, моменты, когда наши взгляды встречались, и мы быстро отводили их, чувствуя внезапное смущение. Словно между нами протянулась тонкая, почти невидимая нить, которая то натягивалась, то ослабевала, но никогда не рвалась. И сейчас, в этом душном автобусе, на краю пропасти, называемой будущим, эта нить снова натянулась, вибрируя от невысказанных слов и чувств.

– Смотрите, поворот! – крикнул Костя. – Вроде бы сюда.

Автобус свернул с шоссе на проселочную дорогу, ухабистую и пыльную. Мы поехали через лес, и солнечные блики, пробивавшиеся сквозь кроны сосен, плясали на наших лицах. Атмосфера в салоне разрядилась. Спор прекратился, все замолчали, вглядываясь в окно. Вот и он, тот самый поворот. Тот самый, который… который мне почему-то казался до боли знакомым. Я снова почувствовала этот холодок в солнечном сплетении. Будто я уже видела этот изгиб дороги, эти кусты орешника у обочины, этот покосившийся дорожный знак с надписью «Искра – 2 км». Где я могла это видеть? Я никогда здесь не была.

– Ну что, вожатые, готовьтесь! – объявил Костя, вскакивая на ноги. – Через пять минут – лагерь «Искра»! Представляйтесь, улыбайтесь, запоминайте имена и лица. Нам предстоит целое лето быть для них авторитетом, примером и второй мамой. А то и папой, – он подмигнул Лене.

– Главное, чтобы пример не получился таким же потрепанным, как наш автобус, – заметил Сергей, складывая газету.

– А ты чего такой кислый? – толкнул его Костя. – Расправляй плечи! Вперед, к свершениям!

Автобус выехал из леса, и перед нами открылась широкая поляна, посреди которой стояли несколько двухэтажных деревянных корпусов, крытых выгоревшим шифером. В центре возвышалось здание с вывеской «Клуб», а чуть поодаль, у самого края леса, виднелась спортивная площадка с волейбольной сеткой. Все было очень обыденно, очень по-пионерски. И в то же время… что-то было не так. Может, слишком уж тихо. Даже птицы будто замолкли. Или, может, это было из-за того, что лагерь выглядел заброшенным. Ни одной души вокруг. Ни детей, ни других вожатых. Ни души.

Автобус подкатил к главному корпусу, где висела табличка «Административный», и с натугой затормозил. Дверь с шипением открылась, впуская внутрь порцию горячего воздуха, пахнущего сосновой смолой и… чем-то еще. Чем-то сладковатым и приторным, как запах увядающих цветов.

– Ну, прибыли, – сказал Костя, выпрыгивая на пыльную дорогу. – Пошли знакомиться с начальством.

Я посмотрела на Марка, который уже встал и потягивался после дороги. Он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Ну что, вожатые, – сказал он бодрым тоном, – пора приниматься за работу. Ждет нас, наверное, завтра линейка. Дети скоро приедут.

Мы один за другим вышли из автобуса, растягивая затекшие ноги. Я стояла последней, глядя на эти серые здания, на этот безмолвный лагерь, и тревога внутри меня росла, превращаясь в настоящий страх. Этот сладковатый запах, эта тишина, это ощущение, будто я здесь уже была… Все это сливалось в один страшный, неотвратимый вывод. Эта поездка будет огромной ошибкой. Нам здесь не место. Нам нужно бежать отсюда. Прямо сейчас.

– Аня, ты чего? – Марк снова оказался рядом. Он смотрел на меня с беспокойством. – Ты совсем бледная. Может, тебе воды выпить?

Я хотела сказать. Хотела крикнуть, что мы должны немедленно уезжать, что с этим лагерем что-то не так, что я чувствую беду. Но слова застряли у меня в горле. В этот момент из главного корпуса вышла фигура. Небольшого роста мужчина в строгом сером костюме, который казался неуместно теплым для такой погоды. Лицо его было неподвижным, как маска, а глаза, темные и глубокие, казалось, ничего не отражали. Это был директор лагеря.

Он подошел к нам, не сказав ни слова, и его взгляд медленно обвел нас, пятерых вожатых-десятиклассников, только что приехавших в его лагерь. Он смотрел долго, изучающе, будто оценивал товар. А потом его взгляд остановился на мне. И в этот момент я поняла. Он знает. Он знает о моих страхах. Он знает, что я чувствую. И ему это нравится. На его губах дрогнула что-то вроде улыбки, но улыбка эта была холодной, как лед.

– Добро пожаловать в лагерь «Искра», – произнес он наконец, и его голос оказался низким, монотонным, лишенным всякой эмоции. – Проходите в кабинет. Нужно провести инструктаж.

Он повернулся и пошел вперед, не оглядываясь. Мы переглянулись. Костя пожал плечами и первым пошел за директором. За ним потянулись Лена и Сергей. Марк взял меня за руку.

– Аня, не бойся, – прошептал он. – Все будет хорошо.

Я посмотрела на его доброе, заботливое лицо, и мне стало еще страшнее. Я не хотела, чтобы с ним что-то случилось. Я хотела увести его отсюда, увести всех. Но ноги не слушались. Мы вошли в здание. В кабинете директора было прохладно и пахло старой бумагой и пылью. На стене, прямо за его столом, висели два флага. Один – знакомый красный с серпом и молотом. Рядом с ним, чуть ниже, висел другой – бело-сине-красный триколор. Два флага. Две эпохи. Две реальности, которые боролись друг с другом, и этот лагерь, этот тихий, заброшенный уголок Подмосковья, оказался на границе между ними. На краю пропасти.

Директор сел за стол и указал нам на стулья.

– Садитесь, – сказал он тем же бесцветным голосом. – Начнем.

И в этот момент я поняла, что моя жизнь, и жизни моих друзей, только что изменились навсегда. И что эта дорога, которая привела нас в лагерь «Искра», окажется последней. Или первой. В зависимости от того, с какой стороны посмотреть.

Глава 2

Инструктаж в кабинете директора оказался коротким и бесполезным. Молчаливый Иван Петрович (мы так и не узнали его фамилии, он просто представился как «директор») протянул Косте связку ключей от корпуса «Дружба», где нам предстояло жить, и вторую связку – от клуба и столовой. Он пробормотал что-то о том, что дети прибудут завтра утром, что мы должны провести линейку, завтрак в восемь ноль-ноль, и что все правила техники безопасности должны соблюдаться неукоснительно. Голос его был монотонным, лишенным всякой интонации, а взгляд, казалось, скользил по нам, не задерживаясь, словно мы были для него не людьми, а частью надоевшего интерьера. Когда Костя попытался уточнить какие-то детали по программе смены, директор лишь махнул рукой и сказал, что «всё по плану», а план мы получим завтра. После этого он встал и молча указал на дверь, давая понять, что аудиенция окончена.

Мы вышли на крыльцо, растерянно переглядываясь. Воздух снаружи, после душного кабинета, показался свежим и прохладным, но ощущение липкой тревоги, поселившееся в груди с момента приезда, никуда не делось.

– Ну что, народ, – вздохнул Костя, поворачивая связку ключей в руках, – знакомимся с нашей вотчиной. Пошли осматривать территорию. Составлять карту, намечать точки обороны.

– Или побега, – добавила Лена, и ее шутка прозвучала слишком правдиво, чтобы быть смешной.

Мы двинулись в путь, оставив за спиной серое здание администрации. Марк шел рядом со мной, и его плечо ненароком касалось моего. Это простое прикосновение было единственным, что держало меня от того, чтобы не повернуться назад и не убежать из этого проклятого места бегом.

– Ничего себе встреча, – тихо сказал он, глядя мне в глаза. – Чувствуешь себя, как в том анекдоте: «Пришел, увидел, директор выгнал».

Я попыталась улыбнуться, но получилось плохо. – Он мне не нравится, Марк. Совсем не нравится. И не только он. Весь этот лагерь… он какой-то мертвый.

– Да, тиховато, – согласился он, оглядываясь по сторонам. – Наверное, потому что дети еще не приехали. Завтра тут гул стоять будет.

Мы шли по центральной аллее, вымощенной старыми, потрескавшимися плитами. По обе стороны от нее стояли двухэтажные деревянные корпуса с покосившимися крыльцами. На одном висела потускневшая табличка «Дружба», на другом – «Искра». Окраска облезла, демонстрируя под собой серое дерево, окна были темными и безжизненными. Казалось, эти здания давно забыли о веселом детском смехе и шуме пионерских отрядов. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь нашим разговором да скрипом наших шагов по гравию.

– Вот это, значит, «Дружба», – провозгласил Костя, подходя к ближайшему корпусу. – Наше будущее жилище. Вроде бы ничего. Крыша на месте, стены целы.

– Главное, чтобы у нас самих крыши не поехали, как у нашего государства, – мрачно заметил Сергей, осматривая фундамент. – Фундамент, кажется, гнилой.

– Сергей, ну тебя заело! – замахнулась на него Лена. – Не можешь ты просто так, без своих политических комментариев? Мы же в отпуске, по сути.

– Отпуск? – усмехнулся Сергей. – Мы в пионерлагере, который, судя по всему, последний раз видел ремонт при Брежневе. И мы должны здесь «воспитывать будущее поколение». Это я к тому, что у нас с тобой разные понятия об отпуске.

Они начали спорить снова, и их голоса разносились по пустынной аллее, создавая нелепое и тревожное эхо. Я перестала их слушать, полностью поглотившись ощущением, что этот лагерь – огромный, спящий зверь, а мы – маленькие, беззащитные мышки, забредшие в его логово. Каждая щель в стене, каждый скрипучий половица казались мне частью его дыхания, его недоброго внимания.

Мы прошли мимо столовой – большого здания с открытыми настежь дверями, из которых несло запахом кислой капусты и хлорки. В дверях стоял высокий мужчина в белом поварском колпаке. Мы поздоровались, но он молча развернулся и скрылся в темноте. Заглянули в медпункт – пустой, с пыльными кушетками и шкафом, доверху набитым старыми банками и пузырьками. Обошли клуб – кирпичное здание с высокой сценой и зрительным залом, уставленным рядами старых деревянных стульев. Воздух в клубе был спертым, пах пылью и краской.

Наконец, мы вышли к спортивной площадке. Здесь было немного веселее. Железные турники, шведская стенка, баскетбольные щиты и, наконец, волейбольная площадка с натянутой сеткой. Костя тут же схватил валявшийся мяч и начал им жонглировать.

– Вот это я понимаю! – крикнул он. – Дух соревнования! Энергия! Ребята, давайте партию! Вожатые против вожатых!

– Да брось ты, Костя, – отмахнулся Сергей. – Устал я с дороги. Да и место тут не то.

– Как это не то? – обиделся Костя. – Площадка – площадка. Чего тебе еще?

– Атмосфера, – тихо сказала я, подходя к сетке. – Она какая-то… неправильная.

Марк встал рядом со мной, положив руку на мою плечо. – Аня, не переживай. Просто лагерь старый. Немного заброшенный. Завтра дети приедут, оживят эти места. Станет веселее.

Я хотела что-то ответить, но в этот момент мимо нас пронеслась стая ворон, каркавших громко и тревожно. Мы все вздрогнули, провожая их взглядами, пока они не скрылись за кронами сосен.

– Вот и первая аномалия, – пошутил Сергей, но никто не засмеялся. Его шутка оказалась слишком близкой к правде.

Мы решили вернуться в корпус «Дружба» и разобрать вещи. Нашли свои комнаты – две квадратные двери напротив друг друга в конце короткого коридора. Костя распахнул одну: – Ну, мужики, наша крепость! Комната оказалась точной копией той, что я представляла себе раньше: две двухъярусные кровати у стен, старый шкаф, стол. Окно выходило на лес. Затем Лена открыла дверь напротив: – Девчонки, наше королевство! Та же планировка, те же два окна, смотревшие в ту же чащу. Воздух в обеих комнатах был затхлым, пах пылью и сыростью.

– Ну, девочки, ваша спальня, – объявил Костя, указывая на дверь в комнату Лены. – Мы, мужчины, займем вот эту. – Он кивнул на свою дверь.

Лена тут же бросилась на свою кровать у окна и завизжала: – Ой, матрас какой жесткий! Будем как на даче спать!

– Зато закаляться будем, – отозвался Сергей из мужской комнаты, его голос доносился сквозь открытую дверь. – Вон даже вешалка сломана.

Я подошла к своему окну в женской комнате и попыталась его открыть. Оно не поддавалось. Рама, видимо, перекосилась от времени.

– Помоги, Марк, – попросила я, глядя на него через порог.

Марк, стоявший в коридоре, вошел и, уперевшись, сильно потянул на себя. Окно соскочило с пазов и с грохотом распахнулось. В комнату хлынул свежий воздух, пахнущий сосновой смолой и жаркой травой.

– Вот и порядок, – сказал Марк, с удовлетворением оглядывая свою работу. – Теперь можно проветривать.

Мы начали разбирать рюкзаки, раскладывая вещи на кроватях. Костя включил свой магнитофон в мужской комнате, и музыка «Любэ» наполнила коридор, но теперь она звучала как-то глухо, не в тон с окружающей обстановкой.

Когда мы почти закончили, Лена вдруг сказала, прикладывая палец к губам: – Слышите? Тише!

Мы замолчали, прислушиваясь. Снаружи, из-под окна, доносилась музыка. Но это была не «Любэ». Это была другая, знакомая с детства мелодия. Пионерская песня. «Взвейтесь кострами, синие ночи!..»

Мы переглянулись. Костя выключил магнитофон.

– Ты слышал? – прошептал он, выглядывая из своей комнаты.

Мы все кивнули. Музыка звучала отчетливо, как будто где-то рядом репетировал хор. Голоса звучали чисто и звонко, как у детей.

– Может, это уже другие вожатые приехали? – предположила Лена, подходя к двери своей комнаты. – Или местные ребята?

– Но директор сказал, что мы первые, – возразил Сергей из своей комнаты. – И детей завтра только можно ждать.

– Пойдем посмотрим, – решил Костя, выходя в коридор.

Мы осторожно вышли из своих комнат и пошли на звук. Он вел нас к клубу. Дверь в клуб была приоткрыта, и оттуда лили звуки песни. Мы подошли ближе и заглянули внутрь.

Зал был пуст. На сцене никого не было. Стулья стояли рядами, покрытые толстым слоем пыли. А песня все играла. Звучала она откуда-то сверху, будто из-под потолка, и была странным образом искажена, словно ее проигрывали со старой, поцарапанной пластинки. Голоса сливались в один неразборчивый гул, из которого временами вырывались отдельные слова: «…кострами…», «…синие ночи…», «…пионерия…»

Мы стояли на пороге, боясь войти. Воздух в клубе был холодным, как в погребе, и пах сырой землей. Я взяла Марка за руку. Его ладонь была влажной и холодной.

– Что это? – прошептала я.

– Не знаю, – так же тихо ответил он. – Наверное, проводка старая. Как и весь этот лагерь. Где-то коротит, и магнитофон сам включился. Или радио.

– Но это же не радио, – возразила Лена, стоящая рядом. – Это… живые голоса.

– Эхо, – сказал Сергей, но в его голосе не было уверенности. – Странная акустика.

Внезапно музыка оборвалась. Наступила тишина, такая густая и тяжелая, что стало трудно дышать. Мы стояли, не шевелясь, глядя в темноту зала. Мне показалось, что в дальнем углу, за сценой, шевельнулось что-то темное.

– Пошли отсюда, – вдруг резко сказал Костя, и в его голосе прозвучал настоящий страх. – Быстро.

Мы развернулись и почти бегом покинули клуб, не оглядываясь. Сердце колотилось где-то в горле. Когда мы добрались до корпуса «Дружба» и захлопнули входную дверь, все облегченно вздохнули.

– Вот это да, – сказала Лена, садясь на свою кровать. – Я чуть с ума не сошла.

– Просто старое здание, – снова попытался успокоить всех Марк, стоящий в пороге женской комнаты, но даже он выглядел напуганным. – Старые трубы, старая проводка. Ветер завывает в дымоходе, и кажется, что поют.

– Нет, Марк, – покачала я головой, стоя у себя в комнате. – Это было не похоже на ветер. Это было… осмысленно.

Мы стояли в своих комнатах, разделенные коротким коридором, но молчаливые взгляды, бросаемые через пороги, говорили больше слов. Солнце уже садилось, и в комнатах становилось темно. Никто не решался включить свет, боясь привлечь внимание. Мы чувствовали себя маленькими детьми, запертыми в темных комнатах, которые боятся заглянуть под кровать.

Наконец, Сергей включил свет в мужской комнате. Тусклый луч пробился сквозь коридор и осветил пол у наших ног.

– Ладно, – сказал он, стараясь говорить твердо. – Завтра придут дети. Будет шумно, весело. Все эти страхи рассеются. А сейчас давайте ужинать и спать. Нужно набраться сил.

Мы пошли в столовую, где молчаливый повар поставил перед каждым из нас ужин из перловой каши и чая с сухарями. Еда была невкусной, но мы ели молча, стараясь не смотреть друг на друга. После ужина мы вернулись в корпус и разошлись по своим комнатам.

Я долго не могла уснуть. Лежала в своей кровати у окна, смотрела в потолок и слушала ночные звуки лагеря. Где-то далеко кричала сова. Скрипел старый корпус под порывами ветра. А потом я услышала другой звук. Тихий, едва уловимый. Будто кто-то тихонько царапался в стену снаружи, прямо под моим окном.

Царап-царап-царап.

Я замерла, прислушиваясь. Звук не прекращался. Он был монотонным и настойчивым, словно кто-то или что-то пыталось проникнуть внутрь.

Я осторожно села на кровати и посмотрела в окно. За стеклом была черная ночная тьма. Я ничего не видела, но чувствовала, что там, снаружи, что-то есть. Что-то, что наблюдает за нами. Ждет.

Царап-царап-царап.

Глава 3

Утро наступило серое и пасмурное. Солнце, которое вчера палило нещадно, теперь скрывалось за толстым слоем туч, и воздух был влажным и прохладным. Я проснулась оттого, что Лена шумно стучала кружкой по столу.

– Подъем, сони! – кричала она. – Новый день, новые свершения! А то лежите, как на даче в выходной!

Я открыла глаза и с трудом приподнялась на кровати. Тело ныло от дороги и вчерашней бессонницы. В голове гудело, а на душе было тяжело, будто на сердце лежал холодный камень. Вчерашние страхи не исчезли, а лишь притупились, оставив после себя горький осадок.