Кошкин дом

Анна Зимова

Кошкин дом

Этим летом

– Бабуля, я на улицу!

Я распахнул дверь и шагнул в уходящее лето. Лицо облепила морось, мокрые доски крыльца недовольно скрипнули, будто отговаривая от прогулки. Но дожди зарядили надолго, а мне уезжать через два дня. Нужно попрощаться с деревней, с памятными местами. Надвинув капюшон непромокаемой куртки поглубже, я шлёпаю по раскисшей грунтовой дороге вдоль потемневших от дождя заборов, чтобы сказать до свидания тополиной роще, лягушачьему пруду и «своему» лугу. Вдоль дороги, прикрыв ставни, дремлют нахохлившиеся дома. От всего веет грустью. Из-под ног тут и там выпрыгивают лягушки. Подгоняют комары. Я иду, засунув руки в карманы, стараюсь не вступать в лужи. И не думать о Юне.

* * *

…Когда я шёл по этой же дороге ровно год назад, земля была выжжена солнцем до белизны. Ноги даже через подошвы кедов чувствовали жар. Чёрно-жёлтые бабочки салютовали в небе крыльями. Меня сопровождал невидимый оркестр: в траве выводили высокие ноты цикады, басили в вышине пчёлы и осы.

А я… Я тоже был совсем другим год назад. Сжимая в руке флейту, я шлёпал на «свой» луг. Я воображал себя композитором, который приехал в родное имение, чтобы писать музыку на свежем воздухе, среди любимых пейзажей. Как знать, может, когда-нибудь интернет будет выдавать по запросу «композиторы и музыканты Псковской области»: «…здесь создали свои произведения РимскийКорсаков, Мусоргский и Анатолий Синичкин. Свою первую сюиту Синичкин написал в тринадцать лет…»

Да, пока я гостил у бабушки две недели, я написал небольшую сюиту. Хотя скорее этюд. Я спешил, чтобы исполнить его на лугу под аккомпанемент лягушек и кузнечиков. В тот день я считал себя если не самым счастливым в мире человеком, то, по крайней мере, очень и очень счастливым. С тех пор я ни разу не брал флейту в руки. В тот день я расхотел играть – внезапно, в один момент. Потому что встретил Юну.

И сейчас я стараюсь смотреть не по сторонам, а под ноги. Потому что уже прохожу территорию не «деревенских», а дачников и всё ближе и ближе её дом. Ускоряю шаг, чтобы поскорее выйти за пределы деревни. Не думать о Юне! Надо сосредоточиться на том, что мне дорого и что я не увижу ещё год, – моём луге, моей роще. Подняться на невысокий холм, потом вниз, по знакомой тропинке. Слева откроется покрытое ряской маленькое озеро, а впереди – заливной луг. В прошлом году он весь был усыпан жёлтыми стогами сена. Они есть и сейчас, но укрыты плёнкой, издалека похожи на брошенные в траву пластиковые бутылки. И чёрно-белые коровы по-прежнему пасутся там, где посуше. Кусочек вдруг показавшегося в просвете между облаками неба напоминает мне о глазах Юны. Нет, не думать, не думать о ней! Но мысли упорно уводят меня в прошлое, к тому, что случилось на этом лугу год назад.

Год назад

…Бабушка всё старалась выставить меня погулять: «Сходил бы побегал с мальчишками. Тебе уезжать скоро, а ты над тетрадками своими сидишь». Вот что вообще взрослые представляют, когда говорят: «Иди побегай с ребятами?» Что это так просто? Что я подойду к незнакомым детям и мы тут же, безо всяких предисловий, начнём бегать друг за другом? Никогда этого не понимал. Мне, чтобы и заговорить с кем-то, нужно подготовиться. И, как бы я ни готовился, я, скорее всего, всё равно начну мямлить. А то и схвачусь за ингалятор: за приступом паники может последовать приступ астмы. Во время них я безуспешно пытаюсь проглотить вязкий ком страха, от которого трудно дышать.

Так что, может, для кого-то «начать бегать» – это раз плюнуть, а для меня – жуткий стресс. Проведя две недели в деревне, я ни с кем не сблизился. Мне хватало прогулок по окрестностям, клубники с грядок и игры на флейте. А с бабушкиными историями по вечерам я был абсолютно доволен жизнью.

Бабушка хитростью заставляла меня выйти лишний раз на улицу: то за молоком к соседке сходи, то за яйцами, – я, хитростью же, добивался от неё деревенских страшилок на ночь.

Уже лёжа под одеялом, я требовал «что-нибудь, где есть колдуны, и пострашней».

– Да куда ж на ночь про страшное?

– Я не маленький.

– Тогда сам почитаешь?

– Нет, мне настоящие истории нужны. Или не усну.

– Ну вот ещё история. Бабки мне рассказывали, прапрабабки твои, что жила у нас когда-то на краю деревни ведьма. И так зажилась на свете, что искала, кому бы дар свой передать.

– Зачем?

– Колдунья, пока знания свои кому-нибудь не передаст, умереть не может. Ну вот, и как стукнуло ей сто тридцать лет, решила она, что надоело ей на этом свете. И стала она бабок моих – выбрала она их, значит, – к себе в гости заманивать, чтобы заговорами своими с ними поделиться. Но они, как поняли, что она задумала, сбежали.

– А почему? Это ж колдовать можно научиться.

– Колдовской дар – больше проклятие, чем радость. Эту ведьму вообще давно уже стороной обходили, боялись. Кое-что она рассказать бабкам успела, но немного.

– И что, умерла она потом?

– Почти сразу.

– Бабуля, а бабки тебе-то потом заговоры эти передали?

– А откуда ж я знаю то, что знаю? И мне в своё время перепало, как водится. Но совсем уж чуток, по мелочам.

– Расскажи ещё что-нибудь про ведьму.

– Это уже завтра.

И я с нетерпением ждал, чтобы пришёл следующий вечер и бабушка рассказала мне, как в гробу ведьмы вдруг обнаружили лягушку и не смогли прогнать, поэтому хоронили их вместе… Эти истории щекотали нервы, но приятно. Хорошо засыпать под ватным одеялом, слегка ёжась от волнения, но зная, что с тобой-то ничего такого не случится.

* * *

Я не хотел «бегать» ни с какими ребятами. Но предложение бабушки взять флейту и «подудеть» где-нибудь на природе пришлось мне по вкусу. Дать последний концерт, сыграть этюд на лугу, смакуя финал лета.

Оглядев по-хозяйски золотящийся под солнцем луг, я сел на «свой» пень, вытянул ноги в траву и расчехлил флейту. Начал я с «Жаворонка» Глинки. Потом решился и заиграл свой этюд. И оказалось, что он прекрасно сочетается с урчанием лягушек и жужжанием насекомых. Может, я слишком самонадеян, но получилось неплохо.

Вдруг за спиной раздался шорох и чей-то шёпот. И сразу же я сбился с ритма и остановился. Обернулся на кусты: кажется, они шевелятся. Неловко-то как. Исполнение моё всё же пока сырое, не для публики. Меня будто застали неодетым. Мне кажется или в кустах раздались смешки? Кто там? Я встал, чтобы уйти и не столкнуться с теми, кто меня слышал.

– Ну и ну, – сказали в зарослях.

Я понимал, что щёки мои начинают алеть, как клубника на бабулиных грядках.

Из кустов вышли двое, мальчик и девочка. Я думал, они сейчас захохочут, но они вдруг… захлопали!

– Мяу! Так вот кто так здорово играет! – сказала девочка. – Мы задержались, чтобы послушать. Ничего? Что замолчал?

Но я так смутился, что ничто не могло бы заставить меня продолжить.

Ребята моего возраста, но явно не из тех, кому я мог бы решиться предложить «побегать». Даже не разглядев их ещё толком, я понял: они не деревенские. Дачники, приехали на шашлыки или что-то в этом роде. Дело даже не в одежде, а в какой-то… понтоватости, что ли, дерзости. Оба совсем незагорелые. Пацан рыжий. Из классических рыжих, у которых кожа под солнцем не темнеет, а только краснеет. Чтобы так уложить кудрявый чуб, нужен, наверное, гель. Причёска – хоть в каталог барбершопа.

А девочка… Первое, что я увидел, – пышное облако белокурых волос, подсвеченное сзади солнцем. Тёплый оттенок, съедобный какой-то, такой, наверное, по-модному называется как-нибудь вроде «светло-медовый» или «ореховый». Ободок для волос с забавными кошачьими ушками не мог усмирить эту копну. Смешливые глаза, слегка вздёрнутый нос. Она упёрла руки в боки, выставила ногу вперёд, демонстрируя, какие широкие на ней брюки. Этим летом все продвинутые девушки стали носить такие, но они мало кому идут. Но я вдруг понял, что этот фасон придумывали словно для неё, как и фасон майки-разлетайки, которая оставляет открытым пуп и любую девушку (кроме этой) делает несуразной.

Все вещи на обоих чёрного цвета. На рыжем как-то хитро подвёрнутые джинсы, которые держатся на честном слове, но держатся. Ой, а в ухе что это блестит? Серёжкагвоздик? Я представил, что сказала бы мама, если бы я заявил, что хочу проколоть ухо и нацепить такое, – и поёжился, несмотря на жару. Не деревенские ребята, это факт, и модные.

Я вдруг с острым беспокойством осознал, что на мне та же футболка, в которой я спал ночью, и на груди-то – надпись «Участник конкурса „Волшебный аккорд“». Провёл рукой по волосам, и, конечно же, стряхнулись веточки, что я подцепил, пробираясь через рощу. Наверное, я кажусь им лешим в этой футболке и с мусором в волосах.

Повисла пауза, заполненная лишь кваканьем и далёким мычанием. Рыжий сунул руки в карманы, ковыряя носком кроссовки землю. Я не знал, что говорить, но выручила меня девочка:

– Это что у тебя, дудочка?

– Флейта. Но я не так давно начал на ней заниматься.

– Да ну? Так шпаришь, прямо мяу, мы решили, ты давно уже играешь, – уважительно протянула она.

Как же тепло мне стало от этих слов, теплее, чем от августовского солнца. Я спросил:

– Вас как зовут?

– Ярик, – сказал рыжий. И показал на девочку: – А это моя сестра.

– Юна, – представилась она.

– Я – Анатолий.

– Ты давно тут, Толян? – деловито спросил рыжий. То-ляном меня никто никогда не называл, но это ведь так по-свойски?

– Две недели почти. Завтра уезжаю.

– Ого, две недели. Как ты выдержал? – сказала Юна. – Мы за одни выходные уже задолбались тут. Жалко, мы не встретили тебя раньше.

«Ей жаль! Она хотела встретить меня раньше».

– Вам разве тут не нравится?

– Что тут может нравиться? – Ярик сплюнул. – Даже вайфая нет. Мы, короче, хотели дрожжи купить и в толчок их насыпать, чтобы его разнесло к чертям, и мы раньше уехали. Динозавровый лайфхак, но рабочий, мы так в школе делали, чтобы контрольную сорвать… Так в магазине даже дрожжей нет. Полный отстой.

– Сходить вообще некуда. А родаки душнят, мозг проели с этой природой, чтоб её, – Юна скорчила рожицу, при этом у неё мило сморщился нос.

Мне стало как-то неудобно за свой «отстойный» луг и рощу, но я всё равно впитывал этот момент – ведь я запросто болтаю с крутыми ребятами.

Они переглянулись, и Юна попросила:

– Ладно, будем развлекать себя сами. Сыграй ещё раз, Толик? Вот эту, где «ля-ля-ля!».

Она напела мою мелодию, мой этюд. Она улыбалась мне! А ещё я вдруг увидел, что глаза у неё разного цвета: один зелёный, другой голубой. И в них, как в калейдоскопе, вспыхивают золотистые искорки. И эти глаза смотрели на меня с интересом, а не как на насекомое. «Унасекомливающий» взгляд я знаю хорошо: одноклассницы нередко демонстрируют мне его, когда я спрашиваю их о чём-то. А уж чтобы они попросили меня сыграть им на флейте…

Я поднёс инструмент к губам и заиграл. Юна, показав большой палец, прошептала:

– Я это сниму, лады? – И включила запись на телефоне.

Этюд уже не казался мне глупым и непричёсанным. Я играл без стеснения, ну, почти. Когда закончил, она сказала:

– В этот раз ещё лучше. Вообще мяу!

И я набрался храбрости, чтобы попросить:

– А хочешь, я тебе ещё какой-нибудь музыки пришлю? Ну, своей.

– О, супер было бы. Запиши номер.

– Я телефон не взял. Но у меня есть… вот. – Я достал из кармана шортов ручку и блокнотик и протянул ей. Я сделал то, о чём можно только мечтать, – попросил у девочки – такой красивой – телефон. И она готова мне его записать!

Блокнот и ручка произвели на Юну с Яриком такое впечатление, будто я кролика вынул из шляпы.

– Ты носишь с собой ручку?

– Вдруг что-нибудь понадобится записать.

– А в телефон не судьба?

Я подумал, сказать ли им, что уже давно записываю в этот потёртый блокнотик то, что бабушка рассказывает мне по вечерам. Пока только перечитываю и прикидываю, с чего начать, но когда-нибудь я напишу сборник фольклорных историй – из каждой бабушкиной истории получится отличный рассказ.

Но серьга-бриллиант и суперширокие джинсы… Я просто пожал плечами.

– Видишь, – будто бы сурово сказала Юна брату, – человек пишет что-то. Писать умеет. Учится небось хорошо. Знания там, всё такое. А у тебя пять двоек за год.

– А у тебя что, меньше?!

Когда Юна записала номер и протянула мне блокнот, я заметил, что ногти у неё о-го-го какой длины.

– Какой красивый… маникюр, – решился я произнести. – И пальцы прямо чтобы на пианино играть. – Ну, если бы не ногти…

– Зато в носу ковырять самое то, – вставил Ярик и получил подзатыльник от сестры: – Хватит уже.

– Ладно, давайте что-нибудь замутим. Слышь, Толян, как насчёт небольшого эксперимента? – Ярик подошёл ближе, и я разглядел, что глаза у него тоже с искорками, хоть и оба зелёные, а веснушки такие крупные, что местами даже сливаются. Образцовый рыжий.

– Ты о чём?

– Хочу узнать, правду ли говорят, что некоторые животные идут за звуками флейты. Ты не в курсе?

– Я не знаю.

– Проверим? На коровах. – Он показал на чёрно-белых коров. – Пойдут они за тобой, если ты им сыграешь?

Я прикинул, насколько это может оказаться правдой. Не то чтобы очень интересно было это выяснить, но я ценил момент. Внимание, которое они мне дарят:

– Пошли.

Мы отправились к коровам, вдыхая запахи сохнущего сена. Воздух был прозрачный аж до звона, его пронзали слепни. Щетина скошенной травы колола щиколотки.

Коровы уставились на нас безо всякого выражения. Продолжали жевать и отгонять хвостами насекомых. К аромату травы теперь примешивался гораздо более терпкий запах. Ярик повёл рукой: прошу. Они отступили, чтобы на «сцене» остался я один.

– Давай! Играй, и, если они пойдут, ведём их в сторону деревни. Им всё равно домой скоро пора, наверное.

Я задумался. Что следует играть коровам?

* * *

Я почему-то решил тогда, что «Казачок» Даргомыжского будет в самый раз. Помню, как настроился и поднёс флейту к губам.

– Ой, что это? – Ярик показал на землю.

Я склонился. И сразу же почувствовал резкий толчок. Земля с небом вдруг поменялись местами. Теперь я лежал. Прежде чем понял, что произошло, ощутил, что неприятный запах превратился во всепоглощающую вонь. Я оказался в коровьей лепёшке. Я чувствовал это на волосах и даже на лице! Дёрнулся, но не смог встать. Ярик поставил на меня ногу. Голос его сверху сказал приветливо:

– Ах, это же коровьи каки, как я сразу не понял?

– Эй, отпусти!

– Полежи пока, отдохни после падения, – он сильнее придавил меня к земле. Точнее, не к земле, а к… – Лошок-пастушок. Упал в коровий горшок, – с выражением произнёс Ярик.

– Ты дебил и шутки у тебя все туалетные! – Я заелозил, как червяк. И тогда он сел на меня сверху и устроился поудобнее:

– Я тоже передохну. – И заломил мне ногу. От боли я взвизгнул.

Стало не только вонюче, но и мокро. Никак не перевернуться и не схватить его. Я застучал руками по земле: сдаюсь, только отпусти! Я был раздавлен не его ногами. А тем, что повёлся, решил, что они и правда станут дружить со мной! Да они, ещё сидя в кустах, всё спланировали. Но так убедительно изображали доброту и интерес. Я жалок, жалок, потому что поверил! Я видел низ широких брючин Юны, её ноги приблизились.

– Посмотри в камеру и помаши ручкой! – Я извернулся, посмотрел вверх. Она снимала на телефон!

– Мы ведём репортаж из деревенского спа-центра, – тоном диктора начала Юна, – где посетитель принимает грязевую ванну!

Я рванулся, но лишь сделал себе хуже, нога в тисках откликнулась острой болью.

– Прекрати! Не смей снимать.

– Да ладно. Мы же решили развлечься, разве нет? Что не так-то?

Самое ужасное было то, что улыбка Юны оставалась при этом такой же милой, а глаза – такими же лучистыми. Я не мог не смотреть в них, я всё ещё не верил, что она действительно делает это со мной.

Наконец Ярик догадался, что меня можно и перевернуть… Он не успокоился, пока на мне не осталось чистого места. В какой-то момент я перестал барахтаться. Мои слёзы смешивались с этим. Я закрыл глаза. Но вот нога снова свободна. И сверху ничто не давит. Я встал на четвереньки, кружилась голова. Но ничего ещё не закончилось.

Ярик торжественно воткнул флейту в ближайшую лепёшку. Мундштуком вниз.

Уходя, они смеялись.

– Вы мне за это ответите, – сказал я. Конечно, я не смогу достойно отомстить им. Просто так ведь принято говорить?

– Ну если тебе мало, приходи к нам в гости, конечно! Ещё потусуемся.

– Гадины.

– Наш дом первый в садоводстве. Зелёный. Чао.

Кое-как я встал во весь рост. Коровы смотрели на меня равнодушно, жуя. Подумав, я пошёл к озеру. Ну как подумав… Мыслей не было. Один лишь стыд. Когда я плескал в лицо воду из пруда – вместе с зелёной кашкой и даже какими-то мелкими насекомыми, – я думал не о мести. Мне просто было стыдно. Стыдно. Стыдно. И это никогда не пройдёт.

Я отмыл осквернённую флейту. Потом тёр лицо, пока кожа не заболела. Макал голову в воду, в которую раньше бы сунуться побоялся, а теперь она казалась мне такой чистой. Футболку выбросил в кусты. На шортах этого было меньше. Я сел у воды, просто слушая лягушачье урчание. Тени от деревьев истончились и стали длинными, когда я наконец двинулся в сторону дома. Коровы ушли раньше меня. Сами.

Подул наконец ветер, он разгонял вонь. Тучи, которые весь день многозначительно висели вдали, уже скоро затянули всё небо. И вовсе уже не жарко, тем более без футболки. Это пришёл обещанный циклон.

На тропе я столкнулся с целой семьёй, потом ещё с одной компанией, и оба раза отскочил в сторону как заяц и постарался затеряться в высокой траве. От меня шёл этот удушающий запах, который, наверное, уже никогда не выветрится! Проведя рукой по волосам, с ужасом понял: нет, не отмыл. Я дрожал от холода и страха ещё когонибудь встретить. Отлично, ещё и дождь стал накрапывать. Но, хоть я и покрылся уже гусиной кожей, в деревне появиться полуголым и пованивающим навозом просто не мог. Если встречу кого-нибудь из знакомых, они станут задавать вопросы, и я тогда просто разревусь. Буду шататься по окрестностям, пока не станет темно.

Я свернул с тропы, которая оказалась такой популярной у отдыхающих, и, сжимая в кулаке флейту, стал забирать в сторону рощи. Сел под деревом и сидел, пока рядом снова не раздались голоса. Не лес, а парк развлечений какой-то. Я перешёл овраг и углубился в чащу. Тут и дождь меньше будет докучать, и люди не увидят. Раздвигая кусты, я лез напролом. И когда стало казаться, что я загнал себя в тупик, я наконец выбрался на грунтовую раздолбанную дорогу и пошёл по ней. В этих местах я раньше не бывал, но понимал, что, идя по колее, подберусь к деревне с другой стороны, «дачной». Правда, идти придётся долго, ещё и поле пересечь. Судя по тому, как далеко я от дома, как раз к темноте и доберусь. Деревья росли всё реже. Небо хмурилось совсем уж многозначительно, дождь усилился.

Зато он смывал запах, а на открытой местности я меньше стал царапать руки о ветки. Я уже свыкся с тем, что мёрзну, шёл бесчувственный как робот. Миновал останки кострища, вокруг которого были уложены брёвна, тут когда-то заседали туристы. Потом – составленные шалашом сгнившие доски, это уже, наверное, дети играли. Чем дальше, тем больше попадалось развалин каких-то строений. Когда-то, ещё при царе Горохе, в прошлом веке, бабулина деревня простиралась до этих мест, тогда она называлась Ольховка. Но потом «деревенское» стало отмирать, и поселение принялось расти в другую сторону, к железной дороге, – дачными участками.

Кое-где в кладбище из поломанных досок даже можно было признать былое строение. Так, намёк на дом или сарай – всё почернело, обросло мхом. Потом метров сто – ничего и снова какие-то руины. Вдруг между деревьями мелькнуло что-то непривычно светлое. Да этот домик сохранился лучше других, он тоже весь потемнел и изъеден временем, но почти целый. Разве что до него добрались граффитисты и украсили надписями. Фундамента нет, нижняя часть из тонких брёвен, выше доски и даже крыша из железных листов на месте. Я подошёл ближе. На дом это, конечно, не тянет. Маленький, и единственное крохотное окошко под самым потолком. Скорее баня. Странно, но валяющиеся по соседству доски совсем сгнили и почернели и едва угадываются под разросшимися на них кустами, мхом и травой. А баня почти чистенькая. И даже дверь не выломана. Из соседствующих домиков, построенных в прошлом веке из одного и того же материала, время почему-то решило один пощадить.

Я почувствовал, что в доме кто-то есть, прежде чем услышал голоса. Вибрации в воздухе достигли меня раньше, чем звук. И звук этот был… мой собственный голос. Он вдруг зазвучал в бане! Такой тонкий, такой испуганный: «Прекрати! Перестань! А-а-а-а…»

Я снова окунулся в реальность. Вернулись и стыд, и холод. Они пережидают тут дождь. И развлекаются тем, что смотрят видео, где я корчусь в навозе.

– Дэнчику ещё отправь. И Коляну.

– Послала, они ржут. Я сразу, как увидела этого чудика, поняла, что скучно не будет.

– Включи ещё раз то, где он играет.

Внутри зазвучал мой безымянный пока этюд.

– Когда он в дудку дует, щёки раздуваются как у жабы.

– Ага, а под такую дурацкую мелодию вообще можно смотреть вечно.

– Надо придумать закадровый текст, будет супермем.

– Придумал: «Спасибо, что хоть не подпеваешь!».

Они рассылают это видео, и над ним будут потешаться все их дружки. Я стоял под дождём в сгущающихся сумерках, онемев. Лучше бы убили. Экзекуция[1] не закончилась. Я не просто кретин, я король тупиц. Нет, я понимаю, что был для них всего лишь подопытной лягушкой, развлечением. Но, пробираясь по лесу в воняющих шортах, как вор, я искренне полагал, что они будут смеяться лишь над тем, как я, измазанный навозом, прошу пощады. Но я – честно – не думал, что объектом насмешек станет флейта. Моя музыка. Этюд не был предлогом познакомиться со мной. Их коварство и заключалось в том, чтобы высмеять мою музыку.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Экзекуция – телесное наказание.