Лаборатория «Денто-Генезис»

Ибрагим Рахимов

Лаборатория «Денто-Генезис»

Пролог.

Перед каждым, кто вступает в жизнь с огнём в глазах и вопросами на устах, расстилается бескрайняя карта возможностей. Она не имеет границ и масштаба. Одна её тропа ведёт в небо, к холодному сиянию звёзд и рёву двигателей, разрывающих гравитацию. Другая – вглубь, в немое царство атомов и квантов, где правят иные законы. Можно остаться на поверхности, в мире осязаемых форм и ясных смыслов: строить мосты, лечить людей, выращивать хлеб, писать законы или картины. Мир не делится на важное и второстепенное. Он делится на познанное и тайну. И каждая тропа, выбранная с искренней страстью и упорством, ведёт к своей собственной, неповторимой тайне.

Этот путь – лишь одна из бесчисленных нитей на том великом полотне. Он не про космос и не про кванты. Он про то, что ближе всего к человеку – про его собственную плоть. Про удивительную, до обидного хрупкую, и в то же время невероятно упрямую материю, из которой мы все сотканы. Про границу между живым и неживым, которую человечество пытается не пересечь, а понять и, в смелой надежде, осторожно сдвинуть.

Это история о трёх таких путниках. Их дороги, казалось бы, пролегали в параллельных вселенных. Один с юности смотрел вверх, на вершину медицинского Олимпа, где боги в зелёных халатах творят чудеса с сердцем и мозгом. Другой, прошедший долгий путь практика, достиг мастерства в искусстве чинить, замещать, восстанавливать – но в глубине души тосковал не по ремонту, а по настоящему созиданию. Третий – учёный – десятилетиями безмолвно беседовал с самой жизнью на языке клеток и молекул, в поиске ответов на вопросы, которые стоят перед человечеством.

Их объединила не общая цель, а общая проблема. Проблема, лежащая на стыке их миров: невозможность создать нечто, что Природа создаёт играючи, а Человек, со всем его умом, – лишь жалко пародирует.

Этот рассказ – не о гениальном открытии, осеняющем избранного. Он о другом. О том, как знание, накопленное одним, встречается с дерзким запросом другого и находит в третьем – молодом, амбициозном, но пока пустом сосуде – свою энергию и свою форму. О том, как гордыня уступает место уважению, а разрозненные усилия сплетаются в единую силу для достижения поставленной цели. О том, как грамотно намеченные планы позволяют решить сложные материально технические вопросы, без которых невозможно говорить о научных исследованиях.

Оборудование, помещение лаборатории в подвале и несколько пар горящих глаз могут стать мостом. Мостом между эпохами, между дисциплинами, между мечтой и реальностью.

Здесь не будет мгновенных триумфов. Будет рутина, пахнущая спиртом и пластиком. Будет горечь ошибок, оплаченных неделями труда. Будет столкновение характеров и поколений. Но будет и тихий, ни с чем не сравнимый восторг, когда в окуляре микроскопа, среди безликого клеточного моря, вспыхнут первые, робкие огоньки иного, заданного тобой порядка. Рождение смысла.

Это всего лишь один сценарий из мириад возможных. Одна попытка из бесконечного множества. Но в этой попытке, как в капле воды, отражается сама суть пути искателя: упрямое, нерациональное, прекрасное стремление не просто пройти по карте, а оставить на ней свой, пусть крошечный, неизгладимый след.

Приготовьтесь. Вы не увидите звёздных войн или разгадок мироздания. Вы увидите, как растут клетки. И как вместе с ними растут те, кто взял на себя смелость направлять этот рост. Это, возможно, не менее захватывающе.

Часть 1. Зарождение идеи

Глава 1

Он парил над бездной.

Вернее, он стоял на двухметровой подставке, вжавшись грудью в холодный металлический поручень, и смотрел вниз, в ярко освещенный колодец операционной. Но в его сознании это был полет. Под ним лежало человеческое сердце. Не символ любви, не мускулистый насос из учебника, а живой, трепещущий, влажный орган. Он был оголен, освобожден от грудины и перикарда, и каждый его вздох-сокращение отдавался в ладонях Артёма мелкой дрожью.

– Зажим, – голос Виктора Петровича Шевченко, ведущего кардиохирурга, был спокоен и негромок, как будто он просил передать соль. Но в этой тишине, нарушаемой только монотонным пиком аппарата искусственного кровообращения и шипением коагулятора, он звучал как указ.

Артём, второй ассистент, чья роль пока сводилась к «подай-подержи-отсоси», молниеносно среагировал. Его рука в стерильной перчатке метко вложила блестящий инструмент в раскрытую ладонь хирурга. Не было места мыслям о постороннем. Весь его мир сузился до этого окна в груди шестидесятилетнего мужчины, до алых всплесков на зеленой простыне, до магического танца пальцев Виктора Петровича, который вязал узлы на сосудах тоньше нити.

Операция шла уже три часа. Меняли аортальный клапан. Артём забыл о времени, о скованности в спине, о том, что его маска стала влажной от дыхания. Он ловил каждое слово, каждое движение. Вот Шевченко, сменив инструмент, тончайшим кончиком заводил искусственный клапан-протез, похожий на крошечную кольчугу из металла и полимера.

– Смотри, Громов, – не отрываясь от работы, произнес хирург. – Видишь эти створки? Биологические. От свиньи. Тело примет, не будет тромбов. Но это – ремесло. Выточили, сшили. А будущее…

Он замолчал, сосредоточившись на финальных швах. Артём замер, ожидая продолжения. Будущее – это нейроинтерфейсы, роботы-хирурги, генная терапия. То, о чем он мечтал.

– Будущее, – Шевченко откинулся, дав сигнал перфузиологу запускать сердце, – не за сталью и не за пластиком. Оно – за биологией. За тем, чтобы орган, который мы вшиваем, был не пришельцем, а своей же, родной тканью. Выращенной в пробирке. Или лучше – научиться запускать регенерацию прямо в теле. Вот где главный фронт. А мы с тобой пока… высококвалифицированные слесари.

Сердце под пальцами хирурга дрогнуло, зашевелилось, а потом забилось самостоятельно, мощно и ровно. Звук был глухим, влажным, самым прекрасным звуком на свете. Артём выдохнул. Слесаря. Да, но какие! Они только что вернули человеку жизнь. Настоящую, полноценную жизнь, а не просто возможность жевать.

Мысль о жевании вернула его с небес на землю. Вернее, в убогую реальность предновогоднего ужина, которая ждала его через пару часов. Отец. Опять будет говорить о клинике, о новых швейцарских фрезах, о том, как здорово вживил какой-нибудь титановый корень бизнесмену. Слесарь с бормашиной. Высококлассный, дорогой, но слесарь. Артём мысленно выстроил иерархию: наверху – боги вроде Шевченко, творящие магию на сердце и мозге. Где-то посередине – терапевты, диагносты. А внизу… те, кто ковыряется в зубах. Ремесленники.

– Спасибо, команда, – устало, но с удовлетворением сказал Шевченко, отходя от стола. Его глаза под прозрачным щитком встретились с взглядом Артёма. – Рвение есть. Руки, кажется, на месте. Но помни, что я сказал. Самые интересные открытия сейчас происходят не в операционной, а в лаборатории. На стыке. Ищи стыки, Громов.

Артём кивнул, переполненный благодарностью и гордостью. «Ищи стыки». Он искал. Листал журналы, смотрел лекции. Всё было либо запредельно сложно (генотерапия рака), либо банально (очередной гель для заживления ран). Нужна была идея для гранта. Яркая, прорывная, чтобы комиссия ахнула. Чтобы она стала трамплином в мир большой науки, а не в мир бесконечных «подай-подержи» в чужой операционной.

Через час, сменив окровавленный халат на обычную куртку, он выходил из сверкающего корпуса кардиоцентра в хмурый зимний вечер. В кармане телефона лежало не отвеченное сообщение от отца: «Приезжай поужинать. Мама манты сделала. Поговорить надо».

«Поговорить надо». Это всегда что-то серьезное. Или про деньги. Или про будущее. Артём вздохнул, поймал такси и, глядя на мелькающие огни, думал о биении ожившего сердца и о холодном, безжизненном блеске титанового импланта. Две вселенные. Между ними – пропасть. И он точно знал, по какую сторону этой пропасти хочет быть.

Глава 2

Кабинет Станислава Громова был другим святилищем. Не царством стерильной тишины и трепетной жизни, как операционная Шевченко, а пространством безупречного технологичного порядка. Здесь царил не запах крови и антисептика, а тонкая смесь аромата кофе, и чего-то едва уловимых – медицинских препаратов или, может, чистого страха, который пациенты оставляли на пороге.

Станислав откинулся в кресле своего рабочего места – за рабочим столом с монитором. Внимательно рассматривая снимок челюстей и будущую панорамную 3D-модель очередного пациента, которую он вертел мышкой. Изучая историю приема. Сейчас он был не хирургом, а стратегом, аналитиком. Пациент ушел десять минут назад. Подросток, Саша, пятнадцать лет. Спортсмен. Проблема – врожденное отсутствие верхнего бокового резца. Агенезия. Красивое слово для досадной пустоты, которая ломала не только улыбку, но и самооценку.

Станислав скользнул взглядом по безупречно белым цифровым снимкам. Кость узкая, атрофированная из-за отсутствия зуба-антагониста. Варианты? Ортодонтия – сдвигать зубы, закрывать промежуток. Долго, не факт, что идеально. Имплантация. Классика. Вкрутить титановый штифт, надеть коронку. Станислав мысленно уже видел этапы: синус-лифтинг, наращивание кости, установка импланта, формирователь десны, абатмент, коронка из диоксида циркония. Год работы. Десятки тысяч рублей. Идеальный, с инженерной точки зрения, результат. Белый, ровный, неотличимый от соседей зуб. Но не настоящий.

Он отодвинул мышь и потянулся к чашке с остывшим кофе. В глазах Саши он видел то же самое, что видел у сотен таких же пациентов: надежду на чудо. Они хотели не просто восстановить функцию. Они хотели, чтобы это было их. Настоящее. Живое. А он предлагал им высокотехнологичный суррогат. Пусть лучший в мире, но суррогат. Его пальцы сами потянулись к клавиатуре. Он вбил в поиск не «протоколы дентальной имплантации», а что-то смутное, бродившее в голове уже несколько месяцев: «тканевая инженерия зуба in vitro».

Статьи посыпались одна за другой. В основном – на английском, с графиками, микрофотографиями клеточных культур, сложными названиями факторов роста. Большинство – исследования на мышах. Ученые выращивали что-то похожее на зубной зачаток из стволовых клеток, имплантировали его в почку или под капсулу печени мыши, и там эта клеточная масса начинала дифференцироваться, формируя нечто, напоминающее дентин и эмаль. До человека было как до Луны. Но сам факт! Они не вживляли искусственное. Они запускали процесс создания естественного.

Станислав углубился в чтение, забыв о времени. Он не был биологом, но язык науки, особенно прикладной, был ему понятен. Он видел логику. Проблемы тоже были очевидны: как получить нужные клетки в достаточном количестве? Как заставить их организоваться в сложную трехмерную структуру, а не в клеточный комок? Как интегрировать этот «биозуб» с живыми нервами и сосудами челюсти?

Одна из статей упоминала в качестве скаффолда – каркаса для клеток – биоактивные керамические материалы на основе фосфатов кальция. И в этот момент в памяти Станислава, как щелчок, возникла аббревиатура: Остин.

Он откинулся на спинку кресла, глядя в потолок. Годы назад, когда он писал кандидатскую, темой было применение остеопластического материала для заполнения костных дефектов у детей после удаления кист. Материал назывался «Остин». Его разработали в соседнем НИИ биомедицинских материалов. Автор – Соколов Валерий Сергеевич. Материал был хорош: рассасывался с идеальной скоростью, замещаясь собственной костью пациента, не вызывал воспаления. Станислав тогда защитился успешно, материал взяли на вооружение несколько клиник, включая его собственную. А потом… Потом была практика. Клиника. Бизнес. Импланты стали надежнее, методики – отработаннее. Про «Остин» он вспоминал редко, используя его в особо сложных случаях.

А что, если Валерий Сергеевич все эти годы не стоял на месте? Что если его материал, или его новые наработки, могли бы стать тем самым идеальным каркасом? Той «землей», в которую можно «посеять» клетки?

Мысль была одновременно безумной и ослепительно ясной. Он не просто хотел ставить импланты. Ему, практику, уставшему от ограничений самой совершенной техники, хотелось регенерации. Настоящего биологического решения. Того, о чем вполголоса сказал сегодня Шевченко его сыну.

Сын. Артём. Умная, едкая голова, презирающая все, что ниже нейрохирургии. Ищущий тему для гранта, для прорыва.

Станислав медленно улыбнулся. Улыбка была не стоматологически-безупречной, а какой-то хитрой, почти мальчишеской. Он набрал номер Артёма, но положил трубку, не дождавшись гудка. Нет. Этому нужно было посвятить целый вечер. Нужно было приготовить манты, заварить крепкий чай и выложить на стол не нотации, а… идею. Вызов.

Он вновь посмотрел на 3D-модель челюсти Саши, на дразнящую пустоту. Раньше он видел там будущий титановый цилиндр. Теперь ему мерещилось нечто иное: смутный, пульсирующий сгусток жизни, который, будучи аккуратно помещенным в эту пустоту, начинает творить. Делиться, специализироваться, строить. Создавать зуб. Настоящий. Его собственный.

«Вырастить новый», – прошептал он сам себе, и слова прозвучали как клятва и как безумие. Он выключил монитор. В тишине кабинета зазвучало тиканье настенных часов. Время, которое он всегда считал своим союзником в планировании лечения, вдруг стало ощущаться как противник. На такое потребуются годы. Годы, которых у него, возможно, не так много. Но зато есть молодость Артёма. И, возможно, упрямая мудрость того самого Соколова.

Станислав взял со стола визитку, завалявшуюся в дальнем ящике. Пожелтевшая бумага, шрифт «Times New Roman». «Соколов Валерий Сергеевич, д.б.н., зав. лаб. клеточной биоматериалов». И телефон, который, вполне вероятно, уже не работал.

Он положил визитку в карман пиджака. Завтра. Завтра он начнет искать. А сегодня нужно было ехать домой, к сыну, который парил в облаках кардиохирургии, и попытаться указать ему на другую вершину. Не менее высокую, но куда более (terra incognita) не исследованная область.

Глава 3

Манты, как и обещала мать, были безупречны: нежные, сочные, с тонко раскатанным тестом и идеальным соотношением мяса и жира. Домашний стол, застеленный синей скатертью, ломился от еды: здесь были и салаты, и лепёшки, и фрукты. Оазис привычного тепла. Но атмосфера за столом была странно натянутой.

Артём чувствовал это напряжение. Оно витало между ним и отцом, как невидимая перегородка. Станислав ел медленно, вдумчиво, изредка бросая на сына оценивающие взгляды. Мать, Аида, старалась заполнить паузы безобидными новостями о родственниках, но её взгляд тоже беспокойно метался между мужем и сыном.

– Ну как, полёт нормальный? – наконец спросил Станислав, откладывая вилку. – Над бездной парил?

Артём фыркнул. Отец всегда умел вложить в обычные слова лёгкую, почти неосязаемую иронию.

– Стабильно. Вживили биопротез. Шевченко сказал, что будущее за биологией. За регенерацией. – Он произнёс это с особым ударением, будто выкладывал козырь.

– Умный человек, – кивнул Станислав, и в его тоне не было и тени насмешки. Наоборот. – Очень умный. И абсолютно прав.

Артём приготовился к спору о значимости специальностей, но отец не стал развивать тему. Вместо этого он отпил чаю и сказал спокойно:

– Я сегодня видел пациента. Мальчика. У него от природы нет одного зуба. Восемнадцать лет скоро. Улыбка – как прекрасная картина с вырванным куском холста.

– Имплант вкрутишь, – пожал плечами Артём, отламывая кусочек лепёшки. – За год сделаешь голливудскую улыбку. В чём проблема?

– В том, – медленно сказал Станислав, – что я буду вкручивать ему кусок титана. Искусственный корень. Холодный. Мёртвый. И всю жизнь он будет чувствовать во рту инородное тело. Ухаживать за ним, как за дорогой машиной. Бояться, что кость вокруг этого титана может атрофироваться. Это – инвалидизация, Артём. Высокотехнологичная, удобная, но инвалидизация

Артём замер с куском лепёшки в руке. Он никогда не слышал, чтобы отец говорил о своей работе в таких категориях. Обычно это было «решили сложный случай», «применили новейший протокол», «доволен пациент».

– Такова медицина, – пробормотал Артём. – Протезирование. Кардиологи тоже клапаны меняют на искусственные.

– Меняют, – согласился Станислав. – Но твой Шевченко ведь не просто так завёл разговор о будущем. Он мечтает о биологическом клапане, который станет частью сердца, будет расти и меняться вместе с ним. Я – о биологическом зубе. Который станет частью тела. Не имплантом, а органом.

В воздухе повисла тишина, нарушаемая только тиканьем часов в гостиной. Аида перестала даже делать вид, что убирает со стола.

– Пап, это фантастика, – наконец выдавил Артём. – Фантастика уровня вырастить новую почку в пробирке.

– Не почку, – поправил его Станислав. И тут его глаза загорелись тем самым огнём, который Артём раньше видел только в моменты, когда отец рассказывал о какого-то хирургическом чуде. – Зуб. Это сложный орган, да он меньше. Но он более… модульный. И самое главе – над этим уже работают. В лабораториях. По всему миру. Уже выращивают в пробирках нечто похожее на зубные зачатки у мышей. И знаешь, что часто используют в качестве каркаса для клеток?

Артём молчал, поражённый.

– Биокерамику. На основе фосфатов кальция. Примерно, как материал «Остин».

– Что? – Артём не понял.

– «Остин». Композитный материал для восстановления кости. Я на нём диссертацию защищал, лет пятнадцать назад. Его автор – биолог, Валерий Сергеевич Соколов. Я с ним тогда консультировался. Он, наверное, до сих пор в своём НИИ сидит. Если он живой и всё ещё в теме… – Станислав сделал паузу, давая словам улечься. – Представь. У тебя есть проблема: нужна тема для гранта. Ясная, прорывная, на стыке дисциплин. У меня есть проблема: я хочу для своих пациентов не импланты, а регенерации. У этого Соколова, если он ещё работает, наверняка есть проблема: идеи и наработки, которые пылятся без финансирования и современного оборудования. Шесть миллионов рублей – это не деньги для венчурного фонда. Но для старта, для небольшой лаборатории… Этого может хватить, чтобы проверить гипотезу. Объединить материал, биологию и клиническую задачу.

Артём ощутил, как почва под его ногами, ещё недавно казавшаяся такой твёрдой, поплыла. Отец не предлагал ему «копаться в зубах». Он предлагал ему… проект. Научный проект. Такой, о котором говорил Шевченко. На стыке. Где биология встречается с материаловедением и медициной. Вырастить орган. Даже не целый, а зачаток. Модель.

– Ты предлагаешь мне заниматься тканевой инженерией зуба? – спросил Артём, и его голос прозвучал чуть хрипло.

– Я предлагаю тебе не бегать за модными словами вроде «нейроинтерфейсы», если ты не понимаешь биологической основы, на которой они строятся, – строго сказал Станислав. – Я предлагаю взять конкретную, осязаемую задачу. Самую сложную из возможных в своей области. И попытаться её решить. С командой. С грантом. С настоящим учёным в качестве руководителя. Это будет не «диплом на отвяжись». Это будет боевое крещение. Или ты хочешь продолжать подавать зажимы Шевченко, мечтая о славе, но боясь взять на себя ответственность за идею?

Это был удар ниже пояса. Справедливый и точный. Артём покраснел. Гнев и обида вспыхнули в нём, но тут же столкнулись с холодным, пронзительным интересом. Вырастить зуб. Это звучало как вызов. Как прыжок через пропасть между «слесарем» и «творцом». Если это вообще возможно.

– А если у этого Соколова уже всё давно закрыто? Если он просто старый чудак? – выдохнул Артём, отступая.

– Тогда мы узнаем это завтра, – Станислав достал из кармана пиджака пожелтевшую визитку и положил её на стол рядом с тарелкой Артёма. – Я позвоню. А потом мы съездим. Просто посмотреть. Без обязательств. Как на экскурсию в музей старой науки. Или… в мастерскую к алхимику, который, возможно, держит в руках философский камень для стоматологии.

Он улыбнулся. На этот раз его улыбка была открытой, почти мальчишеской, с той самой авантюрной искрой, которую Артём не видел в отце уже много лет.

Аида, наблюдая за ними, наконец расслабилась и тихо улыбнулась. Она не понимала половины терминов, но видела главное: стена между её мужем и сыном дала трещину. И сквозь эту трещину пробивался не свет привычных упрёков, а какой-то другой, новый, совместный свет.

Артём взял визитку. Бумага была шершавой на ощупь. «Соколов Валерий Сергеевич». Он перевернул её. На обороте, его отцовским почерком, было написано: «Остин. Клетки. Будущее. Вызов.»

Он поднял глаза. Станислав смотрел на него, не мигая.

– Ладно, – тихо сказал Артём. – Завтра. На экскурсию.

Глава 4

НИИ биомедицинских материалов напоминал крейсер, застрявший во времени. Монументальное сталинское здание с колоннами, внутри – скрипучий паркет, высокие потолки, окрашенные масляной краской в тёмно-зелёный цвет, и запах. Сложный, многослойный аромат: пыль старых фолиантов, сладковатый дух скипидара, резкая нота формалина и под всем этим – едва уловимая кислинка химических реактивов.

Их встретила на первом этаже секретарша, немолодая женщина в строгом свитере, которая, кажется, была частью интерьера. Она молча, лишь кивнув в ответ на вопрос Станислава, проводила их по длинному, слабо освещённому коридору в самый конец, к двери с потускневшей табличкой «Лаб. № 7. Клеточная биология и биоматериалы».

Станислав постучал. Из-за двери донёсся негромкий, слегка хрипловатый голос: «Входите, открыто».

Кабинет Валерия Сергеевича был пространством, организованным не по законам дизайна, а по принципу максимальной функциональности и личной истории. Книжные шкафы, ломящиеся от томов в потрёпанных переплётах и папок с отчётами, занимали все стены. На единственном свободном пространстве – огромная, старая чертёжная доска, на которой химическим карандашом была нарисована сложная схема, похожая на лабиринт со стрелочками и формулами. Посреди комнаты – огромный стол, заваленный журналами, распечатками статей с пометками на полях и несколькими мощными, но устаревшими мониторами.

А за столом сидел Валерий Сергеевич.

Он не был похож на затворника-чудака. Это был подтянутый мужчина с седыми, аккуратно подстриженными волосами, в простой, но безукоризненно чистой рубашке с закатанными по локоть рукавами. Его лицо было изрезано глубокими морщинами, но глаза – ярко-голубые, невероятно живые и острые – смотрели на вошедших с мгновенной, аналитической оценкой.

– Станислав… Громов? – он поднялся, не спеша, и его взгляд скользнул от отца к сыну. – Да, помню. Диссертация по применению «Остина» в детской хирургии. Качественная работа. Практичная. – Он пожал Станиславу руку крепким, сухим рукопожатием. Потом перевёл взгляд на Артёма. – А это?

– Мой сын, Артём. Студент-медик, – представил Станислав. – Ищет тему для серьёзного научного проекта. Я рассказал ему о ваших работах.

– О моих? – Валерий Сергеевич усмехнулся, но в глазах не было обиды. Была лёгкая, усталая ирония. – О «Остине»? Это было давно. Хороший материал. Биоактивный, остеокондуктивный. Но сегодня это… кирпич. Хороший, надёжный кирпич. А мир строит уже из умных полимеров и клеточных конструкций. Проходите, присаживайтесь, где есть место.

Артём, слегка ошеломлённый, пристроился на краю стула, заваленного папками. Его взгляд выхватывал детали: фотография клеточной культуры, приколотая прямо к шкафу, график, нарисованный от руки на миллиметровке, толстая книга на немецком с десятком бумажных закладок.

– Мы читали о современных тенденциях в тканевой инженерии зуба, – начал Станислав, садясь напротив. – И подумали, что ваш материал, в модифицированном виде, возможно, мог бы послужить основой для скаффолда.

Валерий Сергеевич откинулся в кресле, сложив пальцы домиком. Его взгляд стал пристальным, изучающим.

– Скаффолд. Каркас. «Да», —произнёс он медленно. – «Остин» – это пористая керамика. Его можно сделать ещё более пористым. Можно насытить его факторами роста. Но, Станислав, вы же не просто так приехали. Вы хотите не усовершенствовать кирпич. Вы хотите… построить дом. Живой зуб. Так?

– Да, – твёрдо сказал Станислав. – Мы хотим понять, можно ли вырастить in vitro не просто клеточную массу, а структуру, похожую на зубной зачаток. Нам нужна модель. Первый шаг.

Валерий Сергеевич перевёл взгляд на Артёма.

–А ты что об этом думаешь, студент-медик? Тебе-то зачем это? Чтобы в резюме строчку добавить? «Участвовал в проекте»?

Вопрос прозвучал как укол. Артём выпрямился.

–Мне нужна тема для гранта. Прорывная. Та, что откроет двери. Но… – он запнулся, глядя в эти пронзительные голубые глаза. – Я сегодня впервые здесь. И не понимаю половины слов. Но если это про то, чтобы создать что-то живое, а не вставить искусственное… То мне интересно.