Довольно страшная история

– И чего? – сказала я.

Железная Лена – это была ее идея! – предложила налепить наклейки на гроб.

У детей сразу появилась задача. Дети с мотивацией страшны.

Когда началось прощание, мы были в первых рядах. От своей наклейки я отделила бумажку. Наклейка липла к пальцам. Меня подтолкнули к гробу.

Бабушка тоже была в платке. Но белом. Она сжала губы, словно всё ещё терпела боль.

Я отважно взялась руками за край гроба, большими пальцами чувствуя гвоздики с круглыми шляпками, который держали ткань.

Бабушка была близко, но меня это не сильно тревожило. Я избавлялась от наклейки, смогла ее налепить. Вернулась к сестре и сказала:

– Давай.

Лена посмотрела на меня со страхом:

– Прилепила?

– Ага.

– Ты дура что ли?

– Ты сама предложила. Давай, твоя очередь.

Но Железная Лена свою наклейку куда-то дела.

Родственники и соседи прощались с бабушкой. Кто-то поцеловал ее прямо в лоб. Равнодушие. Вот как я к этому отнеслась в детстве. Во взрослом возрасте ничего не поменялось.

Так что, я не боялась мертвецов. Я боялась вернуться туда, где мне было очень плохо. И очень хорошо одновременно.

10.

Для Питера у меня было много имен: Просто Отстой, Нижний Новгород с Эрмитажем, Нищая Пропасть, Геморрой на Неве, другие похожие. Почему я его не люблю? Потому что я москвичка? Пожалуй. Люди там слишком блаженные, с февральком в головах. Говорят, что не любят деньги, играют на гитарах, и у них порезаны запястья. Спрашиваешь их про шрамы, и они загадочно улыбаются. Ой, еще дреды в жиденьких волосах. Убила бы.

Нет. Не убила бы. Они и так здесь все убитые.

До заселения было два часа. Железная Лена предложила доплатить. Я уговорила её сесть на красный автобус и прокатиться, посмотреть на достопримечательности. По местам, где Петр Первый мучил стрельцов. Хотя, это в Москве было. Не важно.

Только сели в автобус, пошел дождь. Стекла запотели. Экскурсовод проверил микрофон:

– Всем доброе утро. Наша экскурсия начи – что? – нается.

Так он и продолжал делить слова, предлагая угадать нам их окончания.

– Перед вами знаменитые сфинксы. Зооморфные скуль – что? – птуры!

Половина автобуса втянулась. Стали по-пионерски заканчивать за экскурсоводом слова.

Экскурсия называлась почему-то «Вечерний Петербург». Стёкла еще сильнее запотели. Железная Лена превратилась в скуль – что – птуру. Когда ей что-то не нравилось, она каменела. Девица через проход записывала новую информацию в смартфон. Хотелось сказать экскурсоводу: «За – что? – ткнись». Я была такая злая на всю поездку, на спертый воздух, на соседей-туристов, на свою немытую голову, на свою жизнь, что заснула от злости. Организм выключился, чтобы не видеть и не слышать.

Когда я открыла глаза, я пожалела об этом. Мне стало очень страшно

В автобусе была невероятная тишина. Экскурсовод заткнулся. Стекла сделались отчего-то прозрачными. Пейзажи проплывали за ними бесшумно. Тянулись, как неприятная нота в фильме ужасов. Голубое небо. Гранитные набережные. Чистые, только что выметенные улицы. Ни одного человека не видно было за пределами автобуса. Казалось, мы плывем в ковчеге чешского производства по только что отстроенному Санкт-Петербургу. Длилось это не больше минуты. Вынырнул откуда-то лысый велосипедист, поравнялся с автобусом, стараясь его обогнать. Но не получилось у лысого. Показалась надпись «Девушки 24 часа» и стоптанный номер телефона на асфальте. Компания недолюбленых подростков, машущих руками, китайские туристы, мусор, почему-то живая лошадь, ведомая девушкой, с косой саженью в плечах и тэдэ и тэпэ, как говорит наш с Леной папа, когда ему нечего было сказать.

Номер c двуспальной кроватью мне понравился. Возле телевизора лежала реклама «Прогулок на воздушном шаре».

Ленка пошла в душ, а я в глубоких раздумьях встала на кровать и принялась прыгать. Для начала тихонько, но быстро разошлась, опускалась всем весом, хотела проломить кровать на фиг. Подушки попадали на пол.

Прибежала Лена с мокрой головой.

– Слезай

– Чего это?

– Ты что, маленькая что ли?

– Прыгать на кровати можно в любом возрасте, – говорю, а сама прыгаю все выше и выше.

– Нам спать на ней.

– Так она мягче будет.

– Слезай!

– Тебе завидно.

Ей точно было завидно. У нее даже нос задрался немного от зависти. Я сказала:

– Ты меня прыгать на кровати научила.

– Никогда такого не было!

– Научила.

– Нет!

– Ты ко мне залезла, и мы кровать сломали.

Поставила перед фактом. Крыть ей было нечем.

– Иди сюда.

– Вот еще.

А я по глазам вижу, ей хочется.

– Сюда иди, Лен.

– Ещё чего!

Села в кресло и заложила ногу на ногу. Голову повернула в сторону окна. Там у нас в окне город сорванных голосов и город песен под расстроенные гитары.

Я прыгаю в одиночестве и предупреждаю родную кровь:

– Лена, я сейчас окно открою, крикну: «в пятьсот пятнадцатом номере шлюхи, идите к нам!»

Железная Лена сильно напряглась и немножко покраснела.

– Ты этого не сделаешь!

– Сделаю, и ты это знаешь.

Сестренка решила прожечь меня взглядом, но я повернулась и стала прыгать на нашей замечательной казённой кровати к ней спиной. Прыгаю, и слыша, она снимает обувь, залезает.

– Ура! – кричу.

– Ты дура!

– Ты тоже! Ура!!!

Лена прыгала с таким лицом, словно решала доказать гипотезу Рингеля-Коцига.

Мы взялись за руки – так прыгать на кровати веселее, если кто не в курсе – и мы стали беситься, как просто две ополоумевшие белки.

Я крикнула:

– Питер отстой!

Лена подхватила.

Потом мы кричали хором, потом попеременно.

Не знаю, что двигало Леной, но я, как заправская актриса, кричала одно, но имела в виду другое.

Самое отстойное было то, что Андрей, судя по всему, сломал меня. Я себя потеряла в этом гребаном граде на Неве. Может быть, я приехала, чтобы себя найти?

Или так, чтобы немножко починить. Обмотать упавший пульт скотчем.

Мы с Леной навсегда продавили кровать и хотели ещё порвать подушку, чтобы усыпать этот беспонтовый номер белыми перьями. Но наволочка не поддалась. Тогда я просто двинула Лену подушкой, а та схватила вторую подушку и ответила боковым, сбила меня с ног на фиг.

Я завелась. Бились недолго. Повалили плоский телевизор и только тогда утихомирились.

– Я выиграла, – сказала Железная Лена, тяжело дыша.

= Фиг с тобой, – сказала я. Мне было не жалко.

Лена подняла и посмотрела на себя в зеркало. Прихорашивалась она, как солдат перед парадом. Резкими движениями от плеча.

Мне же захотелось провалиться в дырку между кроватью и стеной, и я это успешно сделала.

– Не, не пойду, – сказала я из дыры.

– Почему?

– Не хочу на мертвых смотреть.

Железная Лена уговаривать меня не стала, но ушла так, что я почувствовала свою вину и за глобальное потепление тоже.

Она ушла, бросив взгляд на меня через зеркало и словно лазерные лучи выжгли на мне знак проклятия.

11.

Я торчала в номере, как на меже торчит неубранный колос чечевицы обыкновенной. Совершенно обыкновенной. Ординарной. Заурядной и сильно переоцененной. С мастурбацией ничего не получилось.

Зачем в этом номере так много зеркал. Ты вынуждена смотреть в них и говорить себе чистую правду. Ты поперлась в Питер чтобы увидеть бывшего? Чтобы же за страшная тварь ты есьмь?!

Ты ведь хотела столкнуться с ним в Эрмитаже, чтобы взял он тебя за руку и увел куда ему, подонку, вздумается. Ты что, хочешь быть связана телефонным шнуром? Тем шнуром, по которому из Смольного разговаривал с большевиками Ленин? Отключаем сердце, королевишна, включаем голову, включаем мозг нутрии. Ты просто хочешь быть инфантильной Золушкой. Хочешь, чтобы тебя вели, одевали-раздевали, снимали с тебя хрустальные туфельки, имели тебя прямо в карете-тыкве, а ты словно тут и не при чем. И глаза у тебя закрыты крепко-крепко, как святые врата Ватикана.

Попробуй же немедленно спеть на мотив «Констанции»:

Ответственность! Ответственность!

Ты будешь нести за себя

Ответственно-о-ость!

Кстати, где-то здесь неподалеку живет Боярский.

Купить шампур, сделать шпагу и прийти к нему. Довести пожилого артиста до истерики.

Стоп.

Надо воспитывать себя, Оля. Заниматься делом, расти над собой, повышать что-нибудь и расширять что-нибудь пора тоже. Голос в голове увещевал. А я готова была уже броситься по улицам города революций, города борьбы здравым смыслом, заглядывая каждому проходящему мужчине в глаза. Не Андрей ли? Не мой ненаглядный садист? Кто меня обесценит? Кто вытрет об меня ноги? Не вы ли, случаем? Ах, нет, пардон, обозналась.

К счастью, позвонил Денис.

– Что делаешь?

– Собралась тебе изменить, – сказала я.

Лучше всегда говорить правду! Это освежает отношения.

– Я уже, – сказал Денис.

– Ну и как?

Денис подумал:

– Ты – лучше.

– А я тебя предупреждала!

– У мужиков память короткая, не помнишь, что ли?

– Что с настроением?

По голосу поняла, он грустит.

– Мне плохо, – сказал мой Дениска.

– Что случилось у моего огурчика?

Огурчик помолчал, а потом сказал:

– Я скучаю.

Боже, человек мучается, а я скотская скотина мечтаю о БДСМ.

– Я скоро вернусь.

– Я знаю.

Денис молчал выразительно и шумно.

– Я тебя люблю, – сказала я, не совсем то имея в виду.

– Аналогично, – сказал Денис.

В этом был он весь. Я спрашивала:

– Хочешь меня?

– Не без этого, – отвечал, как правило Денис.

Ко мне ненадолго вернулась совесть и привела с собой чувство вины. Большое, как воздушный шар, на котором ученый Менделеев летал смотреть на солнечное затмение.

Короче, побежала я всё-таки на кадавр-курс. Мертвецов смотреть.

По улице шла, опустив очи долу, чтобы специально никого не встретить.

Бывшие – это пароходы, сгинувшие в тумане Босфорского залива. Гудят натужно в белой дымке, напоминают о себе. А ты желаешь страстно, чтобы они поскорее отдали концы где-нибудь в другом месте, у другого гостеприимного причала и не напоминали о себе ни гудками, ни сигналами, ни маслеными пятнами на воде.

Меня по паспорту пустили в морг. Надела халат и пошла в Аид по длинному, подземному коридору.

Там толком ещё не начали.

Десять белых деловых халатов стояли вокруг халата синего возле секционного стола. Я узнала Железную Лену в шапочке, под которую она умудрилась спрятать все волосы. Остальные девять – раздавшиеся в боках провинциальные Растиньячки, тетки с претензиями – глаза как разные пуговицы. Мужчин среди слушающих не было. Лектор говорил по-итальянски, весело вскрикивая, каждый раз словно наступая в ледяную воду.

Бубнила переводчица, еле поспевая за иностранцем. Она тоже была в халате. Смотрела в сторону, в кафельную стену. Похоже, ей надоела жизнь в целом. Или она просто боялась трупов.

– Пришла? – спросила Железная Лена шепотом.

– На извозчике приехала.

– Ты пьяная?

– Поцелуемся?

Железная Лена покачала головой и сделала вид, что она не со мной. Обошла итальянца и встала по правую руку. Её сразу пустили к столу. Железную Лену уважали. Курьеры обращались к ней на «вы». Она у всех вызывала доверие. Даже у меня.

Итальянец повышал голос, казалось, вот-вот и запоет. Переводчица не поспевала. Руками иностранец взмахивал возле груди, как сильно подрезанными крыльями.

На столе лежал безликий, биопсийный материал. Вернее сказать, у материала было лицо. Только оно и было. Голова с закрытыми навсегда глазами, обложенная марлей.

С первого раза пробраться к столу не получилось. Меня оттесняли участницы семинара, попы – как танчики. Нездоровый ажиотаж. Слетелись как гарпии на мертвое тело.

Сейчас объясню. Трупы для препарирования – редкость. Резать наших с вами усопших граждан – попасть под статью: «надругательство над телами умерших». Поэтому трупы для нашего кадавр-курса привезли из Финляндии. Финские бомжи на вес золота. Голову одного из них я не могла рассмотреть толком. Итальянец вскрикивал, словно продавал лучшие канноли на планете Земля. Задницы в белых халатах теснились, прилегая друг к другу без швов, словно камни в Мачу-Пикчу. Задницы начинались сразу от плечевого пояса и заканчивались в районе коленных чашек. Коленных тазов, я бы сказала. Такие задницы можно было вскормить, бросая в топку коробки конфет, ликеры неизвестных китайских производителей, булки сахарные, комплексные обеды с калорийными перекусами. Одной из задниц позвонили, видимо из магазина штанов, сказать, что они нашли наконец подходящий размер, сшитый из двух парашютов. Задница вытащила телефон, посмотрела на меня, сказал в трубку, что ей некогда говорить, и осталась на своем месте.