Полная версия
Довольно страшная история
Довольно страшная история
Родион Белецкий
© Родион Белецкий, 2025
ISBN 978-5-0068-6347-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Родион Белецкий
ДОВОЛЬНО СТРАШНАЯ ИСТОРИЯ
Посвящается Олечке Топчиевой
1.
Мертвая голова, лежащая на щеке, открыла глаза, посмотрела на меня, постепенно узнавая, словно после долгого, тяжелого сна, и сказала:
– Здравствуй, Олечка. Помнишь меня?
Я не успела ответить, потому что упала в обморок.
2.
«Кто сказал, что счастье невозможно?» – прочитала я рекламный слоган. Все во мне возмутилось, а внутренний голос заорал:
– Тебе, сука, никто ничего не говорил ни про какой счастье! Ты сам себе вопросы задаешь и сам же на них отвечаешь? Это раздвоение личности, называется!
Потом я подумала, это же просто реклама. Этот слоган сочинил нищий приезжий копирайтер. Ему нужно было за что-то зацепиться. Сам себе вопрос задал, сам ответил. Тебе-то что? Надо жить здесь и сейчас.
Так, что происходит сейчас? А сейчас мой Денис забыл ключи и пошел в квартиру на Ленинском, в нашу личную квартиру!
А я жду его возле автомобиля. Нашего личного автомобиля. У меня все хорошо. Он целовал мне ноги сегодня. Вчера у меня был секс. Не очень удачный, но зато он был!
– Ясно тебе, уродка, проходящая мимо?!
Мой внутренний голос зачем-то заорал на бледную девушку, бредущую в сторону метро. А мне стало на секундочку нехорошо. Хотя я красивая и солнце светит и тот, кто меня любит сейчас возьмет ключи и спуститься и сядет в машину, и мы поедем, мы помчимся в Торговый Центр и по дороге будем обсуждать этот поганый Питер. Будем говорить, какой он уродливый, депрессивный, мокрый, и как хорошо в Москве, где нет пьяных, нестиранных фриков, которые считают себя культурной элитой и берут себе тупорогие, короткие псевдонимы на французский лад: Эжэ, Пурэ, Пюи… Леонтье и т. д. и т. п.
Я была злая, а должна была быть счастливая. Я была не вовремя злая. Некстати. Я смотрела на Дениску, он сосредоточился на дороге. И только после десяти километров заметил, что я на него смотрю и начал ме-е-едленно поворачивать голову в мою сторону.
Он вообще медлительный, мой Денис. Быстрее, говоришь ему! Быстрее! А он сразу спрашивает: «Что случилось?» И даже спрашивает он медленно, словно заело пленку: «Ч-т-о-о с-л-у-ч-и-л-о-сь?» И хочется по щекам его ударить со всей силы, чтобы еще кольцом обручальным новеньким нос задеть, и чтобы кровь пошла, и чтобы увидеть в глазах его удивление и желание ответить ударом на удар. И потом в глазах его увидеть, как он справляется с этим желанием, вспоминает, что перед ним жена любимая и просто зажимает разбитый нос и отворачивается.
Я была очень злая. А должна была быть счастливая. Очень счастливая.
Денис вышел из подъезда медленно, медленно на ходу убирая ключи в карман. На каждый шаг уходило у него минут двадцать. На ходу он смотрел на меня и бесил. Но я сильная, я справилась. Хотя он специально остановился, чтобы помахать мне рукой. Специально. Встал. Посреди. Двора.
Одной рукой я махнула ему в ответ, другой – смяла рекламную листовку. Кто сказал, что счастье невозможно?
3.
В Питере я курила не переставая. Не могла понять, как можно вдыхать этот бледный воздух без табачного дыма. В Питере я и стихи сочиняла. Лежа с Андрюшей на мокрых простынях.
Жестокий принц
Ты вырезал мне бритвой
Большое сердце на спине
Мне стало
Гораздо легче
И дышать, и плакать
Закапав кровью пол
Я улыбаюсь.
Стихи были все такие. И Андрюша меня резал. И это не образ ни фига. Вернее так. Он сам себя решил порезать и торжественно мне это сообщил. Я подумала и решила… Хотя, вру. Я вообще не думала. В Питере никто не думает. Я ему сказала, давай и меня режь тоже. Он, мне кажется, с удовольствием это сделал. И с меня начал. Три полосы на предплечье. Девочка-Адидас. Боли особой не было. Крови было достаточно. Так что, «закапав кровью» – это чистая правда. Себе он по руке полоснул и все. Довольно глубоко. Но один раз. А потом мы пошли гулять в майках с пятнами крови. Руки о белые майки вытерли и натянули их на себя.
Ну в Питере этим мало кого удивишь. Если бы Курёхин вышел, прохожие бы оборачивались. Андрюша красивее Курёхина, но ноунейм. А я, скажем, симпатичная, когда себе нравлюсь. Интересная, когда не нравлюсь. А когда я себя ненавижу – что бывает гораздо чаще – я стараюсь вообще никуда не выходить. Окуклиться, сидеть между матрасами со сладким абрикосовым треугольником. Тихо есть, вспоминать, как меня буллили в школе, и придумывать моим обидчикам запоздалые казни.
Например, сжечь, обложив старыми «Московскими комсомольцами», или утопить в прошлогоднем варенье, что-то в этом роде.
Мы с Андрюшей были не разлей вода, и я, мне кажется, висела на нем, обхватив его правую ногу, когда он ходил.
Иногда он меня с ноги стряхивал и уходил за деньгами. Являлся весь чудесный, как из арабской сказки. Глаза – как два Сириуса в безоблачную ночь.
– Почему так долго? – спрашивала я, злая и ревнивая.
Андрюша смотрел на меня, склонив голову и глаза его долго-долго находили меня, узнавая.
– Не мог раньше.
– Я зашивалась здесь!
– Жаль, – говорил он.
– Тебя сутки не было!
– Разве?
– Не зли меня!
– Дюймовочка, – говорил Андрюша, хотя рост у меня нормальный, – Можно поцеловать?
– Ещё чего!
– Можно?
– Нет, конечно!
А он все-равно целовал, носил на руках, бросал на кровать. Мы трахались, а я, попутно, пыталась рассмотреть на его теле засосы.
– Это что? – спрашивала я во время процесса.
– Это синяк, – отвечал Андрюша.
– Да какой это синяк! – говорила я.
Но он ускорялся, и я как-то переставала отличать синяки от засосов.
Меня все чаще охватывала жуткая тоска. Особенно, когда он уходил. Я себя ощущала в этом мерзком Питере оторванной от всего нормального мира. Типа они придумали здесь себе, что они центр вселенной. А они дальняя дача Франции, куда французы перестали ездить век назад. Французы привезли сюда старую мебель, заперли дачу на замок, и в Шампань, не зная того, что всё это время живут на их даче бомжи.
Я была Андрюшиным полотенчиком и просто перестала себя осознавать в отрыве от него. Без Андрюши я тогда имени своего не смогла бы вспомнить. Пропадал на сутки, приходил, «Оль!» с порога, и я оживала, вскакивала, как горная коза и бежала к нему: «Оля! Я – Оля! Он меня вспомнил!»
Однажды пришел и сказал, надо бежать, и мы побежали по крышам, по льду и снегу, по голубиному помёту. Я разбила себе коленку. С синей ногой, с синим лицом, как тетка из «Аватара», вылезла вслед за Андреем в соседний подъезд.
– А что с моими вещами?
– Какими вещами?
– Моими. Там два чемодана!
– Вернемся и возьмем.
– Когда?
– Лёля, скоро.
Мы не вернулись. Мы ночевали у друга, который начал мне подмигивать после первой рюмки коньяка. Андрей вырубился, а друг – это питерское исчадие ада – сидел и смотрел на меня, уже не мигая. Я ему что-то рассказывала, а потом поняла, что он спит с открытыми глазами. Я встала, нашла шинель. Надела ее. Халат, солдатская шинель и грязные розовые тапочки с мехом.
Бродила по коммуналке, дернула слив на цепочке и увидела пластиковую фигуру Деда Мороза. С меня ростом. Ему я дала в морду. Мороз покачнулся и не упал. Я хотел спать, открыла дверь, а в комнате сидела на полу девушка в халате. Почти что я. Только халат похуже и девушка моложе. Она сидела на корточках и волосы её касались пола.
Когда я вошла, она подняла голову, и я увидела, что девушка эта на цепи. Обе руки в кандалах и прикованы цепью к полу, к большому стальному железному уху.
– Здрасте, – сказала я.
– Здравствуйте, – сказала девушка.
– С вами все в порядке?
– Нет, – ответила она.
Мой вопрос был не самым разумным. Конечно, с ней не всё в порядке. Стала бы она в старом халате сидеть пристегнутой цепью к полу.
– А у вас как дела? – спросила девушка вежливо.
«У меня хоть шинель есть», – хотела ответить я. Но потом подумала, что хвастаться в чужом доме нехорошо.
Потом, может быть, это её шинель.
– Дела не очень, – ответила я. Это была правда.
– Я хочу пить, – сказала девушка.
– Сейчас принесу, – сказала я.
– Не надо, – девушка замотала немытой головой, – Меня накажут. Не надо.
И она улыбнулась. Переднего зуба у нее не было. Это был знак. Я вышла из квартиры и пешком дошла до Московского вокзала. Я бы доползла до него с японской катаной в спине. Только бы свалить из города тусклых огней.
4.
Андрей звонил. Я не брала трубку. Стерла все аккаунты. Он приезжал. Сидел на лавке, караулил. Я переехала к Железной Лене. Сестра посмотрела на меня с презрением и пустила. Её шиншиллы заметались по клетке при виде чужого.
– Их как зовут? – спросила я.
– А тебе зачем?
– Не знаю. Интересно.
– Это Кристина, а это Агилера.
Кристина от Агилеры ничем не отличалась. Сестра уходила на работу, а я лежала и ковырялась в пупке. Потом шла воровать её йогурты. В холодильнике больше ничего не было. Йогурты и препараты для её работы.
Препараты я не трогала. Восемь лет учиться, чтобы все забыть в Питере. Это умею только я и Розенбаум. Железная Лена уже Заведующая Отделением Косметологии. А я – прыщ на большой попе Московской Медицины.
Железная Лена вернулась преисполненная решительной агрессии или агрессивной решительности.
– Пойдешь ко мне работать, сестренка!
– Ананас – это животное.
– Что?
– Ты тоже бред сказала, сестренка, – ответила я.
– Тебе надо отвлечься.
– От чего?
– Тебе нельзя думать вообще!
А ведь она права, подумала я. Цепочка такая получается: я начинаю думать, я начинаю себя жалеть, потом я начинаю ненавидеть мир вокруг, а после я начинаю ненавидеть себя. Вот этот последний переход мне еще до конца не понятен. Но он неизменно происходит, и сижу я в ненависти по самую макушку, как в черной, лечебной грязи.
– Пойдешь ко мне на четверть ставки. Или по договору. На несколько часов в день.
Я обещала подумать.
В Питере мы с Андреем были в гостях. Андрей сказал, что у однокурсницы день рождения. Мы взяли бутылку «Ванна Таллина». В такси она стояла у меня между ног и булькала. Мне показалось, что из бутылки уже пили.
Дом был огромным. Весь для одной семьи. Внутри разрисован разноцветными гроздьями, словно архитектору, да и хозяину тоже в детстве не давали винограда. Ни ягодки.
На видном месте висел портрет строгого мужчины. Судя по выражению лица, он был возмущен черной ленточкой на углу своего портрета. По дому бегали одинокие дети. Няни валяли дурака. Вдова не только сдавала дом киношникам для съемок богатой жизни, но и заделалась дилером. Потому-то мы и приехали. Никакого дня рождения не было.
На третьем этаже стояли шкафы с новыми женскими вещами на продажу. Я ничего не купила. Если вдова продавала свои собственные вещи – это было бы очень грустно. Надеюсь, она просто ограбила модный магазин.
Андрей пришел ко мне на веранду веселый-веселый. Глаза, как плошки, как у собаки из сказки. И тут я возьми и спроси:
– Что будет через год?
Он скривил лицо:
– Не порти момент.
– Какой момент? – спросила я, – Нет никакого момента!
– Вот видишь, – он едва не проткнул меня пальцем, – ты уверена, что момента нет, а я говорю, что момент самый, что ни на есть…
И тут он застыл, не договорив. Замер, выгнув спину и закатив глаза.
Прекрасно, подумала я, вот и поговорили.
5.
Взяла самое строгое, что было у сестры. Но нижнего белья не надела и пошла в «Нур». Села за стойку и заказала коктейль «Бруклин» на последние деньги. Мониторю окрестности. Бармены в белых комбинезонах здороваются с гостями, натужно общаются. Гости – мужики за сорок, за спиной которых стоят тени прошлого: две-три жены, дети в энном количестве, а дальше их болезни. От диабета, до болезней мочеполовой системы. Деньги у них есть, но в итоге все они будут уходить на лекарства.
Музыка становилась все громче, публика прибывала. Бледная молодежь без цели и банальные шлюхи.
Во дворике курили и, типа, разговаривали, пытаясь перекричать музыку. Пошел дождь. Дворик опустел. Я уже отчаялась.
И тут вижу его. Полноватый, неказистый, но чистенький, в белом поло, и воротник не поднят – это уже хороший знак.
– Можно попросить у вас зажигалку? – сказала я.
Оказалось, он не курит, а держит сигарету умотавшего куда-то друга.
– Я здесь случайно, – сказал он, улыбаясь.
Ты-то мне, думаю, и нужен.
Всё устроилось очень быстро. У него была какая-то невеста. Но такую как я скандалы только раззадоривают, а звонки в два часа ночи бодрят. Вскоре произошло отторжение эпидермиса, иными словами, невеста отвалилась.
Дениска стал мой. Весь без остатка. С его преклонение перед ЖЕНЩИНОЙ (слава покойной тёще!) и нытьем по утрам, с его готовностью помочь и зависаниями до минуты.
Секс был проблемой. Дениска очень старался. Он хотел меня каждый раз чем-то удивить. Но возможности не позволяли. А я оставила в Питере свою способность удивляться. Жили и жили.
– Ты меня любишь? – спрашивал Дениска.
– Да, – отвечала я.
– За что?
Если честно ответит на этот вопрос, я бы сказала «за спокойный сон». Он считал, что мой сон – это святое. Собирался и уходил на работу как мышь-полевка, бесшумно шагающая по сухой траве. Я находила возле кровати холодный кофе. Он еще мне кофе умудрялся тихо делать. Хотя наша кофемашинка при жизни соревновалась по уровне шума с пылесосом.
– Ты меня любишь? – спрашивал Дениска.
– Да, – отвечала я.
– За что?
– Этого нельзя объяснить. Ты – лучше всех.
Этот ответ его, кажется, устраивал.
И я не врала. Если любовь – это напряжение всех сил, как было с Андреем, такая любовь мне была не нужна. В конце концов, взрослый человек сам решает, что назвать ему любовью. Называют же любовью секс. Я могу назвать любовью рыбную ловлю или прогулки с собакой.
– Ты сегодня занималась любовью?
– Конечно!
Ты ведь гуляла со своим тойтерьером!
Я назову свои отношения с Денисом любовью. И никто мне не указ. Может быть такая любовь? Разумеется. Кому-то плохо от любви такого вида? Всем хорошо. Кто за такую любовь, поднимите руки. Единогласно.
6.
Дениска пришел ко мне в ванную, когда я забыла запереть дверь и, мерси мон Дьё, не успела начать «себя ласкати».
– Привет, – сказал он.
– Привет, – ответила я, и зарылась глубже в пену. Что-то он готовил неприятное. Я сердцем чувствовала.
– Поговорить хотел.
Он присел на край и ко мне в ванную свесилась часть его трогательной попки.
– Ну?
– У тебя всё в порядке?
«Нет, конечно», – подумала я, – «Выйди и оставь меня минут на двадцать пять и тогда все будет в порядке точно».
– У меня всё хорошо.
– Я хотел поговорить о ребенке.
– Каком ребенка? – у меня пересохло в горле.
– Нашем.
– Денис, я сама ещё ребенок.
Мой суженый посмотрел на меня со вниманием:
– Нет. Ты – взрослая.
Заметил наконец-то.
– Денис, я пока не хочу детей.
– А я тебя не тороплю.
– Очень хорошо.
– Хочу просто понять твои планы.
– Планирую жить дальше, Денис.
– Со мной?
– Ну, конечно. Ты – лучше всех.
– Это звучит формально.
Сердца Дениса – вещун.
– Денис, не морочь мне голову. Я тебя люблю, хочу жить только с тобой и никого мне больше не надо.
Денис заулыбался:
– Класс. Можно к тебе?
– Нет! Выйди, пожалуйста.
Он запыхтел и вышел. Я приподнялась и потянулась к защелке. Но тут Денис появился снова. Посмотрел на мою грудь, откашлялся.
– Почему, можно спросить?
– Что почему? – с меня стекала вода.
– Почему ты не хочешь ребенка?
– Я на работу решила устроиться.
Он очень удивился.
– Куда?
– К сестре. В клинику. На четверть ставки.
– А кем?
– Сталеваром.
– Что?
– Денис, не зли меня. Ну, конечно, врачом. Дермато-венерологом и косметологом.
– Одновременно?
– Денис, выйди на фиг!
Он вышел. Вопрос с ребенком был временно закрыт.
7.
В клинике я по большей части сидела в Ленином кабинете. Я называла его Ленинской комнатой. Работы не было и для врачей с опытом. Пропускной режим не позволял выйти на улицу. Я маялась. Жара была адова. В клинике было нечем дышать. Окна не открывались. Я ходила в халате на голое тело. А к концу дня легла на диван и халат расстегнула. Лена вернулась от главврача, встала у входа и сделала страшные глаза.
– Что? – спросила я, не двигаясь.
Обогнув Лену, в кабинет вошел Главный. Остановился и несколько раз шагнул на месте, словно шел по беговой дорожке.
– Здрасте, – сказал Главный, и добавил, – я потом…
Он вышел, мы с Леной остались один на один.
– Ты дура? – спросила сестра.
– У него тоже халат был расстегнут.
Железная Лена заперла дверь кабинета изнутри. Всё, думаю, сейчас она меня будет бить. А она достала бутылку коньяка. Я в углу наблюдаю. Халат застегнула и ноги под себя поджала. Ленка бутылку открыла и разлила по стаканам.
– Пить будем, – сказала она.
– Ты же не пьешь.
– Есть повод.
Я тут подумала, что её день рождения пропустила. Нет. Рано ещё. Взяла стакан и спрашиваю:
– Что за повод?
– Мы расстались, – сказала Лена.
– С кем? – И тут я всё поняла. Она с Главным встречалась. С этой Матрёшкой в штанах, прости меня Господи.
Я не выдержала:
– Он ведь женат.
– Не хочешь, не пей.
– Еще чего.
Мы напились. Пошли домой. Железная Лена с остановившимся взглядом все время шла вперед. Мне оставалось только ее направлять. Правда она едва не шагнула на пути с платформы станции «Кузнецкий мост». Но в остальном добрались без происшествий.
Я привела её к нам. Решила не оставлять одну.
– Это неудобно, – сказала Лена, упала на наш диван и уснула мертвецким сном.
Мы с Денисом знатно повеселились, слушая её храп.
– Я тебя хочу, – сказал он.
– Ну давай.
Получилось не очень, но веселее, чем обычно. Присутствие старшей сестры за стеной добавило, как говорят, в отношения остроты.
8.
– Мне не нужны подачки! – сказала Железная Лена.
Не было заметно, что у неё похмелье. Только запотевали стёкла её очков через равные промежутки времени.
– Ты о чем?
– Хочет от меня откупиться!
– Главный?
– Ненавижу.
– Погоди, погоди…
Я отвела сестру в сторонку, нашла глаза за стеклами очков, допросила с пристрастием. Главный предложил ей поехать на кадавер-курс.
– Мертвых колоть?
Лена кивнула.
– Заманчиво, – сказала я, и добавила, – вот он гусь!
Лена снова кивнула.
– А где это?
– В Питере, – сказала Лена и, опережая мой вопрос, ответила, – я не поеду.
– Дорогая, наверное, история?
– Он обещал все оплатить, но это уже не важно.
– Не, это очень важно! – сказала я. – Слушай, а давай я вместо тебя поеду. Мне практика нужна.
– С чего это? Я собою жертвую, а поедешь ты.
Это называется теперь жертвую собой. Понятно.
– Вы расстались, напоминаю.
– И что? Может, ты хочешь моё место занять?
Ну я поняла, что все там не просто. Не расстались они, а играют друг у друга на нервах и делают свою жизнь интереснее. А вот у меня жизнь скучная и неувлекательная.
Что у меня сегодня было увлекательного? Я облизывала крышечку от йогурта. Всё.
Если у человека забрать его личную жизнь. Каким он станет? Нормальным, зажатым, свежевымытым, без проблем. Суровый, одинокий специалист на витаминах, окруженный книгами и учениками, одного с ними пола. Или детьми, как дедушка Корней Иванович Чуковский.
Я как-то очень захотела колоть мертвецов иголкой.
– Если ты поедешь, возьми меня с собой. Мне нужна практика, – сказала я, и добавила, – чтобы не испортить живые лица.
Прозвучало неискренне.
– Нет, – сказала Железная Лена, – там курс триста тысяч стоит.
Я посмотрела на сестру взглядом сиротки Хаси:
– Попроси твоего, он тебе не откажет.
– Он не мой! – Лена держалась.
– Леночка, – сказала я проникновенно, – когда у кого-то заканчивается самый тяжелый период в жизни, он словно обнуляется, начинает новым взглядом видеть привычные вещи. Понимаешь? У меня был не просто тяжелый период, я пережила катастрофу! Как встречу c маньяком. После этого душа моя пуста. Мне нужны новые впечатления. Лучше позитивные.
– Ага. Мертвецы в морге.
– Мне нужна встряска, калейдоскоп эмоций, который заполнит мою пустую душу! Острые впечатления нужны, и разные переживания!
– Нет! – сказала Железная Лена железным голосом.
Она своих решений не меняла.
9.
– Денис, это всего три дня.
– Можно я с вами?
Муж смотрел на меня как ребенок, который решился-таки попросить игрушку. Ему страшно, но желание пересиливает.
– Ты что, ревнуешь?
Денис вздохнул. Мне очень захотелось его обнять, но в воспитательных целях я решила этого не делать.
– Денис, я еду учиться. Ты понимаешь?
– Я понимаю.
– Если бы я захотела тебе изменить, я давно бы это сделала в Москве. Сто раз тебе говорила.
– Я понимаю.
– А в Питере изменять могут только ненормальные. Там стоит снять трусы и всё, ты уже простуженная.
Денис улыбнулся. Я поцеловала его в нос. Он перевел мне на карту деньги. Все шло прекрасно.
Да, Железная Лена передумала. После нашего разговора она посмотрела на меня свысока и ушла из отделения на два часа. Посреди рабочего дня. Вернулась такая же строгая и независимая. С завернутым внутрь воротником халата.
– Договорилась насчет тебя.
– Спас-и-и-бо!
– Без рук!
Обнять себя не разрешила. Мне по крайней мере.
Мы сели на «Сапсан» в семь утра. Я дошла до вагона на автомате и сразу уснула. Проснувшись, я увидела живописную картину «Утро в вагоне бизнес-класса». Из столицы ехали серьезные люди на работу, видимо, в Смольный. Они спали, разметавшись, на сидениях повышенной комфортности. Длинные, деловые ноги в шелковых носках и лаковых туфлях в проходе. Кто сказал, что я смотрю на мужчин? Я не смотрю на мужчин. Я интересуюсь жизнью в целом. Замечаю детали. Да, и кто сказал, что счастье невозможно? В рожу этому идиоту! В морду ему!
Лена всю дорогу повторяла теорию.
– Ты всё знаешь, – сказала я.
– Всё равно, – сказала она.
– Тебя никто про слёзный мешок спрашивать не будет.
Железная Лена смотрела в книгу, ответила, не отвлекаясь:
– Я не хочу ничего пропустить. Ты вот всё помнишь?
– Конечно! – хотя не помнила я ни фига.
Я хотела посмотреть Питер, пощекотать себе нервы, каждый раз ожидая, что из-за угла выйдет мой мучитель: волосы спадают на лицо, кожаный плащ с поднятым воротником, взгляд пронзительный. И обязательно такая музыка драматическая «Там-там-там!» А дальше скрипочки такие тоненько пиликают: «татара, татара, татара», нагнетая тревожность. А я, конечно, такая, в белом платье, с браслетами тяжелыми, как моя жизнь, застываю на месте и у меня перехватывает дыхание. Мой камень преткновения Андрей, моя помеха и препона, моя гора самоцветов, мой эмоциональный отклик «хочу», мой соблазн, мой вожделенный объект пронзает меня жгучим взглядом, и у меня под грудью остаются два маленьких ожога. Двоеточие после восклицательного знака.
Андрей берет меня за руку и говорит низким, подлым голосом: «Я знал, что тебя встречу». И оркестр начинает ломать инструменты, дуть в трубы ни с той стороны и бить ногами дирижера.
– Можно, я не пойду на этот курс? – сказал я неожиданно для себя.
– Ты что?! – Лена едва не повернулась ко мне вместе с вагонным креслом.
– Что? – я захлопала глазами.
– Я тебя взяла специально, чтобы ты повысила квалификацию.
– Мне уже давно нечего повышать.
– Ты всё обязательно вспомнишь.
– Я боюсь мертвецов.
– Не морочь мне голову.
Железная Лена открыла разворот с фасциями шеи на картинке.
Когда умерла наша бабушка, мы с Леной сделали странную штуку. Мы стояли в зале прощания в крематории в черных платках, который нам сделала мама из одного платка. Мы смотрели в пол и, не знаю, как Лена, я старалась заплакать.
Видя, как легко делают это взрослые, мне хотелось соответствовать. Но в детстве легче заплакать из-за двойки по русскому, чем из-за смерти бабушки Тони.
Железная Лена подошла ко мне бочком. Платок у нее сполз вперед и нос выглядывал из раструба.
– У меня наклейки есть. – сказала моя сестра шепотом.
И показала мне две одинаковые: барсук в солнечных очках, играющий на гитаре.