Сказки, которые нельзя рассказывать детям

Mythic Coder

Сказки, которые нельзя рассказывать детям

Глава 1. Дом правильных детей

Машина остановилась так резко, что Илья чуть стукнулся лбом о ремень безопасности. Ремень хлёстко щёлкнул по футболке, и он машинально потер грудь, глядя в лобовое стекло поверх отцовского плеча. Дом вырастал прямо из серого мартовского неба – слишком ровный, слишком чистый, как картинка в рекламной листовке, которую мама перед сном долго вертела в пальцах.

Стеклянный фасад почти не отражал улицу: вместо нормальных бликов там плавали размазанные, как стертые, силуэты деревьев и людей. На широком крыльце не было ни одной окуренной ступеньки, ни жвачки, ни клочка грязного снега; даже лужа сбоку выглядела аккуратно, как будто её специально положили по линейке. Над дверью висела табличка с ровными буквами: «Центр сопровождения и коррекции детского поведения “Вереск”».

Илья сжал в руках капюшон куртки так сильно, что костяшки побелели.

– Выходим, – сказал отец, глянув на часы. – У нас назначено на десять ноль-ноль.

Голос у него был как всегда спокойный, но Илья слышал в нём то же напряжение, что и дома, когда мама опять звонила в школу. Натянутое спокойствие, из-за которого тарелки на столе дрожали сильнее, чем от грома.

Мама медлила. Она сидела, вцепившись пальцами в ручку дверцы, и смотрела не на Дом, а куда-то чуть сбоку, на пустую детскую площадку за оградой. Качели там не покачивались, хотя ветер был, – просто ржавели на месте.

– Может… – начала она и осеклась.

Отец выдохнул.

– Мы уже обсуждали, – тихо сказал он. – Ты сама видела эту историю с ножницами.

– Я… я знаю.

«История с ножницами» звучала так, будто Илья пытался кого-то зарезать, а не просто швырнул тупые зелёные ножницы в сторону Ваньки, который опять дёрнул за рюкзак. Попал в парту. Учительница заорала так, будто кровь по стенам. А потом был завуч, протокол, разговор. Мама плакала, он молчал. И только Ванька шепнул в коридоре: «Круто кинул».

– Илюш, – мама повернулась к нему, наконец отрывая взгляд от площадки. – Пойдём. Мы… мы просто поговорим. Хорошо?

«Просто поговорим» было их любимым заклинанием. После него всегда оказывалось, что «так больше нельзя» и «надо постараться». И что он – причина того, что у мамы круги под глазами.

Илья пожал плечами и хлопнул дверцей слишком громко. Звук обрезался у стеклянного фасада, как будто его проглотили.

Внутри пахло не Домом, а больницей, только без лекарств. Воздух был слишком прохладным, влажным и не имел ни одного человеческого оттенка. К этому запаху добавлялась еле слышная музыка – не песня, а что-то, похожее на фон из лифта: фортепиано или синтезатор, растянутые, как жвачка, ноты, которые вроде бы и не запоминаются, но в то же время лезут под кожу.

Холл был большой и пустой, настолько чистый, что Илье стало страшно наступать на белый, как свежий снег, пол. Стена слева была полностью стеклянной, за ней виднелся внутренний дворик с аккуратными одинаковыми кустами. Справа тянулся высокий белый ресепшен, за которым сидела девушка в бледно-сером костюме. Её улыбка включилась, как лампочка, когда они подошли.

– Доброе утро, – сказала она слишком звонко. – Вы к нам по записи?

– На десять, – отец шагнул вперёд. – Семья Захаровых. Сын… – он слегка подтолкнул Илью ладонью в плечо, – Илья, возраст 10 лет.

Девушка быстрыми пальцами постучала по клавиатуре. На экране отразились зелёные буквы, но Илья не успел прочесть. Зато успел заметить своё отражение в глянцевой поверхности стойки: растрёпанные тёмные волосы, застиранная зелёная толстовка с динозавром, неудачно торчащий воротник. Он вдруг почувствовал себя грязным пятном в этом белом холле.

– Да, – девушка кивнула. – Вас ждут. Проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Августа Викторовна будет через минуту.

Она кивнула на ряд мягких кресел у стены. Кресла были серыми, без пятен и потертостей, слишком аккуратными, чтобы в них кто-то действительно сидел. Мама, будто боясь испачкать обивку, села на самый край, прижимая сумку к коленям. Отец опустился рядом, положив ногу на ногу, и снова посмотрел на часы, хотя минута вряд ли успела пройти.

Илья остался стоять.

Музыка в холле была такая же ровная, как стены. Где-то вдали еле слышно щёлкнула дверь, потом другая. В коридоре мелькнула фигурка – маленький мальчик в ярко-жёлтой футболке, который шёл, держась за руку женщины в белом халате. Они исчезли так быстро, будто их проглотил дом.

– Илюша, присядь, – тихо сказала мама.

– Нормально стою, – буркнул он, не двигаясь.

Отец чуть повернул голову.

– Мы не за этим сюда пришли, – произнёс он, даже не повышая голоса. – Не начинай, пожалуйста.

Илья закатил глаза, но сел, шлёпнувшись в кресло с явным вызовом. Оно приняло форму его тела мягко и тихо, без единого скрипа. Даже кресла здесь были воспитаннее его, подумал он с раздражением.

Дверь слева от ресепшена открылась почти бесшумно. В холл вошла женщина на вид 45 лет в строгом тёмно-синем платье до колен и узком поясе. На фоне белых стен её фигура казалась нарисованной тонким маркером: чёткой и безошибочной. Волосы собраны в аккуратный пучок, ни одной выбившейся пряди. На губах – ровная, как по линейке, улыбка.

– Семья Захаровых? – спросила она, и голос у неё был мягкий, но в нём что-то звенело, как тонкое стекло.

– Да, – отец поднялся. – Это мы.

– Очень рада, что вы нашли время, – сказала женщина, и улыбка стала немного шире, не дотягиваясь до глаз. – Я – Августа Вереск, руководитель Центра. Можете звать меня просто Августа Викторовна.

Она протянула руку, и мама поспешно встала, хотя пальцы у неё заметно дрожали. Августа пожала ей руку коротко, затем отцу. На Илью она посмотрела так, будто изучала какую-то редкую породу – не с отвращением, но и не с теплотой. Просто интерес.

– А это у нас Илья, верно? – теперь улыбка повернулась к нему, как прожектор.

Илья вжал плечи.

– Угу, – буркнул он, глядя куда-то ей на грудь, чтобы не встречаться глазами.

– Илья, – мягко вмешался отец, – отвечай нормально.

– Да, – выдохнул Илья, чуть громче. – Илья.

– Прекрасно, – сказала Августа, и в этом слове не было ни восторга, ни осуждения – просто констатация. – Прошу, пройдём в мой кабинет. Нам нужно спокойно поговорить. – Она посмотрела на Илью. – И тебе тоже, Илья. Здесь тебя никто ругать не будет, хорошо?

«Ну да, конечно», – подумал он. Эту фразу он уже слышал у школьного психолога, у завуча, у классной. После неё всегда начиналось самое неприятное.

Коридор был таким же белым, как холл, только уже. Пол из серого материала не скрипел. По обеим сторонам тянулись двери без табличек – простые, светлые, с одинаковыми ручками. Никому не приходило в голову рисовать на них или хотя бы прислоняться плечом: на них не было ни единой чёрточки. Музыка становилась тише, но не исчезала, как шёпот, который постоянно догоняет.

Кабинет Августы оказался неожиданно тёплым по сравнению с холлом. Пол здесь был деревянным, стены – всё так же светлыми, но на них висели картинки: акварельные рисунки лесов, гор, какой-то сказочной птицы. У окна стоял широкий письменный стол, на котором не было ничего лишнего, только тонкая папка и стеклянная карандашница. Возле стены – диван и два кресла.

– Присаживайтесь, – повторила она уже в третий раз за последние пять минут, и каждое «присаживайтесь» звучало как часть ритуала.

Мама выбрала кресло, отец сел рядом. Илья примостился на край дивана, как будто в любой момент был готов вскочить и убежать.

Августа опустилась в своё кресло напротив. Она не торопилась открывать папку, сначала просто смотрела на них по очереди, словно собирала пазл. Илье стало не по себе: казалось, что она видит его насквозь – не так, как учительница, которая сразу ищет, где он неправ, а как человек, который умеет разбирать игрушки до винтика.

– Итак, – начала она наконец. – Вы к нам по рекомендации школьного психолога, верно?

– Да, – кивнула мама, сжимая ремешок сумки. – Она сказала, что… что у вас хорошие результаты. И что… – голос дрогнул, – что вы помогаете детям, которые… ну… сложные.

– «Сложные», – мягко повторила Августа, чуть наклонив голову. – Хорошее слово. Нам оно нравится больше, чем «плохие» или «испорченные». Сложные дети, сложные подростки. Это наша специализация. – Она повернулась к Илье. – Ты знаешь, почему ты здесь?

– Потому что я всем мешаю, – отозвался он без паузы. – В садик не вернёшься, в интернат не сдашь, остаётся вот это.

Мама судорожно вздохнула.

– Илья!

– Это его формулировка или ваша? – спокойно спросила Августа, чуть приподняв бровь.

Отец поморщился.

– Он… преувеличивает. Как всегда.

– То есть вы ему так не говорили? – уточнила Августа.

– Конечно, нет, – резко сказала мама. – Мы… мы просто… он понимает всё в самом худшем варианте, вот и…

– Это нормально, – Августа сделала пометку в блокноте, который оказался у неё в руках, хотя Илья не заметил, когда она его взяла. – Дети этого возраста часто мыслят максималистски. Или всё хорошо, или всё ужасно. – Она снова повернулась к Илье. – Но мне важно, как ты сам это формулируешь. Попробуешь сказать ещё раз, но своими словами? Без «всем мешаю».

Илья дёрнул ногой. Подошва кроссовка тихонько чиркнула по полу.

– Они считают, что я дерусь, – начал он, чувствуя, как внутри поднимается знакомая горячая волна. – И спорю. И всё такое. – Он махнул рукой. – Типа не уважаю учителей.

– А ты уважаешь? – без насмешки спросила Августа.

Он замялся.

– Если они не орут сразу, – бросил он. – Если нормально разговаривают. – Он косо глянул на родителей. – Меня делают виноватым всегда. Даже когда первый начал не я.

– История с ножницами, да? – сказала Августа, заглянув в папку. – Илья бросил ножницы, попал в парту, мальчик испугался, учительница испугалась, в школе переполох.

– А то, что он меня дергал весь урок, никому неинтересно, – прошипел Илья. – А то, что он потом сказал «ну и что, тебя всё равно отчитали» – тоже. Главное, я бросил. Я же «сложный».

В комнате на мгновение стало тише, чем в холле. Даже музыка куда-то отступила, остался лишь мягкий шум вентиляции.

– Я вас понимаю, – сказала Августа, не отводя взгляда от мальчика. – Это действительно несправедливо. – Она перевела взгляд на родителей. – И вы устали. Это тоже факт.

Мама закрыла глаза, словно от этих слов у неё в груди что-то сжалось, и кивнула.

– Мы… мы очень любим его, – торопливо сказала она. – Просто… дома постоянно сцены. Он может сорваться из-за пустяка. В школе звонят каждую неделю. Учителя… – она сглотнула, – они уже говорят, что, если ничего не сделать, его переведут в другую школу. Или… – она не договорила, но Илья и так понял. В её голосе звучала паника.

Отец держался более собрано.

– Он умный, – сказал он. – Это все признают. Но… характер. Он постоянно спорит, даже когда не прав. Не умеет остановиться. И… – он помолчал, – иногда говорит такие вещи, как взрослый, но с таким тоном, что… – он снова оборвал фразу, словно боялся произнести слово «ненависть».

– И вы решили обратиться к нам, – мягко подвела итог Августа. – Это хорошее решение. Мы работаем с детьми от восьми до пятнадцати лет, – проговорила она ровно, как будто читала выученный текст, – это самый гибкий возраст для характера. То, что сейчас доставляет вам и ему столько боли, ещё можно перенастроить. Не переломать, – она чуть улыбнулась, – а именно перенастроить. Настроить, как музыкальный инструмент.

Слово «переломать» всё равно повисло в воздухе.

– У нас используются мягкие, но эффективные методы, – продолжала она. – Индивидуальная работа, групповая. Особые сказочные истории, которые подбираются под конкретного ребёнка. – Она постучала ногтем по папке. – В вашем случае мы рекомендуем курс индивидуальной сказкотерапии.

– Это… – мама нахмурилась, – сказки?

– Не те, что вы читали ему в три года, – спокойно ответила Августа. – Это авторские терапевтические истории, построенные так, чтобы помочь ребёнку увидеть свои поступки под другим углом. И изменить реакцию. Без лекарства, без жёстких наказаний. – Она сделала паузу. – Мы работаем с его внутренними картинками. Это достаточно… глубоко. Но безопасно.

Илья слушал и чувствовал, как внутри него всё сжимается. «Внутренние картинки» звучало почти как «залезть в голову». Он представил, как кто-то чужой ходит по его мыслям в белых тапочках, раздвигая всё по полочкам.

– То есть… – отец немного подался вперёд, – вы будете… ну… рассказывать ему истории?

– Не я, – поправила Августа. – У нас есть специалист. – В её голосе появилось то самое лёгкое стеклянное звенящее. – Очень талантливый. Его называют Сказочником. Он работает только с детьми и только индивидуально. Одна история – один ребёнок. И одна история – один ключ, который поворачивает замок в нужную сторону.

Слово «ключ» Илья тоже не полюбил.

– Это… безопасно? – спросила мама. – В смысле… – она понизила голос, – никаких побочных эффектов? – Последние слова прозвучали почти шёпотом, будто речь шла о серьёзной операции.

Августа посмотрела на неё долго, внимательно, но всё так же с улыбкой.

– Мы работаем уже много лет, – сказала она. – Наши выпускники хорошо учатся, адаптированы, многие уже поступили в престижные школы и вузы. У нас нет жалоб. – Она выделила последнее слово чуть сильнее.

«Жалоб нет, потому что никто потом не жалуется», – почему-то подумал Илья и сам удивился этой мысли. Она была как из взрослого разговора, подслушанного через щёлку.

– Илья, – снова обратилась к нему Августа. – Ты любишь сказки?

– Мне десять, – автоматически отрезал он.

– И что? – Она чуть улыбнулась шире. – В десять лет тоже можно любить сказки. Не те, где принцессы и принцы, а те, где… – она чуть наклонилась вперёд, – где люди вроде тебя попадают в сложные истории и находят из них выход. Хочешь узнать хоть одну такую?

Он пожал плечами.

– Если там никто не будет считать, сколько раз я дрался, – проворчал он. – И говорить, что я монстр.

В голосе прозвучала не только злость, но и слабая просьба. Самую её кончик, который обычно никто не слышал.

– Здесь никто не назовёт тебя монстром, – спокойно сказала Августа. – Мы вообще избегаем ярлыков. У нас есть только задачи и решения. – Она снова посмотрела на родителей. – Сейчас нам нужно оформить ваше согласие и обсудить некоторые детали. Это займет недолго.

Она развернула к ним тонкую стопку бумаг. Белые листы шуршали мягко, послушно. Мама взяла верхний, бегло пролистала первую страницу, потом вторую. Глаза её скользили по строчкам, но в них читалось скорее желание поскорее поставить подпись, чем вчитаться.

– Здесь просто стандартный договор, – мягко пояснила Августа. – Ничего страшного. Список услуг, обязанности сторон, согласие на участие ребёнка в программе. – Она легонько коснулась ладонью одной из строк. – Вот здесь: «индивидуальная сказкотерапия». – Слова прозвучали почти ласково.

Илья наклонился, чтобы взглянуть. Буквы сливались в чёрную полосу, но он успел прочитать «индивидуальная сказкотерапия» и ещё что-то вроде «существенные изменения поведенческих паттернов». Последние два слова были ему не понятны, но от них почему-то стало холодней.

– А это что? – тихо спросил отец, указав на мелкий шрифт внизу страницы.

– Просто юридические формальности, – ответила Августа тем же тоном. – Конфиденциальность, ответственность, все эти скучные вещи. – Она чуть улыбнулась. – Мы не имеем права разглашать информацию о вашем ребёнке без вашего разрешения. И гарантируем, что все методы направлены исключительно на его благополучие.

Слово «исключительно» скользнуло по комнате, как лезвие ножа по стеклу.

Отец помолчал ещё пару секунд, потом взял ручку. Его подпись была короткой и решительной. Мамины буквы, наоборот, вытянулись, словно дрожали вместе с рукой.

– Илья, – сказала вдруг Августа. – Для нас важно, чтобы ты тоже был не против. – Она повернула к нему отдельный лист, где большими ровными буквами было написано «Согласие ребёнка на участие в программе». – Ты уже достаточно взрослый, чтобы принимать участие в решениях о себе. Конечно, окончательное решение – за родителями, – она взглянула на них с легким кивком, – но нам важно, чтобы ты хотя бы попробовал.

Илья растерялся. Обычно его ни о чём не спрашивали. Его «не хочу» легко перекрывалось чужими «надо». Лист перед ним был таким же белым и правильным, как всё в этом доме. Внизу была линия для подписи и чётко напечатанное «Илья Захаров».

– А если я не подпишу? – спросил он, вдруг почувствовав себя чуть смелее.

Августа не удивилась.

– Значит, мы поговорим ещё, – сказала она. – Я не буду заставлять тебя сейчас. Но тогда нам, возможно, придётся искать другие способы. – Она чуть наклонила голову к родителям. – А времени, как я поняла, у нас не так много. – И снова посмотрела ему в глаза. – Ты выглядишь умным мальчиком. Ты правда хочешь, чтобы всё продолжалось так, как сейчас?

Он сжал губы. Перед глазами всплыло, как Ванька в коридоре сказал «круто кинул», а потом за его спиной шепотом добавил: «Захаров псих». Как у мамы дрожали руки, когда она вытирала на кухне стол, хотя там уже не было ни одной крошки. Как отец говорил «нас могут попросить уйти из школы» тем самым ровным голосом, от которого в животе становилось пусто.

– Я… не хочу, чтобы всё было как сейчас, – выдавил он.

– Тогда это наш шанс, – мягко ответила Августа. – Не волшебная палочка, – она едва заметно улыбнулась, – но очень хорошая история. Иногда одна правильная история может изменить то, как мы реагируем на мир.

История, которая меняет людей. Звучало красиво и страшно одновременно.

Илья взял ручку. Она была холодной. На секунду ему показалось, что если он подпишет, то не просто согласится слушать сказку, а как будто оставит тут свою копию. Как в мультике, где злодей вытаскивал из груди героев их тени и убирал в баночки.

«Глупости», – сказал он себе. – «Это просто бумага».

Он поставил подпись, выведя неровные буквы. На секунду ему даже стало немного гордо: как будто он подписал какой-то важный контракт, как взрослый.

– Спасибо, – сказала Августа, и её голос стал ещё мягче. – Это смелый шаг.

Отец чуть заметно выдохнул, как будто всё это время держал воздух внутри. Мама вытерла уголки глаз салфеткой, которой у неё не было секунду назад – она как будто материализовалась из воздуха.

– Итак, – продолжила Августа, складывая бумаги в папку. – Первичная диагностика, ознакомление, потом – сама история. Наш Сказочник свободен сегодня. – Она посмотрела на часы на стене, стрелки которых шли так тихо, что их не было слышно. – Если вы не против, мы можем начать прямо сейчас.

– Прямо сейчас? – мама вздрогнула. – Я думала, вы назначите на другой день…

– Пока вы настроены, лучше не откладывать, – мягко возразила Августа. – Илья тоже. – Она снова встретилась с его взглядом. – Это не больно. Мы просто поговорим. Он расскажет тебе историю. Ты его послушаешь. Всё.

«Опять “просто поговорим”», – мысленно передразнил Илья, но вслух ничего не сказал.

– Мы можем… быть рядом? – спросил отец.

– На первом этапе – в холле, – ответила Августа. – Нам важно, чтобы у ребёнка была возможность говорить свободно, без оглядки на родителей. – Она говорила это так, будто говорила о чём-то само собой разумеющемся. – Не волнуйтесь, – добавила она, увидев, как сжались губы у мамы. – Сеанс длится недолго. Полчаса, сорок минут. Музыка в холле поможет вам… – она сделала короткую паузу, подбирая слово, – расслабиться.

Музыка в холле совсем не казалась Илье расслабляющей.

Дверь кабинета снова открылась. На пороге появилась та же девушка, что сидела за ресепшеном.

– Августа Викторовна, всё готово, – сказала она. – Комната свободна.

– Прекрасно, – кивнула Августа. – Илья, – она поднялась, – пойдём. Я провожу тебя. – Потом обернулась к родителям. – Вы можете вернуться в холл. Я пришлю к вам администратора, если понадобится заполнить ещё пару анкет.

Мама вскочила, будто пыталась оттянуть момент.

– Можно… – она сглотнула, – можно я его обниму?

Августа чуть отступила в сторону, открывая им пространство.

Илья неловко подошёл к маме. Она обняла его слишком крепко, так, что стало трудно дышать, и зашептала в волосы:

– Пожалуйста… пожалуйста, постарайся, хорошо? Не спорь с ними. Слушай. Это же для тебя…

Он не стал говорить, что всё это для них. Просто кивнул, потому что так было проще. Отец положил руку ему на плечо – крепко, но аккуратно.

– Мы здесь, – сказал он. – В холле. Никуда не уходим.

– Ладно, – буркнул Илья, отступая на шаг.

Августа уже стояла возле двери в коридор.

– Готов? – спросила она.

– А если скажу «нет»? – автоматически отозвался он.

– Тогда ты пойдёшь, но с «нет» в голове, – спокойно ответила она. – А там посмотрим, изменится ли оно на «да». – Она чуть улыбнулась. – Это же всего лишь история, Илья. С ней ничего не решится окончательно, если ты сам этого не захочешь.

В этой фразе было что-то странное. «Если ты сам этого не захочешь». Как будто история могла решить всё, если он захочет. Или если его как-то заставят захотеть.

Коридор, по которому они шли теперь, отличался от предыдущего. Тут свет был чуть приглушённым, стены – не просто белые, а с едва заметным рисунком, напоминающим ветви дерева. Иногда между дверями попадались небольшие ниши с мягкими пуфами и книжными полками. В одной из таких ниш сидела девочка лет девяти, держась за коленки и шепча что-то себе под нос. Рядом с ней лежал плюшевый заяц с чуть оторванным ухом. Девочка посмотрела на Илью так, как смотрят на человека, который идёт туда, откуда другие возвращаются слегка другими.

– Это наши гости, – тихо сказала Августа, заметив его взгляд. – Некоторые дети остаются у нас на несколько дней. Но твой формат – амбулаторный. Ты придёшь, послушаешь историю, вернёшься домой.

Музыка здесь была другой – тише, глубже. Она не лезла в уши, а будто просачивалась через пол. И где-то вдали, совсем в глубине коридора, Илье послышалось что-то ещё. Не музыка. Голос.

Низкий, мягкий голос, в котором не было ни капли раздражения, ни одного резкого звука. Он не разбирал слов, только ритм – как у колыбельной, которую поют не младенцу, а кому-то постарше, кто уже знает, что сказки иногда бывают страшными. Голос не поднимался и не опускался – плавал, как тёплая вода.

И от этого голоса у него побежали мурашки по спине.

– Это он? – вырвалось у Ильи.

Августа слегка улыбнулась.

– Да, – сказала она. – Это наш Сказочник. Сейчас он заканчивает историю с другим ребёнком. – Она посмотрела на дверь в конце коридора, откуда доносился приглушённый звук. – Тебя он ждёт следующим.

Илья вдруг почувствовал, как внутри всё сжалось в маленький, тугой комок. До этого момента это был просто Дом, просто кабинет, просто бумаги. Теперь где-то впереди сидел живой человек с этим странным голосом, который умел рассказывать истории так, что после них дети переставали драться, спорить, хамить. Или… переставали быть собой.

– Он… – Илья сглотнул, – он что, всех… исправляет?

Августа чуть наклонила голову.

– Он помогает им стать такими, какими им легче жить, – ответила она. – И окружающим – легче с ними. – Она на секунду остановилась, положив руку на холодную металлическую ручку двери, которая вела в небольшую комнату ожидания перед основной. – Но и от него многое зависит. Не волнуйся. Он хороший. Просто… очень внимательный.

«Очень внимательный» прозвучало почти как «видящий слишком глубоко».

Они вошли в комнату ожидания. Она была небольшая, с одним креслом у стены и круглым столиком, на котором лежала стопка свежих, не потрёпанных книг. На обложках – леса, замки, странные символы. Ни одного знакомого героя, никакого Гарри Поттера или супергероев. Всё было слишком правильным, слишком нейтральным.

Голос Сказочника звучал теперь чуть отчётливее через стену. Иногда он делал короткие паузы, и в эти паузы Илье чудилось, что он слышит чей-то тихий вздох или всхлип. Или, наоборот, смех – нервный, торопливый.