Лабиринт мистера Паоло

– Привет, Алиса. Я Ника, староста класса, – она улыбнулась, и, к моему удивлению, улыбка была искренней. – Добро пожаловать в дурдом «Ромашка», то есть в «Парус».

– Привет, – настороженно ответила я.

– Не обращай внимания на сплетни. Им просто скучно, – она кивнула в сторону группы Кэт.

– Я хотела сказать… мне жаль Павла Сергеевича. Он был классным.

– Да. Был. – Слушай, я вижу, ты пока не в своей тарелке. У нас обязательно нужно записаться на какой-нибудь факультатив или кружок, это требование устава. Спорт, дебаты, волонтерство…

– А что-то менее… публичное есть?

– Есть школьная газета «Голос Паруса». Нам как раз нужны люди, умеющие писать. Или копать информацию.

– Газета?

В голове щелкнул тумблер. Газета. Это значит – доступ к информации. Доступ к старым выпускам. Доступ к ключам от кабинетов под предлогом «интервью». Легальный пропуск в закулисье школы.

– Я согласна, – выпалила я, не раздумывая ни секунды.

– Отлично! – просияла Ника.

– Собрания редколлегии – по вторникам и пятницам в библиотеке. Я тебя запишу.

Значит, у меня есть всего один день до первого собрания. Один день, чтобы придумать, как под благовидным предлогом журналистского расследования начать охоту на настоящего убийцу. Я посмотрела на свои туфли.

– Ну что, Золушка, – прошептала я себе под нос.

– Бал начинается.

Глава 5. Мистер Паоло

2006 год

Я потихоньку, словно рак-отшельник, меняющий тесную раковину на новую, обживался в России. Не знаю, то ли в этом была заслуга Кристины, чья улыбка стала для меня маяком в серых школьных буднях, то ли сам российский антураж с его пронзительно-синим осенним небом и золотыми березами не мог оставить равнодушной мою романтичную душу.

Октябрь 2006-го выдался дождливым. Поселок «Семь Морей» утопал в мокрых листьях. Я начинал понимать местных: в этой стране осень – это не просто время года, а состояние души. Меня потянуло к людям, хотелось понять их код, их правила игры.

Новичков в нашем классе встречали с прохладной вежливостью, за которой скрывалось настороженное любопытство. Это были дети «новых денег». В их рюкзаках лежали последние модели Sony Ericsson и Nokia, они обсуждали поездки в Куршевель и Турцию, носили джинсы с заниженной талией и слушали Black Eyed Peas или русский рэп.

В классе была своя иерархия. Негласным лидером, считался парень по прозвищу Кастет. Банальщина, конечно, словно из дешевого боевика про бандитов, но кличка прилипла к нему намертво. Его звали Константин, отец его был какой-то шишкой в городской администрации. Костя действительно носил в кармане дизайнерских брюк кастет – не для драки (в элитном «Парусе» драки были моветоном), а как аксессуар, символ власти. Он играл в «Бригаду», хотя те времена уже уходили в прошлое, уступая место эпохе гламура.

Я занял удобную позицию наблюдателя. Мне всегда нравилось слушать, впитывать чужие разговоры, ловить интонации. Девчонки приняли меня радушно. Их интересовал Париж.

– Паш, а правда, что там все ходят в Louis Vuitton? – спрашивала староста Ника, поправляя розовую кофточку.

– Не все, – улыбался я.

– Но шарм есть у каждого. Они строили наивные планы, как я поеду на каникулы домой и привезу им настоящие духи или модные журналы Vogue Paris. Парни же держались отстраненно. В их мужские, пахнущие дорогим табаком (курить за школой считалось круто) планы меня не посвящали. Я был для них слишком «сахарным».

Вечера я проводил дома. Дом бабушки и дедушки стал моим убежищем. Здесь пахло сушеными яблоками, нафталином и старыми книгами.

– Паоло, как твои дела в школе? Не обижают? – спросила как-то вечером бабушка, разливая по пузатым чашкам чай с черносмородиновым листом. За окном барабанил дождь, а на кухне было тепло и уютно. Желтый абажур отбрасывал мягкий свет на клеенчатую скатерть.

– Бабуль, можешь звать меня Пашей. Я не обижусь. Даже… приятно будет. Признаться честно, приятного было мало – имя «Паша» казалось мне простоватым, лишенным мелодичности, как, например, «Пьер» или «Жан». Но обижать добрую, хлопотливую бабушку Антонину, которая весь день провела у плиты, выпекая расстегаи, у меня не поднималась рука.

– Вот сразу видно – наш человек, ко всему привыкает! Ассимиляция идет полным ходом! – одобрительно крякнул дед, откладывая газету «Аргументы и Факты» и снимая очки в роговой оправе. Он сидел в своем любимом кресле-качалке, укрыв ноги пледом.

– Ладно, Пашенька, спасибо на добром слове, – улыбнулась бабушка, подвигая ко мне вазочку с вишневым вареньем.

– Кушай, тебе витамины нужны.

«Пашенька»? До этого я слышал только «Паша» и строгое отцовское «Павел». Русский язык оказался бесконечным конструктором: меняя суффикс – меняешь отношение. Во Франции все было определеннее: Паоло – так Паоло. Но в этой русской вариативности был свой, особенный, душевный шарм. Словно тебя заворачивали в теплое одеяло.

Я все больше тянулся к деду. Сергей Викторович был человеком старой закалки, бывший военный инженер. Сдержанный, немного суровый, но справедливый. С открытым ртом, забыв о тоске по Елисейским полям, я слушал его неспешные рассказы. Он говорил не о боях, а о стратегии. О том, как строить мосты там, где, казалось бы, только пропасть.

В один из таких вечеров, когда за окном бушевал настоящий балтийский шторм, а ветки старого клена скреблись в стекло, как прозябшие путники, дед научил меня своему главному методу.

– Вижу, гложет тебя что-то, Пашка, – сказал он, расставляя шахматы.

– Вроде здесь сидишь, а мысли где-то летают. Девчонка? Я покраснел, уткнувшись в кружку.

– Не совсем… Сложно все. Я не понимаю местных правил. Не понимаю, как подступиться.

– А ты не пытайся брать нахрапом. Жизнь – она не прямая линия.

Дед отодвинул шахматную доску и достал из ящика стола стопку миллиметровой бумаги и остро заточенный карандаш.

– Смотри. Это называется «Лабиринт». Меня этому еще в академии научили, когда мы сложные схемы проектировали.

Он нарисовал в центре листа точку.

– Это твоя проблема. Или твоя цель. Допустим, сердце красавицы, – он хитро подмигнул.

– Или тайна, которую ты хочешь разгадать. Вокруг точки он начал чертить линии. Стены. Коридоры. Тупики.

– Представь ситуацию как лабиринт. У каждого события есть вход и выход. Но есть и ложные пути. Большинство людей бегут напролом и бьются лбом о стену. Умный человек садится и рисует карту.

– Анализируй, – его карандаш уверенно скользил по бумаге.

– Если ты пойдешь направо – скажешь ей прямо «ты мне нравишься»,

– что будет? Тупик? Возможно, она испугается. Если налево – будешь молчать – другой тупик, она найдет другого. Ищи обходные пути. Ищи скрытые лазы. Любая система имеет уязвимость. Любая тайна имеет свидетеля.

Метод мне невероятно понравился своей наглядностью. Это было похоже на игру, но игру взрослую, аналитическую. В тот вечер я исписал десяток листов, решая с помощью «Лабиринта» простые задачи: как сдать реферат по истории, не читая учебник; как подружиться с Ваней из класса; как привлечь внимание Кристины, не показавшись навязчивым. «Все пути, даже самые запутанные, ведут к выходу. Нужно лишь отсечь лишнее», – говорил дед, выпуская кольцо табачного дыма.

Но один вопрос я так и не решился нанести на бумагу, хотя он отравлял мои мысли. Кристина. Моя загадочная соседка по парте. Я наблюдал за ней. Я видел, как иногда она вздрагивает от громких звуков. Как замирает, если кто-то называет имя «Ксюша» (хотя в классе не было Ксений). По обрывкам случайных разговоров учителей, по странным оговоркам Вани, по многозначительным взглядам, которыми обменивались местные, я начал догадываться. У Кристины была тайна. И эта тайна была связана с кем-то очень похожим на нее. Сестра-близнец? Куда она бесследно исчезла? Почему о ней не говорят, словно ее стерли ластиком из истории поселка?

Я смотрел на свой нарисованный лабиринт. В центре я мысленно написал имя: Кристина. А рядом поставил знак вопроса. Чтобы пройти этот лабиринт, мне нужно было узнать правду. Даже если эта правда окажется страшнее любого тупика.

Глава 6. Алиса

Наконец-то, после бесконечной, выматывающей душу недели, наступили долгожданные выходные. Утро субботы встретило меня тишиной и полоской робкого солнца, пробивающегося сквозь плотные шторы мансарды. Я смогла выдохнуть, отойти от гулких коридоров «Паруса», где каждый шепот казался мне обвинением, и попытаться привести в порядок разбегающиеся мысли.

Учеба в новой, чужой среде, полной снобизма и скрытой агрессии, вперемешку с навязчивым, леденящим душу образом тела мистера Паоло на асфальте, здорово подточили мою нервную систему. И хотя Алекс Гордеев со своей свитой – вечно ухмыляющимся Максом и ядовитой Кэт – особо не донимал меня открыто, я постоянно, почти физически, ощущала лопатками его тяжелый, изучающий взгляд. Это необъяснимое внимание настораживало даже больше, чем откровенная травля. Словно хищник присматривался к добыче перед прыжком. Или… оценивал?

Чтобы не сойти с ума, я с головой, с неожиданным для самой себя азартом, нырнула в общественную жизнь. На последнем собрании редколлегии, когда обсуждали грядущий Осенний бал, я предложила дерзкую тематику по мотивам нашумевшего сериала «Уэнздэй».

– Свежо, мрачновато и идеально подходит для конца октября, – аргументировала я, стоя перед чопорными представителями школьного совета в библиотеке, пахнущей старой бумагой и полиролем.

– Готическая вечеринка в стиле Академии «Невермор». Это не потребует колоссальных затрат на декор: паутина, черные свечи, приглушенный свет. А строгий дресс-код в черно-белых тонах должен прийтись по вкусу даже самым консервативным спонсорам и родителям. Никаких кричащих мини, только стиль.

Я умолчала о том, что атмосфера в вымышленном «Неверморе» – с его тайнами, монстрами и негласной иерархией изгоев – до боли напоминала наш элитный «Парус». Присутствующие, к моему удивлению, проголосовали «за» почти единогласно. Видимо, даже золотая молодежь устала от однотипных гламурных вечеринок и втайне фанатела от танца Дженны Ортеги. Оказалось, что в школе есть свой, довольно профессиональный струнный оркестр, и один талантливый виолончелист из параллельного класса (кажется, его звали Антон) согласился сыграть соло – вариацию на тему Paint It Black, как в сериале. Формирование остального плейлиста и сценария легло на мои плечи.

Но, честно говоря, подготовить плейлист за два выходных дня было сущей ерундой по сравнению с тем лабиринтом, который я пыталась распутать в реальной жизни.

В эти выходные я поставила себе цель: вытащить маму на откровенный разговор. Мне нужно было по крупицам, осторожно, как действует сапер, выведать у нее хоть что-то полезное о школе и временах ее юности. Поэтому я встала пораньше, пока в доме царила сонная тишина, и спустилась на кухню.

Готовка всегда была моей медитацией. Я достала муку, яйца, молоко. Мерный стук венчика о стенки миски успокаивал. Я решила испечь свои коронные блинчики – тонкие, ажурные, с хрустящим краем. Это было одно из немногих блюд, которое у меня всегда выходило идеально, и перед которым мама не могла устоять.

Спустя полчаса кухня наполнилась уютным, домашним ароматом выпечки, который, казалось, мог растопить любой лед.

– Ммм, какой божественный запах! Ваниль и корица? – мама спустилась на кухню, закутанная в длинный шелковый халат цвета шампанского. Выглядела она, как всегда, безупречно, даже спросонья.

– Ага, – я довольно улыбнулась, ловко подкидывая и переворачивая румяный блин на сковороде.

– Чай или кофе?

– Конечно, кофе! Крепкий, как мои разочарования, – она усмехнулась своей любимой шутке и села за остров.

– Не понимаю, как ты можешь пить этот свой травяной сбор. С таким же успехом можно просто теплую воду с листом подорожника глотать.

Спорить я не стала, хотя была в корне не согласна. Травяной чай успокаивал, а кофе в этом доме в последнее время пили литрами, нагнетая и без того искрящуюся атмосферу.

Когда кофе заурчал в кофемашине, я аккуратно свернула блинчики треугольниками, выложила их на красивую фарфоровую тарелку. Достала из холодильника мамино любимое малиновое варенье – густое, с целыми ягодами, – и настоящую деревенскую сметану, которую покупала у фермеров. Я дождалась, когда она сделает первый глоток и съест кусочек блина, блаженно прикрыв глаза. Момент был идеальный.

– Мам, я хочу с тобой поговорить. Серьезно.

– О чем? – она тут же насторожилась, рука с вилкой замерла в воздухе.

– Почему ты никогда не рассказывала мне про свои школьные годы? Я знаю про каждый твой зачет в московском институте, про первую сессию, про вечеринки в общежитии… Но я абсолютно ничего не знаю о том, как ты училась здесь, в «Парусе».

Мама слегка поперхнулась, поставила чашку на блюдце с резким звоном и откашлялась.

– А что я, собственно, должна рассказывать? Обычная школа. Стены, парты, уроки. Я мечтала поскорее ее закончить и уехать в Москву, чтобы начать настоящую, самостоятельную жизнь. Но, как видишь, пришлось отложить высшее образование на год-другой из-за твоего отца и… неожиданной беременности тобой. Поэтому ты и знаешь про мой институт все – это было время моей свободы, а школа… школа была тюрьмой.

– Но у тебя же там должны были быть друзья? Подруги? Первая любовь? – я старалась говорить мягко, но настойчиво.

– Ты должна была знать мистера Паоло… то есть Павла Сергеевича. Вы же были ровесниками. Может, даже учились с ним в одном классе?

Она отвела взгляд, делая вид, что рассматривает узор на скатерти.

– Не припоминаю такого. Я мало с кем общалась, Лиса. Была серой мышью, все свободное время проводила за учебниками, готовилась к поступлению. К чему все эти вопросы?

– Да ни к чему, просто стало интересно. Новое место, новая старая школа… Хочу понять свои корни. В школе висят старые фотографии выпусков, я думала найти тебя.

Её спина напряглась.

– Просто так у тебя ничего не бывает, Алиса, – холодно произнесла она.

– У всего должна быть конкретная, прагматичная цель и осязаемый конечный результат.

Эта фраза, произнесенная с металлической, канцелярской отточенностью, резанула слух. Она показалась мне до боли знакомой, но я не могла сходу вспомнить, где именно я ее слышала. Это не было похоже на обычную мамину речь, эмоциональную и живую. Это была цитата. Нужно было срочно, не подавая вида, придумать правдоподобный ответ.

– Ну… У многих моих одноклассников родители тоже когда-то учились в «Парусе» в 2006-м. Подумала, может, ты с кем-то из их мам дружила. С мамой Алекса Гордеева, например? Или с родителями Ники?

– Прости, милая, но я всегда предпочитала оставаться в гордом одиночестве, – отрезала она. – Коллектив – это не мое. Стадное чувство мне чуждо.

Это прозвучало не просто странно, а откровенно лживо. Я помнила нашу столичную квартиру: там постоянно собиралась шумная компания маминых друзей, она была душой общества, смеялась громче всех, танцевала на столах. «Серая мышь»? «Гордое одиночество»? Мама явно что-то скрывала. И моя интуиция, доставшаяся от папы Вячеслава, зашевелилась, подавая тревожный сигнал. Она не просто не любила школу. Она боялась воспоминаний о ней.

– Чем планируешь заняться сегодня? – резко прервала мои мысли мама, явно желая закрыть неудобную тему. Она снова стала собранной и деловитой.

– А… Мне нужно подготовить детальный план декораций к балу и утвердить его с комитетом. А ты?

– Съезжу в город. Хочу пройтись по магазинам, обновить гардероб к сезону. Знаю, ты это меркантильное занятие не любишь, поэтому не зову с собой.

– Спасибо за понимание, – я даже выдохнула с облегчением.

– На папиной машине поедешь?

– Да. Вячеслав всегда следил за ней, она до сих пор на ходу лучше новых иномарок. Выезжаю минут через сорок. Если что срочно понадобится – пиши в мессенджер. Не звони.

– Спасибо, я подумаю.

Когда за ней захлопнулась входная дверь и заурчал мотор старого, но надежного отцовского внедорожника, я почувствовала, как дом выдохнул вместе со мной. Я решила не сидеть в четырех стенах. Взяла ноутбук, накинула ветровку и отправилась на пляж. В это время года, в середине сентября, там было почти безлюдно.

Море было свинцово-серым, но спокойным. Я нашла свободный шезлонг под навесом закрытого на зиму летнего бара, открыла ноутбук. С одной стороны, мне нужно было составить плейлист: The Rolling Stones, Lady Gaga в обработке для виолончели, немного классики. С другой стороны… я открыла файл, названный «Реферат по истории». На самом деле это было мое досье.

Я уволилась из кафе «У Насти» пару недель назад: репетитор больше не нужен, к сожалению, а все душевные и физические силы теперь уходили на учебу и мое тайное расследование. Я не могла поверить в самоубийство. Паоло любил жизнь. Он любил французское кино, запах кофе и свою работу. Но последние недели перед гибелью он был странно напряжен. Задавал мне вопросы, ставившие в тупик: «Алиса, расскажешь о своей семье?», «Алиса, ты когда-нибудь видела старые альбомы?». Он намекал на какие-то опасности, но всегда осекался.

Я создала новый слайд в своей ментальной презентации. Лабиринт. Уровень 2. Вопрос: Почему мама врет, что была «серой мышью»? Факт: Она знает про «прагматичную цель». Вопрос: Кто такой Алекс Гордеев для этой истории? Просто мажор или звено цепи? Улика: Фраза мамы о том, что она «не припоминает» Паоло Вывод: Нужно найти школьный альбом выпуска 2007 года. Там должны быть все ответы.

Я смотрела на волны, накатывающие на белый песок, и чувствовала, как внутри зреет решимость. Если мама не хочет говорить о прошлом, прошлое заговорит само.

Глава 7. Мистер Паоло

2006 год

Первая учебная четверть в школе «Парус» неумолимо подходила к концу, как титаник к айсбергу. На горизонте замаячили пугающие, как средневековые пытки, итоговые контрольные работы. Если с математикой и историей я еще как-то справлялся (цифры и даты – язык универсальный), то русский язык с его шестью падежами, бесконечными исключениями и коварными, как змеи, причастными оборотами оставался моим личным Ватерлоо.

Сложно было мгновенно переключать мозг с мелодичного, текучего французского на твердую, каркающую согласными русскую речь. Я путался в ударениях, «одевал» Надежду вместо того, чтобы «надевать» одежду, и искренне не понимал, почему «тарелка» стоит на столе, а «вилка» – лежит.

Кристина, моя соседка по парте, взяла надо мной шефство. Она занималась со мной усердно, с терпением святой великомученицы, но без особого, бьющего через край энтузиазма. Казалось, ее мысли постоянно витают где-то далеко, в каком-то своем, скрытом от всех измерении, куда мне вход был заказан. Она механически поправляла мои ошибки, глядя в окно на облетающие клены, и в эти моменты ее профиль казался высеченным из холодного мрамора.

Все решилось на уроке русского языка. Наша учительница, Светлана Октябрьевна – строгая дама с высокой прической, которую за глаза называли «Снежной Королевой», – вернула мне тетрадь с очередным сочинением, исчерканным красной ручкой так густо, что казалось, будто тетрадь истекает кровью.

– Павел, это катастрофа, – произнесла она, поправляя очки.

– Ты путаешь окончания, как первоклассник. Если так пойдет дальше, аттестат ты не получишь. Я опустил голову, чувствуя, как уши заливает краской стыда. Весь класс, включая вездесущего Кастета, притих, наслаждаясь моим позором.

– Кузнецова, – учительница перевела взгляд на мою соседку.

– Ты у нас идешь на золотую медаль. Поручаю тебе подтянуть этого француза. Возьми над ним шефство. Это будет твоим… социальным проектом.

Кристина вздрогнула, выходя из оцепенения. Она покраснела – легкий румянец коснулся ее бледных щек, делая ее еще прекраснее.

– Хорошо, Светлана Октябрьевна, – тихо кивнула она, не глядя на меня.

Я же был на седьмом небе от счастья, стараясь сохранить маску скорбного раскаяния. Внутри меня все пело и танцевало канкан. Не знаю почему, но меня неудержимо, магнитом тянуло к этой девушке. Я жаждал проводить с ней каждую свободную минуту, ловить каждый ее взгляд. Чего, увы, нельзя было сказать о ней самой – она держала дистанцию, как опытный фехтовальщик.

После уроков, пока мы складывали учебники в рюкзаки, я решился:

– Merci… то есть, спасибо, что согласилась. Я постараюсь не быть тупицей.

– Не прибедняйся, Паша, – она впервые за день улыбнулась уголками губ.