Лабиринт мистера Паоло

Мария Кроуфорд

Лабиринт мистера Паоло

Пролог

У любой идеальной картины есть изнанка. Там, где зритель видит безупречный газон, садовник видит сорняки, которые нужно вырывать с корнем. Там, где все видят счастливую семью, я вижу конструкцию, которую я построила собственными руками. Кирпич за кирпичом. Ложь за ложью.

Люди так наивны. Они верят в судьбу, в несчастные случаи, в карму. Они не понимают, что судьба – это не слепая сила. Судьба – это я. Я решаю, кому греться на солнце, а кому увядать в тени. Я решаю, кому жить, а кому падать.

Восемнадцать лет тишины. Восемнадцать лет безупречной игры. Я стерла свое прошлое ластиком, сожгла мосты и развеяла пепел над морем. Я думала, что дверь в ту жизнь заколочена наглухо. Но прошлое – это не пепел. Это вода. Она всегда находит щель.

Сначала появился этот смешной человек в шарфе. Он смотрел слишком внимательно. Он задавал слишком много вопросов. Он посмел прикоснуться к замку на моей двери. Глупец. Он думал, что разгадывает ребус, а на самом деле рыл себе могилу. Мне даже не пришлось его ненавидеть. Ты ведь не ненавидишь камень, который убираешь с дороги? Ты просто отшвыриваешь его в сторону. Полет был коротким. Проблема исчезла.

Но теперь… теперь проблема стала сложнее. Девчонка. Я смотрю на нее и вижу то, что так старательно пыталась забыть. В ее глазах, в повороте ее головы я вижу призраков. Она думает, что она – главная героиня своей собственной драмы. Она играет в детектива, ищет правду, верит в справедливость. Бедная, глупая девочка. Она не понимает, что живет взаймы. Все, что у нее есть – имя, дом, воздух, которым она дышит, – все это подарено мной. Я ее создатель. И я же могу стать ее палачом.

Мне бы не хотелось этого делать. В конце концов, в этот проект вложено слишком много сил и времени. Она – мое творение, мое алиби, моя искупительная жертва. Но в любом саду наступает момент, когда ветка начинает расти неправильно. Когда она угрожает всему дереву. И тогда хороший садовник берет секатор.

Я наблюдаю за ней. Я вижу каждый ее шаг, читаю каждый ее страх. Она думает, что охотится. Она не знает, что дичь – это она сама. Пусть поиграет. Пусть побегает по лабиринту. Но если она подойдет к выходу… если она посмеет заглянуть под маску… мне придется щелкнуть лезвием.

Потому что правда одна: в этой истории выживет только один автор. И этот автор – я.

Глава 1. Алиса

Если бы полгода назад, когда я беззаботно размешивала сахар в лавандовый латте, мне сказали, что моя жизнь расколется на «до» и «после» со звоном разбитого стекла, я бы лишь презрительно фыркнула. Люди обожают драматизировать, а я всегда считала себя реалисткой. Меня зовут Алиса Климова, и сегодня, первого сентября две тысячи двадцать пятого года, я стою на пороге новой жизни. Или, если быть точнее, на пороге элитной частной школы «Парус», жемчужины нашего коттеджного поселка «Семь Морей».

Местные остряки, приезжающие сюда на работу из города, давно окрестили наш поселок «Местной Рублёвкой». И, надо признать, не без оснований. За высокими коваными заборами, увитыми виноградом и плющом, скрывались кирпичные особняки в псевдоанглийском стиле. Газоны здесь стригли так безупречно, словно их ровняли маникюрными ножницами, а в воздухе круглый год витал аромат дорогих ландшафтных удобрений, смешанный с йодистым, влажным дыханием Балтики.

Здесь царил свой микроклимат. Даже ветер, казалось, дул тише, уважая покой резидентов, а солнце светило чуть ярче, отражаясь в хромированных бамперах «Майбахов» и «Бентли». Чуть не забыла главное сокровище нашего «государства в государстве» – собственный, тщательно охраняемый пляж с привозным белоснежным песком, доступный только владельцам клубных карт. Золотая клетка с видом на море, в которой мне посчастливилось – или не посчастливилось – жить.

В «Семь Морей» мы перебрались из шумной, вечно спешащей столицы, когда мне едва исполнилось пять. Наш дом сильно отличался от новодельных дворцов соседей. Это было старое, добротное здание с резными ставнями и просторной деревянной верандой, где по вечерам так уютно скрипели половицы. Когда-то он принадлежал маминым родителям. После их скоропостижной смерти мама, не в силах расстаться с прошлым (или, возможно, с иллюзией аристократизма), уговорила отца продать столичную квартиру и вернуться к истокам.

Отец, Вячеслав, не сопротивлялся долго. Да он вообще редко сопротивлялся маме. Она всегда виртуозно знала, за какие невидимые ниточки дернуть, чтобы добиться своего. Наша жизнь в столице тоже началась по её прихоти. Мама, выросшая в достатке профессорской дочки, всегда грезила о блеске софитов и шуме большого города. Но жизнь – сценарист порой жестокий: со временем достаток её родителей начал трещать по швам под натиском девяностых, и о прежней безумной роскоши пришлось забыть, довольствуясь просто «достойным уровнем».

С папой, Вячеславом, она познакомилась, как в классическом романе – приехав покорять Москву. Он был из интеллигентной, обеспеченной семьи, но принцем на белом «Мерседесе» так и не стал, предпочтя другой путь. Папы не стало несколько лет назад, но в этом доме до сих пор, кажется, живет его запах – смесь табака, старых книг и древесной стружки. Он всегда, с самого детства, лелеял в себе благородное, почти книжное стремление помогать людям. Поэтому после школы, к тихому ужасу своих утончённых родителей, подал документы в академию МЧС. Огонь стал его стихией, его призванием, его ежедневной битвой и, в конечном счете, его поглотил.

До той роковой ночи, разделившей наше существование на цветное и черно-белое, жизнь текла размеренно, как тихая море в штиль. Я училась в самой обычной школе на окраине города – добираться туда приходилось на автобусе тридцать минут. На этом с завидным, почти фанатичным упорством настаивала именно мама.

Честно? Мне это всегда казалось странным. Всей своей сутью Екатерина Климова тянулась к роскоши, брендам и статусу. Она могла потратить последние деньги на сумочку от Шанель, но была категорически против моего обучения в «Парусе», который находился в десяти минутах ходьбы от нашего крыльца.

– Там одни снобы, Лиса, – говорила она, поджимая губы.

– Тебе это не нужно.

В средней школе меня это не особо волновало, но к десятому классу я неожиданно для всех и для себя самой заболела Францией. Это случилось внезапно, как коронавирус. Я нашла на чердаке старую пластинку Эдит Пиаф, и понеслось. Я с головой погрузилась в язык, зачитывалась Дюма, Гюго и Сент-Экзюпери, а по ночам мне снились не мальчики из параллельного класса, а огни Монмартра и запах жареных каштанов, а по утру, я мечтала отведать «Монблан». Мечта о поступлении в Сорбонну из робкой фантазии превратилась в навязчивую идею, в план побега.

А школа «Парус» в нашем поселке как раз славилась углубленным изучением иностранных языков, включая мой любимый французский, и имела прямые выходы на европейские программы обмена. Все наши разговоры с мамой на эту тему неизменно заканчивались ссорами, битьем посуды и хлопаньем дверей. Папа, великий мастер компромиссов, наверняка знал бы, как уладить конфликт, но в те времена он предпочитал оставаться в стороне, занимая позицию вооруженного нейтралитета. Его мало что волновало, кроме службы и своевременной оплаты бесконечных маминых счетов.

Он, кажется, сразу понял, что связал жизнь с яркой, как фейерверк, и амбициозной женщиной, чьи аппетиты росли быстрее, чем его доходы. В свои редкие выходные он подрабатывал онлайн – чертил проекты загородных домов. Вячеслав был по-настоящему талантлив, руки у него были золотые, и его родители, владевшие успешным строительным бизнесом, до последнего надеялись, что он его унаследует. Как мама ни пыталась его уговорить бросить «эти пожары», он был непреклонен и только добродушно отмахивался:– Не волнуйся, Катя, ты ни в чем нуждаться не будешь. Я обещаю.

В общем-то, и я тоже не нуждалась. Но о моей мечте учиться в Сорбонне родители слышать не хотели, считая её юношеской блажью или максимализмом, которая пройдет, как подростковые прыщи. Пришлось брать дело в собственные, еще не окрепшие руки. Я устроилась на подработку в уютное кафе «У Насти», расположенное в соседнем районе. Это было чудесное место: пахло корицей, ванилью и свежей выпечкой. Владелица, Настя, молодая девушка с добрыми глазами цвета крепкого чая и стальным характером бизнес-леди, была не против моего плавающего графика – с двух до семи вечера четыре дня в неделю.

Деньги мне были отчаянно нужны на репетитора по французскому, мистера Паоло. На самом деле, по паспорту его звали Павел Сергеевич, но он, проживший часть жизни во Франции, имевший отца, коренного француза, эстет, носивший шейные платки и береты, предпочитал, чтобы к нему обращались именно так. Он жил в нашем поселке в маленьком флигеле и как раз преподавал в «Парусе».

Мое первое занятие состоялось вскоре после трагедии с папой. Мне отчаянно нужно было чем-то занять себя, заполнить звенящую пустоту внутри, не думать о том, что папа больше никогда не войдет в дверь. Я продолжала двигаться к своей цели, пусть и с окровавленным сердцем.

Настя платила 1500 рублей за смену. Для курортного города и старшеклассницы – более чем щедро, плюс чаевые от добрых туристов. Одно занятие у мистера Паоло стоило ровно 3000. Экономя на школьных обедах и проезде, отказывая себе в новой косметике и кино, я копила нужную сумму. Увидев мою искреннюю, неподдельную любовь к французской культуре и тот фанатизм, с которым я зубрила неправильные глаголы, мистер Паоло как-то раз, после особенно удачного занятия, снял очки и серьезно посмотрел на меня.

– Алиса, – сказал он своим мягким голосом,

– школа с этого года вводит специальные стипендии имени основателя для особо талантливых учеников.

Сердце у меня пропустило удар.

– Раз твой отец, Вячеслав, героически погиб, спасая людей, ты официально проживаешь в поселке, учишься на отлично и демонстрируешь явные лингвистические способности, ты можешь на нее рассчитывать.

Он же, видя мое горение, помог мне собрать все необходимые документы, написать мотивационное эссе и подать заявление о переходе в одиннадцатый класс «Паруса». Маму я поставила перед фактом уже тогда, когда приказ о зачислении был подписан. Скандал был грандиозный, но крыть ей было нечем: обучение было бесплатным.

Так что сегодня – мой первый день в новой школе. И еще один, пусть и выстраданный, шаг к заветной мечте.

Утреннее солнце заливало кухню, играя бликами на медной турке. Запах свежесваренного кофе смешивался с ароматом маминых духов – тяжелым, дорогим, цветочным.

– Лиса, где тебя носит? Ты в конце концов опоздаешь в свой храм знаний! – мамин голос, звонкий и требовательный, вырвал меня из задумчивости.

– Иду, мам!

Я бросила последний взгляд в зеркало. Фантазия моих родителей, конечно, заслуживала отдельных аплодисментов. Как еще назвать дочь с огненно-рыжими, непослушными волосами, рассыпанными по плечам, и живым, плутоватым взглядом зеленых глаз, если не Лисой-Алисой? Школьная форма «Паруса» – черный жакет с эмблемой и юбка – сидела на мне идеально, хоть и была непривычной.

Я сбежала по лестнице. Мама стояла у окна, нервно постукивая наманикюренным ногтем по подоконнику. Она была одета с иголочки: строгий брючный костюм песочного цвета, шелковая блузка, укладка волосок к волоску.

– И чего ты мешкаешь? – она обернулась, окинув меня критическим взглядом.

– Это не ты последние недели только и твердила мне про эту школу? Хотя прекрасно знаешь мое отношение к этому… пафосному гадюшнику.

– Мам, от нашего дома до «Паруса» ровно десять минут неспешным шагом. У меня еще сорок в запасе. Я даже позавтракать успею.

Я села за стол и потянулась к тарелке с бутербродами. Признаться, я до сих пор не понимала, откуда у неё такой лютый, почти иррациональный негатив к «Парусу», если сама когда-то, по слухам, была их ученицей, пусть и недолго. Каждый раз, когда речь заходила о её школьных годах, она либо переводила тему, либо у неё начиналась «мигрень».

– Алиса Вячеславовна, мы не раз это обсуждали, – отрезала она ледяным тоном, наливая себе стакан воды.

– Не хочу возвращаться к этой теме. Если ты считаешь себя достаточно взрослой и сама решаешь, где учиться, будь добра – не задавай лишних вопросов и следи за временем самостоятельно.

– Как скажешь, мама! – я откусила бутерброд с красной рыбой, наслаждалась вкусом.

– А ты почему так парадно одета? Я думала, ты и одной ногой в эту школу не ступишь, даже на линейку.

– Я и не собираюсь. У меня сегодня собеседование.

– Собеседование? – я чуть не поперхнулась. Мама не работала уже лет пятнадцать.

– Представь себе, не у одной у тебя на этой планете есть мечты и планы, – она гордо вскинула подбородок.

– Завтракай и выходи. Поговорим вечером.

– Как скажешь. Но ты сегодня уж больно раздражена.

– Лиса!

– Молчу, молчу, – буркнула я, с упоением жуя, но мама уже вышла из кухни, оставив за собой шлейф «Chanel Nо. 5» и ощущение тревоги.

Доев, я вернулась в прихожую. У порога мой взгляд упал на обувную полку. Мне вдруг, поддавшись внезапному, необъяснимому порыву, захотелось надеть «счастливые» туфли моей покойной бабушки. Я достала коробку с антресолей. Они были старомодными – черная замша, невысокий устойчивый каблучок, округлый носок – но невероятно милыми и аккуратными. Точь-в-точь как у Золушки из диснеевского мультфильма, только черные.

Хоть я эту слащавую сказку о принце и спасении всегда терпеть не могла, считая, что Золушке стоило бы самой открыть бизнес по клинингу, эти потрепанные временем туфли казались мне прекрасными. В них было тепло. В них была история. «Может, местные модницы, щеголяющие в последних коллекциях Gucci и Prada, примут их за винтажный раритет?» – успокоила я себя. Не хотелось с первого же дня выглядеть жалкой стипендиаткой, которую приняли из жалости к сиротке. Я надела их, и они сели как влитые.

Улица встретила меня прохладным сентябрьским ветром, несущим запах моря и опавших листьев. Я достала телефон и набрала номер.

– Ха-ха-ха, не смеши меня, Алиса! – в трубке хохотала моя лучшая и, по сути, единственная настоящая подруга Соня. Она осталась учиться в моей старой школе, и мне её уже не хватало.

– Сонь, ты сама же говорила, что они прекрасны, и даже пыталась их у меня стащить в прошлом году на новогоднюю дискотеку! – оправдывалась я, шагая по идеально ровному тротуару. Мимо проезжали тонированные джипы, везущие детей «элиты».

– Алис, милая, с твоим взрывным характером и феноменальным «везением» никакие волшебные туфли не помогут. Твоя правдолюбивая натура и хроническое неумение держать язык за зубами никакой замшей не прикроешь. Ты там поосторожнее с местными королевами улья.

– Да всё будет нормально! – я старалась звучать уверенно, хотя коленки предательски дрожали. – Мистер Паоло обещал встретить меня перед линейкой и помочь освоиться. Да и с некоторыми ребятами я вроде бы виделась на каких-то общих мероприятиях поселка… правда, черт возьми, не помню, когда в последний раз…

Я подходила к школе. Здание «Паруса» было величественным: современная архитектура, панорамные окна, ухоженный сквер перед входом.

– …Аааа! Что за?! – мой крик прервал фразу.

– Лиса, что случилось? Ты упала? Лиса?! – кричала в трубку Соня.

Я остановилась как вкопанная. У меня предательски задрожал голос, а руки стали ледяными, словно я окунула их в прорубь.

– Сонь, я перезвоню. Позже.

Я сбросила вызов, не в силах отвести взгляд. Подходя к внушительному зданию из стекла и бетона, я так увлеклась разговором, что на секунду задумалась, с какой же стороны находится главный вход для новеньких. Я подняла голову, чтобы сориентироваться.

И в этот самый миг из окна второго этажа, прямо из кабинета иностранных языков, с характерным, жутким для падающих тел глухим звуком, выпал человек.

Я увидела развевающийся шарф. Знакомый твидовый пиджак. Это был мистер Паоло.

Я закричала. Тихий, бессмысленный крик, застрявший где-то в горле, вырвался наружу сдавленным хрипом. Тело ударилось о брусчатку всего в десяти метрах от меня. Звук удара был ужасным – мокрым и хрустящим. Меня затрясло, как в лихорадке. Время словно замедлилось, растянулось, как густая патока.

Я не могла оторвать взгляд от распахнутого окна. Мне показалось… нет, я была уверена, что в окне, в той самой раме, что теперь сияла пустотой, на долю секунды мелькнула чья-то тень. Силуэт. Кто-то стоял там и смотрел вниз. Но через мгновение тень исчезла, растворилась, и, наверное, любой взрослый сказал бы, что это лишь порождение моего перевозбужденного воображения и шока.

Вокруг началась суматоха. Чьи-то крики, беготня. Миссис Фридман, директор школы, женщина с высокой прической и лицом каменного изваяния, тут же возникла рядом, словно из-под земли. Ее обычно безупречное лицо было бледным. Она жестко взяла меня под руку, разворачивая спиной к телу учителя.

– Не смотри, Климова. Не смотри туда.

Она отвела меня в свой кабинет, пахнущий дорогим полиролем для мебели и валерьянкой. Усадила на кожаный диван, налила воды в хрустальный стакан. Зубы стучали о край стакана, расплескивая воду на мою новую форму.

– Нужно срочно позвонить твоей маме, – сказала Фридман ледяным тоном, набирая номер на стационарном телефоне.

– С тобой непременно захотят поговорить полицейские, а без присутствия законных представителей опрашивать несовершеннолетнюю нельзя.

– Миссис Фридман, зачем им со мной говорить? Я же ничего толком не видела, – пробормотала я, все еще не оправившись от шока.

– Я просто шла…

В момент падения мистера Паоло я с ужасной, кристальной ясностью поняла: вся моя новая, только начавшая налаживаться жизнь летит под откос быстрее, чем тело моего наставника. А туфли Золушки – вовсе не счастливые. Они проклятые. Они привели меня прямиком в ад.

– Детка, я понимаю, это шок, но таковы правила, – директор посмотрела на меня поверх очков. В её глазах я не увидела сочувствия, только холодный расчет и страх за репутацию школы.

– Ты была единственной, кто находился рядом… кхм… в непосредственной близости в момент происшествия.

К моему глубочайшему удивлению, мама появилась уже через десять минут. Откуда она так быстро добралась, если собиралась на собеседование в город? На машине до центра ехать минимум час. Она ворвалась в кабинет как ураган.

– Алиса! – она бросилась ко мне, но я заметила, как она на секунду замерла, увидев за окном суету врачей скорой помощи. Она сразу начала причитать и нервно теребить ручку своей сумки Биркин:

– Я же тебя предупреждала! Говорила же, что это место не принесет добра! Боже мой, какой ужас!

От мамы пахло не её привычными духами, а чем-то резким, тревожным и… мужским одеколоном? Странно. Очень странно. А мне всё сильнее и навязчивее казалось, что тень в окне – не игра испуганного воображения. Но говорить об этом полиции, которая прибыла следом за скорой, я не стала. Интуиция, доставшаяся от отца, шептала: «Молчи. Не сейчас». Не хватало еще в первый же учебный день загреметь в психушку с диагнозом «острая паранойя» или стать мишенью для того, кто стоял у окна.

Ведь мистер Паоло не мог выпасть сам. Он любил жизнь. Он собирался в Прованс на каникулы. Я посмотрела на свои замшевые туфли. Найти убийцу мистера Паоло стало моей единственной и самой важной целью. Раз, два, три, четыре, пять… Я иду тебя искать.

Глава 2. Мистер Паоло 2006 год

Если бы кто-то попросил меня описать запах безысходности, я бы, не задумываясь, назвал аромат дешевого ванильного ароматизатора в салоне нашего нагруженного под завязку «Пежо». Мы ехали уже вторые сутки.

– Нам обязательно нужно переезжать в эту… Россию?

Я уткнулся разгоряченным лбом в прохладное стекло автомобиля. За окном, словно в смазанном кинофильме, проносились бесконечные, уже не французские, а какие-то тревожно-чужие поля. Пейзаж менялся: аккуратные, словно игрушечные, домики Европы остались позади, уступая место березовым рощам и бескрайним просторам, от которых кружилась голова.

– Паоло, прекрати, ты уже не ребенок. Тебе почти семнадцать, – голос мамы звучал устало, но твердо. Она сидела на пассажирском сиденье, держа на коленях карту, хотя отец все больше доверял новомодному навигатору, который то и дело терял сигнал. – Твои дедушка и бабушка тебя ни разу не видели вживую. Только на фотографиях, которые мы посылали почтой. Я уехала из России двадцать лет назад, когда встретила твоего отца. Пришло время возвращать долги.

– Мам, ты же прекрасно понимаешь, – я перешел на французский, стараясь вложить в слова всю свою подростковую обиду.

– Я гражданин Франции. Я родился в Марселе, вырос в Париже. Я не знаю Россию. Только с твоих слов, из томиков Толстого, которые ты заставляла читать, и из новостей, где вечно показывают снег и медведей.

– Ничего страшного в этом нет. Я не прошу тебя забыть Францию. Это навсегда в твоем сердце, это твоя кровь, – она обернулась, мы обязательно вернёмся. В ее глазах читалась смесь вины и решимости.

– Твой отец едет с нами. У него контракт. Бабушка и дедушка тебя очень ждут, сынок. Они не молодеют, и я хочу, чтобы ты успел узнать их тепло.

– Être vénère… (Бесит…) – пробормотал я себе под нос, сжимая кулаки так, что побелели костяшки. В кармане толстовки лежал мой MP3-плеер, но батарейка села еще в Польше, и я остался наедине со своими мыслями.

– Паоло, прошу, не выражайся! – мама обладала феноменальным слухом. – И с этого момента, пока мы не переступим порог родительского дома, мы говорим только по-русски. Ты должен практиковаться. Твой акцент все еще слишком заметен.

– Еще чего… – буркнул я, отворачиваясь к окну.

Россия встретила нас не снегом, как я тайно опасался, а неожиданно палящим для начала сентября солнцем. Это был 2006 год. Время странное, переходное. Воздух здесь был другим – густым, влажным, насыщенным запахами хвои и бензина.

Когда мы въехали в поселок «Семь Морей», я, признаться, немного растерялся. Я ожидал увидеть покосившиеся избушки, а увидел стройку века. Повсюду возводились кирпичные коттеджи, пахло цементом и большими деньгами. Но наш пункт назначения отличался.

Дом бабушки и дедушки стоял в старой части поселка, ближе к лесу. Это был не новомодный особняк, а добротный деревянный дом с просторной верандой, выкрашенной в небесно-голубой цвет, который местами уже облупился. Сад выглядел немного запущенным, но невероятно уютным: старые яблони клонились к земле под тяжестью плодов, в высокой траве жужжали шмели, а воздух пах антоновкой и дымком.

На крыльце нас уже ждали. Бабушка Антонина и дедушка Сергей оказались совсем не похожими на моих парижских grand-mère и grand-père – мадам Бушé и месье Пантэ, которые всегда пахли лавандой и дорогим парфюмом. Русские родственники пахли иначе: сдобным тестом, землей и чем-то неуловимо родным. Бабушка, полная женщина в цветастом платье, всплеснула руками и, не дав мне опомниться, прижала к своей мягкой груди.

– Павлик! Внучек! Господи, какой вымахал! – она плакала и смеялась одновременно.

С новыми родственниками я, к своему удивлению, быстро нашел общий язык. Отчасти благодаря их безграничному терпению (они делали вид, что понимают мое бурчание), а отчасти – благодаря кулинарному таланту бабушки, я был спокоен. Вечером того же дня я сидел на веранде. Стол был накрыт белой скатертью с вышивкой. Посередине стоял пузатый заварочный чайник с «бабой» на крышке, а вокруг – тарелки с пирожками.

– С вишней, Павлик. Твоя мама в детстве их обожала, – бабушка пододвинула ко мне блюдо.

Я надкусил теплый пирожок. Кисло-сладкий вишневый сок брызнул на язык, и я прикрыл глаза. Тесто было воздушным, тающим во рту. В Париже такого не пекли. Круассаны – это искусство, но эти пирожки были… объятием. Теплым, домашним объятием.

– Merci… то есть, спасибо, – поправил я сам себя.

Неделя пролетела в тумане адаптации. Я исследовал дом, скрипучие половицы, чердак, забитый старыми журналами «Наука и жизнь». А потом родители сбросили бомбу.

– Мы остаемся здесь надолго, – сказал отец за ужином, намазывая масло на хлеб. – Контракт продлили на три года. Тебя уже записали в местную школу.

Я выронил вилку. Звон металла о фарфор прозвучал как приговор. Я ужасно скучал по дому. По друзьям с улицы Риволи, по привычной жизни, по Fnac с музыкальными дисками. Последний месяц лета я провел, зарывшись в книги, которые привез с собой. Я читал Сартра и Камю, панически боясь забыть французский, свой настоящий, мелодичный язык, который здесь казался бесполезным инструментом. Родные пытались вытащить меня на пляж, к прохладным волнам Балтики, но я был непреклонен и мрачен, как грозовая туча над Ла-Маншем. Со стороны я, наверное, казался нелюдимым и высокомерным тихоней. Если бы они знали, что в парижском лицее я был душой компании и главным организатором шалостей… Но здесь, в России 2006-го, я чувствовал себя инопланетянином.