Ирония судьбы для зумеров

Она вскинула подбородок, и ее взгляд ударил, как разряд тока. Холодный, презрительный, оценивающий.

– Я не Снегурочка. И мы с вами не знакомы, – отчеканила она. Голос ровный, безэмоциональный, как у робота-дипломата.

Его это только раззадорило. Он ухмыльнулся.

– А жаль. Я Кирилл. А вы, я так понимаю, работаете до последнего, чтобы заслужить подарок от Дедушки?

Он подмигнул. Это была дешевая провокация, он знал это. Но ему отчаянно хотелось увидеть на этом безупречном лице хоть какую-то живую эмоцию, кроме ледяного раздражения. И он ее получил. Легкий румянец проступил на ее скулах. Победа.

– Мое рабочее время вас не касается. Так же, как и моя личная жизнь.

– О, какие мы серьезные, – протянул он, наслаждаясь моментом. – Не любите Новый год?

– Ненавижу, – выплюнула она. И в этом слове было столько искренней, неподдельной ненависти, что он чуть не расхохотался. Наконец-то. Что-то настоящее.

– А я обожаю! – он искренне улыбнулся. – Лучшее время, чтобы заработать на пиво и порадовать детишек. Ну, или не совсем детишек. Еду с корпоратива юридической фирмы. Такие снегурочки там были, закачаешься! Но все какие-то… скучные. Не то что вы. В вас перчинка чувствуется.

Он снова оглядел ее, уже не скрывая своего интереса. Она была как айсберг, под которым он интуитивно чувствовал скрытый вулкан. И ему нестерпимо захотелось устроить этому вулкану извержение.

– Вы не могли бы просто помолчать до конца поездки? – ее голос дрогнул. Едва заметно, но он услышал.

Это было приглашение. Он был уверен.

– Мог бы. Но не хочу, – он оттолкнулся от стены и сделал шаг к ней. Всего один шаг. Но в тесном пространстве лифта это было равносильно вторжению в личное пространство. Он оказался достаточно близко, чтобы видеть, как расширились ее зрачки. Чтобы ее сложный парфюм смешался с его простым запахом, создавая какой-то сумасшедший, пьянящий коктейль. – Вам скучно, мне скучно. Почему бы не скрасить последние минуты уходящего года приятной беседой?

– Потому что я не вижу в вас приятного собеседника. Я вижу в вас пьяного аниматора в дурацком костюме.

Остра на язык. Это ему нравилось. Это заводило сильнее, чем любые откровенные наряды.

– В точку. Кроме слова «пьяный». Я – выпивший. Это разные состояния души. И потом, костюм – это всего лишь рабочая форма. Под ним, – он понизил голос до шепота, наклоняясь чуть ближе, словно собирался открыть ей страшную тайну, – скрывается много чего интересного.

Он видел, как она сглотнула. Видел, как напряглась жилка на ее шее. Она была на грани. Между желанием влепить ему пощечину и… чем-то еще. Чем-то, что она отчаянно пыталась скрыть.

И в этот момент мир содрогнулся.

Лифт дернулся раз, потом еще раз, с отвратительным скрежетом металла о металл. Кабина резко остановилась. Основной свет погас, и их накрыла вязкая, почти осязаемая темнота, которую лишь слегка разгоняла одинокая, тусклая аварийная лампочка под потолком. Она отбрасывала на их лица резкие, уродливые тени.

Цифры этажей над дверью исчезли. Наступила оглушающая тишина.

Весь его план на вечер – бар, друзья, бургеры – рассыпался в прах. Он застрял. В канун Нового года. В железной клетке. С самой злой, самой сексуальной и самой непредсказуемой женщиной, которую он когда-либо встречал.

– Вот черт, – выдохнул он, и бравада моментально слетела с него, как мишура с новогодней елки.

Простой, как три копейки, план на вечер только что превратился в очень, очень сложную проблему. Или в самое интересное приключение в его жизни. Он еще не решил.

Глава 3: Лифт вниз (и на дно)

Тишина.

Вот что ударило первым. Не темнота, не толчок, а внезапная, абсолютная тишина. Та, что бывает только в звукозаписывающих студиях или в могиле. Густой, осязаемый вакуум, в котором ее собственное сердце забилось так оглушительно, что, казалось, могло расколоть ребра.

Один удар. Второй. Третий. Па-бам. Па-бам. Животный, первобытный ритм страха.

Темнота была не просто отсутствием света. Она была густой, вязкой, как остывшая смола. Она заполнила кабину, просочилась в легкие, лишила ориентации в пространстве. Алина инстинктивно выставила руки вперед, и кончики ее пальцев уперлись в холодную, гладкую поверхность зеркальной стены. Это был якорь. Единственная реальная вещь в этом кошмаре.

Ее мозг, натренированный годами аналитической работы, отчаянно пытался взять ситуацию под контроль. Он раскладывал панику по полочкам, присваивал ей теги, строил графики.

Переменная №1: Местоположение. Металлическая коробка, три на три метра, висящая в шахте небоскреба где-то между тридцать седьмым и тридцать шестым этажами.

Переменная №2: Время. Примерно двадцать три ноль пять, тридцать первое декабря. Время, когда все нормальные люди уже режут салаты, а все аварийные службы – уже пьют шампанское.

Переменная №3: Компания.

И вот на этой переменной ее аналитический аппарат дал сбой. Потому что рядом с ней в этой смоляной темноте находился он. Источник запаха, который сейчас, в замкнутом пространстве, стал почти невыносимым. Смесь дешевого коньяка, пота, синтетической хвои и чего-то еще – простого, теплого, мужского. Этот запах был антитезой ее собственному миру, пахнущему бергамотом и стерильностью. Он вторгался в ее личное пространство, в ее легкие, в ее мысли. Он был слишком живым. Слишком настоящим.

Тусклая аварийная лампочка под потолком моргнула раз, другой и зажглась, заливая кабину больничным, мертвенным светом. Он был хуже полной темноты. Он выхватывал детали, от которых хотелось зажмуриться. Пыльные разводы на зеркале. Царапину на деревянной панели. И его лицо.

Без дурацкой бороды, которую он, видимо, сдернул в момент толчка и теперь держал в руке, он выглядел… иначе. Моложе. Опаснее. Легкая щетина на скулах и подбородке. Резкая линия челюсти. Губы, которые она даже в этом убогом свете отметила как вызывающе-чувственные. И глаза. Медовые, с черными точками зрачков, они смотрели на нее без тени паники. Только с досадой и… любопытством. Будто она была не товарищем по несчастью, а интересной головоломкой, которую ему подкинули от скуки.

– Вот черт, – его голос, лишенный напускной дедморозовской басовитости, прозвучал в оглушающей тишине хрипло и неожиданно интимно.

Паника, которую Алина до этого момента успешно держала на коротком поводке логики, рванулась, оскалив клыки. Она бросилась к панели управления. Ее пальцы, которые час назад без единой ошибки вбивали в таблицу шестизначные числа, теперь дрожали. Кнопка вызова диспетчера. Желтый кружок с нарисованным колокольчиком. Она нажала на него. Раз. Два. Три. С силой, вдавливая пластик, словно пыталась протолкнуть свой сигнал тревоги сквозь тонны бетона и стали.

Тишина. Ни треска в динамике, ни ответа. Ничего.

– Эй, полегче, Снежная Королева, ты сейчас дырку в ней проделаешь, – раздался за спиной его насмешливый голос. – Не думаю, что в смете на ремонт лифта заложены расходы на твой маникюр.

Алина резко обернулась.

– У вас есть предложения получше? Может, споете новогоднюю песенку? Вдруг он сжалится и поедет?

– Можно попробовать, – он ухмыльнулся, и в уголке его глаза собрались смешливые морщинки. – «В лесу родилась елочка», как тебе? Или сразу перейдем к тяжелой артиллерии? «Рюмка водки на столе»? Судя по твоему лицу, тебе бы сейчас не помешало.

Она проигнорировала его выпад, хотя внутри все кипело от ярости. Этот человек был невыносим. Он был ходячим воплощением всего, что она презирала: безответственности, панибратства, дешевого гедонизма. Она отвернулась и снова принялась терзать кнопку вызова.

– Да брось ты, – сказал он уже другим тоном, без издевки. – Тридцать первое декабря, одиннадцать вечера. Там сидит такой же охранник, как и на входе, и смотрит «Иронию судьбы» в обнимку с бутылкой. Даже если он услышит наш писк, он решит, что это помехи в телевизоре.

Он был прав. Чертовски прав, и от этого она злилась еще сильнее. Она опустила руку, чувствуя себя абсолютно беспомощной. Впервые за много лет она столкнулась с ситуацией, которую не могла контролировать. Которую нельзя было просчитать, проанализировать и решить с помощью идеально составленной таблицы.

– Прекрасно, – выдохнула она, отступая от панели и прислоняясь спиной к холодной стене. Металл холодил сквозь тонкую ткань блузки. – Просто. Блять. Прекрасно.

Он присвистнул.

– Ого! Снежная Королева ругается. Значит, лед тронулся, господа присяжные заседатели.

Алина смерила его уничтожающим взглядом.

– Если вы немедленно не заткнетесь, я вам этот ваш красный халат на голову натяну.

– М-м-м, звучит интригующе, – протянул он, делая шаг к ней. Алина напряглась. Пространство между ними сократилось до неприличного. Теперь она могла разглядеть крошечный шрам у него над бровью и то, как подрагивают его ресницы. Длинные, как у девчонки. – Но давай договоримся. Ты перестанешь паниковать и ломать казенное имущество, а я перестану тебя подкалывать. Хотя бы минут на пять. Идет?

Она молчала, сверля его взглядом.

– Ладно, на три, – он протянул ей руку. Большую, с длинными пальцами и сбитыми костяшками. Рука человека, который работал не только языком. – Мир? Меня Кирилл зовут, кстати.

Алина смотрела на его ладонь, как на змею. Прикоснуться к нему казалось чем-то… неправильным. Опасным. Но и висеть в этой враждебной тишине было невыносимо. Она чуть заметно кивнула, проигнорировав протянутую руку.

Он хмыкнул, но руку убрал.

– Ну, как скажешь. Алина, верно?

Она вздрогнула.

– Откуда вы знаете?

– Слышал, как твоя ассистентка – та, со звенящими шарами в ушах, – называла тебя по имени-отчеству, когда я мимо вашего опенспейса проходил. Алина Андреевна. Звучит солидно. Как название линкора. «Линкор Алина Андреевна выходит в открытое море годового отчета».

Несмотря на всю злость, уголок ее губ дрогнул. Она тут же подавила эту предательскую эмоцию.

– Вы еще и подслушиваете?

– Наблюдаю, – поправил он. – Это часть работы. Дед Мороз должен знать, кто вел себя хорошо, а кто – не очень. Ты, судя по всему, вела себя очень-очень хорошо. Слишком хорошо. До тошноты правильно. Это утомляет, знаешь ли.

Он достал из кармана телефон. Экран осветил его лицо снизу, делая его похожим на персонажа из фильма ужасов. Он провел пальцем по дисплею.

– Так я и думал. Ни одной «палки». Мы в мертвой зоне. Железобетонный саркофаг.

Алина тоже достала свой айфон. Последняя модель, ее гордость и рабочий инструмент. На экране горела унылая надпись: «НЕТ СЕТИ». Она открыла список Wi-Fi сетей. Пусто. Конечно. Это же лифт. Глупо было даже надеяться.

Она убрала телефон в сумочку, чувствуя, как последняя ниточка, связывающая ее с цивилизацией, оборвалась. Они были вдвоем. В абсолютной изоляции. В консервной банке, подвешенной между небом и землей.

Кирилл, тем временем, без всякого стеснения плюхнулся на свой красный мешок, который издал глухой, мягкий звук. Он расстегнул ворот халата, откинул голову назад, прислонившись к стене, и прикрыл глаза.

– Что ж. Похоже, Новый год мы встречаем здесь. Не самая плохая компания, если подумать. Могло быть и хуже.

– Например? – не удержалась она от сарказма.

– Например, я мог застрять здесь с Виктором Павловичем, – не открывая глаз, сказал он.

Алина замерла.

– Вы знаете Виктора Павловича?

– А кто ж его не знает? – Кирилл открыл один глаз и посмотрел на нее. – Полный мужик с дорогими часами и повадками борова, который дорвался до трюфелей. Он мне гонорар выдавал. Судя по тому, как он на тебя смотрел, когда ты проходила мимо их переговорки, он на тебя имеет большие планы. Не только карьерные.

Внутри у Алины все похолодело. Этот аниматор, этот раздолбай в дешевом костюме видел больше, чем вся ее команда аналитиков. Он считал ее на раз-два. И это было унизительно.

– Это вас не касается, – ледяным тоном произнесла она.

– Да мне-то пофиг, – он пожал плечами. – Просто совет от Деда Мороза. Не позволяй таким, как он, пачкать твой линкор. Он его потопит.

Он снова замолчал. И в этой тишине Алина вдруг услышала звук. Тонкий, едва различимый. Бульк. Она подняла глаза. Он достал из внутреннего кармана халата плоскую металлическую фляжку, отвинтил крышку и сделал хороший, длинный глоток. Его кадык дернулся раз, другой. Она невольно проследила за этим движением. Что-то в этом простом, мужском жесте было до неприличия откровенным.

Он выдохнул, и по кабине разнесся еще более густой запах коньяка. Он посмотрел на нее, и в его глазах блеснул чертенок.

– Будешь? Для храбрости. Или для смирения. Убивает микробов и дурные мысли.

– Я не пью с незнакомцами, – отрезала она.

– Ну, во-первых, мы уже знакомы. Я – Кирилл, ты – Алина Андреевна. Во-вторых, через пару часов совместного заточения мы будем знать друг о друге больше, чем наши бывшие. А в-третьих…

Он замолчал, прислушиваясь. Алина тоже прислушалась. И услышала.

Громкое, отчаянное урчание, которое издал ее собственный желудок. Звук был таким громким и неприличным в этой звенящей тишине, что казалось, будто в лифте проснулся третий пассажир – голодный и очень недовольный медведь.

Кровь бросилась ей в лицо. Она почувствовала, как горят щеки, уши, шея. Она, Алина Воронцова, чье тело было выдрессированным, подчиненным разуму механизмом, была предана самым низменным образом. Собственным кишечником.

Кирилл смотрел на нее секунду, потом его губы дрогнули, и он разразился смехом. Не злым, не издевательским. А искренним, громким, заразительным. Он хохотал, запрокинув голову, и от этого смеха, казалось, вибрировали стены лифта.

– Прости… прости, не могу, – выговорил он, вытирая выступившую слезу. – Линкор «Алина Андреевна» подает сигнал SOS. Требует дозаправки.

Она хотела его убить. Испепелить взглядом. Но вместо этого просто стояла, заливаясь краской, и желала провалиться сквозь пол этой чертовой кабины.

Он, отсмеявшись, вдруг посерьезнел. Порылся в своем необъятном мешке, шурша пенопластом, и извлек оттуда… слегка помятый батончик «Сникерс». Он протянул его ей.

– Держи. Ты – не ты, когда голодна. Реклама не врет.

Она смотрела на шоколадку, как на гранату без чеки. Ее гордость вопила: «Не бери!». Но ее желудок исполнял такой жалобный плач, что игнорировать его было невозможно. Последний раз она ела… когда? Утром? Чашку черного кофе и половину протеинового батончика. Весь день она питалась только нервами и кофеином.

Ее рука сама собой потянулась вперед. Пальцы коснулись его пальцев, когда она брала батончик. Его кожа была горячей и сухой. Ее – холодной и влажной. От этого мимолетного контакта по ее руке пробежал электрический разряд, слабый, но отчетливый. Она резко отдернула руку, словно обжегшись.

Она разворачивала шуршащую обертку. Звук в тишине лифта казался оглушительным. Она откусила кусок. Шоколад, нуга, карамель и арахис. Вкус был приторно-сладким, простым, почти детским. Но в этот момент он показался ей самой изысканной едой на свете. Она ела быстро, жадно, стараясь не смотреть на него, но чувствуя его пристальный, изучающий взгляд.

– Так-то лучше, – тихо сказал он, когда она проглотила последний кусок. – А то у тебя во взгляде было столько вселенской скорби, будто ты не годовой отчет сдала, а продала душу дьяволу. Хотя, в случае с Виктором Палычем, это примерно одно и то же.

Она скомкала обертку в кулаке. Сахар ударил в кровь, проясняя мысли и возвращая способность к сарказму.

– А вы, я смотрю, эксперт по продаже души?

– Не-а, – он снова отпил из фляжки. – Я свою не продаю. Сдаю в аренду. Почасовая оплата. Сегодня я – Дед Мороз. Завтра могу быть кем угодно. Хочешь, буду твоим личным психотерапевтом? Первый сеанс – бесплатно, в счет форс-мажора. Расскажи мне, Алина Андреевна, что вас гложет? Кроме голода и ненависти к Новому году.

Он смотрел на нее с такой обезоруживающей прямотой, что у нее на секунду перехватило дыхание. Она привыкла к играм, к намекам, к двойному дну в каждом разговоре. А он был… простым. Как этот «Сникерс». Что на уме, то и на языке.

– Вас это не должно волновать, – сказала она, но уже без прежней ледяной уверенности.

– Меня все волнует, – он наклонился вперед, поставив локти на колени. Его поза стала более собранной, хищной. Аварийный свет падал на его лицо, очерчивая скулы и тень от ресниц. – Особенно меня волнует, почему такая женщина, как ты, – он сделал паузу, давая словам впитаться в воздух, – в канун Нового года сидит в офисе, а не пьет шампанское где-нибудь на Бали. Или хотя бы в объятиях любимого мужчины.

– Возможно, потому что у меня нет ни того, ни другого, – вырвалось у нее раньше, чем она успела подумать.

Черт. Зачем она это сказала? Она никогда и ни с кем не говорила о личном. Это было ее табу. Ее броня. А этот скоморох в красном халате за полчаса проделал в ней брешь своим дурацким батончиком.

Он не стал ее жалеть. Не сказал банальное «все наладится». Он просто кивнул, словно принял к сведению важный факт.

– Бывает. Зато у тебя есть карьера. Идеальный костюм. И взгляд, которым можно замораживать вулканы. У каждого свои приоритеты.

Именно в этот момент лифт снова дернулся.

На этот раз рывок был сильнее, резче. Раздался громкий, скрежещущий звук, будто гигантское чудовище скребло когтями по металлу. Кабина ощутимо накренилась вбок.

Алина не удержалась на ногах. Шпильки сыграли с ней злую шутку. Она вскрикнула и полетела вперед, прямо на него.

Ее мир на несколько секунд превратился в калейдоскоп ощущений.

Запах его кожи, смешанный с коньяком, ударил в нос.

Ее ладони уперлись в его грудь, и сквозь тонкую футболку под халатом она почувствовала твердые, рельефные мышцы и гулкое биение его сердца. Оно стучало ровно и мощно, в отличие от ее собственного, которое готово было выпрыгнуть из груди.

Ее бедро прижалось к его бедру, и она ощутила жар его тела даже сквозь несколько слоев ткани.

Ее волосы, выбившиеся из тугого пучка, коснулись его щеки.

Он среагировал мгновенно. Его руки обхватили ее за талию, удерживая, не давая упасть. Его хватка была сильной, уверенной. Пальцы впились в ее бока, и она почувствовала их тепло сквозь шелк блузки и ткань юбки.

Они замерли в этой позе. Слишком близко. Неприлично близко. Она стояла на коленях между его разведенных ног, упираясь руками в его грудь. Ее лицо было в нескольких сантиметрах от его лица. Она видела свое испуганное отражение в его потемневших зрачках. Она чувствовала его горячее дыхание на своих губах.

Время остановилось. Тишина вернулась, но теперь она была другой. Она не была пустой. Она была наполнена электричеством. Густая, звенящая, напряженная. Алина забыла, как дышать. Весь ее мир сузился до этого клочка пространства, до жара его рук на ее талии, до запаха его кожи, до звука его дыхания.

Ее мозг кричал: «Отстранись! Немедленно! Это неправильно!». Но ее тело не слушалось. Оно плавилось от его прикосновения. Что-то внутри нее, что она так долго и успешно подавляла, заперла в самой глубокой клетке, вдруг проснулось. Голодное, дикое, неуправляемое. И это был уже не тот голод, который можно было утолить шоколадным батончиком.

Он не двигался, давая ей возможность самой решить, что делать дальше. Но его взгляд… Он говорил все. Он скользнул с ее глаз на ее губы, и в нем не было ни насмешки, ни иронии. Только чистое, неприкрытое, животное желание. Такое же, какое, к своему ужасу, она чувствовала сейчас сама.

– Алина, – его голос был хриплым шепотом, который вибрировал в его груди и отдавался в ее ладонях.

И она поняла, что пропала. Ее линкор дал течь и стремительно шел на дно. И, что самое страшное, ей было совершенно все равно. Ей даже нравилось это погружение.

Глава 4: Неловкое молчание и слишком много тела

Его руки на ее талии были как раскаленные тиски. Не грубые, но абсолютно уверенные, не оставляющие ни малейшего шанса на сопротивление. Алина не знала, что шокировало ее больше: сам факт их прикосновения или то, что ее тело, ее предательское, изголодавшееся по тактильности тело, не хотело, чтобы он их убирал. Она ощущала каждый его палец сквозь тонкий шелк блузки. Пять точек обжигающего жара на своей коже, которые, казалось, прожигали ее насквозь, оставляя клеймо.

Ее лицо было так близко к его, что она видела себя в темном омуте его расширенных зрачков. Испуганную, растрепанную, с приоткрытыми от шока губами. Она видела, как его взгляд медленно, почти лениво, опустился с ее глаз на эти самые губы. В нем не было вопроса. В нем было утверждение. Намерение. Чистое, как спирт, и такое же горючее.

Воздух между ними загустел, превратился в кисель, в котором вязли мысли, звуки и остатки здравого смысла. Она чувствовала его дыхание – горячее, с привкусом коньяка и чего-то еще, неуловимо-пряного, – на своей коже. Оно щекотало, дразнило, обещало. В нос ударил его запах – уже не просто смесь хвои и алкоголя. Теперь она улавливала под этим маскарадным флером его собственный, первобытный запах. Запах чистого, разгоряченного мужского тела. И этот запах, простой и честный, сводил ее с ума куда сильнее любого дорогого парфюма.

Сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать. Низ живота скрутило в тугой, сладкий узел, от которого по ногам растеклась горячая, обессиливающая волна. Она ненавидела это чувство. Ненавидела эту потерю контроля, эту унизительную зависимость от физиологии. Но бороться с ним было все равно что пытаться остановить лавину голыми руками.

Он тоже не дышал. Она видела, как напряглись мышцы на его шее, как заходили желваки под колючей щетиной. Его сердце под ее ладонью отбивало мощный, тяжелый ритм – там-там-там, – который входил в резонанс с ее собственным паническим тремором. Он был спокоен снаружи, но внутри него тоже бушевал шторм. Она это чувствовала. Кожей.

Мир схлопнулся до размеров этой металлической коробки. До жара его ладоней, до его запаха, до его взгляда, который раздевал ее медленнее и тщательнее, чем любые руки. Одна секунда растянулась в вечность. Вторая стала искушением. На третьей она поняла, что если он сейчас ее не поцелует, она сойдет с ума. И если поцелует – тоже.

Именно эта мысль, дикая и неуместная, стала для нее спасительным электрошоком.

– Пусти, – голос прозвучал хрипло и жалко, как у котенка, а не у руководителя аналитического отдела.

Он моргнул, словно выныривая из транса. Его взгляд на мгновение прояснился, в нем снова промелькнула насмешка, но она была какой-то неуверенной, защитной. Он разжал пальцы.

Ощущение внезапной пустоты и холода на ее талии было почти болезненным. Алина отшатнулась от него так резко, будто коснулась оголенного провода. Ее отступление было лишено всякой грации. Она споткнулась о собственный каблук на накренившемся полу, потеряла равновесие и неуклюже плюхнулась на пол, едва не заехав головой о стену. Ее безупречная юбка-карандаш задралась до середины бедра, обнажая полоску кружева на чулке и слишком много бледной, гладкой кожи.

– Осторожнее, линкор, – его голос был все еще хриплым, но уже привычно-ироничным. – В наших доках такой шторм, что можно и на рифы сесть.

Унижение. Горячее, липкое, оно захлестнуло ее с головой. Она, Алина Воронцова, идеал самоконтроля и элегантности, сидела на грязном полу застрявшего лифта в позе испуганной первокурсницы, а перед ней, вальяжно развалившись на своем дурацком мешке, восседал этот… этот скоморох и отпускал идиотские шуточки про корабли.

Она рывком одернула юбку, чувствуя, как пылают щеки. Вскочила на ноги, опираясь о стену, и принялась лихорадочно себя отряхивать, будто пыталась стряхнуть невидимую грязь. Или воспоминание о его прикосновениях.

– Не смейте меня так называть, – процедила она сквозь зубы, не глядя на него. Смотреть на него было физически невозможно. Она боялась снова утонуть в его глазах.

– А как мне тебя называть? – в его голосе заиграли веселые нотки. Он явно наслаждался ее смущением. – Ваше Высокопревосходительство Повелительница Годовых Отчетов? Слишком длинно. Алина Андреевна? Слишком официально для тех, кто чуть не слился в страстном поцелуе в падающем лифте.

– Мы не «чуть не слились»! – ее голос сорвался на визг. Она тут же взяла себя в руки. Глубокий вдох. Выдох. Контроль. – Я просто потеряла равновесие. А вы… вы воспользовались ситуацией.

– Воспользовался? – он искренне изумился. – Милая моя, если бы я «воспользовался ситуацией», ты бы сейчас не юбку свою одергивала, а пыталась бы собрать остатки своего нижнего белья по углам этой кабины. А я бы… – он сделал многозначительную паузу, – …я бы тебе помогал. Неохотно.