Полная версия
Горькая олива
Кравченко Милена
Горькая олива
Глава 1. Дом
Пролог
Бывает так, что один поступок из жизни вызывает такое сожаление, которое может принести сильную моральную и физическую боль. Сердце готово разорваться от негодования, не удается найти оправдания поступку. А в голове назойливой, зловещей мыслью крутится – все было бы по-другому, если…
Но нет однозначного ответа – сработало бы это «если», или нет. Это «если» как тиски сжимает нутро и пытается выдавить хоть каплю разумного объяснения безрассудным на первый взгляд поступкам, которые изменили бы всю жизнь, не оставив ран на душе, отпечатков грусти, сожаления и тоски по прошлому. Это воспоминания как хроническое заболевание в организме, затаивается, и ждет подходящего момента, когда станет чуточку грустнее обычного, чтобы опять дать о себе знать, дать толчок этому вечному спруту, сжимающему нутро и повторяющему – если…
Обычно, после долгих терзаний, организм принимает решение отнести это в копилку жизненного опыта, подавить все связанные с этим событием воспоминая, вызывающие бурю эмоций, которая может стать причиной недовольства сомой жизнью и болезней.
С течением времени обстоятельства меняются, эти изменения бывают неподвластны. Они меняют реальность вокруг в независимости от воли, либо признанная, или отрицания этой изменившейся реальности. Происходит событие, которое будоражит старые воспоминания.
И кажется, что прошло достаточного часов, дней, лет с тех времен, когда было досадно, когда личность рассыпалась от ненавистных воспоминаний. И возникает соблазн еще раз вспомнить все, поднять с глубин памяти неприятные события, надеясь, что больше не осталось в них силы спрута, который грозился раздавить. Но какое же одолевает разочарование понять, что воспоминания все еще имеют власть, могут заново растормошить былые эмоции, когда кажется, что рассыпавшийся на кусочки мир и личность уже полностью, старательно и с трудом были собраны заново в единое целое – все снова рассыпается.
Глава 1. Дом
Террасу заливали мягкие, последние лучи осеннего заката. Амелия сидела в плетеном кресле, допивая последний глоток остывшего чая. Ее взгляд блуждал по саду. Он был образцом геометрической строгости: идеально подстриженный изумрудный газон был разбит на прямоугольники прямыми дорожками из светлого гравия. По периметру симметрично росли кусты хвойников, а в центре композиции, отбрасывая ажурную тень на идеальный газон, стояла олива. Она, вопреки всем прогнозам, в этот год родила невиданно много мелких, твердых плодов. Казалось, все свое упрямство, всю накопленную за годы скудной почвы силу она вложила в эту горькую щедрость.
Войдя в дом, Амелия оказалась в маленькой прихожей. Здесь было прохладно и тихо. Пространство было почти пустым: слева – узкая полочка для обуви, на которой аккуратно стояли несколько пар обуви, над ней матовых хромированных крючки, на которых висели плащ и накидка – все было серо-бежевых оттенков. На один из свободных крючков Амелия повесила свою легкую бежевую куртку. Ни одного лишнего предмета, ничего, что нарушало бы безупречную чистоту и ощущение воздуха.
Из прихожей она прошла на кухню. Пространство было выдержано в единой гамме: светло-бежевые фасады шкафчиков, столешница цвета песчаника, матовый оливковый фартук над мойкой. Около окна стоял небольшой квадратный стол на 3 персоны. Все было компактно, функционально и сияло чистотой. Амелия подошла к раковине, тщательно вымыла и насухо вытерла чашку, после чего убрала ее в шкаф. Движения ее были точными, выверенными, почти ритуальными.
С мокрым полотенцем в руках Амелия направилась в ванную. Комната, как и все в доме, была маленькой, но продуманной до мелочей. Стиральная машина была встроена под столешницу, на которой стояли плетеные корзины для разного белья. Все предметы гигиены были убраны в шкафчики. Достав из корзины несколько полотенец, она загрузила их в машинку, отмерила порошок, добавила кондиционер и запустила стирку. Приняв душ, завершив гигиенические и косметические процедуры, Амелия протерла насухо ванную и раковину. Беглым взглядом она оценила чистоту белоснежной ванной, такой же раковины и прозрачность зеркального стекла – оно было идеальным.
Из ванной Амелия прошла в гостиную. Это была самая просторная комната в доме, но все же маленькая. Последние лучи солнца проникали через большие окна с белоснежными прозрачными тюлевыми шторами, окаймленными по краям тяжелыми оливковыми гобеленными шторами. Мебели было минимум: огромный диван цвета капучино, утопающий в подушках бежевых и оливковых оттенков, журнальный столик и одна тумба в углу, которая выбивалась из всей гармонии. Она была темно-коричневой, старой, с потертой фурнитурой, словно пришелец из другого мира, чуждый бежево-оливковому уюту этого дома.
Амелия достала из тумбы старую тетрадь, устроилась на диване и стала перечитывать. Закончив, она откинула голову на спинку дивана, пытаясь вызвать в памяти образ себя, когда она была ребенком. Но в голове была лишь тихая, безмятежная пустота. Ни одной картинки, ни одного звука. Это ощущение было ей понятно, она умела аккуратно вырезать из памяти целые пласты ее жизни, не оставляя шрамов, а лишь спокойствие. Ее взгляд снова скользнул по коричневой тумбе, и на секунду в абсолютно ясном небе ее души мелькнула легкая, необъяснимая тень.
Услышав звук достиравшей машинки, Амелия пошла развесить белье. В ее доме было выделено маленькое пространство под нужны прачечной, которая была совмещена с кладовкой, где хранилась утварь для поддержания чистоты в доме. Пространство также было продуманным – светлые шкафчики и сушилки, гладильная доска с бежевым чехлом, стены окрашены в оливковый цвет, шкафчики были песчаных оттенков, а панорамные окна выходили на задний двор, где был герметично-продуманный сад, в котором были лишь газон и хвойные. Окинув все помещение и вид за окном довольным взглядом, Амелия отправилась в спальню.
Спальня, как и гостиная, дышала простором и светом. Небольшая, высокая кровать с бельем пастельных тонов, две приземистые тумбочки по бокам и у панорамного окна – высокий, строгий оливковый комод, чуть темнее оттенка стен. В углу была выделена ниша – небольшая гардеробная зона с зеркалом во всю стену и открытыми шкафчиками под одежду, которые были заполнены лишь наполовину. Здесь царил тот же минимализм, тот же выверенный покой – все в бежево-пастельных тонах. Амелия перепроверила свой костюм для следующего дня – все было идеально выглажено и ожидало своего часа.
Проснувшись на следующее утро, Амелия проделала свой привычный утренний ритуал. Душ, чистка зубов. Вытирая пар с зеркала, она внимательно разглядывала свое отражение. Перед ней была женщина тридцати лет. Во взгляде, в уголках губ, в едва заметной сеточке у внешних уголков глаз читалась усталость, легкая утрата былой упругости, самые начальные признаки возраста. Она спокойно нанесла сыворотку и увлажняющий крем – рутинные, отработанные до автоматизма движения.
В гардеробной она оценила себя в полный рост в зеркале. Стройная фигура, вьющиеся волосы теплого, пшеничного оттенка, светло-карие глаза, бледные губы, равные неброские брови, светлый оттенок кожи – идеально сочетавшиеся с общей гаммой ее мира. Для важного дня она выбрала свои любимые оттенки – оливковая юбка-карандаш чуть ниже колена, тонкая водолазка бежевого цвета. Взяла заранее приготовленную сумку – светло бежевого оттенка. Образ собранной, строгой, компетентной женщины, которую невозможно вывести из равновесия.
Выйдя из спальни и проходя через гостиную по пути к выходу, она снова увидела ту самую коричневую тумбу. И на этот раз ее безмятежное спокойствие дало крошечную трещину, которую она даже не заметила. Она почувствовала лишь короткую, острую вспышку раздражения, словно от назойливого звука, который никто, кроме нее, не слышит. Этот предмет был ошибкой, диссонансом в симфонии ее идеальной жизни, который она никак не заменит.
В прихожей она набросила на плечи бежевый плащ строгого кроя, надела оливковые лодочки на невысоком каблуке и вышла на улицу.
Свежий утренний воздух немного рассеял странное чувство. Шагая по знакомой дороге, Амелия начала обдумывать предстоящую встречу с заказчиком, репетируя в голове четкие, вежливые и безупречно выстроенные фразы. Но где-то на задворках сознания, подобно назойливому эху, оставался образ старой коричневой тумбы.
Глава 2. Офис
Офис встретил Амелию гулким, но приглушенным звуком. Воздух был пропитан запахом остывшего кофе, едким шлейфом смешавшихся парфюмов и немой тревогой. Сотрудники, собравшись группами по трое, четверо, пятеро человек стояли у кулера, у стола, или на проходе и обсуждали все те же, избитые темы: работы стало меньше, или больше, заказы похудели и потускнели, как и лица тех, кто их выполнял. Говорили о кредитах, об очередном подорожании, о том, что отдохнуть бы, да не на что. Эта банальная, серая музыка быта была фоном, к которому Амелия давно привыкла.
Она прошла между столами, кивая в ответ на безрадостные приветствия, и направилась к кабинету директора. Секретарь Марина с лицом, выражавшим хроническую усталость от всего на свете, лишь холодно ткнула взглядом в дверь, не утруждая себя словами.
В кабинете за массивным, солидным столом цвета горького шоколада сидел седовласый Аркадий Петрович. Его неприятная, несколько обрюзгшая наружность была сморщена в гримасе концентрации.
Он не поднял на Амелию глаза, уставившись в монитор:
«Клиента уже в переговорной» – бросил он отрывисто.
Не глядя на нее, он поднялся из-за стола, и они молча, как два сообщника, идущие на сложное дело, направились в переговорную. Комната была выдержана в тех же тяжелых коричневых тонах.
За столом сидела женщина. Амелия узнала Викторию, сразу, несмотря на то, что та изменилась практически до неузнаваемости с момента когда она ее видела в последний раз. Амелия почувствовала у себя в груди эмоции раздражения и ощущения чего-то инородного. Она старательно сдерживала и заглушала эти чувства, просто повторяя в голове сценарий мероприятия, который они должны были презентовать клиентке.
Виктория выглядела как кукла Барби из кошмара семилетней девочки. В ее образе было карикатурно все: кричащий цвет фуксии – брючный костюм, обтягивающий всю фигуру и неестественно тонкую талию, блестки в макияже, глянцевые каскады накладных волос, которые делали прическу невероятно объемной и скрывали пряди собственных пережженных. Лицо, над которым трудилась явно не одна команда хирургов было гладким как глазурь испорченного торта – натянутым и совершенно неживым, нос не соответствовал пропорциям лица. На опухшем лбу были карикатурно размещены нарисованные брови. Губы, окрашенные в ярко красный цвет, выражающие явное недовольство с опущенными уголками и окаймленные толстым карандашом, предназначенным скрыть гиалоурановое усы, выражали вечный немой вопрос. Единственным украшением этого лица были глаза – голубые, живые, бегающие, но с грустным блеском усталости, что придавало в сочетании с остальным образом ужас – как будто душу живого человека поместили в изуродованную куклу.
«Вы знаете кто я?» – начала Виктория.
Это прозвучало не как вопрос, а как обвинение, с которого начался ее монолог. Ее голос был пронзительным, а тон надменным. Она начала с того, что предыдущий день рождения ее дочери, организованный крупной и известной компанией в другом городе, был безнадежно испорчен. У дочери – травма (царапина на коленке), торт был – ужасен (все гости отравились), программа – бездарна (сценарий стар как мир), клоун – пьян (это было видно по красному лицу), декор – дешев (все как будто из старого парка развлечений), анимация – бездарна (это были артисты неизвестного театра). За что компания естественно прекратила работу.
Каждое слово было отточенным кинжалом, и она с упоением вонзала их в немого Аркадия Петровича, повторяя лишь:
«Вы знаете кто я?» – и не дожидаясь ответа продолжала, что отказаться от проведения мероприятия у него нет ни единого шанса и что при малейшей оплошности, последствия будут более печальными, чем для предыдущей компании.
Аркадий Петрович пытался начать презентацию, но Виктория лишь закатывала глаза и возвращалась к своему монологу:
«Вы знаете, кто я?» – она повторяла с искренним недоумением в голосе.
Виктория, которая казалось не замечала второго человека за столом, вдруг резко переключила внимание на Амелию и проговорила, отчеканивая каждое слово:
«Подтвердите здесь и сейчас, что вы в состоянии провести детский день рождения нормально. Мне не нужна банальщина с пьяным клоуном, убогой анимацией и потрепанным декором».
Амелия молчала, лишь улыбалась смотря то на Викторию, то на Аркадия Петровича. Это была не та улыбка, что рождается внутри. Это была маска, приклеенная к лицу. Она демонстративно молчала, понимания, что Виктория ее не узнает и пыталась заглушить все воспоминания, связанные с ней, которые назойливыми мухами всплывали в памяти и перед глазами.
«Вы видите!» – произнесла Виктория, обращаясь к Аркадию Петровичу – «Ваш человек разговаривать не умеет! И это ваш лучший сотрудник? А говорящие у вас вообще есть?» – И снова ее голос потонул в визгливом потоке жалоб.
И тут с Амелией случилось странное.
Сначала она почувствовала, будто ее обернули толстым слоем ваты а затем опустили в аквариум. Звуки стали приглушенными, далекими. Потом ей показалось, что ее просто нет в этой комнате. Она сидела на стуле, но была невидимкой, призраком, наблюдателем. Происходящее больше не касалось ее лично. Она перестала разбирать слова. Язык был ей понятен, но слова рассыпались на бессмысленные слоги, на странные, неприятные звуки, которые издают эти два существа по ту сторону стеклянного аквариума.
Они оба повернулись к ней, их рты открывались и закрывались, лица искажались гримасами. Аркадий Петрович явно что-то требовал, тыкая пальцем в бумаги. Виктория смотрела на нее с ненавистью и презрением. Но Амелия их не слышала. Они стали персонажами в чужой компьютерной игре, за которой она наблюдает, но не может управлять. Их движения были резкими, кукольными, а она как будто легким движением ноги оттолкнулась и отъехала от них далеко, находясь при этот совсем близко.
И вдруг кукла из кошмаров – Виктория с испуганным, искаженным злой гримасой лицом резко вскочила, что-то вскрикнула и выбежала из переговорной, громко хлопнув дверью. Но Амелия лишь видела движения и слышала приглушенные звуки. Аркадий Петрович что-то говорил ей, но она не слышала и тогда, махнув рукой он отправился вслед за Викторией.
Амелия, движимая каким-то внутренним автоматизмом, поднялась и вышла за ними, но не пошла к ним, а направилась к своему столу.
И тут мир преобразился окончательно. Амелия остановилась в коридоре и окинула взглядом открывшееся пространство. Люди вокруг больше не были людьми. Это были существа из фантастического фильма про инопланетян. Один сотрудник был невероятно длинным и тонким, он изгибался, чтобы поговорить с другим, низким и широким, похожим на головастика. Кто-то передвигался по офису резкими, роботизированными рывками. Кто-то сидел, сгорбившись, превратившись в бесформенный мешок. Цвета их одежды, кожи, волос казались неестественно яркими, кислотными, или наоборот выцветшими. Они издавали звуки – гул, скрежет, писк, – но слов не было. Все было карикатурным.
Амелия подумала: «Со мной что-то случилось». Но странным образом не ощутила страха, или паники. Ей стало смешно. Невероятно, до слез смешно от этого абсурдного карнавала существ, но она не засмеялась. Улыбка так и осталась застывшей маской на ее лице, пока она стояла в центре этого нового, незнакомого мира, который когда-то был ее скучной, но привычной реальностью.
Оставшуюся часть дня она обдумывала свое состояние и изменившийся взгляд. Казалось изменился и мир, с ней никто не говорил и не подходил до обеда.
В обед, Амелия отправилась в ближайший кофетерий и сидя за столиком, обедая, начала замечать, что мир начал приходить в себя, персонажи начали превращаться обратно в людей, их речь становилась все более внятной и наконец превратилась в слова.
Вернувшись обратно в офис, мир опять начал рассыпаться и Амелии стало немного страшно. Раздался звонок, она подняла трубку и только усилием воли смогла расслышать из всех фраз: директор, кабинет. Она встала и направилась вновь в кабинет, наполненный мрачными для нее оттенками.
Аркадий Петрович кажется постарел на десять лет. Он посмотрел пристально на Амелию, спросил все ли в порядке с ней, но она лишь улыбалась в ответ, не в силах толком разобрать, что он ей говорил. В кабинете была и Мариночка, ее слова Амелия могла различить и этого было достаточно, чтобы ответить, что все хорошо и она готова работать и не знает почему Виктория категорически отказывается от ее участия и грозится закрыть компанию, если ее не уволят.
Видя странное состояние Амелии и думая, что она находится в шоке, Мариночка повторила ей слова Аркадия Петровича, что организацией праздника займется он сам, под свою ответственность, но использует ее программу. А ей он дает день отгула с условием, что она сообщит о своем состоянии.
Директор скорчил мучительную гримасу, сжав виски пальцами. Его лицо выражало искреннюю обеспокоенность и жалость к Амелии – выражение лица человека, понимающего все, но не способного что-либо изменить.
«Хорошо» – опять улыбалась Амелия, но улыбка эта была ледяной и совершенной маской, за которой не было ничего.
Выражение лица Аркадия Петровича говорило, что он на грани. Он тяжело, с присвистом и хрипом вздохнул, достал из ящика стола свою массивную таблетницу и дрожащей рукой, проглотил несколько таблеток, запивая их водой. Затем он еще раз посмотрел на Амелию с явным беспокойством и кивнул в сторону двери.
Рабочий день уже закончился. Амелия отправилась домой в свою тихую, бежево-оливковую крепость.
Дома, ее руки на автомате совершили привычный вечерний ритуал. Она поужинала, выпила чаю, вымыла и насухо вытерла посуду, сложив ее в шкафчик. В прихожей протерла туфли и отправилась в ванную. Смывая с лица маску улыбки и тяжесть всего дня, она аккуратно прибрала за собой, оценив чистоту и пошла в спальню. Проходя через гостиную и немного сторонясь, побаиваясь и бросая взгляд на тумбу, прошмыгнула в спальню, переоделась в мягкую пижаму и укрылась в коконе своей комфортной кровати.
Глава 3. Особняк
Виктория приехала в свой особняк. За забором и живой изгородью из туй были видны просторы сада, который больше напоминал оранжерею, где были собраны сорта всего, что могло расти в этом регионе и красовался трехэтажный особняк в стиле «эклектичный китч». На фасаде – колонны, лепнина, большая терраса и огромного размера дверь с лазом для собак.
Заехав в гараж, Виктория зашла домой через холл с хрустальной люстрой, фиолетовыми бархатными диванами, стенами цвета персика, зеркалами в позолоченных рамах, фальш-камином с 3D-эффектом огня. В большом помещении было много деталей: разношёрстной скульптуры, не сочетавшейся никак между собой, элементов декора, рядом с резной лестницей был стеклянный лифт, множество разноцветных кресел и пуфов, столиков – все кричало и слабо гармонировало между собой.
Отбросив сумку, сняв обувь, пальто и бросив это все в холле, Виктория направилась в комнату для собак, где ее с радостью и визгом встречала целая стайка собак. Две карликовые таксы: рыжая по кличке Фифи и черненькая по кличке Шуша – юркие, истерично-игривые, с визгом носились вокруг её ног, путаясь в своих лапах. Две белые, черноухие папильонки: Пикси и Кики – аристократичные, с огромными ушами, танцующе-подпрыгивающей походкой и привычкой становиться на задние лапки, подбежали к ней. Светлый мопс с темной мордочкой по кличке Кнопка – философски ленивый, хрипло сопел, предпочитая наблюдать за суетой, не отходя далеко от любимой лежанки. Белоснежный и пушистый померанский шпиц по кличке Облачко – пушистый комок неконтролируемого энтузиазма, подпрыгивающий как лопающийся попкорн, молнией примчался к ногам Виктории. Французский бульдог Гном – упрямый, серьезный, который держался всегда рядом с мопсом и был очень на него похож.
Комната была светлой и просторной, с индивидуальными лежанками в виде тронов, интерактивнам экраном с персональными меню, с игрушками и тренажерами для собак, рядами шкафчиков, мисок, поилок и прочими предметами собачьего быта.
В комнату вошла хаус-менеджер Виктории и сообщила, что ее муж задерживается на работе. Выждала небольшую пауза, но Виктория казалось пропустила эту информацию мимо ушей, лишь играя с собачками. Вопросы об ужине и поручениях она также проигнорировала и лишь спросила, где догситтер и почему та не прислала фото.
Хаус-менеджер Виктории уже давно работала с ней и прекрасно понимала, когда та отвечает на вопросы, или молчит, значит лишь одно – ей совершенно это не интересно, она сосредоточена на чем-то ином и нужно поступать на свое усмотрение. Но вот на вопросы Виктории нужно отвечать максимально ясно и полно, игнорировать их нельзя.
Поэтому хаус-менеджер ответила:
«Догситтер ужинает. Ты ее просила прислать фото, когда она будет кормить собачек и когда выведет их на прогулку, но еще не пришло время. Кормить их нужно только через полчаса, а потом выгуливать. Ты рано вернулась».
Виктория, которая в это время гладила собачек и играла с ними, пытаясь отвлечься от мыслей, не сразу поняла, что вернулась домой раньше планируемого. С обыденным удивлением и улыбкой она посмотрела на свою хаус-менеджера и была явно довольна ответом. Наверное, Ольга Игоревна была единственным человеком, который не раздражал Викторию, относился к ней непредвзято, чутко понимал ее без слов.
Виктория спокойно сказала, что сама покормит и выгуляет собачек, а догситтер может быть свободна.
Ольга Николаевна поняла, что у Виктории случилось что-то неприятное и не стала вдаваться в расспросы.
Направляясь к себе в спальню, чтобы переодеться, Виктории навстречу вышли ее одиннадцатилетняя дочь Ева с массивными наушниками, закрывающими одно ухо, и шестилетний Сеня в сопровождении своей няни. Они направлялись на кухню.
Сеня попросил маму:
«Можно я возьму завтра Облачко погулять с нами?»
Виктория безапелляционным тоном ответила:
«Нет. Ты же знаешь, что нельзя. Вы можете его потерять».
Сеня явно расстроился, но няня быстро увела его на кухню, отвлекая рассказом о предстоящем вкусном ужине.
Дочь фыркнув своей предподростковой раздражительностью, процедила сквозь зубы:
«Ой, как ты достала со своими собаками! Да не потеряют они твою дурацкую собаку!»
Но Виктория уже заходила в лифт, чтобы подняться на третий этаж.
В спальне, похожей на комнату кукольного домика, она переоделась в спортивный костюм и бросила вещи на пол. Она легла на большую, высокую белоснежную кровать и закрыла глаза. Так она лежала примерно минут десять, чтобы собраться и успокоить бесконечный поток мыслей и воспоминаний.
Затем, она направилась в ванную, где все еще лежали разбросанные мокрый халат и полотенца по мраморному полу. Виктория смыла косметику, вытерлась белоснежным полотенцем и, бросив его на край ванной, вернулась в спальню.
В ящике тумбочки, среди шкатулок, она достала старое фото. Виктория смотрела на него с такой злобой, что глаза застилало слезами. Она резко задрала подбородок, глядя в потолок, украшенный декоративной штукатуркой и удерживая слезы внутри. Гнев, старый и острый, как осколок, вонзался в голову словно острая боль от мигрени.
Вернув фото на место, Виктория спустившись в кухню. На несколько секунд она задержалась в дверном проёме. Это было единственное место в доме, где не обволакивало чувство тревожного перенасыщения. Ольга Игоревна обустроила его на свой вкус, с разрешения Виктории.
Пространство дышало приглушённой, но теплой современностью. Стены были окрашены в глубокий, успокаивающий цвет матового шалфея. Панорамные окна от пола до потолка, обрамленные простыми льняными шторами цвета слоновой кости, наполняли комнату светом и открывали вид на хаотичный, но зелёный сад.
Кухня была оборудована как в ресторане, но была настолько гармонично вписана, как будто была продолжением стен. Столешницы и фартук – светло-лавандовый кварц с едва заметными прожилками. Фасады шкафов – светлый дуб. Все это сочеталось с матовой латунью ручек и смесителей. Огромный светлый дубовый стол, накрытый грубой льняной скатертью оттенка шалфея. На нем стояла простая, но изысканная белая керамическая посуда, несколько прозрачных графинов для воды и низкие вазы с композициями из цветов и эвкалипта. Стулья с велюровыми сиденьями повторяли оттенок скатерти. В углу, на одном из сервировочных столиков, стояли графин, посуда и такая же цветочная композиция, как и на столе. В воздухе витал легкий, чистый аромат сада и свежеиспеченного хлеба и эвкалипта.
