Владелица старинной усадьбы

Мы отступили, и я снова, с усилием, заперла дверь, повернув ключ с новым, острым ощущением, что держу в руках не просто железку, а ключ к одной из главных загадок этого дома. Сначала вещий сон, потом тайник с серебром, а теперь и потайной ход, ведущий в неизвестность. Мир вокруг, казалось, начинал медленно, нехотя поворачиваться к нам другим, скрытым своим лицом, открывая потаенные возможности, о которых я и не мечтала вчера.

Глава 5

Серебрушек из тайника, прохладных и увесистых, хватило как раз, чтобы нанять шестерых самых крепких и честных мужиков из ближайшей деревни на неделю работы. Я пересчитала монеты в ладони, ощущая их ребристые края, и отдала почти все Джеку, оставив про запас лишь парочку самых потускневших. На следующее же утро, едва рассвело, во дворе зазвенели удары топоров, резкие и деловитые. Мужики, закутанные в потертые, пропахшие дымом тулупы, с грубыми рукавицами на руках, уходили в ближний, поредевший лес и возвращались к свинцовому зимнему закату, волоча на простых деревянных санях тяжелые, промерзшие насквозь стволы бурелома, обледеневшие сучья которых цеплялись за снег.

Работа кипела несколько дней, наполняя обычно тихий двор живым грохотом колки, скрипом полозьев и сдержанной перекличкой. Конечно, даже этой, добытой с таким трудом, древесины не хватило бы на всю долгую зиму, чтобы топить все покои, но прямо сейчас поленница у глухой стены амбара выросла втрое, сложенная ровными, плотными рядами. Теперь я знала, что хотя бы полтора-два месяца можно было не экономить каждое полено с щемящей жадностью, не дрожать внутренне при мысли, что камин в гостиной может потухнуть из-за чрезмерной бережливости. Это было маленькое, но такое важное, почти физическое облегчение – смотреть из окна на аккуратные, покрытые инеем штабеля и знать, что худшие январские морозы мы встретим с теплом хотя бы в главных, жилых комнатах, где еще теплилась жизнь.

С потайным ходом я решила разобраться чуть позже, не распыляя внимания. Сначала нужно было убедиться, что там нет обвалов, и расчистить путь. Я поручила это Марте, как самой здравомыслящей. Экономка, хоть и хмурилась, не одобряя эту «блажь», выбрала двух самых надежных и невозмутимых служанок – ту самую румяную Анну и еще одну, крепкую, молчаливую девку Эльзу с руками, привыкшими к любой работе. Выдали им не пышущие жаром факелы, от которых могла вспыхнуть вековая сухая пыль, а несколько надежных, тускло светящих масляных фонарей, а также прочные веники из лозы, метлы и грубое тряпье.

– Вычистите все, что сможете, насколько осмелитесь, – распорядилась я, стоя перед зияющей чернотой низкого прохода, от которого веяло ледяным, мертвым сквозняком. – Но не заходите далеко и не разделяйтесь. Ваша задача – убрать паутину и мусор у входа, расчистить первые шаги и посмотреть, что там, в пределах видимости. Никаких геройств. Час – и назад.

Девушки, переглянувшись, скрылись в черном отверстии, их силуэты мгновенно растворились в темноте. Снаружи было слышно, как их осторожные шаги отдавались глухим, влажным эхом в каменной галерее, как скребли по плитам веники, и доносились приглушенные, сдавленные восклицания, когда они натыкались на особенно причудливые, похожие на саваны наслоения паутины или на скрипящие под ногой кости давно сдохших мышей. Через час они вышли обратно, запыхавшиеся, с посеревшими от пыли лицами и платками, но с неожиданно горящими азартом глазами.

– Госпожа, – доложила Анна, отряхивая передник, с которого сыпалась серая труха, – проход идет вниз под уклон, довольно долго и круто. Ступени каменные, скользкие от влаги, многие покосились. Мы расчистили, насколько хватило света фонарей, шагов на двадцать вперед. В стенах есть железные кольца для факелов, совсем ржавые. И в самом конце виденного нами… еще одна дверь, такая же старая. И… – она замялась, – в нише у первой ступени лежало вот это.

Она протянула мне покрытый рыжей ржавчиной железный наконечник от старой стрелы.

Это известие заставило мое сердце учащенно, гулко забиться, смешивая страх с любопытством. Значит, ход вел куда-то осмысленно, и им пользовались, и не только для мирных целей. Я поблагодарила служанок, похвалила за усердие и отпустила их отмываться и отогреваться у кухонной печи. Теперь, когда проход был хотя бы частично расчищен и разведана его начальная часть, можно было всерьез готовить настоящую экспедицию. С яркими факелами, прочной веревкой, кольями и, конечно, с тем же крепким и рассудительным Джеком для надежности и защиты. Но это было делом уже завтрашним, следующей задачей в списке.

Сегодня же я могла с глубоким, почти блаженным облегчением смотреть на ровно горящий в камине оранжевый огонь, купленный ценой найденного клада. Казалось, старый дом, почувствовав мою решимость, понемногу, нехотя начинал раскрывать мне свои самые потаенные секреты, один за другим, как скрипучий, заржавленный механизм, в котором кто-то капнул масла.

Следующие пару суток, пока на дворе стояли последние относительно теплые дни, я тщательно, как когда-то бизнес-стратегии, обдумывала план по обследованию потайного хода. Мысль о том, что в стенах моего дома скрывается нечто большее, чем пыльные чердаки и пустые спальни, не давала мне покоя, щекоча нервы и разжигая любопытство. Через слуг я предупредила Джека, чтобы он был готов появиться в усадьбе по первому зову, как только погода окончательно ухудшится, и полевые работы станут невозможны. Мне нужен был его трезвый ум и крепкие руки.

И едва небо затянулось сплошной пеленой свинцовых туч и зарядили тяжелые, затяжные осенние дожди, превращающие грунтовые дороги в липкое, хлюпающее месиво, а двор – в болото, мы собрались. Вместе с Джеком, одним из молодых и крепких парней-слуг по имени Стив, и все той же невозмутимой Мартой, мы стояли в полумраке кабинета перед зияющим отверстием в стене. Факелы потрескивали и чадили жирным дымком, бросая тревожные, пляшущие тени на книжные шкафы и портреты, фонари отбрасывали более четкие, но короткие, желтые лучи. Я туго перетянула пояс своей простой шерстяной юбки, а на плечах лежал тяжелый, пропитанный воском плащ, пахнущий конюшней.

Джек, с топором за широким кожаным поясом на всякий случай и увесистой дубиной в руке, шагнул в проход первым, высоко подняв факел, который осветил древнюю кладку.

– Осторожнее на ступенях, госпожа, – предупредил он своим глуховатым, спокойным голосом. – Камни скользкие, как лед, от сырости. И своды низкие.

Мы двинулись за ним, я – следом, и Марта, державшая фонарь так, чтобы свет падал мне под ноги, а Стив замыкал нашу маленькую, странную процессию, неся сверток с веревкой, запасными факелами и флягой с водой. Воздух в галерее был ледяным, влажным и спертым, пахнул сырой глиной, каменной пылью и той особой вековой затхлостью, что бывает в забытых склепах. Сводчатый потолок, сложенный из грубого плитняка, местами обваливался, и с него при нашем приближении сыпались мелкие камушки и комья засохшей глины. Стены были грубо выложены из неотесанного, темного местного камня, и в них, как и говорили служанки, через равные промежутки виднелись вбитые ржавые железные кольца для факелов, некоторые из них почти сгнили.

Пройдя около двадцати шагов вниз по покатому, скользкому спуску, мы уперлись в первую дверь – массивную, дубовую, почерневшую от времени и влаги, с тяжелым, кованым амбарным замком, покрытым пузырящейся ржавчиной. Я достала из кармана связку ключей, которая холодно звенела в тишине. Первый, маленький, не подошел, второй, побольше, тоже не повернулся. Третий, самый изящный и ажурный, с тонким узором, вошел с трудом, но с легким, звонким щелчком повернулся в заевшем механизме. Джек уперся плечом и с глухим стоном дерева толкнул дверь.

За ней оказалась маленькая, круглая, как бочка, комнатка, больше похожая на каморку или тайник. Вдоль стен, заросших белесой плесенью, стояли три пустых, рассохшихся дубовых бочонка, а в углу, под каменным выступом, валялось несколько истлевших в лохмотья мешков, из которых сыпалась труха. Судя по всему, когда-то здесь в смутные времена хранили скудные припасы или воду.

Закрыв ее на ключ, мы двинулись дальше. Галерея пошла прямо, с легким уклоном, и вскоре, метров через десять, наткнулись на вторую, такую же почерневшую дверь, но более узкую. На этот раз ее открыл ключ побольше, с квадратной бородкой. Эта комната была чуть просторнее, прямоугольной формы. На грубых каменных полках, вбитых в стену, лежали свертки с полностью истлевшей от времени и сырости бумагой, превратившейся в бурый, рассыпающийся прах при малейшем прикосновении. В небольшом железном сундуке, стоявшем посреди комнаты, мы нашли лишь горсть серой трухи и несколько съеденных червями деревянных табличек – все, что осталось от когда-то хранившихся здесь документов, карт или тканей.

Третья дверь находилась почти в самом конце хода, прямо перед той, что, как мы предполагали, вела наружу. Замок на ней, большой и сложный, поддался не сразу, Джеку пришлось даже слегка ударить по ключу рукоятью ножа, чтобы стронуть заевшие штифты. Когда дверь с протяжным, скрипучим стоном отворилась, мое сердце на мгновение замерло в ожидании. Но внутри нас ждало лишь пустое, сырое каменное помещение, с земляным полом. На полу, возле стены, валялось несколько старых, сгнивших от сырости деревянных кирок с ржавыми наконечниками и сломанный лом – словно кто-то когда-то начинал здесь какую-то работу, копал, и навсегда забросил ее.

Наконец, подойдя к последней, внешней двери, мы обнаружили, что она не была заперта, а лишь плотно притворена. Распахнув ее, мы увидели не продолжение хода, а сплошную стену густого, почти черного под дождем леса, щедро поливаемого ледяной изморосью. Колючие ветви елей и голые сучья почти касались порога, скрывая выход от посторонних глаз.

– Что ж, по крайней мере, запасной выход на случай пожара или иной беды у нас теперь точно имеется, – проворчала я, ощущая, как холодный, влажный воздух бьет в лицо, и плотнее запахиваясь в плащ. Выходить в этот промозглый, пронизывающий ливень не было ни малейшего желания и смысла. – Закрывайте эту дверь. Надо запереть ее на ключ изнутри на всякий случай, чтобы снаружи никто не вошел. А теперь давайте вернемся и исследуем предыдущие три комнаты еще раз, внимательнее. Может, мы что-то упустили, какую-нибудь нишу, например.

Возвращение по темной, сырой галерее обратно в дом казалось долгим и унылым. Я вглядывалась в каждую трещину в стенах, в каждую неровность каменного пола, чувствуя, как внутри растет странная смесь легкого разочарования и упрямой, неистребимой надежды. Эти комнаты были пусты, но сам факт их существования, эта скрытая инфраструктура и этот ведущий в глушь леса ход говорили о многом. Значит, у этого дома, у моих новых предков, была своя потаенная, может быть, опасная жизнь, свои секреты и планы. И я, Виктория Андреевна, бывший менеджер, а ныне хозяйка этого лабиринта, была полна решимости найти ключ к ним. Если не сегодня, то завтра.

Глава 6

Через два дня после нашей экспедиции в потайной ход затяжной осенний дождь наконец прекратился, оставив после себя размытые, хлюпающие дороги и насыщенную влагой, тяжелую землю. Воздух был холодным, колючим и непривычно свежим, пахнущим мокрой листвой и прелой соломой. Пользуясь затишьем, я решила пройтись по захламленному двору, чтобы оценить масштабы последних работ и просто подышать после долгого, затворнического сидения в душных комнатах.

Я шла, медленно обходя лужи, размышляя о пустых, рассохшихся бочках и ржавом ломе, которые мы извлекли из тайных комнат. Пусть это и не сокровища, но в расстроенном хозяйстве всякая мелочь пригодится. Бочки можно было попытаться отреставрировать, стянуть обручами, и использовать для осенних солений или хранения зерна, а лом… лом всегда найдется, куда пристроить, хоть для вскрытия промерзшей земли. Мысленно я уже почти смирилась с тем, что больших, судьбоносных открытий нам, судя по всему, не совершить, и секреты дома ограничиваются лишь пустыми тайниками.

Обходя дальний, сырой угол амбара, заваленный грудой битого кирпича, я неловко поскользнулась на размокшей, скользкой как мыло земле и, чтобы удержать равновесие, сделала резкий, широкий шаг в сторону, за пределы утоптанной тропинки. Нога моя соскользнула с какой-то твердой, полускрытой размытым грунтом выпуклости, и я чуть не грохнулась в грязь, едва успев ухватиться за холодную стену амбара. С досадой отряхнув запачканные руки о подол, я наклонилась, раздвинула пожухлую, мокрую траву и комья земли, чтобы разглядеть, за что же я чуть не споткнулась.

Из-под слоя липкой грязи и отмершего дерна проглядывало нечто явно рукотворное – большой, потемневший до землисто-серого цвета квадрат из невероятно толстых, дубовых досок, обитый по краям массивными, покрытыми пухлой ржавчиной коваными железными полосами. Он почти идеально сливался с фоном, и заметить его можно было только случайно, как это и вышло, или зная точное место. Сердце мое забилось чаще, переходя на галоп. Это не было похоже на крышку обычного, хозяйственного погреба – ее расположение было слишком неуместным, нелогичным, прямо посреди открытого, просматриваемого со всех сторон двора, и выглядело так, будто ее намеренно, старательно маскировали.

Не теряя ни минуты, я послала сбежавшегося на шум Стива за Джеком и парой других самых надежных слуг. Вскоре во дворе, хлюпая по грязи, собралась небольшая, но решительно настроенная группа, вооруженная ломами, лопатами и двумя коптящими фонарями. Джек, вникнув, осмотрел находку, простукал ее ломом – звук был глухим, пустотным – и многозначительно хмыкнул, выпрямляясь.

– Похоже на старый ледник, госпожа, или на вход в подвал-тайник, – предположил он, водя ладонью по шершавой, растрескавшейся древесине. – Такие раньше делали, чтобы провиант в летний зной хранить. Но крышка-то тяжеленная, неспроста.

Ломами поддели под ржавые железные полосы. Сообщив усилия, уперлись. С громким, жалобным, металлическим скрипом, который, казалось, шел из самых недр земли, и с хлюпающим звуком отлипающей глины, крышка медленно, нехотя приподнялась, отвалившись в сторону с глухим ударом и обнажив черный, бездонный на вид провал. В лицо всем нам ударил волной спертый, ледяной запах старого камня, сырости, застоявшейся воды и чего-то еще – затхлого, спокойного, но не гнилостного, словно из пространства, куда не доходил воздух.

Джек, не дожидаясь приказа, первым, осторожно ощупывая ногой ступени, спустился по скрытой в темноте узкой каменной лестнице, высоко подняв фонарь, свет которого выхватывал из мрака сырые, покрытые зеленоватым налетом стены. Я, не в силах сдержать жгучее нетерпение и тревогу, схватилась за холодные камни и последовала за ним, чувствуя, как ледяная, пронизывающая влажность пробирается сквозь шерсть плаща к телу.

Внизу, на глубине примерно двух человеческих ростов, открылось небольшое, прямоугольное, как склеп, помещение, выложенное из грубого, неотесанного местного камня. Оно было пустым, если не считать свисающих, как занавеси, толстых пластов паутины в углах и толстого, пушистого слоя серой пыли на земляном полу. Но главное было не в этом. Прямо перед нами, в противоположной от лестницы стене, зиял низкий арочный проход, уходящий в полную темноту, ведущий явно куда-то вглубь, под саму усадьбу. А слева от него, в самой дальней, глухой стене, виднелась еще одна дверь – массивная, дубовая, с огромным, брутальным железным засовом, сейчас отодвинутым в сторону, но готовым в любой момент запереть эту створку намертво.

– Двери, – прошептала я, и мое слово, подхваченное эхом, разнеслось, шипя, по каменному мешку. – Их тут… целых две. Не одна.

Джек молча направил дрожащий луч света в черноту арочного прохода. Тоннель был невысоким, около полутора метров, и терялся в темноте уже через несколько ярдов.

– Похоже, тянется куда-то далеко, под усадьбой, госпожа. Длинный ход. А эта… – Он перевел свет на дубовую дверь, на ее тяжелые, кованые петли и массивный замок. – Похоже на кладовую. Или на что покрепче. Сокровищницу, что ли. Засов-то какой.

Мы стояли в полном, гнетущем молчании, осознавая внезапно открывшийся масштаб находки. Это было не просто тайное хранилище для бочонка-другого. Это была целая, продуманная потайная структура, спрятанная прямо под самым двором усадьбы. Пустые бочки в стенах дома оказались лишь малой, периферийной частью секретов этого места. И теперь, глядя в зев арочного прохода, ведущего в неизвестность, и на мощную, немую дубовую дверь, хранящую свою тайну, я с холодной дрожью понимала – настоящее, главное открытие, ради которого, возможно, все и затевалось, было еще впереди. И лежало оно за одним из этих двух порогов.

Дверь открылась не сразу. Пришлось перепробовать почти половину ключей из найденной связки, пока один из них, длинный, со стержнем, покрытым сложной насечкой, и с причудливой трехзубой бородкой, не вошел до конца в замочную скважину и не повернулся с глухим, но отчетливым, будто смазанным щелчком. Джек и Стив, упершись плечами, с усилием нажали на массивные, почерневшие дубовые доски, и дверь, скрипя на кованых петлях, словно нехотя, поползла внутрь, сдвигая за собой тонкую завесу вековой паутины.

Из открывшегося прохода вырвался воздух – не поток, а тихое, холодное дуновение, сухое и странно безвкусное, лишенное привычных подвальных запахов плесени, сырости и земли. Он пах… ничем. Абсолютной стерильностью. И тогда, в свете наших поднятых фонарей и факелов, мы увидели это.

Комната была невелика, примерно три на четыре метра, но заставлена от грубо сколоченного пола до низкого каменного потолка. Аккуратные полки из темного дерева, прочные, кованые стеллажи и дубовые, окованные железом лари – все было заполнено, упаковано, набито припасами так плотно, что между ними не протиснуться. Но самое невероятное было не в обилии, а в их состоянии. Каждый предмет, от огромной, темно-красной свиной туши до маленького, аккуратного мешочка с чем-то, был окутан тончайшей, едва заметной, мерцающей, как лунная дорожка на воде, пеленой. Она висела в воздухе неподвижным, но живым туманом, обволакивая каждую связку колбас, каждый окорок, каждую бочку, делая их очертания слегка размытыми, будто видимыми сквозь идеально чистую, но толстую стену льда или через дрожащий от жара воздух. От нее исходил слабый, фосфоресцирующий морозный свет, холодный и безжизненный, отчего в герметичном помещении было светло, как в пасмурный день, и струился постоянный, сухой холодок, щекочущий ноздри.

Я замерла на пороге, не решаясь переступить его, чувствуя, как волосы на руках встают дыбом. Мои земные, рациональные инстинкты кричали об опасности, о нарушении законов физики. Эта картина была сродни какой-то фантастической голограмме или сцене из научно-фантастического фильма про анабиоз, но здесь это было настолько материально, что отдавало ледяным дыханием в лицо.

– Что это за… прозрачная пленка повсюду? – уточнила я, не сводя глаз с мерцающих, как призраки, окороков и закутанных в это сияние бочек с темнеющими пробками. – Она… безопасна? Можно ли к ней прикасаться?

Джек, выглядевший скорее сосредоточенно задумчивым, чем испуганным, сделал шаг вперед, прищурился и внимательно посмотрел, склонив голову.

– Это стазис, госпожа, – пояснил он своим обычным, глуховатым, лишенным эмоций тоном, будто говорил о чем-то обыденном, вроде способа засолки капусты или сроках сева овса. – Магическая заморозка. Очень сильная и чертовски дорогая штука. Слышал, такие печати накладывают только большие мастера-чародеи. Говорят, продукты в ней могут лежать не то что годами – веками, не тронутые тленом. Дед мой от стариков слышал байки о таком, но вживую, почитай, никто не видал.

Я медленно, с трудом перевела дух, осознавая немыслимый масштаб находки. Это был не просто склад, не обычная кладовая. Это была капсула времени, законсервированное, запечатанное магией изобилие, оставленное на самый черный день. Кем-то из моих предков, который явно готовился к апокалипсису.

– То есть все, что в этой комнате… оно съедобно? – переспросила я, все еще не веря своему счастью, вглядываясь в ряды застывших в сиянии сарделек, в блоки масла, цвет которого остался свежим, светло-желтым.

Джек осторожно, как бы проверяя, протянул руку и провел грубыми пальцами по мерцающей, переливающейся пелене, окутывавшей ближайший, туго набитый мешок с мукой. Пленка слегка прогнулась под давлением, как упругая, плотная мембрана, отозвавшись едва слышным звоном, похожим на удар по хрустальному бокалу, но не порвалась и не рассеялась.

– Думаю, да, госпожа, – кивнул он, отводя руку и разглядывая пальцы, будто проверяя, не покрылись ли они инеем. – Стазис не вредит. Он просто… останавливает время для того, что внутри. Смотрите. – Он указал на один из окороков, висящий на крюке. – Ни единой пятнышки плесени, жир не прогорк, не пожелтел. И мука… – Он постучал костяшками пальцев по мешку, и мы услышали не привычный шелест и глуховатый стук, а странный, плотный, почти каменный звук, будто стучали не по полотну, а по монолиту. – Не отсырела, не слежалась в камень, не завелась червь. Все как вчера только что заложили. Воздуха там, внутри печати, нет. И времени – тоже.

Я наконец переступила порог, чувствуя, как сухой, электризующий холодок стазиса обволакивает мои щеки и проникает под одежду. Я смотрела, как завороженная, на ряды копченостей, на бочки, на которых можно было разглядеть выжженные клейма, на связки серебристой вяленой рыбы, на аккуратные ящики, в которых, как я подозревала, были законсервированные фрукты, мед или варенья. Здесь было все. Все, чего нам так отчаянно не хватало, о чем мы уже и мечтать перестали.

Это было настоящее, неоспоримое чудо. Не туманное обещание из пророческого сна, а осязаемое, реальное, тяжелое чудо, которое можно было пощупать, обойти вокруг и, вскоре, попробовать на вкус. Призрак голода, витавший над усадьбой, отступал, растворяясь в этом мерцающем, ледяном сиянии. И впервые за долгие, изматывающие месяцы я почувствовала не просто облегчение, а как тот тяжелый, давивший на грудь камень всеобщей тревоги не просто сдвинулся с места, а рассыпался в мелкий, холодный прах, уносимый сухим воздухом волшебного хранилища.

Глава 7

Мы не стали идти дальше по подземному ходу, в темноту за арочным проемом. Открытия, уже сделанного в этой каменной кладовой, было более чем достаточно, чтобы перевернуть все наши планы с ног на голову и дать твердую, осязаемую надежду на спасение. Я приказала накрепко запереть дубовую дверь тем же сложным ключом, оставив у входа в подвал надежного слугу с фонарем для стражи, а сама, вместе с молчаливым, глубоко задумавшимся Джеком, вернулась в усадьбу. На душе бушевала странная буря – и ликование, поднимавшееся из самой глубины души, и какая-то странная, почти благоговейная тревога перед чужим, древним могуществом, сохранившим для нас эту пищу.

Марта со служанкой Эльзой, вооружившись пергаментом, чернильницей, гусиными перьями и своей непоколебимой, практичной деловитостью, спустились в хранилище при свете нескольких фонарей, чтобы составить подробнейшую опись, полагаясь больше на собственные глаза и руки, чем на волшебные ощущения.

Через час, ровно столько, сколько потребовалось для скрупулезного осмотра и подсчета, Марта появилась на пороге моего кабинета. Ее обычно невозмутимое, сухое лицо сияло редким для нее, сдержанным, но ярким волнением. В руках она бережно держала исписанный с двух сторон аккуратными, четкими столбцами лист бумаги, пахнущий еще сырыми чернилами и холодом подземелья.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Заболонь – наружный молодой слой древесины, примыкающий к образовательной ткани – камбию; содержит не только мёртвые, но и живые паренхимные клетки.

2

Сныть – многолетнее травянистое растение.

3

Старица – участок прежнего русла реки, который со временем превратился в отдельный бессточный водоём.

4

Моховик – род съедобных трубчатых грибов семейства Болетовые.