Эпопея о Грише суть Домового

Команда «Тунгуса» стала его новой семьёй: Зорк – как отец-наставник, Эллиос – как учитель-искуситель, Малин и мохнатки – как соседи по дому. За спиной оставалась деревня, дед, крыша, медаль – и, может быть, когда-нибудь он вернётся. Пока же дорога гудит дальше.

В конце главы Гриша смотрит на синее небо станции «Перекрёсток» и думает: мы либо превращаемся в инструмент, либо мы учимся быть людьми среди звёзд. Он выбирает второе – и «Тунгус» ломает причал, чтобы отправиться в дальнейший путь.

Глава 26. Письмо и чужой интерес

Утро на «Тунгусе» начиналось как маленький переворот: кто‑то встал раньше, кто‑то – позже, но в конечном счёте все приходили к тому, что нужно починить, убрать или просто поговорить. Судно, словно старый жилец, сопело, раздевалось от ночной влаги, и его металлические жилы вздыхали. Гриша медленно шёл по коридору, держал в одной руке кружку с тёмным, горьким кофе, в другой – свёрток бумаги, который нашёл на своей койке почти случайно. Казалось, кто‑то положил его специально – не то подарок, не то приправа к утренней рутине. Он не ожидал ничего необычного; в его жизни странности появлялись часто, но обычно они имели запах масла и следы забрызганной краской.

На свёртке не было печати – только старая, выцветшая линия почерка деда. Гриша замер, как будто кто‑то позвал его по имени из другого дня. Почерк был его совершенно отчётливой подписью: рука, которая вела линейку и измеряла углы, теперь вытянула слова, какие не говорят вслух. Он развёл свёрток, и изнутри вывалилась листовка – бумага, края которой были подпалены. Несколько слов почти стерлись, но одна строчка сохранила силу, словно была вырезана: «Корни Литургии – там, где жили дети домов. Храни карту. Не верь тем, кто предлагает спасение без цены».

Гриша поднёс лист к свету, вгляделся в изгибы букв, в тёмные точки, как будто в них можно было разглядеть причину всех его бессонниц. Почерк – его дедів – был не просто знаком. Это была шкала мер и правил, которые он повторял в старости, когда говорил тихо о том, что нельзя брать больше, чем дом отдаёт. В памяти всплыли маленькие сцены: старый дом, где дерево на крыше поскрипывало при ветре; дед, который учил завязывать узлы; запах чеснока и дерева. Эти вещи не казались мистикой. Они были ремеслом с тёртым краем нравственности.

Чайник свистнул, и Гриша неожиданно почувствовал, что не один. У дверей «Тунгуса» уже стоял кто‑то из команды, Эллиос – высокий, сухощавый, с глазами, которые умели считать риски. Его лицо стало суровым, когда он увидел бумагу в руках Гриши.

– Что у тебя? – спросил он, шагнув к Грише и оглянувшись на проход.

– Письмо от деда, – ответил Гриша и протянул лист. Эллиос прочёл быстро, как читают инструкции, выискивая инструкции безопасности. Его губы сжались.

– Подпали? – спросил он. – Кто бы мог это сделать?

– Не знаю. Но оно для меня, – сказал Гриша тихо. Ему было страшно отдавать значение случайным знакам. Иногда проще жить, не узнав, что тайна, спрятанная под трещиной на стене, может развалить дом.

На «Перекрёстке» станции было шумно: люди шуровали, торговцы кричали – свои и чужие имена смешивались в невнятной песне. Но сегодня туда прибыло нечто иное – делегация в опрятных костюмах, свежая форма и запах чистого мыла, которого здесь обычно не было. Они вышли из транзитного люка, и в их середине стоял он: высокий, с аккуратной причёской и улыбкой, которой можно было измерить стоимость сделки. Его звали Эйнор. Он держал себя легко, как тот, кто знает, что ему верят до того, как он откроет рот.

Его охрана была в тонких жилетах с крошечными значками торговой сети – символ, напоминающий перекрещённую колонну и круг, который символизировал контроль. Они двигались быстро, но несмотря на это – вежливо. Эйнор первым делом направился к администрации «Перекрёстка», где сидел Люб; тот, кто раньше был хозяином половины стойки с продуктами и теперь держал в голове план станции, и его лицо сразу расплылось в деловой улыбке.

– Мир вам, – произнёс Эйнор, протягивая руку. – Я Эйнор Ведлер, уполномоченный сети Марии. Мы пришли с предложением, которое, уверен, заинтересует хозяев «Тунгуса».

Слово «Марии» звучало здесь мягко и тяжело одновременно – торговая сеть, плетущаяся по всем станциям, с юридическими корсетами и собственным внутренним судом. Для многих она была гарантией стабильности; для других – цепью. Команда «Тунгус» не любила корпорации с их чистыми документами и тёмными цифрами. Но, как и раньше, запас ресурсов и возможность ремонта делали такие предложения опасно привлекательными.

Эйнор разговаривал уверенно: их сеть могла предоставить охрану, снабжение, доступ к редким компонентам для множителей и интерфейсов. «Мы понимаем вашу ценность, – говорил он, – и предлагаем оформить вашу технику и знания официально. Это даст вам защиту от пиратов и от попыток «Когтя» подорвать вашу деятельность». В его голосе проскальзывала мягкая угроза – спасение, прикрытое обещанием контроля.

Люб переглянулся с Гришей. Те, кто держал станцию, знали цену коробки с документами. Они знали, как часто «помощь» превращалась в долг, который грыз изнутри. Но люди уставали. Долги платились кровью, и иногда выгоднее заключить сделку и жить хоть немного дольше.

– Что вы хотите взамен? – спросил Люб, и его голос не дрогнул.

– Формально – регистрацию Литургии под нашей опекой. Вы останетесь обладателями своих приборов, – сказал Эйнор, – но регистрация позволит нам координировать использование множителей, чтобы избежать перегрузок и «аномалий». Мы поможем обучить персонал, предоставим патроны, детали, материальную базу. Мы позаботимся о вашей безопасности.

Слова звучали как препарат: снимут боль, но будут побочные эффекты. Эллиос наблюдал, его губы шевельнулись, но он молчал. Зорк – грубый, но преданный, – испытал на лице выражение, которое можно было назвать презрением.

– И сколько будут стоить ваши заботы? – спросил он спокойно. – Что мы теряем?

– Контроль над распространением. Ограничение автономных активаций. И часть выручки от операций – механическая плата за лицензирование. Это обычная практика, – ответил Эйнор. Его взгляд проскользил по людям в зале, задержался на Грише. – Мы также предлагаем доступ к архивам торговой сети. Возможно, вам это будет полезно – вы упомянули «наследие», верно?

Сердце Гриши подскочило. Как он мог сказать «наследие» вслух? Письмо деда еще теплело в его ладонях, и теперь слово звучало чужим эхом на языке публика. Он ощутил, что эта встреча – не просто диалог о ресурсах; это была проверка. Кто первый перепишет правила: они, защитники, или те, кто умеют предлагать спасение в красивой упаковке?

Торрен, представитель местной общины, который обычно ходил с простым мешком продуктов и честным лицом, встал. Он был тем, кто первым открыл двери для «Тунгуса» в тяжёлые времена, и его слова имели особый вес.

– Мы благодарны за помощь. Но у нас своя история. Наши инструменты – это не просто механизмы, они – память. Если брать чужую печать и ставить знак, то память сменится на отчёт. Мы не уверены, что хотим такой цены, – сказал он.

В зале повисла пауза. Люди делили воздух на выдохи и вдохи, словно считая, кто прав и кто слаб. Гриша стоял в глубине и чувствовал, как внутри него собирается напряжение. Его пальцы невольно сжали письмо. В этот момент Рысса – мохнатка с мягким взглядом и голосом медленнее вечернего потока – подошла к нему и, не говоря ни слова, положила руку на его. Это было нехитро: прикосновение, как якорь, простой знак доверия, не требующий ответа. Его сердце отозвалось на это, и он почувствовал, как что‑то тёплое разливается у него в груди, как будто забытый уголок дома снова зажёг свет.

– Ты услышал, что он сказал? – прошептала она, глядя прямо в его глаза. – Они знают слово «наследие». Это плохо, если они знают больше, чем мы.

Её ладонь была сухая и нежная. Это прикосновение было будто одобрение для того, чтобы слушать свой внутренний голос. Он кивнул.

После собрания Эйнор предложил небольшой боковой разговор для «конфиденциальности» и, как деловые люди, они ушли в один из пластмассовых кабинетов станции. Там он разложил документы – листы с печатями, схемами, графиками вероятностей. Его улыбка не смывала тёплого оттенка. Когда Гриша заглянул на листы, он увидел слова, которые были опасно знакомы: «контроль множителей», «сертификация обрядов», «налог на активацию». Это была бюрократическая мантия, сшитая для того, чтобы прикрыть амбиции.

– Мы не просим многого, – говорил Эйнор, – просто долгой дружбы. Мы даём вам защиту. Вы, в свою очередь, даёте нам гарантию над вашим знанием. В мире сейчас много холодных рук. «Коготь» не спит. Мы предлагаем альтернативу хаосу.

Он произнёс это слово – «Коготь» – как будто бросал кому‑то вызов. В зале даже посыпался тихий шелест – люди думали о тех, кто держал сеть нападающих и слежку. Для многих «Коготь» был темной легендой с острыми ногтями – группировкой, которая зарабатывала страхом, и этой тени нужно было бояться.

Гриша слушал и понимал: это игра с огнём на обоих концах. Торговая сеть предлагала защиту, но за неё нужно платить. «Коготь» же – как инфекция: может прийти и забрать всё. Был ли третий путь? Он не знал. В глубине души жил идеал, что сила Литургии – это не просто механизм, а обещание; что можно применять её так, чтобы не платить кровью. Но на практике всё выглядело иначе: нужда, страх и загрузки людей.

В этот момент к ним подошёл Зорк, и его взгляд был чётким. Он не говорил много, но его присутствие всегда меняло тон. Он скептически изучил Эйнора, затем документы.

– Вы много говорите про контроль и защиту, – сказал он грубым голосом. – Но вы говорите только с верхами. А с нами кто говорил бы, если бы вас не было? Кто будет решать, когда нам спасать людей, а когда закрывать дело ради выгоды?

Эйнор улыбнулся, но в его глазах мелькнуло что‑то стальное.

– Разумеется, решения должны приниматься с учётом баланса. Мы предложим программу обучения и прозрачную систему отчётности. Мы можем выработать критерии и работать с общинами.

Эта фраза попала в пустое место: «прозрачная система отчётности» – слова, которые всегда оставляли за собой сеть правил, форм и чужих рук. Гриша чувствовал, как эти слова царапают его внутренний стержень. Вдруг он вспомнил строчку из письма: «Не верь тем, кто предлагает спасение без цены». Он не мог отделаться от ощущения, что цена – это всегда что‑то утраченное, нечто внутреннее, что нельзя вернуть.

Станция дышала, и в её дыхании слышался сжатый рёв. За окнами «Перекрёстка» лежала пустота космоса, звёзды были крошечными точками, которым было всё равно до чьих рук они смотрят. Но время требовало ответа: предложение могло улучшить их судьбу, но не могло определить её цену. В этот момент Гриша понял, что решение будет не только за ним, а за целой командой; но на него ляжет ответственность нести этот выбор дальше.

Он вытащил из кармана письмо деда, аккуратно развернул его и прошёл пальцем по тёмной строке: «Храни карту». Он посмотрел на Эйнора, потом на Люб и на команду. Его голос был тих, но твердый:

– Давайте поговорим завтра, – сказал он. – Мы не спешим.

Эйнор кивнул, улыбка не покинула его лица, но в его глазах было кресало решимости – сегодня они откроют следующую карту. И снаружи, в тени, кто‑то наблюдал за их движениями: стальная форма, тусклый огонь взглядов. Тень, которую Гриша не мог пока распознать до конца. «Коготь» уже начал двигаться; он не давал им права на свободный выбор.

Когда гости ушли, и станция вернулась к своей привычной суете, Гриша остался в тишине, прижав письмо к груди. Рысса села рядом и положила голову ему на плечо. Он позволил себе на мгновение забыть обо всем – лишь бы на этой станции был уголок, где можно было спрятаться. Но где‑то вдалеке, под металлической корой станции, затаился вопрос: как использовать силу так, чтобы она принесла благо, а не страх? И кто оправдает цену, если один неверный шаг всполохнет пламя?

Глава 27. Переговоры и маски доверия

Эйнор ушёл, но его слова остались, как запах после дождя: свежие и оставляющие след. Станция продолжала жить, но разговоры тянулись за людьми и заполонили углы «Тунгуса», где обычно решались все вопросы. В мастерской, у разбитого стола с лупой и кучей болтов, Эллиос проводил совещание. Он записывал мысль за мыслью на старом планшете, но голос его был спокойным, как будто каждое слово уже прорепетировано в сотнях мыслях.

– Нам нужно чётко понимать, – начал он, – что предлагают. Регистрация – это не просто бумаги. Это привязка к расписанию, к меткам, к логам. Мы будем вынуждены отмечать активации и объяснять их. Для кого-то это будет значить контроль, для кого-то – предательство. Но есть ещё нюанс: если торговая сеть получит доступ к технологиям, они будут пытаться стандартизировать Литургию. А стандартизация иногда превращает ритуал в инструкцию, а инструкцию – в оружие.

Зорк, сидевший на старой бочке, бросил в воздух короткое бормотание. У него были свои причины ненавидеть бюрократию: он видел, как бумага с именами может разрушить людей так же быстро, как и пуля.

– Ну и пусть стандартизируют, – сказал он. – Нам дадут ресурсы, охрану. Может, хватит прятаться в углах и торговать с теми, кто умеет выжимать последний винтик из мироздания. Мы сможем отремонтировать двигатели, купить людям лекарства.

– Ты говоришь о материальных вещах, – ответил Эллиос. – Я говорю о доверии. Если наш статус станет коммерческим активом, то мы перестанем быть соседями для общин и превратимся в поставщиков услуг. Люди станут приходить к нам не за помощью, а за продуктом. И тогда цена Литургии изменится – с внутренней меры она превратится в товар на рынке.

Малин, тихая и сдержанная, слушала, держа в руках чёрствую корочку хлеба. У неё был особый дар – замечать эмоции, которые скользили по комнате, и переворачивать их, как страницы. Она взглянула на Гришу, который стоял в дверях, держа в пальцах свой кофе и письмо деда.

– А если это нам даст больше времени? – спросила она, глядя в глаза Грише. – Люди устают. Они хотят спать спокойно. Если регистрация спасёт несколько жизней – разве это плохо?

Гриша вздохнул. Этот вопрос терзал его давно – возможно, с тех пор, как дым от того единственного большого пожара, который он видел в детстве, успел сжечь больше, чем дом. В его душе были два болтающих лагеря: один хотел спокойствия и безопасности, другой – свободы и честности перед собой. Он вспомнил строчку из письма: «Не верь тем, кто предлагает спасение без цены». И подумал, что цена пока неизвестна.

– Мы можем взять эту защиту и использовать её разумно, – сказал он наконец. – Но только если мы выстроим свои границы. Мы не отдадим ключи. Мы подпишем договор, но с условиями: автономность в критических решениях, права на использование знаний для помощи общинам. Если они попытаются диктовать, как мы должны заботиться о людях – мы уйдём.

Эллиос поднял бровь. Это было не совсем то, что он ожидал услышать.

– Ты предлагаешь торг, – сказал он. – Торг с сетью, которая умеет жать на боль? Это риск.

– Это риск, – подтвердил Гриша. – Но риск – часть управления. Мы не можем жить, будто мир не меняется. Люди умирают. Может, мы найдём способ использовать их ресурсы против их же алчности.

Рысса села рядом и сняла с плеча шерстяной платок. Её глаза были внимательны; она почувствовала, как тонко меняется атмосфера.

– Если вы оба правы, – сказала она тихо, – то нам нужно больше информации. Не принимать на словах, а смотреть на документы, на слабые места в договорах. Мы должны понять, кто такой Эйнор и что стоит за его улыбкой.

Команду охватил новый план – разведать, выведать и не спеша принять решение. Эллиос занялся технической частью: он собирался вскрыть открытые записи торговой сети, пролистать обрывки контрактов в общедоступных архивах. Зорк планировал действовать более грубо: пройтись по подконтрольным ребятам, послушать, кто из местных торговцев имел с ними дело. Малин и Рысса решили устроить встречу с общинами, чтобы понять, чего те боятся и чего ждут.

– Мы сделаем всё, – сказал Гриша, – но осторожно. И без лишней шумихи. Эйнор должен думать, что он задаёт темп. Но мы будем теми, кто ведёт партию.

На следующий день «Тунгус» погрузился в шепот. Команда разделилась по своим задачам, как корабль на палубы при бою. Эллиос отключился в уголке, где старый терминал сгорбился от веков – он мог копаться в данных так долго, как только нужно. Зорк отправился на рынок в низкой части станции, где люди торговали деталями и слухами. Малин и Рысса устроили маленькую встречу с общинами в одной из местных кают, где их встретили с опаской и надеждой. Гриша же – он держал письмо деда при сердце, чувствуя, как ключи прошлого подсказывают путь.

Первые результаты работы не заставили себя ждать. Эллиосу понадобилось всего несколько часов, чтобы обнаружить, что сеть Марии активно регистрировала сообщества за последние годы, но не всегда с их согласием. Он нашёл записи о договорённостях, когда «защита» приходила после серии инцидентов – тогда жители были уязвимы и редко в состоянии сопротивляться. Часто ценой была передача прав на обычные ритуалы и местные практики, чтобы их можно было стандартизировать и в дальнейшем эксплуатировать.

– Они не просто предлагают «помощь», – сказал Эллиос, отводя взгляд от экрана. – Они собирают тепло. Они превращают традиции в сервисы. И что ещё хуже – они маркируют людей, которые не соглашаются, как потенциально опасных, чтобы быстро забрать у них ресурсы и «воссоздать» порядок.

Эти открытия не были сюрпризом: давно известно, что любая власть с чистыми документами умеет прикрывать жадность словом «закон». Но для «Тунгуса» это была точка отчёта: здесь начинался компромисс, в который они могли попасть.

Тем временем Зорк привёл сведения с рынка. Кто‑то видел приспешников сети в районе старых складов. Кто‑то слышал о машинах, которые снимали уличные камеры и «оптимизировали» их под свои стандарты. Он разговаривал с человеком по имени Трев, который обслуживал электросети и видел, как поменяли прошивки у уличных сенсоров.

– Они ставят чипы, – сказал Трев, глядя исподлобья. – Мелкие, почти невидимые. Они собирают информацию о том, кто и как использует Литургию. А потом предлагают «исправление». То есть – наказание. Они ищут тех, кто не в их списке.

Это слово – «наказание» – вползло в сознание Гриши, как холодная вода. Что, если регистрация станет окошком для внешнего контроля, из которого можно вытащить кого угодно? Что, если «Коготь» и торговая сеть – две стороны одной медали, претендующие на одно и то же? Мысль была ядовито садистой: сеть, под прикрытием порядка, и «Коготь», в своей жестокости, могли обе прийти к одному результату – уничтожению независимых.

Между тем Малин и Рысса вернулись с соседних кают, где они встретились с несколькими старейшинами. Люди говорили тихо: о побоях, о ночных визитах, о том, как перестали ночевать в своих домах. Но были и те, кто видел в торговой сети спасение: матери, которые могли получить лекарства, старики, которым боялись оставить без тепла. Толпа была разделена, как разрезанный ломоть хлеба.

– Люди устали, – сообщила Малин. – Они хотят гарантии. Они говорят: «Если это значит, что дети будут спать, пусть будет так».

Эти слова упали, как тяжёлое серебро. Для Гриши они звучали как приговор, но и как вызов. Он вспомнил, как дед говорил ему: «В каждом доме свои правила. Ты должен уважать их, даже когда тебе больно». Это было не только про старую этику – это было о реальности: иногда решения приходят из страха, а не из идеалов.

На второй день Эйнор пригласил Гришу на приватную экскурсию по архивам станции. Они прошли через лабиринт коридоров и поднялись в одно из тех помещений, где тишина была стерильной, как в храме. Эйнор показал разложенные документы, – договора, акты, карты. С ним была женщина, по имени Сайла, которую он представил как «адвоката сети». Её профессионализм и манеры показывали, что она знает цену своих слов.

– Мы предлагаем честные условия, – сказала Сайла, и её голос не дрогнул. – Регистрация – это не рабство. Это защита. Мы продавали жизни, а не души.

Её слова были отточены, как нож. Гриша посмотрел на Эйнорa, и тот кивнул, будто подтверждение было заранее начерчено.

– Вы упомянули архивы наследия, – сказал Гриша, и его голос звучал ровно. – Я хочу видеть любые документы, касающиеся «Наследия Домового» и подобных связей. Мой дед оставил указания. Я хочу понять, что это и какие ограничения возможны.

Эйнор улыбнулся. – Мы готовы дать доступ. В интересах правды, – сказал он. – Но с условием: мы будем присутствовать при изучении. Мы тоже хотим понять, с кем имеем дело.

Это условие звучало как ошейник. Гриша подумал о Камане – том пожилом человеке, который пока был лишь шепотом, – и о возможности узнать правду о Литургии без посторонних глаз.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Мы соглашаемся на присутствие. Но при одном условии: все результаты исследований будут доступны и нам, и общинам, которые пострадали от стандартизации. Никаких скрытых проспектов.

Сайла на мгновение взглянула на бумаги, затем кивнула. В её глазах не было радости, но и не было отказа. – Мы можем это обсудить, – сказала она.

Но пока документы лежали на столе, в углу коридора кто‑то из тени наблюдал за ними. Лицо скрывала капюшон, а глаза блеснули только на мгновение – холодные и исследующие. Это была фигура, которую Гриша видел вскользь в прошлую ночь – наблюдатель от «Когтя» или кто‑то, кто работает на пересечении интересов. Внутренне он понял: оба лагеря – и корпорации, и тёмные сети – знают о нём больше, чем он думал.

Вернувшись на «Тунгус», команда собрала то, что удалось выяснить, и начала кроить стратегию. Они договорились – осторожно продвигаться по пути регистрации, получая доступ к архивам и информации, но одновременно готовясь к тому, что любая «помощь» может повернуться против них. Эллиос подготовил список запросов по архивам, Малин и Рысса организовали встречи с общинами, Зорк пошёл налаживать контакты с механиками в соседних станциях, чтобы иметь доступ к запасным частям, если вдруг контракт не устроит их. Гриша же, соблюдая вселенную обещаний, решил сначала встретиться с Каманом – тем самым странником, который говорил о ритуалах и «цене активации».

Каман оказался тем же, кого описали. Его голос был грубым, словно ветхий инструмент, но в нём сквозила теплота и знание. Он жил в старой каюте, покрытой коврами и картами, и его предметы выглядели так, будто прошли через поколения рук. Он держал в руках маленькую коробочку, в которой лежали обгоревшие обрывки ткани и куски механизма – символы, которые когда‑то принадлежали тому, что называли «домовыми практиками».

– Я не пришёл учить, – сказал Каман, – я пришёл напомнить. Тот, кто забыл цену, рано или поздно платит её кровью. Литургия – это не только сила. Это соглашение. И соглашения ломаются, когда в них влезает жадность.

Гриша слушал и чувствовал, как слова Камана срезают лишние материалы с его мыслей. Он понимал, что это знание не столько технично, сколько живое – как уметь держать руку на плече человека в темноте. Он попросил у Камана показать техники ограничения активаций – те, которые позволяли не только вызывать силу, но и управлять её потоками, чтобы минимизировать ущерб. Каман, в свою очередь, предложил провести одну тренировку – тихую практику в ночи, когда «Перекрёсток» будет спать и никто не увидит.

Ночь наступила без лишних предупреждений. Станция вокруг дышала спокойствием, и даже «Коготь» казался отступившим на время, чтобы затем вернуться с новыми амбициями. Каман вывел Гришу за станцию, туда, где болтающиеся кабеля собирали звуки ветра и металл плескался в темноте. Он поставил перед ним несколько предметов: старые семейные амулеты, куски древесины, которые, по словам Камана, хранили прошлое в себе.

– Это не магия, – сказал Каман. – Это память. Ты учишься слышать её. Ты учишься не отнимать, а возвращать. И когда ты берёшь, помни: дом даёт и дом просит.

Урок был не прост. Научиться ограничивать – значило снова почувствовать границу между помощью и эксплуатацией. Гриша чувствовал, как внутри него рвутся струны: желание помочь и страх потерять самоопределение. Он выполнил ряд упражнений, которые больше походили на медитацию и физическую тренировку одновременно: концентрировать внимание на сердце, визуализировать поток энергии и закрывать каналы, которые не нужны. Каман объяснил, как старые мастера ставили печати – не как усиливающие, а как направляющие. Это было искусство, не просто технология.

Когда они вернулись, Гриша был как будто вынужден пройти долгий путь за один шаг. Утром он чувствовал усталость, но и более чёткое понимание. Теперь он знал: если он пойдёт на сделку с сетью, он должен будет сохранить умение закрывать эти каналы – и обучить остальных. Ключ – не в том, чтобы получить свободу, а в том, чтобы иметь инструменты защиты своего выбора.