Магифрения

– Как ты, моя принцесса? – спросил я, ощущая, как её кудряшки щекочут мне щёку.

– Я нарисовала тебя! – гордо заявила она, показывая смятую бумагу с чем-то похожим на человека в белом халате.

Я улыбнулся.

– Красота! Ты сделала меня самым счастливым врачом в мире.

Она звонко рассмеялась, а затем её внимание переключилось на сад за окном.

– Мама там, – сообщила она.

Я поставил её на пол и вышел во двор.

Лилит стояла среди зелени, слегка наклонившись над цветами, обливавшимися мягким закатным светом. Она держала в руках лейку, и капли воды скатывались по бархатным лепесткам. Её длинные волосы были небрежно собраны, несколько прядей выбились и игриво обрамляли лицо.

Я остановился на мгновение, просто наблюдая.

Как же она была прекрасна.

– Ты только пришёл? – спросила она, не оборачиваясь.

– Да. День был… насыщенным.

Она кивнула, продолжая ухаживать за цветами.

– Опять Жакаб?

Я вздохнул и сел на скамейку рядом.

– Конечно. Он ведёт себя так, будто я украл у него это место. Смотрит с презрением, высмеивает мой подход к пациентам. Сегодня он прямо в кабинете при мне приказал санитарам скрутить пациента, даже не дав мне договорить с ним.

Лилит поставила лейку на землю и присела рядом со мной.

– Ты же знаешь, что он всегда тебе завидовал. Ты не такой, как он. У тебя есть сердце, Марио. А у него – только желание доказать, что он лучше.

Я провёл рукой по лицу, борясь с усталостью.

– Иногда мне кажется, что таких, как Жакаб, в этой системе больше, чем таких, как я.

Лилит взяла мою руку и сжала её.

– Может быть. Но именно поэтому ты нужен там. Чтобы не дать таким, как он, превратить медицину в холодную машину без человечности.

Я посмотрел на неё, на её добрые, понимающие глаза.

– У нас на работи снова новый Иисус Христос.

– Так ты же уже расказывал мне, это было месяца два назад.

– Нет, это прошлый пациент, а это Новый Иисус.

– Знаешь, я иногда думаю… как хорошо, что я не пошла в психиатрию.

Я посмотрел на неё, удивлённый её словами.

– Ты ведь когда-то хотела…

– Да, когда-то, – она улыбнулась и провела пальцами по краю пледа. – Но теперь я понимаю, что никогда не хотела этого по-настоящему. Я не жалею, что выбрала другой путь.

Я молчал, слушая её.

– Я не хочу проводить жизнь в стенах больницы, разгребая чужие страдания. Я не хочу смотреть в глаза пациентам и чувствовать, как их боль оседает во мне, как это происходит с тобой, Марио.

Она посмотрела на меня с лёгкой грустью.

– Я хочу жить спокойно. Поливать цветы во дворе. Воспитывать Джозефину. Видеть, как она растёт, как познаёт мир. Я хочу простую, тихую жизнь.

Она улыбнулась и вздохнула, склонив голову на бок.

– И я счастлива.

Я смотрел на неё, и в этот момент понял, что она действительно так чувствует. Лилит нашла то, что делает её счастливой, и это было совсем не то, к чему когда-то стремились мы оба.

Я протянул руку и накрыл её ладонь своей.

– Ты – мой дом, Лилит. И если ты счастлива, значит, и я счастлив.

Она сжала мою руку в ответ, и на её лице появилась тёплая, искренняя улыбка.

Где-то за домом послышался звонкий смех Джозефины. Я закрыл глаза и позволил себе, хотя бы на этот миг, забыть обо всех проблемах.

Глава 3. Смерть Нейронов.

Ночь опустилась на клинику, в коридорах горели только дежурные лампы, отбрасывая длинные, искажённые тени. Я сидел в своём кабинете, разбирая записи о пациентах, когда вдруг услышал шум. Громкий крик, топот, хлопанье дверей.

Я вскочил, распахнул дверь и увидел его. Иисус.

Пациент, сбежавший из палаты. Он стоял в конце коридора, освещённый мигающей лампой, босые ноги, белый хитон, спутанные волосы. Его глаза горели безумным светом.

– За тобой идёт тьма, – прошептал он, и его голос отразился эхом в пустых стенах.

Прежде чем я успел среагировать, он бросился на меня. Я не успел даже поднять руки, как он сбил меня с ног. Мы рухнули на пол, ударившись о плитку, его руки сжались на моём горле.

– Мир не принимает любовь! – кричал он, его лицо было прямо перед моим. – Мир людей не рассчитан на счастье! Это всё ложь!

Я пытался высвободиться, но его хватка была мёртвой. Воздуха становилось всё меньше, в глазах темнело.

И вдруг – громкий удар.

Иисус вскрикнул и ослабил хватку. Я судорожно вдохнул, перекатился в сторону и увидел Жакаба.

Он стоял рядом, тяжело дыша, а в руках держал металлическую стойку для капельницы.

– Чёрт, Марио, ты как?! – выдохнул он, бросаясь ко мне.

Я кашлянул, ощупывая шею. Голова гудела, но я был жив.

Иисус всё ещё корчился на полу, но уже не мог сопротивляться – санитары подоспели и скрутили его.

Жакаб усмехнулся и протянул мне руку, помогая встать.

– Ты всегда был слишком мягким, – сказал он, улыбаясь, но в голосе звучало нечто похожее на искреннюю тревогу. – Если бы не я, этот твой святой уже отправил бы тебя к своему богу.

Я посмотрел на пациента, которого уже уносили в палату, и, перехватывая тяжёлый взгляд Жакаба, пробормотал:

– Спасибо.

Жакаб кивнул, но в его глазах читалось что-то странное.

Как будто он хотел, чтобы это был не Иисус, а он сам.

Санитары с трудом удерживали его. Он вырывался, брыкался, его босые ноги скользили по холодному кафельному полу. Лицо исказилось в дикой смеси ярости и страха, глаза метались по сторонам, но смотрели не на нас – он видел что-то другое, что-то, чего не видел никто.

– Пустите меня! – завыл он, выгибаясь, словно одержимый. – Вы не понимаете! Тьма уже здесь! Она идёт за вами!

Один из санитаров выругался, когда пациент попытался укусить его за руку.

– Держите крепче!

Другой санитар уже готовил шприц с успокоительным.

– Тьма… тьма!!! – завопил он снова, его голос пронзил коридор, разлетаясь эхом по пустым стенам. – Вы все слепые! Она идёт за вами, она уже здесь!

Шприц вонзился в его руку.

Он дёрнулся, его дыхание сбилось, а крики сменились сдавленным хрипом.

– ОНИ уже здесь. ОНИ были созданы первыми! Это их мир! Мы тут в гостях. – последние слова сорвались с его губ едва слышным шёпотом.

Его тело обмякло, веки затрепетали, и, наконец, он затих.

Санитары переглянулись, вытирая вспотевшие лбы.

– Чёртов псих, – проворчал один из них.

Я смотрел на пациента, которого теперь укладывали на каталку, и чувствовал, как по спине пробегает холод.

Он не просто бредил.

В его голосе было что-то… невыносимо реальное.

Позади меня Жакаб тихо усмехнулся.

– Кажется, в этот раз твой пациент действительно увидел что-то, чего не видим мы.

Я не ответил.

Я не был уверен, что хочу знать, что именно он видел.

Жакаб усмехнулся, наблюдая, как санитары увозят пациента по тускло освещённому коридору. Он поправил рукава халата и повернулся ко мне с привычной насмешкой в голосе.

– Ну что, доктор, тебя чуть не придушил самопровозглашённый Мессия, но ты даже не поблагодарил меня как следует, – сказал он, скрестив руки на груди.

Я тяжело выдохнул, всё ещё приходя в себя после произошедшего. Горло саднило от его удушающего захвата, в голове шумело.

– Спасибо, Жакаб, – выдавил я.

– Вот так лучше, – он самодовольно кивнул, но затем его ухмылка стала ещё шире. – Но вообще-то у тебя есть дела поважнее, чем умирать от рук пациента.

Я нахмурился.

– О чём ты?

Жакаб закатил глаза и щёлкнул пальцами.

– Ты забыл? У меня сегодня лекция для молодых психиатров. Будущий цвет медицины, – он иронично растянул слова. – Ты должен был быть там и поддержать меня, заодно скажешь что думаешь о моей лекции ведь сейчас я пишк свою докторскую работу на эту тему и хочу тебя в эту же тему и посветить, ты мне нужен Марио. – Произнес Жакаб и рассмеялся, провожая меня взглядом.

Лекционная аудитория была просторной, стены увешаны медицинскими схемами, а в воздухе витал лёгкий запах старых книг и кофе из стаканов, которые молодые врачи пронесли с собой. Они сидели рядами, записывая что-то в блокнотах, кто-то печатал на ноутбуке, а кто-то просто ждал начала.

Дверь в конце зала с лёгким скрипом открылась, и внутрь вошёл Жакаб. Он уверенно шагнул вперёд, его халат развевался за ним, а в глазах блестела едва заметная усмешка.

Жакаб ухмыльнулся.

– Разговоры – это прекрасно. Эмпатия – необходима. Но в нашей работе есть моменты, когда важны не слова, а контроль. Жёсткий, чёткий, необходимый контроль. Пациенту не всегда нужна доброта, иногда ему нужна дисциплина. Чёткие границы. Лекарства.

Жакаб сделал шаг в сторону, включил проектор, и на экране появился снимок истории болезни одного из пациентов.

– Давайте начнём. Меня зовут Жакаб Валети. Я излечил двух Иисусов Христов, и четырех Дева Марий. Самая первая вещь которую нам нужно понять это что такое "созависимость"? Созависимость состояние сознания. Что такое состояние сознания? Состояние сознаия это от чего мы на все это смотрим. кто-то называет это душой, кто-то еще что-то. И проблема человечесва в том что, одим мозг может повлиять на действия второго мозга. В принципе это механизм индуцирования, это механизм гипноза. Когда гипноз длится очень долгое время то его называют индуцированным бредом. Каждый раз когда мы с вами на что-то смотим, нам что-то не нравится или что-то нравится, наш мозг всегда будет делать из всего нами пережитого свой фильм. Раньше психиатры думали что человеческое память это как шкатулка, ты открываешь шкатулку и береш от туда что хочень. Но потом оказался такой феноммен "вид через окно". Когда люди переживали автокатострофу и едва выживали, у некотррых после травмы черепа пришлось удалить половину мозга, и в этом феноммене было доказанно что вся та информация у пациентов сохраилась только в меньшем объеме. Многие ученые не как не могли объяснить этот феноммен до тех пор пока за десятитетия ученые не доказали что каждый кусочик информации кодируется, находится в каждом кусочке нашего мозга, а не только в конкретном месте. Так из одного кубического сантиметра можно восоздать всю память мозга. Потом начали думать кк же это работает, и так придумали механизм галлограмы, то как наш с вами мозг делает свои галаграфические фильмы. Что это значит? Это значит что если вы сейчас смотрите на меня то тысячу раз ваш мозг сейчас делает свой новый фильм. Если я смотрю на эти часы, каждый раз как я на них смотрю, я делаю новый фильм. При Биполярном аффективном расстройстве, пациент находится в мании, и когда он будет в мании смотреть на эти часы он будет смеяться, когда у пациента депрессия и он будет смотреть на эти часы, то он будет грстить. Сознание смотрит на свой же фильм. например когда мы вспоминаем наше прошлое, мы сегодня делаем филь о вариациях о прошлом. Когда мы думаем о завтрашнем дне, то мы сделаем сегодняшний фильм о завтрошлнем дне. И когда этот феноммен нас ловит, и мы в это верим, тогда это наша реальность. Даный феномн объясняет все остальные феноменны такие как бред и галлюцинации. Нейроасоциация происходит в нашем мозге и она проростает в постоянную связь. это значит что когда людей учат и обуславливуют и мозг выростает в нужную структуру. Даже от того в какой среде, социуме вы живет еи от такого какую еду вы кушаете у вас вырастает узор мозга, и этот узор мозга обуславливает тот филь который вы будите видить. Наши нейроны сростаются, а у некоторых неправельно сростаются, это как вытоптонаядорожка на газоне, но чтобы излечится мы должны создовать новые пути для наший нейронов. Именно это я всегда и объясняю своим пациентам, что если мы не делаем новые действия , то стрые остаются. "Не тот велик, кто никогда не падал, а тот велик – кто падал и вставал…" . Что такое находится под гипнозом? Находится под гипнозом означает что ваши нейроны срослись в мозге и обуславливают вас какой вы будите видеть фильм о себе. Запомните господа! За любым психическим растройсвом всегда проблема в нейронах! Какая у нас генетика, как мы росли, как нас воспитовали, какие програмы в нас индуцировали, в какой среде мы живем все это очень важно! А теперь очень важно сообщение всем вам. "Если человек психически здоров, выбирает Свободу".

Жакаб ходил по сцене лекционного зала, как хищник в клетке, лениво поглядывая на студентов, сидящих перед ним. Его голос звучал спокойно, но в каждом слове сквозило превосходство.

– Врачебная практика – это прежде всего наука. Мы работаем с предсказуемыми механизмами. Человек – это его биология. Генетика, среда, химические процессы в мозге. Нейроны диктуют поведение, решения, эмоции. Всё предопределено. Свободы воли не существует, – заключил он, скрестив руки.

В аудитории повисла напряжённая тишина. Но вдруг один из студентов поднял руку.

– Позвольте не согласиться, доктор, – голос молодого человека прозвучал твёрдо, и в зале прошёл лёгкий гул.

Жакаб прищурился, будто оценивая потенциального противника.

– Ах, вот как? Ну, удивите меня.

Студент поднялся со своего места. Ему было не больше двадцати пяти, но в глазах читалась уверенность.

– Вы говорите, что человек – это всего лишь его гены, биохимия и нейроны. Но разве тогда он не был бы просто машиной? Разве мы не должны были бы действовать строго в рамках программы, без возможности выбора?

Жакаб ухмыльнулся.

– Именно. Выбор – это иллюзия. Наши решения принимаются до того, как мы их осознаём. Нейроны срабатывают, гормоны выбрасываются, и мы действуем так, как запрограммированы.

Студент покачал головой.

– Но если это так, тогда зачем мы вообще обсуждаем мораль, ответственность? Почему мы судим преступников, если они не могут выбрать? Почему восхищаемся героями, если их поступки не результат их воли?

В зале снова зашумели. Некоторые студенты закивали, соглашаясь, другие хмурились.

Жакаб нахмурился, но его голос остался холодным.

– Это лишь социальные конструкции. Иллюзии, созданные для контроля.

– Тогда почему я сейчас спорю с вами? – не отступал студент. – Разве, согласно вашей логике, мои нейроны уже не решили за меня согласиться с вами? Почему у меня есть ощущение, что я могу выбрать, согласиться мне или нет?

Жакаб на мгновение замолчал.

– Это просто химия в мозге, – бросил он, но уже не так уверенно.

– А если нет? – студент улыбнулся. – А если человек – это нечто большее, чем его нейроны?

В зале стало тихо. Жакаб смотрел на него, прищурившись, но не ответил сразу.

Студент сел, а аудитория, казалось, замерла в ожидании.

Жакаб усмехнулся, скрывая раздражение.

– Очень смело. Но посмотрим, что вы скажете через десять лет практики. Когда увидите, как работает этот мир.

Но даже сказав это, он выглядел так, словно в его голове зародилось сомнение.

– Но разве возможно принять то как мы живем в этом мире конфликтов, что раздирают человека снаружи и внутри, то чт большинсву придется страдать, возможно ли жить спокойно в этом мире, жить в полнейшем покое и понимании?

– Возможно!! Я призываю разорвать все внешние и внутренние авторитеты, потому что любое учение, любая система мышления ограничивает нас и превращает в пленников прошлого опыта. Он считал, что человек должен освободить свой ум от страха, догм и автоматических реакций, чтобы увидеть мир таким, какой он есть – напрямую, без искажений. Большенсво из взрослых людей так и не приходят в ясное сознания на протяжении всей жизни. Мы хотим быть несерьезными, мы хотим чтобы нас развлекали, мы хотим чтобы нам говорили что делать, мы хотим чтобы кто-то другой сказал нам как нам жить, мы хотим чтобы нам все расказали что есть бог, что есть сознание, что есть правельно и неправельно. Если бы мы могли полностью отбросить весь авторритет , мы все должны отречься от всех авторитетов! Главный мой посыл: «Истина – это земля без дорог», то есть к истине нельзя прийти через чьё-то учение или наставления, её можно открыть только самостоятельно, через глубокое осознание настоящего момента. Настоящая свобода, по Кришнамурти, – это не следование каким-либо правилам или методам, а полное внутреннее понимание себя и мира без опоры на прошлый опыт и внешние знания.

Лекция закончилась. В аудитории раздались громкие аплодисменты – одни хлопали искренне, другие просто следовали за толпой. Жакаб слегка поклонился, довольный собой, его ухмылка была такой же самодовольной, как всегда.

Я ждал, пока шум стихнет, а студенты начнут расходиться, затем подошёл ближе.

– Неплохо, – сказал я, скрестив руки на груди.

Жакаб усмехнулся.

– Неплохо? Марио, давай честно, это было великолепно. Ты видел их глаза? Они проглотили каждое моё слово.

– Именно это меня и беспокоит, – ответил я, прищурившись.

Он вопросительно посмотрел на меня, но я продолжил:

– Ты говоришь, что люди должны отказаться от авторитетов, сбросить их, разрушить любые системы. Это красиво звучит, но ты не думаешь, что без этого у людей не останется ничего?

Жакаб рассмеялся и развёл руками.

– Наконец-то, я ждал, когда ты заговоришь. Давай, Марио, расскажи мне, почему людям так нужны эти старые цепи.

Я покачал головой.

– Людям нужен ориентир. Ты говоришь, что авторитет – это тюрьма, но разве он не может быть путеводной звездой? Без учителей, без науки, без опыта прошлого человек просто заблудится.

Жакаб хмыкнул.

– Заблудится? Или наконец-то начнёт думать сам?

Я вздохнул, подбирая слова.

– Не все могут быть философами, Жакаб. Не все могут найти истину в одиночку. Иногда человеку нужна система координат, иначе он просто потеряется в хаосе.

Жакаб улыбнулся, глядя на меня с тем же выражением, с каким он когда-то смотрел на меня в колледже – как на собеседника, которого он считает слишком наивным.

– Ты просто боишься, что без этих «путеводных звёзд» люди увидят мир таким, какой он есть, – сказал он. – Сырой, жестокий, непредсказуемый.

Я посмотрел на него и покачал головой.

– Я боюсь не этого. Я боюсь, что без опоры большинство людей не найдут не только истину, но и самих себя.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Он всё так же улыбался, но я знал, что спор для него ещё не закончен.

Как и для меня.

После выступления Жакаба день шёл своим чередом. Обычные разговоры в коридорах, пациенты, процедуры, расписание. Всё было, как всегда, пока дверь больницы не распахнулась, и внутрь не вошли двое мужчин в чёрной форме. Карабинеры.

Я заметил их сразу. Высокие, строгие, лица, застывшие в каменных выражениях. Они прошли через приёмный холл, вызывая напряжённые взгляды сотрудников и пациентов.

– Доктор Галетти, – обратился ко мне один из них, окинув меня пристальным взглядом.

Я нахмурился.

– Да?

Казалось, в коридоре вдруг стало тише. Люди замерли, переглядываясь. Карабинеры редко появлялись в больнице. А если появлялись, это никогда не сулило ничего хорошего.

– Нам нужно, чтобы вы прошли с нами, – сказал второй, голос был ровным, но в нём чувствовалась тяжесть.

– В чём дело? – спросил я, чувствуя, как в груди зарождается тревога.

Карабинеры переглянулись, а затем один из них сделал шаг ближе и произнёс:

– Это касается вашей семьи.

Мир словно сжался.

– Что случилось? – мой голос сорвался, я уже чувствовал, что ответ мне не понравится.

Офицер медленно вдохнул.

– Ваша жена и дочь попали в автокатастрофу.

Я не сразу осознал смысл этих слов. Они повисли в воздухе, как будто не касались реальности.

– Что?.. – едва слышно выдохнул я.

– Их доставили в больницу. Состояние тяжёлое.

Я почувствовал, как что-то внутри меня оборвалось.

Позади меня кто-то ахнул, и я понял, что персонал слушал каждое слово. Коридор внезапно стал тесным, стены – давящими.

– Где они? – мой голос был чужим.

– В городской клинике. Мы можем отвезти вас.

Я кивнул, не думая. Вся моя реальность рухнула в одну секунду. Всё, что существовало – больница, работа, пациенты, даже Жакаб и его вечные споры – исчезло. Остались только эти слова, которые я не мог выкинуть из головы.

Лилит.

Джозефина.

Яркий свет ламп больницы слепил глаза, но я уже ничего не видел перед собой. Только пустоту.

Глава 4. Покаяние.

Машина неслась по улицам, но я не замечал ни огней светофоров, ни силуэтов прохожих. В голове стучала только одна мысль: Лилит и Джозефина.

Когда мы подъехали к городской больнице, я почти вылетел из машины, не дождавшись, пока она полностью остановится. Коридоры мелькали перед глазами размытыми пятнами белого и серого, врачи, медсёстры, пациенты – все сливались в гулкий шум, который я не слышал.

– Доктор Лоуренс? – окликнул меня чей-то голос.

Я резко повернулся. Передо мной стоял врач в зелёной хирургической форме, с уставшим лицом и тяжёлым взглядом.

– Где они?! – сорвался я, хватая его за рукав. – Где моя жена? Где моя дочь?

Врач глубоко вздохнул, будто набираясь сил.

– Ваша жена, Лилит, получила серьёзные травмы. Открытый перелом ноги, сильные внутренние повреждения… Она потеряла много крови, сейчас мы готовим её к операции.

Я кивнул, но его лицо не дало мне даже секунды надежды.

– А Джозефина? – выдохнул я.

Врач сжал губы.

– Черепно-мозговая травма, перелом рёбер и позвоночника… Её состояние нестабильное. Мы делаем всё возможное, но…

– Где она?! – я уже не контролировал себя.

– Сейчас её везут в операционную.

И в этот момент двери в конце коридора распахнулись, и я увидел, как каталку с моей дочерью, маленькую, хрупкую, без сознания, в окружении врачей, быстро катят по коридору.

– Джозефина! – я бросился вперёд, но меня остановили.

– Доктор, вам нельзя туда! Операция уже начинается!

– Это моя дочь! – закричал я, вырываясь, но руки санитаров крепко держали меня.

Каталка исчезла за дверями операционной, и передо мной осталась только тусклая надпись: «Вход воспрещён».

Я медленно опустился на колени прямо в коридоре. Воздух не хватало. Грудь сжималась так сильно, будто меня раздавливала невидимая сила.

Я уткнулся лицом в ладони. И заплакал.

Четыре часа. Четыре бесконечных часа я ходил по холодному коридору, чувствуя, как стены сужаются, превращаясь в клетку. Четыре часа адского ожидания, где каждая секунда казалась пыткой.

Я не знал, сколько чашек кофе выпил, сколько раз сжимал кулаки и боролся с желанием ворваться в операционную. В голове звучала одна и та же молитва, хотя я никогда не был религиозным. Просто пусть они выживут. Пожалуйста.

И вот, наконец, двери распахнулись.

Врач в зелёной форме вышел в коридор, снимая маску. Его лицо было уставшим, но не бесстрастным – он понимал, насколько важны его слова.

Я подбежал к нему почти бегом.

– Как они?! – мой голос сорвался, в нём слышалась надежда, страх, отчаяние.

Доктор посмотрел на меня и коротко кивнул.

– Ваша дочь жива.

Я закрыл глаза и на секунду почувствовал, как колени стали ватными.

– Она… – я сглотнул, борясь с комом в горле. – Она будет в порядке?

Врач задержал дыхание.

– Её состояние очень тяжёлое. Перелом позвоночника… Мы не можем сказать наверняка, но готовьтесь к тому, что восстановление займёт много времени. Возможно, она…

Я не дал ему договорить.

– Она жива. Это главное. Она жива.

Я повторял эти слова, как заклинание, как будто пытаясь убедить себя, что теперь всё будет хорошо.

Но потом я посмотрел врачу в глаза.

И увидел в них что-то, от чего сердце сжалось в ледяной комок.

Я медленно выдохнул.

– Лилит…

Доктор отвёл взгляд.

Тишина в коридоре стала невыносимой.

– Мы сделали всё, что могли, – наконец произнёс он. – Травмы были слишком серьёзными. Внутренние кровотечения, множественные повреждения органов… Мы… Мы не смогли её спасти.

Я перестал дышать.