Магифрения

Руслан Мехтиев

Магифрения

Глава 1. Выпускной в Гарварде.

Я шел по длинному коридору Гарварда, и шаги мои гулко разносились под сводами этого древнего, готического здания. Высокие окна с цветными витражами пропускали редкие лучи заходящего солнца, отбрасывая на стены причудливые узоры. Каменные арки возвышались над головой, их резные украшения будто наблюдали за мной, запоминая каждый шаг. Старые деревянные двери, украшенные металлическими узорами, скрывали за собой аудитории, в которых мы провели последние годы.

У аудитории, где мы когда-то сдавали самый сложный экзамен, я увидел своих друзей. Они смеялись, переговариваясь между собой, глаза их сияли – сегодня был наш выпускной. Четыре года позади, и теперь впереди только неизвестность.

– Чёрт, не верится, что это конец, – улыбнулся Жакаб, хлопая меня по плечу.

– Или начало, – задумчиво добавила Эмили, скрестив руки на груди.

Мы переглянулись, осознавая, что этот вечер был последним, когда мы были студентами. От радости и предвкушения захватывало дух, но где-то в глубине души зарождалась лёгкая тоска – завтра всё изменится.

И вдруг я увидел её. Лилит. Она стояла чуть поодаль, глядя на меня своими глубокими, загадочными глазами. Свет, проникающий сквозь витражи, окутывал её алым и золотым сиянием, подчёркивая идеальные черты лица. Длинные тёмные волосы спадали на плечи, а в улыбке было что-то волшебное.

Мир замедлился.

Я сделал шаг вперёд, а она, наклонив голову, тихо рассмеялась.

– Ты опять смотришь на меня так, как будто это первый раз, – сказала Лилит.

– А что, если так и есть? – усмехнулся я, подойдя ближе.

Она протянула руку, легко касаясь моей ладони. Тёплое прикосновение. Я не хотел, чтобы этот день заканчивался.

– Мы же не потеряем друг друга после всего этого? – спросила она, и в её голосе я услышал ту же лёгкую грусть, что и в себе.

– Никогда, – твёрдо ответил я.

Сегодня был наш выпускной. Наш последний вечер в этом месте, полном воспоминаний. И в этом моменте, среди древних стен Гарварда, среди смеха друзей и сияния витражей, я был по-настоящему счастлив.

Лилит мягко сжала мою руку и потянула за собой, увлекая прочь от друзей. Мы шли по коридору, и тени от готических арок ложились на стены, словно призрачные силуэты. Воздух был пропитан запахом старых книг, пыли и чего-то неуловимого, того, что жило в этих стенах веками.

Лилит подвела меня к огромному арочному окну в конце коридора. Его готическая рама вздымалась вверх, острые узоры из темного дерева впивались в стекло, словно когти. Слабый свет фонарей снаружи дрожал на витражных переплетах, окрашивая нас в приглушенные оттенки золота и рубина.

Внизу раскинулся сад. В свете фонарей он казался почти потусторонним. Густые деревья склонялись друг к другу, образуя причудливые тени, а мраморные статуи, стоящие у извилистых аллей, казались живыми. Где-то в глубине сада мерцал фонтан, его вода отражала свет, будто чьи-то задумчивые глаза.

Лилит смотрела вниз, её профиль был тонким, почти хрупким.

– Я никогда не хотела учиться здесь, – тихо произнесла она, не отрывая взгляда от сада. – Все считают, что Гарвард – это мечта, но для меня он всегда был тюрьмой. Эти стены… они давят на меня. Эти коридоры слишком темные, слишком холодные.

Я смотрел на неё, стараясь понять, что скрывается за её словами.

– Почему ты никогда не говорила об этом?

Она улыбнулась – но это была печальная улыбка.

– Потому что я сама пыталась убедить себя, что это правильно. Что это престижно, что это даст мне будущее. Но правда в том, что я боюсь смотреть в это будущее.

В её голосе звучала тревога, которая отдавалась эхом во мне.

– А что ты видишь там? – тихо спросил я.

Она отвернулась от окна и посмотрела прямо мне в глаза.

– Пустоту.

Тишина между нами была глубокой, как этот сад внизу, как ночь за окном. И в этот момент мне захотелось разогнать её страх, наполнить её будущее чем-то, что заставило бы её светиться так, как я привык её видеть.

Я не знал, что сказать. Просто сжал её руку крепче.

Иногда слова не нужны.

Где-то позади раздались знакомые голоса.

– Эй, вы там, голубки! – Томас махнул нам рукой, а рядом с ним стояла Эмили, скрестив руки на груди и улыбаясь. – Вам что, дипломы не нужны?

– Пора идти! – добавила Эмили. – Ректор уже готовится произнести свою вдохновляющую речь.

Лилит вздохнула, выпуская мою руку, и слабо улыбнулась.

– Ну что ж, пришло время облачиться в нашу выпускную форму, – сказала она, поднимая со скамьи сложенную темную мантию.

Мы натянули академические мантии, тяжелая ткань приятно легла на плечи. Я поправил складки и застегнул верхнюю пуговицу. Лилит уже взяла свою академическую шапку, крутанула её в руках и надела с лукавым блеском в глазах.

– Ну что, профессор Марио, готовы стать частью истории? – с усмешкой спросила она.

– Ты уверена, что мы не часть какого-нибудь таинственного культа? – ответил я, покосившись на ряды темных мантии в зеркале напротив.

Лилит хихикнула.

– А может, мы на самом деле волшебники, просто этот день – последний день нашей магической подготовки?

Томас рассмеялся, надевая свою шапку.

– Тогда у нас паршивый ректор. Даже левитировать не научил!

Все рассмеялись.

Мы выбежали в коридор, и он наполнился эхом наших шагов. Повсюду мелькали фигуры других студентов, все спешили в главный зал, где через несколько минут должен был начаться выпускной.

Золотой свет старинных люстр отражался в полированных полах, высокие готические окна, похожие на витражи средневекового собора, отбрасывали на мрамор причудливые узоры. Просторный холл, в который мы высыпали вместе с остальными студентами, был заполнен тихим гулом голосов, предвкушением момента, который должен был стать финальной точкой этих лет.

Я посмотрел на Лилит. Она улыбалась, но где-то в глубине её глаз всё ещё плескалось что-то тревожное.

– Ну что, волшебница, готова к последнему заклинанию?

Она тихо кивнула и взяла меня за руку.

Сегодня был наш выпускной. Финал одной истории и, возможно, начало другой.

Мы вошли в огромную аудиторию, и её стены, казалось, сотрясались от шума голосов. Сотни студентов в чёрных мантиях и академических шапках заполнили ряды, а в воздухе витало волнение, ожидание чего-то важного. Высокий сводчатый потолок, украшенный массивными люстрами, отбрасывал мягкий свет, освещая старинные деревянные скамьи и кафедру, где уже стояли декан и профессора.

Впереди, возле сцены, располагался длинный стол, заваленный свитками с красными лентами – нашими дипломами. Один за другим студенты поднимались к кафедре, пожимали руку ректору и принимали свои дипломы. Аплодисменты гремели в зале после каждого имени, раздававшегося в микрофон.

– Жакаб Валети!

Жакаб с широкой ухмылкой взбежал на сцену, грациозно поклонился и подмигнул нам из-за плеча, вызывая общий смех.

– Эмили Кларк!

Эмили, сдержанная и элегантная, уверенно взяла диплом и слегка кивнула залу.

– Лилит Гельфанд!

Я посмотрел на неё. Она глубоко вздохнула и медленно пошла к сцене. Когда она взяла диплом, её лицо озарила лёгкая улыбка, но в глазах всё ещё таилась тень, о которой знали только мы.

– Марио Галетти!

Я сделал шаг вперёд. Всё вокруг словно замедлилось. Я чувствовал тяжесть мантии на плечах, слышал гром аплодисментов, видел лица друзей, гордо смотрящих на меня. Когда ректор вручил мне диплом, я почувствовал его твёрдую тяжесть в руках.

Вернувшись на своё место, я посмотрел на Лилит. Она сжимала диплом, её пальцы чуть дрожали.

И вот настал момент истины.

Декан поднялся к кафедре, жестом призывая нас к тишине. Голоса стихли.

– Друзья, сегодня вы стали врачами. Вы сделали выбор, который требует не только знаний, но и сострадания. Прямо сейчас, вместе, мы произнесём клятву, которой будете следовать всю свою жизнь.

Все в зале встали.

Я услышал, как Лилит глубоко вдохнула рядом со мной.

Голос декана разнёсся по залу, и сотни голосов, в унисон, повторяли за ним:

"Клянусь торжественно посвятить свою жизнь служению человечеству. Здоровье моего пациента будет моей первой заботой…"

Я чувствовал, как каждое слово отзывается в груди. Я видел, как Лилит говорит клятву, но в её глазах всё ещё оставалась тень сомнения.

"Я буду уважать доверенные мне тайны. Я сохраню уважение и благодарность к своим учителям…"

Мы клялись.

Но я не был уверен, что все из нас действительно знали, каким будет их путь.

После церемонии, когда торжественные слова клятвы уже отгремели и толпа студентов наполняла коридоры взволнованными голосами, Лилит молча вышла из зала. Я заметил её сразу – она шла быстро, напряжённо сжав диплом в руках.

– Лилит? – догнал я её, коснувшись её плеча.

Она остановилась, но не обернулась сразу. Вместо этого она смотрела в большое арочное окно, за которым ветер раскачивал деревья в саду.

– Что-то не так? – осторожно спросил я.

Она медленно повернулась ко мне, в глазах её было странное выражение – смесь разочарования и усталости.

– Я ненавижу этот колледж! И ненавижу Психиатрию! И на кой чер я вообще поступила на психиатра?! Нужно было поступать на стамотолога! – её голос звучал тихо, но в нём была сталь. И вообще вся эта клятва Гипократы, эти клятвы чушь! – Лилит усмехнулась, – в том виде, в каком мы её произнесли, не имеет ничего общего с тем, что на самом деле говорил Гиппократ.

Я нахмурился.

Лилит покачала головой.

– Это – удобная версия. Та, которую переделали и вложили нам в уши. А вот что говорил сам Гиппократ.

Она глубоко вдохнула и начала произносить слова, которые звучали совсем иначе, чем то, что мы повторяли в зале:

"Обещаю во всякое время помогать, по лучшему моему разумению, прибегающим к моему пособию страждущим, свято хранить вверяемые мне семейные тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми силами её процветанию, сообщая ученому свету все, что открою."

Я слушал её, и с каждым словом во мне нарастало странное ощущение.

– А ты думал что Гиппократ это символ врачебного долга, благородства и жертвы ради пациентов. Но на самом деле это миф. Красиво выдуманная легенда.

Я поднял бровь, но не перебивал.

– Гиппократ не был самоотверженным врачом, каким его рисуют. Он учил, что медицина – это бизнес. Что врач должен скрывать от пациента правду, если это поможет сохранить его влияние или принесёт больше денег.

– Подожди, ты хочешь сказать, что он…

– Да, – кивнула она. – Он считал, что лечить надо только тех, кто может заплатить. А если больной беден – что ж, это уже не проблема врача.

Я нахмурился, а Лилит продолжала, теперь уже с лёгкой горечью в голосе:

– В оригинальной клятве Гиппократа не было ни слова о защите жизни любой ценой. Он не запрещал врачам совершать ошибки. Более того, его методы лечения были… жестокими. Кровопускания, магические ритуалы, лечение наугад. И всё это выдавалось за великую медицину.

Она сделала паузу, а потом, криво усмехнувшись, добавила:

– Ирония в том, что его имя стало символом морали, которой он сам не особо следовал.

Я провёл рукой по лицу, чувствуя, как в голове укладываются её слова.

– Ты правда в это веришь?

– Верю, – тихо сказала Лилит. – Потому что слишком часто в нашей профессии я вижу не спасение жизней, а деньги, власть и манипуляции. И знаешь что? Мне не жаль, что я не стала частью этой системы.

Она посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом.

– А тебе?

Я не знал, что ответить.

– А теперь скажи мне, Марио, – она прищурилась, – ты слышал там что-нибудь про покорность медицинским корпорациям? Про извлечение выгоды из пациентов?

Я молчал.

– Нет, – продолжила Лилит, – потому что Гиппократ не ставил прибыль выше человеческой жизни. А медицина, в которой нас учили, – ставит.

Я смотрел в её глаза и вдруг понял, что передо мной стоит совсем не та Лилит, которую я встретил в первый день обучения. Эта Лилит видела больше, чувствовала глубже, понимала о мире нечто, что мне только предстояло осознать.

– Так что же теперь? – спросил я.

Она грустно улыбнулась.

– Теперь каждый из нас должен решить сам, каким врачом он хочет быть. И готов ли он вообще быть врачом в этом мире.

Я смотрел на Лилит, и в этот момент всё остальное перестало существовать. Шум толпы, гул голосов, даже холодный ветер, проникающий сквозь старинные окна Гарварда, – всё это исчезло. Остались только её глаза, наполненные печалью, сомнением… и чем-то ещё, чем-то, что я не мог отпустить.

Я сделал шаг ближе, сжимая в руках диплом, но сейчас он ничего не значил.

– Лилит… – мой голос дрожал, но я не хотел больше сдерживаться. – Я знаю, что этот мир не такой, каким мы его себе представляли. И я знаю, что ты чувствуешь себя потерянной.

Она опустила взгляд, но я взял её за руки, заставляя снова посмотреть на меня.

– Но если ты позволишь мне… Я хочу идти по этому миру рядом с тобой. Не как друг, не как просто человек из прошлого. А как тот, кто будет заботиться о тебе. Всегда.

Её губы дрогнули, но она ничего не сказала.

– Я люблю тебя, Лилит. И хочу, чтобы ты была моей женой. Не ради удобства, не потому, что так принято, а потому, что без тебя всё это теряет смысл. Я хочу быть с тобой не только сейчас, не только в этот вечер. Я хочу быть с тобой всегда.

Её пальцы сжали мои, и я почувствовал, как дрожь проходит сквозь её тело.

– Марио… – она прошептала моё имя так, словно боялась его произносить.

Я наклонился ближе, почти касаясь её лба своим.

– Ты не одна. И никогда не будешь.

Несколько мгновений она просто смотрела на меня, а потом – впервые за долгое время – её губы изогнулись в настоящей, искренней улыбке.

– Да, – прошептала она. – Да, Марио.

Глава 2. "Психиатрическая клиника Neomesia"

Прошли годы. Я работал в психиатрической клинике, и, признаться, моя карьера складывалась лучше, чем я мог себе представить. Я быстро продвигался по служебной лестнице, становился всё более уважаемым специалистом, и в конечном итоге руководство решило назначить меня главным врачом.

Но самое важное – я был счастлив.

Я женился на Лилит, и мы вместе создали наш маленький мир, полный любви и тепла. У нас родилась дочь, Джозефина. Она была нашей гордостью, нашим светом. Каждое утро перед работой я целовал её кудрявую макушку и слышал её звонкий смех, который делал мой день лучше, как бы тяжело ни было на работе.

Но не все были рады моему успеху.

В клинике вместе со мной работал Жакаб – мой старый знакомый ещё со времён колледжа. Он был талантливым специалистом, но всегда тяготился моими достижениями. Когда-то мы были друзьями, но его зависть постепенно превратилась в скрытую вражду.

Когда пришло время назначить нового главного врача, выбор пал на меня. Жакаб тогда с натянутой улыбкой пожал мне руку, но я видел, как в его глазах вспыхнуло что-то тёмное.

С тех пор он изменился. На людях он был всё таким же дружелюбным, но я чувствовал его холодный взгляд, ловил моменты, когда он сжимал кулаки, слушая мой голос на собраниях. Он больше не пытался скрывать, что считает себя достойнее этого места.

Иногда мне казалось, что он ждёт моего падения. Ждёт, когда я ошибусь, когда оступлюсь.

Но я не собирался оступаться.

У меня была семья, любимая жена и дочь, и я не позволил бы ни зависти, ни интригам разрушить то, что я построил.

Я опустился в кресло, сцепив пальцы в замок. В комнате ещё витал след хаоса – звуки крика, тяжёлые шаги санитаров, ехидный голос Жакаба. Всё это растворялось в тишине, оставляя меня один на один с мыслями.

Я знал, что моя работа – не просто профессия. Для меня это было чем-то большим. Почти духовной практикой.

Я видел людей, чьи души трещали под грузом их разума. Видел тех, кто пытался бороться, кто цеплялся за реальность, и тех, кто давно потерялся в собственных иллюзиях. Но для меня каждый из них был не просто пациентом. Они были историями, жизнями, которые нельзя свести к диагнозам в карточках.

Жакаб не понимал этого. Он видел только систему, власть, контроль. Он верил в силу приказов и медикаментов, но я знал, что в основе лечения всегда должно быть сострадание. Иногда слова значат не меньше, чем лекарства.

Я вспоминал лицо того пациента. Его испуганные глаза, дрожащий голос. Он верил, что был кем-то великим, и я не мог просто стереть это лекарствами. Ему нужно было не только лечение, но и понимание.

Но в этом мире мало кто верил в исцеление души.

Я вдохнул глубже, пытаясь успокоиться. Я не мог изменить систему, но я мог оставаться верным себе. Каждый день я приходил сюда не ради карьеры, не ради власти. Я приходил, потому что верил: даже если удастся спасти всего одного человека, дать ему надежду – значит, этот путь был выбран не зря.

Я сидел за своим столом в кабинете, глядя на мужчину, который нервно расхаживал по комнате. Его дыхание было частым, руки сжаты в кулаки. Я уже видел это раньше – сопротивление, страх, отрицание.

– Я не буду их принимать! – взорвался он, его глаза метались по комнате, будто ища подтверждение своей правоты. – Эти таблетки… они делают меня слабым! Они убивают во мне то, что делает меня мной!

Я устало потер переносицу. Такие разговоры были не редкостью.

– Послушай, – начал я спокойно, – тебе нужны эти препараты. Они помогают стабилизировать твое состояние. Без них…

– Без них я останусь собой! – перебил он, оборачиваясь ко мне с бешеным блеском в глазах. – Вы, врачи, только и знаете, что пичкать нас химией! Вам плевать, что мы чувствуем, лишь бы мы стали удобными для общества!

Я глубоко вдохнул.

– Это не так. Ты сам знаешь, что когда не принимаешь лекарства, тебе становится хуже. Ты говорил мне об этом неделю назад.

Он замер. Я видел, как внутри него идёт борьба.

– Это ложь, – тихо сказал он, но его голос уже не был таким уверенным.

Я встал со своего кресла и подошёл ближе.

– Я не хочу лишать тебя того, кем ты являешься. Моё дело – помочь тебе жить так, чтобы твой разум не был твоим врагом. Чтобы тебе было легче.

Он смотрел на меня, его дыхание замедлялось. Я не знал, убедил ли я его. Может быть, завтра он снова откажется от таблеток. Может быть, через неделю устроит новый скандал.

Но в этот момент он медленно опустился на стул и, избегая моего взгляда, тихо спросил:

– И что… мне снова их принимать?

– Попробуй, – ответил я. – Не для меня. Для себя.

Наступила долгая пауза.

Потом он кивнул.

Я стиснул зубы, сжимая ладонью край стола. Моё терпение подходило к концу.

– Ты не понимаешь, что творишь! – громко сказал я, но пациент только усмехнулся, продолжая расхаживать по кабинету, будто всё происходящее было шуткой.

– Вы не понимаете, доктор, – его голос звучал с лёгкой насмешкой, а в глазах плясал странный огонь. – Я избранный. Я пришёл, чтобы спасти этот мир. Вы боитесь признать правду.

Я с силой хлопнул ладонью по столу.

– Довольно! Ты не Иисус Христос! Ты обычный человек, которому нужна помощь!

Он покачал головой.

– Нет, доктор. Я знаю, что мне предназначено.

– Тебе предназначено принимать свои таблетки три раза в день, если ты хочешь снова стать собой! – я повысил голос, глядя прямо ему в глаза. – Или ты собираешься в очередной раз выйти на улицу и проповедовать на площади, пока тебя снова не заберут в полицию?!

Он замер. Я видел, как его лицо дёрнулось, как рука сжалась в кулак.

– Это… это неправда…

– Правда! – отрезал я. – Истина в том, что без лекарств ты теряешь контроль! Истина в том, что ты можешь снова жить нормальной жизнью, если перестанешь сопротивляться лечению!

Он тяжело дышал, его глаза метались по кабинету, как у зверя, загнанного в угол.

– Я не хочу… – его голос стал тише.

Я глубоко вдохнул и сделал шаг ближе.

– Я знаю, что это страшно. Но ты можешь выбрать: либо ты управляешь своей жизнью, либо твоя болезнь управляет тобой.

Он опустил голову. Долгую минуту стояла тишина.

А потом он медленно кивнул.

Дверь кабинета внезапно распахнулась, и в комнату ворвались санитары. Впереди стоял Жакаб, скрестив руки на груди и с ухмылкой наблюдая за происходящим.

– Ну-ну, Марио, – протянул он, насмешливо качая головой. – Ты опять пытаешься договориться с безумцем?

Пациент вздрогнул, его глаза метались между мной и санитаром, который уже схватил его за руку.

– Нет! Вы не понимаете! – закричал он, пытаясь вырваться, но двое крепких санитаров быстро скрутили его, лишая всякой возможности сопротивляться.

– Эй, подождите! – я шагнул вперёд, но Жакаб остановил меня, положив руку мне на плечо.

– Да брось, Марио, – ухмыльнулся он. – Ты же не правда думал, что разговоры помогут? Этот парень – безнадёжен. Мы просто отправляем его туда, где ему самое место.

Пациент кричал, вырывался, но его уже выволакивали из кабинета.

Я сжал кулаки.

– Жакаб, мы могли бы…

– Что? – перебил он, усмехаясь. – Посидеть, побеседовать? Ты слишком мягкий, друг мой. Ты всегда таким был. Думаешь, если поговоришь с каждым сумасшедшим, они вдруг придут в себя?

– Это не так просто, и ты это знаешь, – процедил я сквозь зубы.

Жакаб наклонился ближе, его голос стал холодным:

– Ты можешь играть в доброго доктора сколько угодно, но в итоге решают не разговоры, а лекарства и контроль.

Он выпрямился и усмехнулся.

– Посмотрим, как долго ты продержишься в этом кресле, Марио.

Затем он развернулся и вышел из кабинета, оставив меня стоять в тишине, наполненной эхом криков пациента, которых уже увели в коридор.

Я вышел из клиники, медленно натягивая пальто, и почувствовал, как усталость давит на плечи сильнее, чем обычно.

Я был измотан. Не только физически – глубоко внутри что-то выгорело, истончаясь, как старый лист бумаги, готовый рассыпаться от одного неосторожного прикосновения.

Я устал от бесконечных разговоров с пациентами, которые порой казались бессмысленными. Устал от системы, в которой пациенты превращались в номера, а их судьбы решались не врачами, а бюрократией. Устал от Жакаба, его презрительных взглядов и холодных усмешек, от его вечного желания доказать, что он лучше меня.

Я просто устал.

Я сел в машину, запустил двигатель и устремил взгляд вперёд. Тёмная дорога уходила в неизвестность, фары выхватывали из темноты лишь небольшие куски реальности. Иногда мне казалось, что такова и моя жизнь – короткие мгновения света среди бесконечной темноты.

Я вошёл в дом, тяжело сбросил пальто и прислонился к двери, прикрыв глаза. Воздух был тёплым, наполненным лёгким ароматом ванили и чего-то цветочного – запах дома, в который мне всегда хотелось возвращаться.

Дом. Мне нужен был дом. Мне нужна была Лилит. Её голос, её тепло, её способность одним взглядом стирать всю тяжесть прожитого дня. Мне нужна была Джозефина, её звонкий смех, её крошечные руки, обнимающие меня, словно напоминая, ради чего я держусь.

Я глубоко вдохнул, пытаясь собраться с мыслями. Ещё немного. Я просто доеду до дома.

А завтра… Завтра всё начнётся заново.

Я устало закрыл за собой дверь, скинул пиджак на вешалку и на мгновение прикрыл глаза, вдыхая родной запах дома. Здесь пахло кофе, лёгкими цветочными нотами духов Лилит и чем-то ещё… чем-то тёплым, домашним, тем, что заставляло меня забывать обо всём плохом.

– Папа!

Я открыл глаза и не успел опомниться, как в меня врезалась маленькая фигурка. Джозефина, моя драгоценная девочка, смеялась, раскинув руки, требуя, чтобы я поднял её.

Я с лёгкостью подхватил её на руки, прижал к себе и поцеловал в макушку.