Кости Яви, тени Нави

Яровит понял: старые законы отменены. Договоры с предками, которые они заключали веками, поднося молоко и кашу, больше не действуют. Те, кто пришел, не знают чести и не принимают откуп.

Они пришли не соседями быть. Они пришли жрать.

– Прости нас, дедушка, – прошептал Яровит, и слеза, горячая и злая, скатилась по щеке, оставляя грязный след. – Мы не знали. Мы спали, когда ты умирал.

Он осторожно взял хрупкое тельце. Оно ничего не весило, как пучок сухой травы. Яровит завернул его в чистую тряпицу, лежавшую на лавке. Он не мог оставить Хранителя здесь, на поругание мухам или людям князя, которые придут и посмеются.

– Я тебя в землю положу. Под корнями старого дуба. Там, где никто не ходит.

Когда он прятал сверток за пазуху, его пальцы коснулись груди мертвеца. И на мгновение – всего на миг – его сознание пронзила вспышка чужой памяти. Последнее, что видел домовой.

Тьма… Холод… Глаза – огромные, пустые, в которых нет дна. Голос, звучащий внутри головы: "Ты лиш-шний. Твой свет – нам. Твой дом – склеп". И боль, разрывающая саму ткань духа.

Яровит охнул и отшатнулся, прижимая сверток к груди. Теперь он знал. Это были не люди. Не разбойники.

В Гнёздово пришло то, что живет в стылой земле курганов. Те, кого забыли отпеть. Заложные.

Миропорядок не просто рухнул. Он был перевернут с ног на голову. Живые стали дичью, а мертвые – охотниками.

Он вышел на крыльцо. Мир казался серым, бесцветным.

На дороге, поднимая пыль, показался отряд всадников. Красные плащи, блеск кольчуг. Дружина.

– Сюда! – крикнул кто-то.

"Поздно", – подумал Яровит, чувствуя тяжесть мертвого божка у сердца. – "Ваши мечи здесь – просто зубочистки. Вы еще не знаете, что вы уже мертвы".

ГЛАВА 7. ЛЮДИ КНЯЗЯ

Грохот копыт разорвал траурную тишину двора. Десяток всадников ворвался внутрь, сминая колесами лошадей кусты смородины и плетень, который Яровит не решился ломать. Кони хрипели, почуяв запах того, что было в доме, и прядали ушами, косясь на открытую дверь.

Впереди ехал десятник – варяг Хрольф по прозвищу «Мясник». Огромный, рыжебородый, с золотым обручьем на руке, он напоминал медведя, одетого в кольчугу. Его люди – сброд из наемников и местных искателей удачи – спешились лениво, с привычной развальцой хозяев жизни.

Яровит стоял на крыльце, загораживая проход. Рука его рефлекторно накрыла место на груди, где под рубахой был спрятан мертвый домовой.

– Прочь с дороги, смерд, – рявкнул Хрольф, слезая с коня. Седло под ним скрипнуло.

– Там смерть, – тихо сказал Яровит. – Не ходите туда без огня. И без уважения.

Хрольф рассмеялся. Смех его был грубым, лающим. Он толкнул Яровита плечом так, что гончар отлетел к стене, ударившись затылком.

– Ты будешь учить меня, как входить в дома? Я входил в горящие церкви греков, парень. Я видел смерть, когда твой отец еще под стол пешком ходил.

Варяги ввалились в избу. Сразу стало шумно, тесно и грязно.

– Ого! – присвистнул один из гридней, молодой, с серьгой в ухе. – А пиво-то не допили!

Он схватил кувшин со стола, где лежал мертвый Ратибор, понюхал и скривился. – Прокисло.

Хрольф прошелся по горнице, пнул сапогом лежащий на полу треснувший печной заслон. Осмотрел тела. Он не искал улики. Он искал ценности.

– Целые, – хмыкнул он, перевернув тело Миланы носком сапога. – Ран нет. Крови нет. Золото в ушах на месте. Значит, не тати.

Он наклонился к печи, сунул руку в выломанное устье.

– Дымоход забит, поди. Угорели, как крысы в норе. Обычное дело. Эй, Стемид! Пиши князю: несчастный случай. Угар. Имущество – в казну за отсутствием наследников.

Яровит, шатаясь, вошел следом. Ярость закипала в нем медленным, черным варевом.

– Не угар это! – крикнул он. – Ты слепой, варяг? Смотри на их лица! Смотри на заслонку – её выбили изнутри! И посмотри на топор!

Хрольф медленно повернулся. В его светлых, холодных глазах не было ни капли страха, только скука.

– Топор ржавый. Хозяин был плохой.

– Топор сгнил за ночь!

– Металл гниет от сырости. Хватит брехать.

Хрольф подошел к печи и увидел на припечке то, что Яровит в спешке не заметил – маленький клок серой шерсти, оставшийся от домового. Он поддел его ножом, поднес к глазам.

– А это что? Мышиная подстилка?

Яровит задохнулся.

– Это был Хранитель. Хозяй. Его убили! Его выпили, как и людей! Вы слепые глупцы! Здесь была Нечисть!

Варяги снова захохотали. Грубый хохот отражался от стен, впитавших ужас.

– Домовой? – Хрольф бросил шерсть на пол и растер подошвой. – Ваши идолы слабы, гончар. Ваши духи дохнут как мухи, стоит подуть ветру. В Киеве Владимир кресты ставит, говорят, новый бог сильнее. А ваши эти… – он сплюнул на чистый пол, прямо рядом с рукой мертвой Миланы. – Пыль.

Яровит сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

– Вы заплатите за этот смех. Когда они придут за вами, ваши мечи вам не помогут.

Хрольф шагнул к нему вплотную. От варяга пахло потом, кожей и луком.

– Слушай меня, парень. Еще слово про нечисть, и я тебя плетьми на торговой площади высеку. За паникерство. Городу нужны спокойные плательщики дани, а не полоумные пророки. Семья угорела. Понял?

Он ткнул Яровита пальцем в грудь. Туда, где под рубахой лежал мертвый "дедушка". Твердое тельце хрустнуло под нажимом.

Яровит почувствовал боль – не физическую, а душевную. Как будто доломали последнее, что было свято.

– Понял, – глухо сказал он, глядя в пол.

– То-то же, – Хрольф потерял к нему интерес. – Вытаскивайте тела. Дом заколотить. Добро описать. Вечером доложите.

Варяги начали суетиться, бесцеремонно хватая мертвецов за руки и ноги, волоча их к выходу как мешки с зерном. Голова Людима билась о порог: тук… тук…

Яровит отвернулся. Он больше не мог смотреть.

В его сердце умерло уважение к власти. Умерла вера в защиту дружины.

Там, где когда-то был лояльный подданный, теперь рождался кто-то другой. Тот, кто понял: если князь слеп, народ должен сам открыть глаза. Даже если для этого придется поджечь весь мир.

ГЛАВА 8. ПЕРВЫЙ СЛЕД

Дружинники выволакивали тела. Грубые шутки смолкли лишь тогда, когда тело Ратибора застряло в проеме, словно мертвец хватался за косяки.

– Ну и тяжелый, медведь, – проворчал один из гридней. – Толкни его, Мирошка.

Пока варяги возились в сенях, а Хрольф, звеня шпорами, вышел во двор помочиться, Яровит остался в горнице один. Всего на минуту.

Он стоял посреди разграбленной пустоты. Взгляд метался. Что они пропустили? Что не увидел наглый десятник?

Варяги смотрели вверх, искали угар, искали золото. Они не смотрели под ноги. А гончар привык смотреть на землю. Вся его жизнь была в земле.

Яровит опустился на колени там, где минуту назад лежал Людим.

Пол был чистым. Слишком чистым для дома, где не убирали сутки. Пыли не было – её словно сдуло или всосало в углы.

Но в стыке половиц, там, где обычно скапливается сор, что-то темнело.

Яровит подцепил находку ногтем.

Это была щепка. Маленький, с ноготь величиной, кусок древесины.

Яровит повертел её в пальцах. Она была странной. Дерево было черным, словно уголь, но не пачкалось. Оно было пористым, рыхлым, как губка.

– Это не сосна, – прошептал гончар.

Стены дома были сосновые, золотистые. Пол – дубовый, твердый. А это…

Он поднес щепку к носу и вдохнул.

Запах ударил в мозг мгновенно, пробуждая животный инстинкт бегства.

Это не пахло деревом. Так пахнет в погребе, который не открывали сто лет. Так пахнет черная, жирная земля на дне глубокой ямы. Запах плесени, стоялой воды и разложившегося времени.

Яровит знал этот запах.

Гончары часто копают глину. Бывает, натыкаются на старые, заброшенные колодцы или норы барсуков. Но этот запах был еще глубже. Он шел с глубины в пять саженей, из слоев, куда корни живых деревьев не достают.

– Могильник, – понял он.

Щепка откололась от чего-то, что лежало в могиле. Может, от гроба-колоды. Может, от опорных столбов погребальной камеры.

Он осмотрел место, где сидел Людим. На полу был след. Слабый, влажный отпечаток. Не человеческой ноги, не сапога варяга.

След был похож на пятно от мокрой тряпки, но по форме напоминал ступню. Узкую, неестественно вытянутую ступню.

Оно (Существо) стояло здесь. Оно принесло эту грязь с собой. Ступня отшелушилась на живые доски.

– Ты пришло из земли, – Яровит спрятал черную щепку в поясной кошель, подальше от мертвого домового. – Из старой земли. Значит, где-то есть дыра. Кто-то открыл дверь.

С улицы донесся крик Хрольфа:

– Эй, смерд! Выметайся! Мы заколачиваем этот склеп!

Яровит встал. Его колени больше не дрожали. В руках появилась холодная уверенность мастера, который понял причину брака.

Горшок треснул не сам. Кто-то ударил по нему. И этот "кто-то" оставил след.

Хрольф может писать про угар сколько угодно. Яровит нашел то, что нельзя объяснить случайностью.

"Мертвая древесина не ходит по гостям, если её не принесли", – подумал он, выходя на свет. – "Я найду того, кто испачкался в этой грязи. Я найду того, кто притащил Могилу в Город".

Он посмотрел на варяга. Тот уже вскочил на коня.

– Считай, тебе повезло, гончар, – бросил Хрольф, жуя травинку. – Князь не любит лишних трупов. Живи и радуйся.

Яровит молча поклонился – низко, как раб, но глаза его остались холодными.

– Благодарствую, господин. Я буду жить. Я очень долго буду жить. Чтобы увидеть, как вы поймете свою ошибку.

Дружина умчалась, увозя тела на повозке.

Яровит остался стоять у опустевшего дома. Щепка в кармане жгла бедро холодом. Улика номер один найдена.

ГЛАВА 9. СПОР У КОЛОДЦА

Новости в Смоленске летали быстрее стрел. Не прошло и двух часов, как о смерти в доме Ратибора знали даже собаки в Заднепровье. Но как всегда бывает, правда обросла жиром лжи. Говорили, что Ратибор съел мухоморов, что Милана изменила мужу с проезжим греком, и тот отравил всех ядом цикуты.

Яровит шел домой через общий колодец. Там, как водится, было людно. Женщины с ведрами, старики на завалинке, ремесленники, пережидающие обед.

Среди них он увидел кожевенника Микулу и кузнеца Ждана, отца Весняны. Ждан, огромный детина с бородой в саже, попивал квас из ковша.

– О, а вот и очевидец, – зычно крикнул Ждан, заметив Яровита. – Ну, сказывай, гончар! Верно ли люди бают, что Ратибор от жадности умом тронулся и своих топором порубил, а сам удавился?

Яровит подошел ближе. На него уставились десятки глаз – любопытных, жадных до чужого горя.

– Не было там топора, – устало сказал Яровит. Он хотел пройти мимо, но гнев, засевший в груди осколком, не дал промолчать. Он остановился. – И удавленников не было.

– А что было-то? – поджала губы бабка с пустыми ведрами.

– Их убили, – громко сказал Яровит. – Не люди. Там дверь была не заперта, но внутри – стужа. Хозяй запечный мертв. Вы слышите? Мертв! Не сбежал, а убит!

По толпе прошел смешок.

– Эка, хватил! – хмыкнул Микула. – Домового-то пришибить… Перепил ты, парень, с горя. Или сам надышался там угаром.

– Да не угар это! – Яровит шагнул к мужикам, вытаскивая из кармана черную щепку, но вовремя остановился. Им это ничего не скажет. – Слушайте меня! Я там был. Я видел. Нечисть в городе. Заложные встали! Вам нужно дома запирать не на засовы, а на обереги! Огнем пороги чистить!

Ждан нахмурился, поставив ковш.

– Ты, малец, людей не пугай. И так времена худые, торговля стоит. А тут ты со своими сказками. "Заложные"… Это бабьи бредни. Ратибор – мужик был крепкий, но глупый. Видать, грибов поел порченых, вот и померещилось ему. А у страха глаза велики.

– Молодой еще, пугливый, – поддакнул дед на лавке, беззубо шамкая. – У самого горшки лопаются, вот и ищет виноватых. Неча на зеркало пенять, коли глина кривая.

Толпа одобрительно загудела. Людям проще поверить в грибы, в угар, в безумие соседа. Это понятные вещи. Признать, что под боком бродит древнее зло – значит, признать, что никто не в безопасности. А люди хотят спать спокойно.

– Весняна говорила, птицы умолкли! – бросил Яровит последний довод, глядя в глаза кузнецу. – А собаки воют! Это тоже грибы?

Ждан побагровел.

– Имя дочери моей не трепи, голодранец! – рявкнул он, шагнув к Яровиту с кулаками. – Еще раз увижу тебя рядом с ней – ноги переломаю! Мало ли чего дуре привиделось! Птицы улетели – значит, осень скоро! Собаки воют – блохи кусают! А ты иди отсюда подобру-поздорову, пока я тебе шею не свернул!

Микула удержал кузнеца за рукав:

– Будя, Ждан. Парень в шоке. Друга потерял. Иди проспись, Яровит. Завтра стыдно будет за брехню свою.

Яровит обвел взглядом их лица. Румяные, спокойные, потные, живые. Они не верили. Они и не могли поверить, пока Смерть не постучит в их дверь. Он видел в их глазах стену отрицания. Эта стена была крепче дубового частокола.

– Завтра, – тихо сказал Яровит, сплюнув в пыль, – может быть, некому будет стыдиться.

Он развернулся и пошел прочь, чувствуя спиной их насмешливые взгляды.

"Они глухие", – думал он. – "Стадо овец. Волки уже режут крайних, а середина блеет, что волки едят траву".

Его одиночество стало абсолютным. Только Весняна поверит. Надо идти к ней. Предупредить. Спасти хотя бы её.

ГЛАВА 10. УТОПЛЕННИК

Не успел Яровит дойти до дома, как со стороны реки, где стирали белье, донесся женский визг. Он был пронзительным, истеричным, таким, что вороны с деревьев все же взлетели.

– Нашли! – орал мальчишка, бежавший от воды. – Русалки забрали!

Яровит, забыв про обиду, побежал к берегу. Внутри кольнуло надеждой: "А вдруг я не прав? Вдруг это обычное, земное дело?".

На берегу Днепра, в грязной тине, уже собралась толпа. Мужики баграми вытягивали на песок тело. Оно было страшным – синим, раздутым, как мех с водой. Лицо было объедено раками, но по рубахе узнали – это был молодой сын рыбака, Вадим, пропавший вчера вечером.

– Ох, беда! – выла его мать, падая на колени в песок.

– Глядите! – крикнул мужик по имени Мизгирь. Это был местный задира, вечно в долгах, вечно с бегающими глазками. Сейчас он был бледен, трясся и тыкал пальцем в тело. – Видите?! Трава на шее! Это водяные девы! Защекотали и утащили!

На шее мертвеца и правда была намотана длинная нить речной водоросли, похожая на удавку.

– Точно! – подхватил кто-то из толпы. – Русалья неделя скоро! Вот они и лютуют! Беду на нас навели! Надо волхва звать, пусть воду чистит!

Мизгирь огляделся, ища поддержки. Его голос был слишком громким, слишком настойчивым.

– Нечисть проклятая! Это они и Ратибора сгубили! Все сходится! Навьи вылезли! Все бегите!

Он явно пытался направить гнев толпы на мистического врага. Яровит прищурился. Что-то было не так. Не в теле, а в этом Мизгире. Слишком он радовался этой версии. Слишком активно махал руками.

Яровит протолкнулся сквозь строй спин.

– Дайте глянуть.

– Куда лезешь, паникер? – буркнул кто-то, но его пропустили. Славу сумасшедшего он уже заработал, а сумасшедшим на Руси дорога открыта – с них спроса нет.

Яровит присел у тела. Запах был тошнотворный – сладковатый дух речной гнили.

Он осторожно отвел пучок водорослей на шее парня.

Кожа под тиной была синюшной, но не от воды. Там, прямо под затылком, виднелась глубокая вмятина. Череп был проломлен.

А ниже, на груди Вадима, рубаха была надорвана, будто кто-то сорвал крестильный шнурок или кошель.

"Русалки не бьют по голове", – подумал Яровит. – "Они топят. Они целуют, пока не кончится воздух. А это – удар".

Он оглянулся на Мизгиря. Тот заметил взгляд гончара и дернулся. Рука должника рефлекторно прикрыла бок, где под рубахой топорщилось что-то тяжелое. Кистень?

Вадим был известен тем, что давал деньги в рост. Мизгирь был ему должен пять гривен – огромную сумму.

"Не нечисть", – понял Яровит. – "Человек. Подлец воспользовался паникой, чтобы убить кредитора и списать всё на водяных".

Он поднялся, вытирая руки о штаны. Толпа гудела: "Ведьмы!", "Русалки!". Страх, настоящий страх перед потусторонним, наконец-то пробил их броню отрицания. Но он был направлен по ложному следу. Они боялись мифов, не замечая, что среди них ходит убийца из плоти и крови.

– Не русалки это, – громко сказал Яровит.

Мизгирь выпучил глаза:

– Ты че несешь?! Вон тина! Вон вода! Кто ж еще?!

– Русалки кошель не срезают, – Яровит указал на рваную рубаху. – И черепа камнями не бьют. Его убили здесь, на берегу, а потом кинули в воду. Человек убил.

Толпа замерла. Версия о грабеже была понятнее, но не интереснее. Им хотелось мистики. Им хотелось верить, что это зло необоримо, а не что их сосед – крыса.

– Брешет он! – завизжал Мизгирь. – Он сам беду кликал! Может, это ты и сделал, гончар?!

Яровит шагнул к Мизгирю, и в его глазах должник увидел такую холодную пустоту, что осекся.

– Ты громче всех кричишь, Мизгирь. И долг у тебя был Вадиму. Где деньги теперь? В реке или у тебя за пазухой?

Мизгирь побледнел и попятился, сливаясь с толпой.

– Дурак ты… Псих… – бросил он и поспешил исчезнуть.

Никто его не остановил. Люди смотрели на реку.

И в этот момент поверхность воды у дальнего берега всколыхнулась.

Это не было тело. Это был Взгляд.

Из темной воды на них смотрело нечто. Яровит увидел на миг бледное, синюшное лицо девушки с пустыми глазницами, мелькнувшее в камышах. Она не смеялась, как положено русалке. Она смотрела на мертвого Вадима с жадной, немой завистью.

И затем, медленно, она подняла руку из воды и указала… на убегающего Мизгиря.

"Они здесь", – подумал Яровит, чувствуя дрожь. – "Но Вадима убили не они. Зло имеет два лица. Одно мертвое, другое живое. И живое – подлее".

ГЛАВА 11. РАССЛЕДОВАНИЕ НА БЕРЕГУ

Толпа начала расходиться, волоча за собой тяжелые юбки и страх. Мизгирь исчез. У тела остались только мать, заходящаяся в плаче, двое угрюмых рыбаков, готовых нести Вадима домой, и Яровит.

Яровит снова опустился на колени перед утопленником.

– Прости меня, парень, – шепнул он, касаясь холодного плеча мертвеца. – Мне надо знать точно.

Он не просто "смотрел". Гончар чувствовал форму. Он знал анатомию не по книгам, а по ощущениям – как устроен каркас, как крепятся суставы, он лепил людей из глины в детстве. Сейчас перед ним была сломанная кукла.

Он перевернул голову Вадима набок. Шея поддалась слишком легко, неестественно свободно, как тряпичная. Хруста не было – все связки были разорваны.

"Русалки тянут вниз", – думал Яровит, вспоминая рассказы стариков. – "Они обнимают, путают ноги. Они тяжелые, как коряги. Но они не ломают хребты. Чтобы сломать так шею взрослому парню, нужна сила удара. Резкая, хлесткая сила".

Он провел пальцами по затылку. Под мокрыми волосами нащупал мягкость раздробленной кости. Удар был нанесен сзади, тяжелым, но небольшим предметом.

Яровит принюхался к ране. Пахло речной водой и запекшейся кровью. Кровью земной, соленой.

Если бы Вадима убили Тени, рана пахла бы озоном, пустотой, гнилым медом, как в доме Ратибора.

Если бы его убила Русалка, ран бы не было, а легкие были бы полны ила.

Но здесь – грубое убийство железом.

Яровит нажал на грудную клетку парня. Из рта вытекла струйка воды, но совсем немного.

– Он умер на суше, – вслух сказал Яровит. Рыбаки обернулись, хмуро глядя на него. – Легкие пустые. Его сбросили в воду уже мертвым.

– Ты чего мудришь, гончар? – прорычал старший рыбак. – Какая разница? Парня нет.

– Разница есть. Если это нечисть – нам нужно железо и соль. А если это человек – нам нужен суд. Мизгирь лгал. Он сбил вас с толку. Пока вы боялись реки, убийца ушел в кабак пропивать краденые гривны.

Яровит встал, отряхивая колени от песка. Гнев его становился холодным и расчетливым. Теперь он видел двух врагов. Одного – Непознаваемого, что пришел из кургана. И второго – Обыденного, который, пользуясь хаосом, начал резать своих.

– Передайте матери, пусть за Мизгирем присмотрит, – бросил он рыбакам. – Если найдет у него мокрые сапоги или серебро Вадима – пусть к тиуну бежит.

Он не стал ждать ответа. Ему нужно было проверить Мизгиря самому. Тиуны спят или пьяны, варягам плевать. Правосудие в Смоленске умерло вместе с Ратибором. Теперь суд вершат одиночки.

Яровит шагнул с песка на тропу, и вдруг заметил еще кое-что. На влажном прибрежном иле, рядом с отпечатками сапог Мизгиря и рыбаков, был след…

Тонкий, босой, с длинными пальцами. Тот же самый, что и в доме друга. Только здесь он не уходил от тела. Он стоял рядом с водой, а потом вел… в сторону города.

Существо из Нави вышло из реки. Оно видело убийство. И оно пошло по следу убийцы-человека, учуяв его страх и гниль души.

"Мизгирь не жилец", – понял Яровит с жуткой уверенностью. – "Он разбудил охотника не только своим страхом, но и своим грехом".

ГЛАВА 12. ЛОЖЬ МИЗГИРЯ

Сумерки сгущались, превращая узкие улочки слободы в лабиринт серых теней. Яровит не пошел домой. Он пошел следом за страхом, запах которого тянулся за Мизгирем, как шлейф гнилой рыбы.