ТриПсих

«Ага, – соображает Пётр Иванович, здесь сразу как бы два пространства соединились, хотя… как это я между ними перемещаюсь? А, ну да! Если внимание на куче, то это пространство кучи, а если внимание на коридоре, то… то ничего не понятно. А я где? Кстати! А сама куча? Торчат ноги, а где остальное? В чём торчат? Куча тел на пересечение двух пространств образует третье пространство, в которое у меня нет доступа?»

У Петра Ивановича, конечно, возникала мысль, что он не вполне нормален, особенно после той встречи с профессором-шахматистом, но он не стал об этом размышлять, предпочитая просто пользоваться возможностью перемещения в разных коридорах, но тогда всё происходило как-то постепенно, было время ознакомиться и всё осмыслить, но сейчас!

«Да что же ты стоишь, как идиот старый!» Это опять Клавдия кричит.

«И что же она орёт-то!» Понятно, надо немедленно реагировать, а как реагировать, если не знаешь, что это такое перед ним? И не сошёл ли он всё же с ума, а всё происходящее – это типа галлюцинации! Но как осмыслить галлюцинацию находясь в галлюцинации? Хотя он как бы и задал себе такой вопрос, но может и сам вопрос всего лишь галлюцинация?

А может он просто спит и это просто такой сон? Тогда как проснуться?

Пётр Иванович потрогал ногу в говнодаве: «Всё правильно, это Клэя», – дёрнул за другую ногу, нога шевельнулась, а Пётр Иванович прислушался…

«Тащишь?» – послышалось из кучи.

«Всё правильно – Клава». Осталось потрогать самого себя, что Пётр Иванович и сделал, ухватившись двумя пальцами за ухо.

«Больно – всё правильно, это моё ухо, но…»

«Ты ещё в носу поковыряй!» – донеслось из кучи. Пётр Иванович вздохнул, поплотнее ухватился за ногу Клавдии и стал тянуть её на себя…

Нога отреагировала, а из кучи раздался тихий голос Клавы: «Петро, тащи… уж как можешь тащи, ведь откусит гадёныш сейчас что-нибудь… от меня…»

А «гадёныш» уже не сопротивляется, тело расслабилось… дыхание успокоилось, лёгкие уже не жаждут «воздуха-воздуха-во-о-здуха…»… «Дом, мой милый дом… – слышалось в его исчезающем сознании, – дом…»

О котором он так и не успел ничего рассказать маме…

Мама уходила-угасала-исчезала… ничего не просила, ни на что не жаловалась, молча смотрела… иногда еле заметно улыбалась, но не ему, а каким-то своим мыслям и видениям…

Каждую секунду, где бы он не находился, особенно возле дивана в комнате, где всегда плотно занавешено окно, где всегда тихо, улавливая малейшее движение руки или головы, слушая её дыхание, он видел-чувствовал-ощущал слабые вибрации её тела… каждая из которых была толчком для него, как всплеск в груди… но каждый раз, когда он пытался посмотреть в глаза, поймать её взгляд, она уже опускала веки или отворачивалась, а она ведь смотрела на него! И он сам затихал в кресле возле её ног…

Он каждую секунду хотел рассказать ей… Что скоро, совсем скоро они будут жить в другом доме, он построит его, у него уже есть очень подробный, настоящий план!

«Два этажа с мансардой, то есть как бы третий этаж вместо чердака под самой крышей. В мансарде спальные комнаты, хотя есть и просторный холл с изогнутым потолком согласно причудливым изгибам крыши дома, и есть лесенка, которая ведёт в башенку откуда прекрасно виден весь дом и вся территория, огороженная высоким красивым забором… Забор каменный, в два с половиной метра, на нём металлическая кованная решётка, примерно полтора метра, и всё это увито диким виноградом и плющом.

А вот внешняя сторона забора лишена каких-либо замечательных деталей, даже зелени на ней нет, гладкая серая поверхность, за которой дом не виден – только верхушка башенки с изящным шпилем-громоотводом.

Цоколь 2,5 метра по высоте, дверей нет, только узкие длинные окошки по всему периметру. Войти в дом и даже заехать можно через специальный шлюз-бункер… Отодвигается часть газона, открывается спуск к железным откатным воротам, которые отодвигаются на ширину входящего человека или въезжающей машины в помещение перед такой же железной дверью. Наружная входная дверь закрывается и через некоторое время открывается входная внутренняя… Машины остаются здесь, а люди могут пройти в помещение прихожей, где несколько одинаковых дверей, одна из которых – вход на лестницу ведущую на первый этаж.

В цоколе сантехнические коммуникации, отопительный центр, центральный пульт электроснабжения… прачечная.

Но в доме и ниже цоколя есть как бы подвал, но не подвал, а настоящий полноценный этаж, цоколь – нулевой, а этот минус первый! Из него можно попасть в любую комнату дома по тайному лабиринту узких коридоров – везде есть потайные двери-дверцы, маленькие, только чтобы пролезь. Замаскированные под картины, зеркала, шкафы или тумбочки – вот стоит тумбочка, открываешь её, тянешь на себя полку, а за ней дверь… влезаешь, а потом отодвигаешь задвижку и попадаешь в лабиринт…

Но есть и минус второй этаж! Здесь центр управления всего дома: открыть-закрыть двери, окна, здесь пульт наблюдения, здесь центр управления распределением воды, канализации, электричества… отопления… в каждой комнате, коридоре, в каждом уголке, включая туалеты, душевые и ванные комнаты… Здесь запасы продуктов на долгое время, здесь жилое помещение со всеми удобствами и отсюда есть потайной ход, который доходит до северо-западного угла забора и… здесь бывает только он сам, здесь же скважина резервного водоснабжения, запасной дизель генератор электричества, выхлопные газы которого выводятся в отдельный канал вентиляции…»

«Бл…ь! Пётр Иваныч! Да сделай что-нибудь!» – раздаётся женский голос из кучи. Пётр Иванович ухватился за торчащую ногу покрепче и снова пытается тащить, но… не получается, он отпускает ногу и спрашивает, обращаясь к куче: «Клавдия, твоя нога?» Из кучи отвечает чёткий спокойный слегка ироничный не знакомый женский голос: «Не знаю про какую ногу какой Клавдии ты спрашиваешь…»

«Не понял, – подумал Пётр Иванович, – странно как-то, только что ничего не видно было». Он снова обходит кучу… два женских полуобнажённых тела прижались друг к другу в тесных объятиях, голова каждой на плече другой и где-то между ними… Бледное серо синеватое тельце мальчика… вдавленное лицом в груди Клавдии. «А почему они голые?» – подумал он. И тут же вспомнил, как кино увидел, в детстве однажды вынул из-под гусыни яйцо, разбил, хотел съесть, но увидел не желток-белток, а птенца, который вот-вот вылупится… даже один глаз открыл… Куча вдруг шевельнулась, как будто вздохнула. «Они куда-то рождаются! – неожиданно сказал он громко, как будто внезапно догадался, а в голове тут же пронеслось, – это я сказал, это моя мысль? – и сразу снова громко, – а чья? – и снова голос в голове, – во мне ещё кто-то, и это не я? С кем я разговариваю?» «Всех Клав растерял и сам исчезнешь..» – это опять женский голос из кучи.

Пётр Иванович оглядывается, как будто в первый раз видит помещение, ничего не изменилось, переводит взгляд на кучу… а это уже и не куча, а какой-то слегка пульсирующий ком шарообразный и ноги-руки-ноги из него во все стороны.

Ком шевельнулся, руки-ноги-руки закачались как ветки на ветру, раздался нарастающе-исчезающий низкий звук… как будто помпа воздушная на аппарате искусственного лёгкого, Пётр Иванович помнит этот звук. «Это дышит? – удивлённо прислушался Пётр Иванович. – А где пацан, где Клавы? Кто там или это уже «что»?»

Ком шумно «вздохнул».

И Пётр Иванович снова «услышал» женский голос, поначалу он подумал, что это голос Клавдии, но потом засомневался, Клавдия всегда говорила напористо, голос бархатный хотя и с хрипотцой, но такой приятной, притягивающей, если она ещё и в глаза смотрит, то у Петра Ивановича всегда эрекция возникала, но вот сейчас в теле Петра Ивановича абсолютно ничего не откликнулось, он опять посмотрел на ком и снова что-то «услышал», но ничего не понял из услышанного.

Пётр Иванович потрогал чью-то голую руку: «Странно, – подумал он, – вроде женская, но совершенно не знакомая, уж я-то сразу бы узнал, а может это рука того пацана, которого Клавы притащили? Похоже, ведь они ему рукава у рубашки оторвали».

«Вот чего этому дядьке от меня надо? – размышлял пацанчик разглядывая всех сквозь ресницы прижмуренных глаз, – кто это такие, куда меня притащили, зачем меня сюда притащили, что делать будут со мной…»

«Мама, мамочка, роди меня снова, не умирай, мы снова будем жить… Здесь холодно, здесь везде холодно, здесь нет места для меня… Куда ты уходишь? Мне не найти тебя там… возьми меня с собой, я построю дом, я знаю, как это сделать, мы будем жить в нём, нас никто там не потревожит. Помнишь домик на дереве у нас во дворе? Я прятался там, его сломали, приехала машина пожарная, поднялась лесенка и два страшных мужика в касках с ужасными баграми разрушили его. Наш дом никто не сможет разрушить. Здесь будут добрые хорошие люди, у них тёплые ласковые руки, они никогда не сделают больно, просто не смогут даже если и захотят, я всегда буду знать где они, я всегда смогу видеть их… я всегда смогу заботиться о тебе».

Пётр Иванович подёргал ногу в говнодаве, прислушался… тихо, подёргал за другую…

«Ну что тебе?»

«Клэя, – подумал Пётр Иванович, – её голосок». Писклявый такой, раздражающе звонкий, как ножом или вилкой по сковородке скребёт, как будто где-то внутри, от солнечного сплетения и ниже до самого полового члена как проволоку колючую протаскивают, сразу хочется врезать, прекратить этот звук, он бы и врезал, только бы замолчала, только бы прекратить эту проволоку колючую внутри, но в следующее мгновение что-то может произойти, звук из скрежещего-отвратительного вдруг превратится в буквально ангельский… нежно звучат колокольчики, ласково, и в том же самом солнечном сплетении, в поддыхе как Пётр Иванович называет это место, возникает ощущения счастья и благодати которые разливаются по всему телу.

В первый раз это произошло прямо во время какого-то незначительного разговора в столовской очереди и потому Пётр Иванович не смог отдаться этим чувствами, последовать за ними. Обычно такое состояние, если оно возникало, предшествовало наступлению оргазма, но какой тут оргазм в столовой в очереди самообслуживания. Пётр Иванович всегда любил простую и ясную еду – борщ или щи, котлеты с картофельным пюре, яйцо под майонезом, салат «Столичный», компот или кисель и булочку с изюмом, иногда чай. Кофе не любил, поскольку во всех научно-исследовательских и других научных учреждениях «пойти выпить кофе» было поводом и призывом свалить с работы, иногда на весь оставшийся рабочий день, а это для Петра Ивановича совершенно невозможно, но не потому что он какой-то трудоголик фанатичный, а потому что если «дела не делать», то их накопится столько, что их уже никогда не сделать, и через какое-то время его попросту уволят. А девушка звенит-звенит своим колокольчиком притягательным, а Пётр Иванович… волна возбуждения пройдёт по телу, он остановит её волевым усилием, возбуждение отхлынет, всё успокоится, а потом новая волна, новая… В тот раз он не выдержал, оставил поднос полной еды и ушёл из столовой.

«Да, это похоже Клэя, – решил Пётр Иванович, а вслух спросил, – Клэя это ты спросила меня что мне надо? Мне ничего не надо, это вы меня за каталкой отправили, я привёз каталку, а где вы и где тот пацанчик, которого надо транспортировать?»

Пётр Иванович снова обошёл ком.

– Что произошло? Что это вообще такое? Вы где?

Он остановился. Огляделся.

«И где каталка? Я же прикатил её буквально только что!»

Пётр Иванович шагнул, ещё шагнул, даже не понимая в какую сторону и зачем и…

Перед ним каталка и обе Клавы на полу, а между ними пацанчик в рубашке с оторванными рукавами.

– Ну чего встал? – спросила Клавдия хрипло-бархатным голосом, – грузить надо пацанчика.

Пётр Иванович смотрит прямо перед собой, но по глазам понятно, что ничего не видит, а что-то напряжённо обдумывает.

– Заснул? – говорит Клавдия.

– Надо будить! – отвечает Клэя и меняя тон обращается к Петру Ивановичу, – алё, я здесь.

Пётр Иванович не отвечает и не двигается, и даже не шевельнётся, просто стоит и смотрит в никуда.

Детско-юношеские страхи и застенчивость, оставались у Петра Ивановича очень долго, он тщательно избегал мест и ситуаций, в которых надо было раздеться и предоставить на обозрение то, что у него в трусах, даже на медкомиссии во время призыва в армию, он наотрез отказался спустить их перед врачом до колена. К обычному с детства страху прибавился страх, что кто-то, по внешнему виду может сразу понять, что он занимается онанизмом. Что не достойно для мужика: «Бабу себе не может найти пацан, а Дуня Кулакова всегда рядом!» Стыдился, боялся, скрывал, корил себя, но сделать с собой ничего не мог пока… Пока в какой-то странной компании «высокодуховных» людей, в которой оказался по студенческой пьяни, занесло их куда-то, где такие же «высокодуховные» общались с каким-то типа гуру. Одни про него говорил, что он монах, другие что дервиш, даже шаманом называли, а кто-то даже попом-расстригой. На вид совершенно обычный, слегка полноватый дядька, правда взгляд у него особый был… глаза «Как нёбушко чистые» светились. И кто-то из девушек задорно крикнул:

«А как же там в горах отшельники без женщин обходятся?» На что монах-дервиш-шаман-поп-расстрига невозмутимо ответил: «Очень просто – онанизм». И сделал рукой красноречивый жест.

Все зашевелились в весёлом возбуждении, заговорили, стали комментировать, кто-то рассмеялся, а Пётр Иванович вдруг очень ясно увидел всех и всю обстановку, и глаза! монаха-дервиша-шамана весело сияли, глядя на него.

С той встречи все страхи постепенно и незаметно исчезли, он перестал придавать какое-либо значение: «увидят-не-увидят, узнают-не-узнают», стал ходить в общественную баню, не шугался в туалете, в общем: «Всё как у людей». Последний удар был нанесён Клавдией.

«Боже мой! – воскликнула она в полном восторге, увидя его без штанов – вот это да! Какой красавчик! И ты это прятал!» Но исчезновение страхов по поводу обнажения полового органа обнажило другую проблему…

Пётр Иванович возбуждался от одного вида женского тела и не важно одетого, полуодетого или вовсе голого. Пойти на пляж – это на пытку, а летом даже на улице, особенно весной, когда женщины в платьях или в других каких лёгких одеждах появляются, причём сразу все и вдруг! Но проблема и беда не в том, что возбуждался, а в том, что возбуждение иногда не прекращалось, а только увеличивалось и так до тех пор, пока не происходило семяизвержение, а оно не происходило само по себе… а его просто распирало, требовало, давило и надо было где-то «это» сделать! Иногда прямо в подъезде каком-нибудь, иногда в лифте, а бывало, что и в сортире общественном. Так и в маньяки попасть – как нечего делать! Здоровенный приличного вида мужик забегает в подъезд, дрочит, а тут… кто-то из квартиры выходит. Ладно взрослый, а если ребёнок?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.