Археология пути

Евгений Разумов

Археология пути

Вместо предисловия: дорога дальше

Приветствую вас, дорогие читатели! Приятного путешествия по страницам моего произведения. Текст данного раздела не является частью самой «Археологии пути», но с него она началась 10 августа 2025 года как записки в моём дневнике ( по адресу https://jenous.ru/blog/ ) , поэтому я счёл уместным поместить его здесь . Другие тексты статей и записей в дневнике, на которые будут ссылки далее, также доступны на моей странице.

***

Вновь тропа пленяет нас своей задумчивостью и неизгладимостью. Что такое свобода, если мы всегда идём от точки до точки? Говорят, что диалектика может дать ответ на этот вопрос, если мы выйдем из какой-нибудь философской ловушки. И вот уже конец истории сам стал сетью троп или эта легенда о ненасильственном исправлении всех и вся, об идеальных общественных институтах, становящихся саморазвивающейся техноутопией.

Но сколько раз системы заменяли собой государства и потом обращались сами в прах вместе со своими выстроенными в умах мудрецов структурами иерархических последовательностей или кругов развития мирового духа?

Да, видно, что мы по-прежнему идём по спирали и никак не можем перейти на следующий виток, но так легко можем соскочить назад. Хотя те, кто ушёл вперёд может быть находятся в плену иллюзий о новом витке, если он отклонился от того направления пружины, которое никогда и не было известно, или уже в принципе ушёл в неизвестном направлении. Получается, что если общества и живут в рамках спиралей, то у каждого они свои, и лишь сжимаясь они как пружина могут обретать единство, либо запутываться и мешать друг другу.

Если взять более крупный виток, то это диалектическая идея об эпохе духа после эпох отца и сына. Мы действительно уже приближаемся к апокалипсису, но продолжаем искать внутренние средства для эстетического и этического преображения. Часто их безусловно представляют себе в овнешнённой форме музея, храма или садового участка, но первенство должно занимать конечно внутреннее стремление к чему-то или кому-то. Вообще не ясно, что есть внутреннее стремление среди множества мыслительных зеркал: в правом и левом полушариях по крайней мере это могут быть в принципе разные настроения и процессы. Но в принципе это не так важно, если есть общественное представление о культуре не только как памяти, но и о жизненной основе. Проблема состоит только в понимании того, на каком носителе записана эта культура, если мы после структурализма должны были уйти и от текста и от дискурса.

***

Поскольку язык, искусства, чувства были тесно объединены как с религией, так и с философией, что оставило неизгладимый отпечаток на всём общественном пространстве, в особенности на самих общественных науках, то нам потребуется сделать некоторое отступление к рассмотрению вопросов образного символизма и направленного верования. Так Пьер Бурдьё предлагает использовать общую точку, в которой как собственно проблематический дискурс лишается самостийности, так и политическая система включается в функциональную работу по производству значений в священнодействии. Собственно труд и подразумевает поэтому сакральность миросозидания как и миросозерцания, становящихся неотъемлемыми друг от друга.

Однако собственно священный труд для Пьера Бурдьё означает производство культурного капитала, который соизмеряется с политическим значением, поскольку любая магия или ересь становятся отрицательным выражением для преобладающих государственных структур, вышедших за рамки теократии. Хотя можно себе представить и государства, поддерживающие множество религиозных выражений, но они должны в этом случае действовать многозначно в территориальном или ситусном отношении, чтобы каждая из религий была направлена на поддержание государственных установок.

Проблема возникает в отношении того небольшого промежутка, когда происходит собственно формирование политического капитала как вклад, а не как ежедневное производство ритуалов и услуг. Это образование связано как с текстуальным уровнем откровений или жития, так и с непосредственной духовной силой пророчества. В этом смысле капитал как вклад никогда не является собственно вложением, если только пророк не связан личными отношениями с некоторым государством. Видимо часто эта связь и упрощала действительность, когда откровение принималось в качестве корпоративного лозунга общественного образования некоторого народа или группы народов. В теократии эта связь могла быть автоматически установлена, в случае светского государства она может выступать как дополнительная функция.

Наука встаёт на тот же путь общественного просвещения и просвЯщения, формируя тем самым новое образование некоторой послесовременной научной теократии как науко-мифологемо-властия. Особенно с распространением замещающих информационных технологий становится доступным представление о старой доброй техноутопии с роботами-исповедниками. Но наука не хочет мириться с концом объективности, как и субъективности, как она продолжает создавать всё прирастающее знание, которое получает временами довольно удобное общественное применение, если к нему применяется вторичная критика. Тем не менее мы всё ещё стоим на разветвляющейся дороге между догматикой и всеобщей относительностью (релятивизмом), которая как в квантовом, так и в биологическом смысле, а может быть и в значении ипостаси, соединена воедино.

***

Но здесь и сейчас мы ощущаем перемещение по этому пути как капиталоёмкий процесс и как археологию всего. И в какой-то момент мы должны его создавать. Но может быть как с мыслью – это только первые шаги через лес или болото, шаги за которыми следует память, память, которая воскрешает в нас исходный дух археологии.

Учёным и философом кажется, что они создают общественное благо или устремлены в светлое будущее. Есть в этом что-то утопическое, новая дорога вновь ложится через холмы, реки и горы, устремляется под землю и убегает в космос. Но важнее, что это археология мирового духа, которая открывает процесс прошлого диалектически сотворяя мысль, которой конечно ещё никогда не было. Остаётся загадочным, как уживается объективный и субъективный идеализм после распада объекта и смерти субъекта, но видимо все ответы уже даны в множественности степеней свободы существующих в мышлении как данность. Пространство конечно – одно из них, но для существ, всё время находящихся в движении, оно неразрывно их связывает и позволяет придавать прошлому неизменно большее значение, чем настоящему, если это настоящее вообще имеет какое-то значение.

В том смысле, что само по себе действие и благо не важны, важны средства, методы и люди, которые их создавали, если это всё-таки был не только мировой дух. Поэтому археология создаёт образ капитала, особенно культурного, который обнаруживает себя накопленным совершенно случайно, потому что до момента своего обнаружения ещё не существовало как ни государства, так и ни дороги.

***

Дорога тем самым прокладывает путь капитала и в природной и в человеческой полярностях. Здесь мы обнаруживаем ключевые точки крайностей и наложения для любой заявки на гиперсубъектность. Дорога полагает себя как первичный капитал, как исходный вектор движения всего человечества, а вместе с ней и мирового духа. Как первый шаг в осмысленность, как источник телеологии, как первая черта для культурного преобразования мышления. Конечно у степняков или океанцев могло не быть дороги в привычном нам смысле, часто человечество полагало себя как откровение географического открытия.

Сегодня же каждый человек полагает себя через личные пространственные открытия и тем самым отождествляется с духом прошлого. И наоборот движения ограничивается стремлением к домашнему потреблению, когда весть окружающий мир обрастает оттенком функциональных услуг, а работа сама превращается в удалённое преобразование данных, отрывая тем самым путь к всеобщему информационному труду в котором для дороги остаётся только функциональная и отводящая глаза (рекреационная) функция. Пересозданные парковые и природные тропы, преобразование мира в музей завершает этот цикл сделоготовок, но человечество теперь может достичь нового уровня эффективности при должном уровне осознанности.

Осознанность всего и вся, переоткрытие колоний за пределами музеев, попытка вернуться на шаг назад, осмыслить прошлое как искусство на севере и на западе, попытаться ощутить его на юге и востоке. Если нельзя выйти за границы потребления, по крайней мере можно не относиться к нему серьёзно. Если нельзя пройти по дороге дважды, то можно представить отсутствие границ на ней не просто как новый вид свободы, а как истинное бытие вещей, данных в сознаниях и без сознания в виде таких же путей, в виде всё тех же продолжающихся путей и вечно возвращающихся к одной точке. Но к тому же можно прийти и к натуральному хозяйству, выращивая овощи на крыше, на полках и во дворе. Но оно лишь кажется «натуральным»: сегодня семена, удобрения, земля путешествуют по всему миру. Дорога, казавшаяся устойчивой давно превратилась в цифровой актив. Человеческая полярность размывается в информационной, а информация заменяет собой материю.

Но это всё ещё не снимает вопрос о разрастающемся разрыве между пластом прошлого и неизвестностью предстоящего развития и совершенствования. Пласт прошлого находится в области археологии, но археология себя как история кажется пойманной в ловушку историнения1, хотя эта ловушка как я ранее рассматривал была по существу ложной и принципиального запрета на историческое пророчество в том числе установить нельзя. В конце конов любое откровение выступает таким пророчеством, как и научное открытие и если что-то становится самосбывающимся, то в этом нет вины самого прорицания, в этом лишь археологические особенности рассмотрения. Кроме того, нужно помнить, что пророчества выходят за рамки словесных обозначений.

Мир, в котором больше нечего открывать, требует сохранения и открытия сдвигаются в области микробиологии и нейрофизиологии, но может в этом и состоит переоткрытие прошлого, ведь раньше можно было сказать так мало о каждом камне, теперь же кажется, что мы знаем почти всё, но с утратой объекта это знание ни о чём и ни о ком.

Природа зациклена сама на себя в палеолите, поэтому здесь путь похож на разжигающий свет и тепло через таинственность и темноту. Современные походники рассматривают эту археологию природы путём перемещения в лесах по размеченным маршрутам и тропам. Они тем самым обнаруживают ту зацикленность, которая когда-то была более жестокой, а теперь напоминает об этом некоторым технологическим сходством в виде добывания огня и поиска источников воды. Дикие звери и непогода как образ природы и здесь вторгаются в виде отрицательного культурного капитала как выражения природного течения, но они же создают новый капитал культуры природы как устремлённой в прошлое дороги. Именно через движение тем самым происходит воскрешение себя как археологии сознания и пересечения как с природой, так и с несубъектами.

***

На этом пути мы как будто движемся и стоим одновременно. Раньше каждый мог сражаться за личную свободу, а гиперсубъект вынужден сражаться за гиперсвободу. Если определить функцию справедливости экономически через разницу оценок каждого в отношении доходов всех остальных сущностей – не только человеческих, но и общественных, природных и культурных, то окажется, что совместная оптимизация гиперсубъекта происходит путём усреднения подходящих показателей подобно тому как происходит подбор значений в системах машинного обучения. Но это ещё не значит, что машинная справедливость приближается к идеалу ближе самого суждения. Чистое суждение индивида по сути как моральный закон принимает во внимание абстрактный образ всех общественных показателей в том числе доходов других в образе справедливости и возвращает образ общественной справедливости как явленного мирового духа. В этом заключается и старая и новая диалектика и даже диалектическая археология.

К тому же новая свобода гиперсубъекта определяется и на государственном уровне как вопрос о государственной, культурной, а не частной меритократии. Равенство государств ставится под вопрос как повестка угнетения, в которой мы хотя и не должны устанавливать искусственное выравнивание, но вновь и вновь решаем задачу о приросте капитала. Государства и культуры становятся как бы новыми предпринимателями, которым правда не всегда нужны деньги, ведь их ценности скорее незримы, хотя от этого не менее информационны.

***

Язык больше не важен как сущность и достижение, поскольку слова обнаруживают себя следующими за мышлением, как и шаги следуют за сознанием. Слова нужны как обозначение для других, как запоминание и как особый вид изложения, обнаруживающего новую игру, но они не приводят к самому мышлению в его полноте, они скорее его объясняют и поддерживают. Поэтому не так важно, что первично: шаг или звук, мысль их и опережает и следует одновременная, разрушая ловушку историнения.

Но всё это может быть не так важно как возвращение к слову 0.9, для которого гиперсубъектность отступает в пользу многозеркальности собственно мышления. Гиперсубъектность здесь развёртывается в непосредственной машинности мышления как многообразие направленностей и пересечений, как множественность путей, иногда являющихся выбираемыми, иногда конечными, но чаще всего – универсальными. Нельзя утверждать, чтобы путь существовал всегда как простая возможность и необходимость пройти по нему, но он тем не менее содержит в себе такую установку.

Машинное обучение тем самым может быть соединено как с человеческим многообразием путей, так и с природной разветвлённостью. Пересекая природу, мы пытаемся прежде всего и найти эти точки соприкосновения, до которых не могли дойти все первооткрыватели прошлого с их покорительным навыком. Теперь же личные географические открытия поэтому важнее и как археология гиперсубъекта и как новое всеобъемлющее историнение.

Примечания

1В данном тексте некоторые латинские суффиксы, к тому же получившие определённое означивание, заменены без потери значения, в данном случае «изм» на «ние». Таким образом, историнение – это почти то же самое, что историцизм, но без отрицательности звучания «измов».

Введение

Ранее мы начали рассмотрение дороги дальше как изменённой метатопологии в отклоняющейся необщественности гиперсубъекта, исходя из наблюдения по ту сторону действительности (см. https://jenous.ru/blog/za_predelami_dejstvitelnosti/2025-01-05-260), теперь же мы можем перейти непосредственно к рассмотрению археологии пути. Предварительно мы описали некоторые проявления археологии пути как связанные с диалектическим рассмотрением гиперсубъекта, стремящегося к гиперсвободе и можно сказать планетарной справедливости. Действительно, на протяжении самой сущности пути должно прочерчивать элементы, складывающиеся в общее двигательное единение, которое как общественный путь наиболее наглядно представляемо. Но за этим путём таится и множество ответвлений.

***

История прошлого заключается в том, что вмешательство осуществляется в те системы, о которых предполагаемые владельцы не имеют должного представления. В сущности это информационная проблема, которую можно сформулировать как «они не знают, что творят». Системный подход в условиях современного информационного расширения стремится переломить эту тенденцию, создавая всё больше инженерных построений и стремясь по направлению к техноутопии, однако проблема знания осложняется политическим вопросом, поскольку любое знание получает вторичную означенность (см. примечание 1). С другой стороны, возможность расширяющегося знания предполагает и то, что оно по тем или иным причинам не может быть обработано и применено. Информация поэтому становится мусором в двух смыслах: как складированный архив, который просто не используется и как наоборот искажённое использование, которое в каком-то смысле вредно.

И в обоих смыслах археология пути позволяет выявлять прошедшее как произошедшее: традиционная пыль дорог обозначивает неиспользование как бездействие, которое сами передвигающиеся обыкновенно не замечают (если не задумываются о частоте использования воздушных очистителей), а выбросы и выбоины обозначают наносимые телу земли раны и прочие неприятности. Информационная дорога действует и бездействует похожим образом. означивая излишнее потребление в изобилии (цифровых площадок, где также цифровые товары представлены в неограниченном количестве, что и создаёт непосредственный образ всеобщего равенства мифологемы техноутопии) или перепроизводство в планировании (переходящее в процессное описаньейство (нотацию) как образ всеобщей слежки), и обозначая всё тот же углеродный след, особенно отчётливо проявляющийся в упаковке доставляемых до дверей услуг.

Двери напоминают в этом смысле стены, которые должны были исчезнуть после современности (и где-то в гиперсовременности заменены на стеклянные), но которые восстают из небытия, подтверждая важность последнего, хотя и не переозначивая его конечность как доступность. Стена означает противоположность самой археологии, но служит метафорой условной конечности пути как данности отдельного отрезка, на котором возможна более частная диалектика. Хотя между тем в первобытности стены возводили и для охоты, превращая звериные тропы в западню, начиная тем самым дискурс взаимоотношений общества с планетарностью, который выражался эстетически в явленности изображения, в общении и приобщении, образуя тем самым культ преображения действительности через преображение пути. Возможно в мышлении как таковом сам путь служит иногда той ловушкой восприятия, которая позволяет убегать от действительности в отвлечённую абстракцию, пусть даже воплощённую самым материально насыщенным образом личных географических и эстетических открытий. Тем не менее, сама эстетика начинается с линии (см. https://jenous.ru/publ/k_obshhej_teorii_ehstetiki_vvedenie/8-1-0-103) как с пути обозначения самого творчества.

Но собственно двери – это только лежащая на поверхности видимость, под которой скрываются все выражения инфраструктурной технологии, сворачивающей путь до точки. Доставка сворачивает уже тот конечный участок пути, который преодолевает отобранное у природы (экспроприированный у неё капитал) от магазинной полки до рта. Человек тем самым выступает местником вершины пирамиды потребительства у основания которой раскинулась планетарность и та изначальная мусорность дороги, которая скапливается периодически в местах общего пользования и в принципе как естество пыли в условиях неестественности излишнего движения на вездеходных средствах или как естественная пустынность, сама завораживающая мыслительность своими наготой и неземностью одновременно. Здесь генеалогия пути сворачивается через сетевую системность до электронных витрин, в которых качество и дешевизна соседствуют с отзывами других приобщённых к новому культу абсолютной экспроприации. Движение таким образом здесь окончательно свёрнуто до функциональности и то, каким образом организован путь и в чём состоит его эстетика уже не интересует конечную субстанцию, ведь ей дана идеальная функциональность покорённой планетарности.

Ранее предыдущий этап пути экспроприации природы от производства до полки и от хлева до морозильного отделения преодолевался с помощью широких дорог и систем доставки в принципе. Здесь системное сворачивание означало создание крупных складов, широких дорог и многотонных транспортных средств, обеспечивающих хозяйственный эффект почти планетарного масштаба, в котором отражается подчинение всего человеческой природе как новой действительности механистического движения.

Наконец, хозяйственная история возвращает нас к ключевому периоду экспроприации, когда человечество присвоило себе возможность выращивать растения и животных в ограниченных пространствах, а значит больше не было необходимости в дороге до места сбора и охоты – её изначальном пути. Сложно сказать, можно ли считать кочевников в качестве хранивших изначальную приближенность к природе и соединённость с ней, поскольку у них также уже не наблюдается постоянства пути, однако их перемещение сохраняет приверженность сменяющимся местам по крайней мере как непосредственно данному образу пространства. Хотя идея применения животных уже здесь содержит безусловное начало власти над природой, но эта часть природы в виде одомашненных животных фактически сразу явлена в изъятой из природы составляющей. Как изъятие развивается и промышленность, которая и создаёт множество путей, начиная от доставки, заканчивая переозначиванием всего данного в ресурсной функции. Таким образом, дорога оказывается свёрнутой либо в загоне или огороженности полей, либо в самом укрощении силы природы сначала в подчинении мышечной силы животных и рабов, а затем во всё более усложняющихся механизмах.

Видно, что постепенное сворачивание пути шло через отношения подчинения, поэтому археология дорог требует рассмотрения генеалогии в том числе и как генеалогии власти. И если у Пьера Бурдьё власть могла быть определена через занятие положения на полях символического и хозяйственного капитала[Бурдье, 1993], то, полагая дорогу и движение изначально вне заданности общественного поля, мы должны определить власть как побочный эффект стремления к ускорению перемещения и его свёртывания в рамках сетевого взаимодействия. У Энтони Гидденса власть выступает в качестве взаимоотношений чередующейся независимости и зависимости, и как мы выше рассмотрели, история преобразования пути созвучна такому пониманию. И в этом случае дело как раз состоит в скорости и возможности сворачивания пути до уменьшенного взаимодействия, причём власть над природой и людьми разворачивается или точнее говоря сворачивается сходным образом.

Информационные магистрали продолжают ту же логику или «нелогику», а города отвечают изменившимся стремлением к превращению в деревни, либо наборы новых возможностей для средств личной передвигательности (которые доступны в качестве сращивающей человека и информационное пространство услуги по крайней мере в тёплое время). Они ускоряют дорогу также почти, как поисковая строка ускоряет мышление (однако мы не можем раствориться и познать дорогу там, где она заменена быстрой скоростью, изменения начинаются уже даже с передвижения бегом или на передвигаемом силой мышц транспорте). Но тем самым они и заменяют его, осуществляя это неравнозначным образом: подстановка больше не является эквивалентной и замещение человека на робота, хотя всего лишь продолжает функциональную идею, унаследованную от самой архитектуры и стремления создать техноутопичное жизненное пространство как для работы, так и для отдыха, попутно забывая о любой эстетике за исключением отсечения всего лишнего, обращает путь в симулякр действительной топологии (в котором расстояние изменяется как в символических единицах удобства, так и в денежных и временных единицах, но все эти обозначения не соотнесены с проблематикой дороги как ответственного перемещения). Научный и системный подходы последнего времени поэтому тоже можно считать движительными апробациями всеобщего объектного идеализма материального слияния всего ограниченно разумного с отчасти действительным.

Путеведение поэтому может воплощать себя как ответ на саму идею разделённости видов действительности. Например, в построительстве выделяется действительность 1 и 2 порядка, которая, как я ранее рассматривал (см. https://jenous.ru/blog/dejstvitelnost_3_porjadka_nabljudenie_i_soznanie/2020-11-22-159), перерастает в фактуальность 3 информационного порядка. Но, наблюдая за тем, как люди делают выбор на искусственных витринах, нельзя удостоверить эту действительность как новый путь: наоборот, действительность распадается до исключённой из самой себя функциональности и впадает в забывчивость как самосотворения, так и внутреннего самонаблюдения. То есть, развивая прагматическое измерение, общество не создаёт достаточных оснований для измерения эстетического, что может быть однако как рассмотрено так и изменено через генеалогию пути.

Безусловно есть и тихие улочки и почти незаметные для тела земли тропки, которые сводят до почти неразличимости «вред» и накопительство мусора, но и для их создания часто необходимо выделить соответствующую площадь под «зелёные насаждения», либо заставлять природу страдать от косвенных воздействий, пусть даже редких, таких как шум и загрязнения. Есть и вполне открытые и насыщенные места в сети, на которых предлагаются подробные обсуждения, участники делятся опытом и проводят независимые исследования. Правда идея независимости всё же теряется во всеобщем растворении, так что путеводную нить отыскать не так просто. Тем не менее, люди и общество должны стремиться определить общий баланс прокладываемых путей как определяющих саму жизнь, но и внутри любого здания дороги напоминают те пути сложности в мозге, которые создаются и действуют одновременно, но подчиняясь прагматике приводят к производительному системному производству (https://jenous.ru/blog/novoe_sistemnoe_proizvodstvo/2025-05-02-264). В этом смысле избавление от стен, как и от противоречивости баланса, требует применении диалектической генеалогии дорог.