Свидетель Пустоты. Книга 2. Эхо Алого Пламени

– Мы будем искать Его? – в голосе Джехёна прозвучала смесь надежды и страха, ведь образ пылающего человека в плаще был ещё так свеж в его памяти.

– Ох, парень, – Ин Хёк покачал головой, и его плечи слегка сгорбились. – Если бы Данте было так легко найти, я бы уже давно сделал это, поверь мне. Мы идём не к нему. Это было бы самоубийством. Мы идём в место, где может усилиться, проявиться, очиститься твоя собственная энергия. Энергия Свидетеля. Возможно, там ты сможешь… Настроить «приёмник», чтобы понять его послание, или хоть что-нибудь, какой-нибудь намёк, обрывок мысли. Сейчас ты как радио, включенное на всю громкость, но ловящее одни лишь помехи.

– Такое место есть? – удивился Джехён, с трудом веря, что в этом царстве смерти и тлена может найтись что-то, способное помочь.

– Разумеется, – старый охотник снова усмехнулся, на сей раз с оттенком горькой, скептической иронии. – В любом, даже самом мёртвом и искажённом мире, есть свои точки силы… Свои «нервные узлы», места концентрации энергии. Даже в загробном. Особенно в загробном. Но работает это лишь с живыми, с теми, в ком ещё течёт кровь и бьётся сердце. Для таких, как я, это просто ещё одна аномалия.

Их путь лежал через район, который, казалось, состоял из одних теней и намёков. Очертания зданий расплывались, будто нарисованные водой на мокрой бумаге, готовые исчезнуть, если на них слишком пристально смотреть.

Джехён чувствовал, как нарастает тревога, смешанная с необходимостью высказать что-то важное, что всё это время давило на него, мешая дышать.

– Ин Хёк, я должен кое-что рассказать! Вдруг это важно… – его голос прозвучал громче, чем он планировал, резко нарушив зыбкое, давящее безмолвие улицы.

Старик наконец остановился и обернулся. Его пронзительный, выцветший, но невероятно острый взгляд впился в Джехёна, заставляя того замереть на месте.

– Что? – Голос Ин Хёка не был громким. Он был пустым, как эхо в пещере.

– Перед тем, как я оказался здесь, я… Узнал, что должен стать… Охотником за Тьмой, – Джехён выдохнул эти слова, чувствуя, как они обжигают губы, как раскалённый уголёк, оставляющий горький привкус судьбы на языке. – Как только у меня будет достаточно для этого сил.

Он намеренно, инстинктивно, упустил факт о безликой, всезнающей Системе. Говорить о ней сейчас значило распахнуть дверь в безумие, в хаос, который он и сам не мог осмыслить. Эта тайна была его единственным якорем в реальности, которую он когда-то знал, и он цеплялся за неё с упрямством утопающего.

Ин Хёк замер. Он не шевелился так долго, что Джехён начал слышать, как его собственная кровь течёт по венам. Казалось, даже застывший воздух Пустоты вокруг них перестал вибрировать, затаив дыхание. Тени вокруг сгустились, будто прислушиваясь.

– Так вот оно что… – наконец прошептал старик, и его шёпот был полон глубочайшего потрясения, что Джехёну стало не по себе, словно его обнажили перед всем миром. – Теперь-то всё сходится… Все кусочки…

– Что сходится? – не понимал Джехён, чувствуя, как знакомый лёд страха, только что отступивший, снова сковывает его изнутри, сжимая горло. – О чём вы говорите?

– Данте… – Ин Хёк произнёс это имя как титул, как явление. – Он не просто пришёл предупредить тебя. Он… Намечает путь. Указывает направление. Тот сон, который ты видел, место, где всё происходило… Это был твой город? Точная его копия?

– Да, – кивнул Джехён, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. – Одна из улиц в центре. Я узнал её. Каждый кирпич, каждую трещину в асфальте.

Ин Хёк резко, почти стремительно, развернулся. В нём была только стальная, отточенная годами отчаяния решимость. Его глаза горели холодным огнём.

– Тогда нам срочно нужно туда. Сейчас же. Пока не поздно. Пока след не остыл.

Старик не стал ждать ответа. Он просто зашагал вперёд, и его походка, всегда такая уверенная, теперь обрела тревожную, неумолимую спешку. Это был шаг солдата, идущего на последний бой.

Джехён, едва успев кивнуть, поспешил за ним, чувствуя, как в горле нарастает ком тревоги. Они оставили позади относительно знакомый, пусть и мёртвый, район и углубились в лабиринт улиц, которых Джехён не помнил даже из своего кошмара. Эти улочки не были нанесены ни на какие карты, они были шрамами на теле Пустоты.

Путь занял около часа, но ощущался как вечность, растянутая в мучительной паузе. С каждым шагом окружающий мир становился всё более враждебным, всё менее напоминающим хоть что-то человеческое.

Сначала они шли по широким, безжизненным проспектам, где ветер, которого раньше не было, теперь гулял свободно, поднимая с асфальта вихри серой, едкой пыли и мусора, шуршавшего как нашёптывания, как голоса усопших, позабывших свой язык. Воздух звенел от этого шороха, наполняя пространство тревожной, нервирующей симфонией.

Затем их маршрут пролёг через зону, где сама архитектура сошла с ума. Строения больше не подчинялись законам физики – стены зданий плавно перетекали друг в друга, образуя неестественные, пугающие складки плоти города. Окна, словно слепые глаза, оказывались на уровне пола, заглядывая в никуда, а двери висели в метре от земли, ведущие в бетонные стены или в чёрные, бездонные провалы.

Воздух здесь был густым, обволакивающим, как смесь запаха гари, старой крови и сладковатого разложения, которое щекотало ноздри и вызывало тошноту.

Ин Хёк вёл их через этот хаос без малейших колебаний, его взгляд был прикован к невидимой цели, внутреннему компасу, стрелка которого бешено дрожала, но упрямо указывала направление.

Джехён чувствовал на себе взгляды. Не просто слежку, а изучающее, холодное, безразличное любопытство, исходящее из самых тёмных провалов между искажёнными зданиями, из-за углов, которых не должно было быть.

Один раз тень на стене впереди них ненадолго приняла форму высокого, сутулого человека в длинном плаще, прежде чем рассыпаться в клубящийся дым. Ин Хёк, заметив это, лишь стиснул челюсти и ускорил шаг, его пальцы бессознательно сжались в кулаки.

Последние двадцать минут пути они почти бежали. Ноги Джехёна горели от усталости, мышцы кричали от перенапряжения, а лёгкие разрывались от едкого, ядовитого воздуха.

Он уже просто механически следовал за тёмной спиной старого охотника, ставшей его единственным ориентиром в этом безумии.

Наконец, они вырвались из лабиринта искажённой архитектуры, словно прорвавшись сквозь невидимую плёнку, и вышли на знакомую широкую дорогу. Здесь было чуть светлее, тусклый, больной свет лился с неба, но от этого лишь чётче, с большей жестокостью проступали очертания знакомого кошмара.

И тогда Джехён увидел её. Ту самую стену, шершавую и холодную, в которую он упёрся спиной во сне, чувствуя неизбежность гибели. Ту самую узкую улочку, с мерцающими, как в предсмертной агонии, неоновыми вывесками.

Всё было точь-в-точь как в его видении, до мельчайших, пугающих деталей, только теперь это была не иллюзия, порождённая разумом, а осязаемая, давящая, неоспоримая реальность Пустоты. Это место было шрамом, перенесённым из сна в явь.

– Вот! – выдохнул он, останавливаясь и с трудом переводя дыхание, опираясь руками о колени. – Это здесь. Здесь он стоял. Здесь он выпустил на меня то пламя из своей руки.

Воздух вокруг стены звенел, будто наполненный невидимой, густой статикой, искрящейся на грани восприятия. Казалось, сама реальность здесь была тоньше. Джехён, преодолевая внутреннее сопротивление, вытянул дрожащую руку по направлению к холодному бетону.

– Вот… Здесь, – его голос сорвался, превратившись в прерывистый, сиплый шёпот. – Именно здесь это было.

Они шагнули ближе, и оба замерли, поражённые открывшейся картиной. На серой, шершавой поверхности бетона, словно выжженный калёным железом, клеймом ярости, чётко и неумолимо проступал тёмный, почти чёрный силуэт.

Это был отпечаток тела Джехёна в полный рост, идеально, до миллиметра, повторяющий его позу из кошмара – позу загнанного в угол. След испепеляющей ярости, навсегда впаянный в стену этого места, словно фотография момента ужаса.

Мурашки пробежали по спине Джехёна. Это было доказательство. Неопровержимое и пугающее.

– Как… Как такое возможно? – вырвалось у него, и в голосе зазвучал уже чистый, неподдельный страх, сковывающий горло, заставляющий деревенеть пальцы. – Это же был сон…

Ин Хёк медленно, с благоговейным ужасом, приблизил свою старческую, иссечённую морщинами ладонь к опалённому контуру, не касаясь его. Его пальцы, обычно такие твёрдые и уверенные, теперь слегка, почти незаметно дрожали.

– Место силы, – прошептал он, и его слова повисли в гнетущей тишине, впитываясь в самые стены. – Оно… Впитывает всё. Самые сильные эмоции, самые яркие всплески энергии… Они отпечатываются здесь. Это оно и есть.

– И что… Что теперь делать? – Джехён сглотнул комок в горле, чувствуя, как почва уходит из-под ног, а мир начинает медленно плыть. Его взгляд, полный растерянности и последней, слабой надежды, уткнулся в лицо старика, ища в нём спасения, ответа, якоря.

Ответом был резкий, сухой звук расстёгиваемых пряжек, громкий, как выстрел. Ин Хёк сбросил с плеча свой потрёпанный, видавший виды ранец, и тот с тяжёлым, глухим стуком, полным окончательности, приземлился к его ногам.

Не говоря ни слова, он извлёк из его глубин два коротких, почти одинаковых меча в простых, но прочных ножнах. Лезвия, тусклые, без бликов, холодно блеснули в угасающих неоновых огнях, жадно впитав в себя весь скудный свет.

– Теперь… – голос старика стал твёрдым, как закалённая сталь в его руках, лишённым всяких сомнений, – Ты должен сконцентрироваться. Почувствовать вибрацию этой энергии, попытаться настроиться на её частоту. – Он бросил быстрый, оценивающий взгляд на окружающие их тени, которые, казалось, сгустились и придвинулись ближе. – А я… Я буду стоять на страже. Готовься, парень. Это привлечёт внимание. Такое всегда привлекает внимание.

Джехён кивнул, сжав влажные от пота, холодные ладони в кулаки. Он сделал неуверенный, колеблющийся шаг к стене, к тому тёмному, пугающему двойнику, своему собственному отпечатку в вечности, и кончиками дрожащих пальцев коснулся холодного, шершавого бетона.

Ни вспышки, ни озарения, ни голосов из прошлого – лишь грубая, безразличная поверхность под кожей. Он обернулся, вопросительно, почти умоляюще глядя на старика.

– Пробуй, парень, – в голосе Ин Хёка прозвучала неожиданная, хриплая теплота, прикрывающая бездну его собственной тревоги. – Пробуй снова. Время пока ещё есть. Но оно на исходе.

Собрав всю свою волю в кулак, впитав в себя это напутствие, Джехён снова приложил ладонь к стене, всей поверхностью. Он закрыл глаза, отсекая давящий, враждебный мрак Пустоты, и погрузился в себя, в ту тишину, что царила за грохотом собственного страха.

Он искал то же смутное, едва уловимое чувство, что когда-то, как тончайшая нить, вело его к Юкари, – внутренний компас, шепчущий подсказки в самой глубине его существа.

Он выровнял дыхание, заставил его стать медленным и глубоким, замедлил бег мыслей, отогнав прочь панику. Он вызвал из памяти обжигающие, словно живые, образы: пылающие угли в глубине капюшона, искажённые всепоглощающей яростью, сухой, шипящий звук, с которым рождалось алое пламя, огонь, что выжигал душу. Он пропустил этот ужас через себя, не сопротивляясь, позволил ему заполнить каждую клеточку.

И тогда что-то дрогнуло. В нём самом. Где-то на самой грани восприятия. Мир вокруг поплыл, заколебался, уступая место чему-то иному, зыбкому и призрачному. Очертания стены растворились, неоновые огни растеклись в размытые пятна…

И проступили другие очертания. Синие, потёртые джинсы. Тёмное, мешковатое худи. Глубокий капюшон, намеренно скрывающий лицо. И единственный яркий акцент – ярко-красный, алеющий, как свежая кровь, шарф, трепещущий на невидимом, но ощутимом ветру.

– Сохэ? – его шёпот прозвучал оглушительно громко, как выстрел, в этой новой, рвущейся реальности, нарушив её хрупкое равновесие.

Фигура дёрнулась, резко, почти с угрозой обернулась. И хотя черт не было видно, Джехён физически, кожей, ощутил, как всё её внимание, острое, живое, сфокусировалось на нём, пронзило его насквозь.

Девушка одним стремительным, порывистым движением, полным нетерпения, скинула капюшон. Из-под него вырвалась короткая, беспорядочная стрижка с волосами цвета серебра, кончики которых были неестественно чёрными, как сажа, как сама ночь. Её глаза, широко распахнутые, сияли тем же странным, металлическим блеском, что и волосы.

– Ты? – в её голосе смешались шок, недоверие и щемящая надежда, прорвавшаяся сквозь все барьеры. Она ринулась вперёд, и прежде, чем он успел среагировать, её пальцы, цепкие и сильные, вцепились в его плечи с такой силой, что боль, острая и безжалостно реальная, пронзила ткань иллюзии, связав их воедино. – Ты должен отыскать меня! Слушай внимательно! Иди туда, где тени сгущаются сильнее всего! Где сама тьма начинает шептать!

– Но мне нужно найти свою подругу! – отчаяние, старый, знакомый спутник, заставило его голос дрогнуть, сорваться. – Юкари! Она где-то здесь, в опасности! Я не могу её бросить! Не могу!

– Найди меня, и мы спасём её! Обещаю! – её серебряные глаза горели решимостью, в них было что-то древнее, чем она сама. – Ты должен опередить Тень! Должен! Иначе… Иначе всё будет напрасно! Все жертвы, вся боль, всё это… Всё!

– Он… Он здесь? – Холодный, пронизывающий ужас сковал его, заставив похолодеть пальцы. Имя Хен Су не было произнесено, но оно витало между ними.

– Нет. Пока нет. Но если он почувствует мой след, если поймает хоть намёк на моё присутствие… Он явится в мгновение ока. Поторопись, прошу тебя! Времени нет!

Едва последнее, обрывающееся слово покинуло её уста, видение задрожало, затрещало по швам и рассыпалось, как разбитое зеркало, на тысячи осколков-ощущений.

Джехён дёрнулся, его веки резко распахнулись, впуская обратно давящую, тяжёлую реальность Пустоты, показавшуюся после того света вдвойне мрачной.

Первое, что он увидел, – несколько низкорослых, искорёженных, лишённых внятной формы фигур. Они медленно, с мерзкой, неторопливой уверенностью, сжимали кольцо вокруг них. Их контуры плавали, сливались с тенями, и от них веяло запахом тления и старых костей.

Ин Хёк, неподвижный и грозный, как скала посреди бушующего моря, стоял в центре этого адского хоровода, его мечи описывали в воздухе мерные, неторопливые, но готовые в любой миг взорваться кровавой жатвой, дуги.

– Сколько меня не было? – голос Джехёна был хриплым, горло пересохло и саднило, словно он наглотался пепла.

Ин Хёк, не отводя хищного взгляда от ползущих тварей, коротким, отточенным движением, лишённым всякого излишества, отсёк бледное, костлявое щупальце, тянувшееся к его ноге из сгустка мрака.

– Не знаю. Минут двадцать, не больше, – его ответ был краток, деловит и полон концентрации. – Но то, что ты проделал, сработало, как маяк в ночи. Привлекло всю эту… Нечисть. – Разобравшись с последним, с визгом отползающим призраком, он наконец повернулся к Джехёну, и в его усталых глазах читался немой, но огненный вопрос.

– Я видел её. Сохэ. Ту девушку, – Джехён выдохнул, всё ещё пытаясь вернуться в своё тело, отделить воспоминание от реальности. – Она сказала… Что я должен найти её до того, как это сделает Тень. Что только так мы сможем спасти мою подругу.

– Сохэ? – Ин Хёк нахмурился, его густые, седые брови поползли вниз, смыкаясь в суровую складку. – Ты не упоминал о ней раньше. Ни разу.

– Честно? – Джехён смущённо, почти по-детски, потёр ладонью затылок, чувствуя внезапный, нелепый прилив вины, как школьник, уличённый во лжи. – Я… Я не думал, что это важно. Она была просто… Частью того хаоса, что случился со мной до этого места.

– Но теперь это важно, – мягко, но с железной, не допускающей возражений настойчивостью парировал старик. – Она сказала, где её искать? Конкретное место?

– Там, где тени сгущаются сильнее всего… – повторил слова девушки Джехён, и эти слова прозвучали как приговор, как клеймо, обрекающее их на новый, ещё более опасный путь.

Лицо Ин Хёка окончательно окаменело. Все морщины на нём, эти карты прожитых лет и вынесенных битв, стали глубже, резче, черты заострились, вылепив маску из гранита и льда.

– Этого я и боялся, – прошептал он, и в его шёпоте была бездна усталости, копившейся десятилетиями, и горькое осознание неминуемо надвигающихся, ещё более страшных бед.

– Почему? Что там? – Сердце Джехёна упало, провалилось куда-то в ледяную пустоту. Он ненавидел этот тон, эту манеру старика говорить намёками, за которыми скрывались пропасти.

Старик медленно, будто его шея была из чугуна, поднял на него взгляд, и в его глазах, в этих выцветших, но не сломленных глазах, Джехён прочитал нечто, от чего кровь начала медленно, неотвратимо стыть в жилах.

– Там? – горькая, безрадостная усмешка, больше похожая на оскал, исказила его тонкие губы. – Там я очнулся, когда умер. Там начинается и заканчивается всё для таких, как мы. Это значит… Что наш путь лежит в Сакурай.

– Как долго до него идти? – в голосе Джехёна зазвучала тревожная, надрывная нота, смешанная с отчаянием и усталостью. Он не был готов к новым странствиям, его силы были на исходе.

Ин Хёк тяжело, с хрипом, как у человека, тащившего на спине неподъёмный груз, вздохнул, и его плечи сгорбились под невидимой, но ощутимой тяжестью этого известия.

– Вопрос не в том, как долго, мальчик, – его голос стал тихим и усталым. – Вопрос в том, как там уцелеть… – Он потянулся к своему ранцу, валявшемуся на земле, и его движения стали вдруг медленными, обдуманными, полными мрачной, безрадостной решимости. – Что ж… Чем раньше тронемся, тем быстрее найдём твою загадочную незнакомку. И тем больше у нас будет шансов на то, чтобы выбраться оттуда живыми.

Глава 4

Между двух огней…

Пустота.

Это место не было ни адом, ни чистилищем в привычном понимании этих слов. Оно было братской могилой для душ, недостойных покоя, и кладбищем надежд для тех, кто ещё помнил, что такое жизнь. Здесь время текло иными реками, вязкими и безвозвратными, унося с собой обломки воспоминаний, крупицы личности, саму суть того, кем ты был когда-то.

Души, обречённые на это вечное заточение, медленно, но неотвратимо разлагались. Они гнили заживо, их сознание разъедала безысходность, пока от их собственного «Я» не оставалась лишь неумолимая пустота. Они сходили с ума, шепча имена, которые уже забыли, и плача о мире, который стёрся из памяти, как старый рисунок на песке. Сильные духи – а такие здесь всё же встречались – могли продержаться дольше.

Они отчаянно цеплялись за свою боль, за свою ярость, за последние обрывки любви, потому что даже самое мучительное воспоминание было доказательством того, что они существовали. Но исход для всех был одинаковым. Разница заключалась лишь в том, насколько долгим и мучительным будет это падение.

Был ли у Кицунэ, шанс побороться? Этот вопрос, острый и навязчивый, как заноза в сердце, возникал в сознании Юкари снова и снова. В минуты редкого затишья, когда адреналин схватки отступал и накатывала леденящая усталость, она ловила себя на этой мысли.

Глубоко в душе, в самом её нутре, теплилась крошечная, но неукротимая искра. Искра отрицания. Она не была мертва. Её тело, пусть и повреждённое, пусть и находящееся в подвешенном состоянии между мирами, всё ещё дышало где-то там, в мире людей, под защитой Чанмина.

Она не была призраком, не была падшим духом. Она была Кицунэ, древней лисицей, и пока в её жилах текла сила, пока её когти могли рвать плоть, а воля – противостоять хаосу, всё ещё оставалась возможность. Возможность вырваться.

Увидеть его.

Её дни в Пустоте обрели свой собственный, извращённый ритм, похожий на дьявольский танец. Первым и главным актом всегда была битва с Ногицунэ. Гниющая лиса находила её с неумолимой точностью голодного хищника, чуя её светлую энергию сквозь слои иллюзорной реальности. Их стычки были яростными, безмолвными, если не считать свиста когтей, треск искажённой материи и тихого, прерывистого дыхания Юкари.

Ногицунэ не стремилась убить её сразу – нет, она растягивала удовольствие, изобретая новые способы причинить боль, оставить на её теле и душе новый шрам. Она говорила сквозь оскал, её голос, некогда маскировавшийся под вкрадчивые речи Мадам Мун, теперь был полон гнили и ненависти:

– Сколько ещё продержишься, сестрица? Твоя чистота лишь подчёркивает моё тление. Я сделаю тебя такой же, как я сама.

Но сломить Кицунэ ей не удавалось. Каждый раз, отступая после схватки, истекая энергией вместо крови, Юкари находила в себе силы не сдаваться. И тогда начиналась вторая часть её дня – поиск.

Она бродила по безумным кварталам этого искажённого Инчхона, где здания изгибались как в лихорадочном бреду, а тени шевелились как живые.

Её тонкие пальцы с изящными ногтями скользили по стенам, которые могли быть миражом, её глаза с золотым отсветом, обычно холодные и уверенные, теперь лихорадочно выискивали хоть намёк, хоть малейшую зацепку. Она искала слабое место в ткани иллюзии, брешь, через которую можно было бы протиснуться к нему.

К Джехёну.

Он был её якорем.

Вспоминая о нём, она чувствовала что-то тёплое и живое внутри, что-то, что противостояло всепоглощающему холоду Пустоты. Этот человек, обычный с виду офисный работник, вдохнул в её многовековое, уставшее существование новый огонь.

Его человечность, его упрямая, почти глупая отвага, его готовность бросить вызов самой судьбе ради неё – всё это растапливало лёд, веками обволакивающий её сердце. И она чувствовала его.

Чувствовала далёкие, но настойчивые толчки его воли, его попытки пробиться сквозь барьеры, разделяющие их. Его энергия, некогда слабая и неоформленная, теперь обладала направленностью и силой. Он искал её. И это знание придавало ей сил больше, чем любая древняя магия.

Однако вместе с его присутствием, едва уловимым, как дуновение ветра из другого мира, она ощущала и нечто иное. Нечто тяжёлое, давящее, полное нескрываемой угрозы. За ней следили. Это не была простая паранойя, порождённая этим местом. Это было конкретное, пристальное внимание, исходящее от кого-то невероятно мощного. Чей-то взгляд, тяжёлый и пронизывающий, буквально прожигал её насквозь, следя за каждым шагом, за каждым вздохом.

Он исходил не из конкретной точки, а будто из самой ткани этого мира, из сгустившейся тьмы в переулках, из искажённых окон пустующих зданий. В какие-то моменты Юкари пыталась убедить себя, что это просто атмосфера Пустоты – будто она сама по себе была живым, враждебным существом.

Зачем столь могущественной сущности прятаться в тени и просто наблюдать? Разве у кого-то с силой такого калибра не должно быть более весомых занятий? Эти наивные попытки самоуспокоения разбились в прах одним-единственным случаем, навсегда врезавшимся в её память.

Она плутала в районе, который когда-то в мире людей был шумным рынком, а здесь представлял собой лабиринт из пустых прилавков, заваленных гниющими товарами.

Воздух был густым и пахнущим разложением. Юкари шла, стараясь слиться с тенями, её слух был напряжён до предела, улавливая малейший шорох. Она искала след – царапину на стене, выжженный след энергии, хоть что-то, что могло бы указать на присутствие Свидетеля.

Именно тогда из-за груды развалин, с тихим, похожим на шелест сухих листьев шорохом, появились они. Падшие. Души, окончательно утратившие себя. Их формы были размытыми, нестабильными, глаза – пустыми впадинами, в которых плясали лишь отблески безумия и голода. Они двигались нестройной, но единой массой, привлечённые сиянием её ещё не сломленной души. Их было много, слишком много.

Юкари встала в стойку. Она расправила пальцы на руках, и из ногтей выросли длинные когти-лезвия. Первую атаку она парировала с привычной ловкостью, вскрыв призрачную плоть одного из падших. Второго отбросила ударом ноги с насыщенной энергией. Но они накатывали волна за волной, безмолвные, нечувствительные к боли, движимые лишь инстинктом поглощения.

Недавнее изматывающее противостояние с Ногицунэ давало о себе знать – её реакция замедлилась, удары потеряли былую силу. Она отступала, но за спиной был тупик.

Именно в этот миг, краем глаза, она увидела это. Один из падших, высокий и тощий, с руками, заканчивающимися настоящими костяными клинками, возник у неё за спиной. Он уже занёс свою уродливую конечность для удара, нацеленного прямо в основание её шеи. Расчёт был безошибочным и смертельным.

Юкари увидела движение, её тело напряглось для прыжка, но она понимала – времени не осталось. Не осталось ни на что. Мысль промелькнула холодная и обидная: «Неужели вот так? Здесь?»