Убийца без лица

Виктория Ансуз

Убийца без лица

ВВЕДЕНИЕ

Иногда человек становится страшнее, когда его лицо невозможно вспомнить.

Ты вроде бы видел его совсем рядом, отчётливо, на расстоянии дыхания…

Но попытаешься описать и образ распадается.

Меняется. Плывёт.

Как будто память подменили.

В моей работе такое встречается часто.

Страх дорисовывает детали, стирает одни лица и создаёт другие.

Но есть случаи, в которых искажение слишком точное, слишком продуманное, чтобы быть случайностью.

Когда три человека видят трёх разных преступников,

а нападение совершил один —

это не ошибка восприятия.

Это чей-то метод.

И именно с этого начинается история, в которую мне не стоило бы входить.

Но я уже услышала её шаги.

ГЛАВА 1. Описание, которое распадается

Вечером город звучит иначе.

Днём шум скрывает страхи.

Ночью – страх прорывается в каждом шаге, особенно если улица пустая, холодная и плохо освещённая.

Марина Ильичёва возвращалась домой быстрыми, уверенными шагами. Она была из тех женщин, которые никогда не показывают усталость. На работе её уважали, соседи здоровались первыми, двери лифта она всегда придерживала даже для тех, кто не торопился. Но сегодня она шла иначе – будто старалась убедить себя, что всё в порядке.

Фонарь над тротуаром мигнул один раз, другой. Она подняла голову, бросив взгляд на дрожащий свет, и в этот момент услышала сзади движение.

Не шаг.

Не хлопок.

Просто… смещение воздуха.

Марина обернулась резко – слишком резко для обычного человека. Но за спиной никого не было.

Она встряхнула головой, подняла воротник пальто и ускорила шаг. Дом был всего в трёх кварталах. Она знала маршрут наизусть: пройти мимо аптечного киоска, свернуть за сиреневый дом, перейти через маленький двор, где стояли три одинаковых автомобиля.

Но на третьем шаге она снова замерла.

Позади, почти впритык, прозвучал короткий, глухой звук, как будто подошвой задели камушек.

Марина обернулась и увидела мужчину.

Фигура в тёмной одежде, капюшон, высокий рост. На лице – ничего, что можно запомнить. Ни усов, ни бороды, ни особых черт. Только глаза – холодные и спокойные, как будто он просто идёт своей дорогой.

Марина открыла рот, пытаясь сказать что-то вроде «вам помочь?», но звук застрял, а человек сделал шаг вперёд. Не угрожающий, не резкий, просто шаг, как будто решил сократить расстояние.

И тут же – чёрная пустота.

Короткая, жгучая.

Как будто кто-то выключил свет внутри головы.

Марина очнулась уже сидя на асфальте. Руки дрожали, дыхание рвалось. Мужчина исчез, улица была пустой. На месте атаки – ни души. Она сорвалась на бег и, вбежав в ближайший подъезд, только там вызвала полицию.

Кин приехал первым.

Он вышел из машины, бросив быстрый взгляд на двор. Снег под фонарём блестел свежим слоем – никаких следов. Он нахмурился. Ненавидел, когда сцена была «чистой». Это всегда означало одно: или преступник слишком осторожен, или жертва видела то, чего не было.

Марина сидела на ступеньке у подъезда, обнимая себя за плечи. Ее пальто было грязным, волосы растрёпанными, но глаза – ясными. Не истерика, не шок. Напугана – да. Но говорит она чётко.

– Опишите, – попросил Кин, присев на корточки. – Рост, одежда, лицо, движения. Всё, что помните.

– Высокий. Очень высокий, – Марина глотнула воздух. – Тёмная одежда. Капюшон. И… взгляд.

– Какой?

– Холодный.

Кин поднялся, сделал знак патрульным. Те отвели женщину в машину, чтобы оформить показания.

Появился первый свидетель – мужик лет сорока, в спортивной куртке, с пакетом из магазина. Он говорил быстро, словно боялся забыть детали.

– Я его видел. Он пробежал мимо, – сообщил он.

– Как выглядел? – спросил Кин.

– Ну… рост где-то метр семьдесят. Невысокий. Щуплый. Куртка светлая, кажется. Лицо не разглядел – повернулся спиной.

Кин замер на секунду.

Марина описывала ГИГАНТА.

Свидетель – щуплого.

– Вы уверены?

– Да. Он быстро шёл. Как будто спешил.

Кин отметил детали, но внутри что-то уже зашлось. Несовпадения – обычное дело. Но не настолько же.

Он отправил свидетеля к патрульным, собираясь возвращаться к Марине, как услышал тихое:

– Простите… я тоже видела.

Молодая девушка лет двадцати, худенькая, с рюкзаком. Даже не похожа на ту, кто захочет встревать в полицейские дела. Но она стояла с решимостью.

– Он был… лысый, – сказала девушка.

– Лысый? – переспросил Кин.

– Да. Лысый, в очках. И невысокий. Может метр шестьдесят пять. В пальто.

Кин потер переносицу.

ТРИ свидетеля.

ТРИ разные версии.

И ни одной малейшей совпадающей детали.

– Так не бывает, – выдохнул он тихо, почти себе под нос.

Когда оперативники завершили сбор данных, Кин принял решение: подключить Викторию. Её не любят многие в отделе – слишком тонкая, слишком внимательная, слишком спокойная для работы, в которой кровь иногда важнее чувств. Но Кин доверял ей. Она видела то, что другие упускали.

Виктория приехала через пятнадцать минут, не задавая лишних вопросов. Подошла к Марине, посмотрела в глаза. Не медицинским взглядом. Не психологическим. Просто взглядом человека, который слушает не слова, а паузы между ними.

– Вы не лжёте, – сказала она спокойно. – Вы действительно видели высокого мужчину.

Марина облегчённо выдохнула.

– Но свидетели тоже не лгут, – добавила Виктория.

Кин нахмурился:

– Ты хочешь сказать, что они все правы?

– Нет, – Виктория покачала головой. – Я хочу сказать, что их память ведёт себя… неправильно. Как будто кто-то вынул оттуда деталь и вставил другую.

Она провела пальцем по воздуху перед собой, будто рисуя линию.

– Словно есть разрыв. Не в их словах. В том, как мозг сохранил момент.

Кин хотел возразить, но передумал. Он знал, что когда Виктория говорит «разрыв», это не эзотерика. Это про тонкую психологию. Про смещения внимания, про стресс, про то, что мозг иногда «подстраивает» картинку под страх.

Но здесь…

Слишком много несовпадений.

И слишком явных.

– Знаешь, что это значит? – спросил он хрипловато.

Она посмотрела на него спокойно.

– Да. Кто-то умеет управлять тем, что люди запоминают. Или тем, чего они боятся.

На секунду Кин почувствовал холод, который не объяснить ветром.

Случай оказался не странным.

А опасным.

Виктория провела ладонью по воздухе ещё раз, словно нащупывая контуры пустоты.

– Этот человек… – она замолчала, прислушиваясь к тому, что почувствовала. – Он не прячется. Он, наоборот, хочет, чтобы его заметили. Но каждый – по-своему.

– Тогда что мы ищем? – спросил Кин.

Она ответила не сразу.

– Мы ищем того, у кого нет лица.

И улица в этот момент показалась им обоим слишком тихой.

Слишком пустой.

Слишком внимательной.

ГЛАВА 2. Жертва, которая помнит слишком много

Больничная палата была слишком светлой для такого вечера.

Белые стены, белое бельё, белый свет ламп – всё это не успокаивало, а скорее подчёркивало: здесь собирают последствия того, что не получилось предотвратить.

Марина лежала на кровати у окна, подложив под спину подушку. Вид у неё был не «жертвы нападения», а женщины, которую внезапно выдернули из привычной жизни и поставили на паузу. Она держалась прямо, только руки выдавали напряжение: пальцы всё время искали край простыни, будто за что-то нужно было уцепиться.

Виктория вошла без халата, в своём обычном спокойном стиле – тёмные брюки, мягкий свитер, собранные волосы. Она не любила растворяться в больничной эстетике. Её задача была другая – вернуть человеку ощущение себя, а не сделать вид, что они «обе здесь надолго».

– Марина? – спросила она, чуть приблизившись.

– Да, – женщина подняла взгляд. – Вы… врач?

– Психолог, – ответила Виктория. – Меня попросили с вами поговорить. Неофициально. Не протокол, не допрос. Просто разговор.

Марина вздохнула, как человек, который за последние пару часов уже устал рассказывать одну и ту же историю и каждый раз чувствовал себя всё менее убедительно.

– Я уже всё сказала полиции, – тихо произнесла она. – Толку-то…

– Я знаю, – мягко кивнула Виктория. – Но они спрашивают о фактах. Меня интересует другое. То, что осталось у вас внутри.

Марина помолчала, затем чуть кивнула в сторону стула:

– Садитесь.

Виктория села, не доставая блокнот. Она могла запомнить. И Марине сейчас было важно видеть не писаря, а собеседника.

– Расскажите, пожалуйста, ещё раз, – попросила Виктория. – Только не спешите. Можно не подряд, можно кусками. Как вспомнится.

Марина пожала плечами, опустила взгляд на свои руки.

– Я шла домой. Рано ещё было, не ночь, – начала она. – Я часто так хожу, мне недалеко… Я не чувствовала опасности. Совсем.

Она нахмурилась, словно проверяя себя.

– Потом… я услышала что-то сзади. Как будто кто-то идёт. Не сразу близко, сначала где-то… на расстоянии. Я подумала, что просто кто-то торопится.

Повернула голову – никого.

Голос оставался ровным, но в паузах слышалось: она возвращалась туда, в тот момент.

– А потом? – мягко подсказала Виктория.

– Потом… – Марина на секунду зажмурилась. – Был… звук. Как если бы человек перешагнул с бордюра на асфальт. И… я обернулась и увидела его.

– Его – это кого? – уточнила Виктория, не меняя интонации.

Марина сжала пальцы.

– Сначала мне показалось, что это он, – тихо сказала она. – Мой брат.

Виктория едва заметно приподняла бровь.

– Брат?

– Старший. Он умер три года назад. В аварию попал.

Она сказала это ровно, как будто фразу повторяла много раз. Но мышцы у рта чуть дрогнули.

– Вы были близки? – осторожно спросила Виктория.

Марина замялась.

– По-разному. В детстве – да. Потом… меньше. Но он всегда… – она поискала слово, – был фигурой. Знал, как надо жить, что я делаю не так. Возможно, он был прав.

Она чуть усмехнулась, но улыбка вышла сухой.

– В тот момент, когда вы обернулись, – вернула её Виктория к событию, – вы увидели его?

– Мне так показалось, – кивнула Марина. – Я увидела лицо… очень похожее. Те же скулы, тот же взгляд. Он стоял, смотрел на меня… и я подумала, что схожу с ума.

Она осеклась.

– А потом… что-то поменялось, – подсказала Виктория.

Марина открыла глаза шире, словно только сейчас позволяла себе это вспомнить честно.

– Да. Секунду… буквально секунду. Он как будто… сдвинулся. Я не могу объяснить.

Он сделал шаг и лицо стало другим. Не брат… а… мой бывший муж.

В палате на секунду стало тише. Далёкий звук тележки в коридоре, голос медсестры – всё ушло на задний план.

– Бывший муж – это человек, которого вы боитесь? – спросила Виктория.

– Я… не боюсь его физически, – подумав, ответила Марина. – Но да. Он для меня – унижение. Про то, что я недостаточно… – она запнулась. – Короче, да. Эмоционально – это страшный персонаж.

– И вы увидели его лицо?

– Да. Очень отчётливо. Его взгляд. Его подбородок. Его манера… так смотреть, знаете, как будто ты уже виновата, а он ещё не сказал в чём.

Марина крепче сжала простыню.

– И в этот момент я поняла, что это невозможно. Что за одну секунду человек не может превратиться из одного в другого.

Она переводила взгляд с одной точки на другую, словно пыталась поймать ту самую секунду.

– И что вы почувствовали, когда поняли это? – спросила Виктория.

– Паника, – честно сказала Марина. – Не страх – паника. Будто земля исчезла. Всё, что я знаю, всё, чему верю… всё сломалось. И…

Она прикрыла лицо ладонями.

– Дальше я уже не помню. Просто – пустота. А потом – я на лестнице, я звоню, руки не слушаются… и всё.

Наступила короткая пауза.

Виктория не спешила её заполнять.

– Полиции вы рассказывали про… одного? – тихо спросила она. – Про брата или про мужа?

Марина засмеялась – коротко, нервно.

– Про брата сначала, – призналась она. – Потом мне стало стыдно. Как это звучит? «Меня напал мёртвый родственник». Они и так смотрели уже… с сомнением.

Про мужа сказала только краем. А про то, что он будто менялся… – она махнула рукой. – Знаете, иногда лучше промолчать. Чтобы совсем в дурку не записали.

– Вы не сумасшедшая, – спокойно сказала Виктория. – У вас просто нервная система получила слишком сильный удар.

Марина вздохнула.

– Это вы так говорите, потому что вам за это платят, – устало сказала она. – А я… Я сама себе больше не верю.

Эта фраза прозвучала важнее всех предыдущих.

Виктория чуть подалась вперёд.

– Вы сами себе не верите где? В том, что это случилось? В том, кого вы видели? Или в том, что имеете право бояться?

Марина удивлённо посмотрела на неё.

– Во всём сразу, – сказала она после паузы. – Мне всё время хочется… подправить историю, чтобы она была нормальной. Чтобы её было не стыдно рассказывать.

Она подняла глаза к потолку.

– Может, там вообще был какой-то обычный мужик. А мозг дорисовал братца, потом мужа, потом… неизвестно кого.

– Вы говорили «потом – незнакомец», – напомнила Виктория.

Марина вздрогнула, словно её поймали на чём-то, что она хотела забыть.

– Да. Был момент… – она замолчала, собирая слова. – Когда он сделал ещё один шаг, лицо стало… пустым. Вроде черты были, но… ничего цепляющего. Как на манекене.

И это было почему-то страшнее всего.

Она обхватила себя руками.

– Я поняла, что если он подойдёт ещё ближе, я вообще перестану понимать, кто передо мной. И вот это…

Она замолчала и чуть хрипло добавила:

– Это было хуже, чем видеть любого из них.

Когда Виктория вышла из палаты, Кин ждал её в коридоре, прислонившись к подоконнику. В руках – пластиковый стаканчик с кофе из автомата. Оно всегда было одинаково отвратительным, но он пил его как воду.

– Ну? – коротко спросил он.

Виктория остановилась рядом, на секунду посмотрела в окно. На улице уже стемнело, жёлтые пятна фонарей ложились на снег, как не слишком уверенные круги на воде.

– Она не врёт, – сказала Виктория. – И не придумывает ради внимания.

Кин хмыкнул:

– Это я уже понял. Психосоматика у неё не того типа.

– У неё другое, – кивнула Виктория. – Она действительно видела… несколько лиц. Брата. Бывшего. И в конце – что-то вроде пустой маски.

– Фантазия?

– Нет, – она покачала головой. – Память под влиянием шока ведёт себя по-своему. Но здесь слишком чёткая структура. Она не путается в последовательности. Она путается в источнике.

Кин отпил глоток, поморщился.

– Переведи с психологического, – попросил он. – На человеческий.

– Хорошо, – спокойно согласилась она. – Представь, что твой мозг – это человек, который отвечает за безопасность. Его задача – предупредить тебя об опасности. Самым быстрым способом.

Если он видит что-то странное, что не укладывается в привычную картину, он начинает искать знакомый образ. Что-то, что уже помечено: «опасно».

Она развела ладони.

– У Марины таких образов два – брат и бывший муж. Один – про контроль, другой – про унижение. Когда она столкнулась с ситуацией, которую не смогла объяснить, её мозг подставил туда то, что уже знает. Сначала одного, потом другого.

– А этот третий – пустой? – уточнил Кин.

Виктория на секунду задумалась.

– Это… интересное место, – медленно сказала она. – Похоже на уровень, где у человека заканчиваются слова. Там, где остаётся только чистое ощущение угрозы.

Без истории. Без биографии. Просто факт: «это опасно».

Кин провёл пальцем по краю стаканчика.

– То есть, по-твоему, нападал не брат, не муж и не манекен. Нападал какой-то… обычный мужик. А её мозг дорисовал всех остальных?

– Если бы это был обычный мужик, – спокойно возразила Виктория, – у нас не было бы трёх свидетелей с трёмя разными описаниями.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Здесь, скорее всего, человек, который умеет чувствовать чужой страх и подстраиваться под него так, чтобы мозг жертвы сам дорисовал нужное лицо.

– Это уже звучит как цирковой номер, – мрачно заметил он. – «Читаю ваши страхи и примеряю их на себя».

– Не цирковой, – тихо сказала она. – Опасный.

Потому что такие люди редко останавливаются на одном случае.

Кин отставил стаканчик на подоконник.

– Ты хочешь сказать, что он выбирает тех, у кого богатый набор страшных физиономий в памяти?

– Я хочу сказать, – ответила она, – что он выбирает тех, чью реакцию ему интересно наблюдать. Тех, у кого страх живой, не заторможенный.

Она коротко вздохнула.

– И ещё одно.

– Что?

– Она сказала важную фразу. Что ей всё время хочется подправить историю, чтобы её было «не стыдно рассказывать».

Это значит, что часть картины она уже отредактировала. Не для себя – для слушателя.

– Для нас, – уточнил Кин.

– Да. Так делают многие. Но здесь это важно. Значит, нападение ударило не только по её страху, но и по её самооценке. Это не просто «мне было страшно». Это «я не имею права быть такой напуганной».

Она посмотрела в конец коридора, где медсестра перекладывала папки.

– Такие жертвы удобны. Они будут молчать о странных деталях. Они будут сглаживать. До тех пор, пока кто-то не задаст слишком правильный вопрос.

– Ты задала? – спросил он.

– Да, – спокойно кивнула она. – И она выдала нам всё: и брата, и мужа, и пустую маску.

– Ну хоть кто-то из вас двоих честен, – буркнул он.

Она чуть усмехнулась.

– Моя честность тебе ещё не раз встанет поперёк протокола, – заметила она. – Готовься.

– Я уже, – ответил он сухо. – С того дня, как тебя назначили консультантом.

Когда они вышли из больницы, воздух был ледяным – такой бывает только в промежутке между лёгким снегом и настоящим морозом. Люди спешили по своим маршрутам, каждый в своём коконе.

– Что мы имеем? – спросил Кин, когда они подошли к машине.

– Жертву, которая видела сразу три лица, – перечислила Виктория. – Трёх свидетелей с тремя версиями. И ощущение, что все они описывают не столько человека, сколько свой собственный страх.

– То есть лицо нам не поможет? – уточнил он.

– Лицо – нет, – кивнула она. – А вот страх – да.

Он посмотрел на неё с тем самым выражением, в котором раздражение и уважение перемешивались в странном равновесии.

– Ты только что выбросила половину наших стандартных методов, – заметил он.

– Зато у тебя есть я, – спокойно ответила она. – А я умею работать с тем, что у вас обычно идёт под строчкой «эмоциональное состояние».

Он вздохнул, открыл дверцу машины.

– Ладно. Будем делать вид, что это расширяет наш инструментарий, а не рушит систему, – сказал он. – Завтра поедем к следующей пострадавшей. Посмотрим, кого она видела.

– Я бы обратила внимание не только на «кого», – тихо сказала Виктория. – А на то, чего она боится сейчас. Не в момент нападения – сейчас.

– Почему?

Она посмотрела вдоль улицы, как будто прислушиваясь к звуку чужих шагов.

– Потому что те, кто умеет работать с чужим страхом, редко исчезают после одного случая, – ответила она. – Они возвращаются. Хотя бы мысленно. И это всегда оставляет след.

Кин сел в машину, не ответив.

Но, завёл двигатель, он поймал себя на том, что тоже прислушивается к пустой улице, к шагам прохожих, к коротким паузам между звуками.

И впервые за долгое время ему показалось, что дело, которое он ведёт, будет не просто сложным.

Оно будет личным.

ГЛАВА 3. Мозг дорисовывает страх

Виктория любила, когда город был ещё не совсем проснувшимся.

Утро, в котором кофейни только включают свет, машины идут редкими струйками, люди ещё не успели полностью надеть свои дневные маски. Это время было похоже на промежуток между вдохом и выдохом – там, где легче всего подглядеть, как устроены привычные формы.

Кабинет встретил её знакомым запахом бумаги, слабого цитруса от диффузора и характерным щелчком выключателя. Она поставила кружку на стол, не включая сразу ноутбук. Ей нужно было не написать отчёт – ей нужно было увидеть картину.

На тумбе у стены лежали три папки.

Три женщины.

Три нападения.

Три разных лица.

Витя из отдела собрал материалы быстро, почти без лишнего шума. На каждой папке – аккуратный штамп с датой. Виктория провела пальцем по корешкам, будто знакомилась с содержимым тактильно, и взяла первую.

Марина Ильичёва.

Официальная формулировка: «нападение неустановленного лица, причинение лёгкого вреда здоровью, психологический шок».

Неофициально: женщина, которая видела своего мёртвого брата, бывшего мужа и пустое лицо неизвестного.

Виктория положила папку на стол, поверх – блокнот.

Потом взяла вторую.

Ирина Строева.

Атака у подъезда, поздний вечер, неполный контакт – преступник не успел сделать ничего, кроме как приблизиться и заставить её поверить, что она сейчас встретит своего отца.

Того самого, с которым в детстве боялась заходить в лифт.

Третья папка была тоньше.

Мила Козина.

Студентка. Атака в светлое время суток, около торгового центра. Она видела женщину средних лет, похожую на учительницу, которая много лет назад перед всем классом разобрала её на части за одну ошибку в тетради.

Три женщины.

Разный возраст, разный образ жизни, разные районы.

Но внутри – что-то общее.

Виктория взяла маркеры, подошла к белой доске у стены. Она не всегда пользовалась ею, но в сложных делах предпочитала видеть всё перед собой: крупно, разложено, без скрытых перекрёстков.

В верхнем левом углу она написала:

ЖЕРТВЫ

И под ним, столбиком:

Марина – брат / бывший муж / пустое лицо

Ирина – отец / лифт

Мила – учительница / публичное унижение

Рядом – ещё один столбик:

возраст

Марина – 42

Ирина – 35

Мила – 21

семейное положение

Марина – разведена

Ирина – замужем, один ребёнок

Мила – не замужем

На этом список общих черт закончился.

Не было стереотипного «один тип внешности», «один тип образа жизни», «один тип района». Всё разное.

Она поставила маркер, задумчиво прикусила губу и вернулась к первой строке.

Кого они видят? – это был важный вопрос.

Но гораздо важнее, что именно в этих лицах для них было страшным.

Она открыла папку Марины и достала свои вчерашние записи.

«Брат – фигура контроля.

Бывший муж – фигура унижения.

Пустое лицо – чистая угроза без истории».

Потом раскрыла папку Ирины.

Официальный протокол говорил: «Нападавший – мужчина средних лет, рост выше среднего, одежда тёмная».

Но в разговоре один на один Ирина призналась: в момент, когда он приблизился, она увидела лицо своего отца. Не потому, что он был на него похож – просто мозг подставил его туда.

– Когда я была маленькой, – тихо сказала Ирина, – он любил пугать меня этим лифтом. Знаете, у нас старый дом, кабина скрипела, лампа иногда мигала…

Она тогда засмеялась, рассказывая, но пальцы сжимали кружку так, что ещё чуть-чуть и раздавят.

– Он заходил со мной, останавливал лифт между этажами и говорил: «А вдруг он сейчас провалится?» И смеялся. А я стояла и думала, что… всё.

Она отвела взгляд.

– Когда этот человек зашёл в подъезд и дверца лифта открылась… я увидела не его. Я увидела то же лицо, тот же взгляд.

– И как вы решили объяснить себе то, что он не мог оказаться в лифте с вами? – спросила тогда Виктория.

– Никак, – честно ответила Ирина. – Я просто перестала думать. А потом поняла, что я на полу, мне холодно и пахнет железом.

Виктория подвела маркером стрелку от имени Ирины к словам:

детский страх / лифт / падающий пол / незащищённость.

Потом снова открыла папку Милы.

Её разговор стоял перед глазами иначе – в нём было много порывистых фраз, смеха, попыток обесценить собственный опыт.

– Да бросьте, я просто впечатлительная, – махала руками Мила. – Ну да, я увидела нашу классную. Точнее, не её, а какую-то женщину, которая смотрела так же.

– Как? – спросила тогда Виктория.

– Как будто я уже всё сделала неправильно, ещё даже не начав, – фыркнула девушка. – Знаете такой взгляд? Ты ещё не открыла рот, а тебя уже стыдят.