Три кашалота. В аномалиях древних капищ. Детектив-фэнтези. Книга 12

Василь Павлович усмехнулся, представив, что кабы матерью могла быть императрица, то могла ревниво гадать: от супруга Петра он или же любовника Монса?.. Но в любом случае Петр не мог не видеть случившегося. Допустим, допустим… Но тогда, если бы он имел метки Монса, после рождения девочки ей и пришлось избавиться от ребенка, сказав императору, что ребенок, как у них самих случалось не раз, умер ангелом; и вскоре тайно устроенные похороны неизвестного дитя, доставленного взамен живой дочери, в узком кругу доверенных людей вскоре успокоили двор… Но как бы там ни было, а забрала тогда это дитя первая жена его, Широкова, покойного брата, Алексия, что перед смертью передал дитя другой женщине. И родилось у него, Широкова, подозрение, как лишь узнал о той женщине и разглядел дитя ближе, что больше она похожа не на мать Екатерину, а на дочь ее Елизаветы…

– Все, все, хватит домыслов!.. Все это очень, очень рискованно, – уже почти прошептал Василь Павлович, невольно озираясь и подозревая даже только что принесенный новый стакан. – И все же, – с тайной злорадной усмешкой произнес он, – когда держишь в руках столь важную тайну, ощущаешь себя почти таким же могущественным, как сам император!..

– Но стоп! Стоп! – вновь прервал свои опасные измышления вместе с самохвальством Василь Павлович. – Грезы о власти и мечтания о немыслимом счастии – все это завтра, а теперь время вернуться к срочным делам… Итак, протоинквизитор просит срочно, уже сегодня же, предоставить выводы следствия для представления государю, отчего в Курске на копании каменного угля ночью угорели в натопленной им избе сто пятьдесят три человека? «Надо же, как сто пятьдесят три рыбы Христа из писания, которых нашел и со страху все пересчитал в полутьме Юрий, когда, поплутав в лабиринтах, вышел к пещере с дырой в потолке!» – вспомнил Широков. – Причем, из них угорели многие насмерть, а другие, по невозможности вернуться в пыльные шахты, остановили работы, взяли в руки по белому камню, облобызали их и все, как один, приняли веру Кореня Молоканова? В другой раз государь, может, и махнул бы рукой на такой непорядок, ибо чего не случается, но вот только что он дал строгий указ вскрывать угольные находки, и только что заявил о заботе прибавления людских ресурсов, ибо, – граф скосился на бумагу и пододвинул к себе, – «от рудокопных заводов и прилежного устроения оных земля богатеет и процветет, и пустые и бесплодные места многолюдством населятся». Вот те и процвели, вот те и населились. Чуть полтора ста человек не угрохали!..

Он с час внимательно изучал все доставленные улики и, прослеживая все цепочки, сделал вывод: виновен тот, кто уговорил истопников так закрыть в печах «вьюшки», чтобы угарный дым весь не вышел в дымоход, а именно солевары, работавшие возле рудника, до того платившие за лес углежогам, что, в свою очередь, принимали лес от дровосеков, которые сваливали им лес в кучи или складывали в ямы, обкладывая дерном и поджигая вплоть до почернения; так в солеварнях древесный уголь для топок достигал кондиции в течение считанных недель, и хотя это было дольше, чем получать готовый каменный уголь, но жар от нового угля слишком быстро испарял воду, а с нею и слой соли, что в итоге оказалось накладней. Вина солеваров усугублялась их неоднократным настойчивым ходатайством за дровосеков позволять им по-прежнему валить лес, а им, солеварам, по-прежнему варить соль. Истопник тоже указал на человека из солеварен. Подумав, Василь Павлович решил представить дело более сложным, присовокупил сюда в подозрение кузнецов из шахты Осетрова: они-де, работая в кузне с каменным углем, решили, что господь Христос вздумал испытать их силу и терпение, чтобы извести черной необходимостью при новом угле вместо прежнего использовать ручной поддув, и оттого пошли упования на Саваофа, «бога отца» и прочих высших духов общин замерзелого сектанта Кореня Молоканова, обетовавшего свою резиденцию в столице Санкт-Петербурге.

Кабы на этом граф тогда остановился, то, без сомнения, дело бы выгорело, и все бы на том порешили, да продолжили следствие на местном уровне – кому и какое понести наказание. Но Василь Павлович тут пережадничал и вписал сюда имя барона Брамсова, который сейчас вел тяжбу со своими же крепостными, которые нашли уголь на обрабатываемых полях да, ссылаясь на императорский указ, заявили право на его извлечение как хозяев. Брамсов, возможно, и был бы обезоружен, но крестьяне перехитрили себя же: вначале не пожелали рассказать о том никому, и завалили выход угольной крошки в полях жирно навозом, чтобы там не так уж чернело и не привлекало внимания. Однако у залежи перестарались, и навоза им не хватило. Брамсов что-то здесь заподозрил, либо затем кто-то сообщил из крестьян, а приехав на место, барон быстро осознал свою выгоду и сделал заявку. Заявка была оформлена по всем правилам, не подкопаться. Но именно тщательность в деле сокрытия своего своеволия и делало его уязвимым. Старание уже перешло свой предел, и граф вписал вывод: что сокрытие угольных мест, несмотря на указ, становится опасным поветрием, если такое имело место даже под самой столицей в поместье поставщика двору мясных товаров Холона Самаритянина. Не жалея и Холона, презиравшего фискал-коллегию, но однако ж отдавая отчет в особой упитанности его скота и отменных вкусовых качествах мяса, граф написал, что, не поставив его в известность, его скотники, пользуясь большим запасом навоза, унавозили открытую залежь глинистой извести, идущей на швы каменных кладок. И что, возможно, к указу бы добавить контроль, помимо фискального, и судом инквизиции. Так решил граф Широков и, сложив все документы в папку, отправил протоинквизитору. Тот же с ней приготовился пойти к императору…»

VIII

«Что тут еще за числа?» – спросил себя Маркелшин и, повернувшись в сторону, посмотрел на своих помощниц старших лейтенантов Алевтину Виноградову и Нинель Винокурову.

– Вы что-то хотели? – спросила, показалось, с подтекстом Виноградова; а Винокурова тут же с подтекстом загадочно улыбнулась и предложила: – Вы спрашивайте, Семен Петрович, не робейте!

– Да я об этих сектантских мировоззрениях… Если в мироздании нет ни верха, ни низа, то какая разница, где искать истину, в поднебесьях или в подземельях, так?

– Но в замкнутом пространстве ее искать легче, это как через глазок Обскура, телескоп или микроскоп – нужна среда-посредник, переход из одной реальности в другую, – сказала Виноградова. – Вот взять, например, тайные манипуляции фигуранта Воробья. Если он больной и не терпит открытых пространств, то ему, чтобы увидеть истину, нужны только стены, даже без окошек, и толща планеты: чем больше нагромождений препятствий, тем яснее созерцаемый мир.

– Чем дальше от времени распятия Христа, тем он понятней: проще понимание всех церквей и конфессий, жизни на земле и даже космос.

Маркелшин повернулся на стуле, откинул спину назад, сложил руки на груди, засунув обе кисти под мышки, и таинственно ухмыльнулся:

– Объясни-ка!

– Господи! Да почитайте Гюйгенса! – нежно воскликнула Винокурова. – Он утверждает, что можно теоретизировать о жизни на планетах по аналогии с миром, который мы видим вокруг нас: вот и весь секрет! Включайте воображение!

– Он узаконивает это, – тут же подхватила Виноградова, уже забравшись во всемирную сеть через «Сапфир», – опираясь на свои эпистемологические представления о жизненно важной роли вероятности и отсутствие абсолютной уверенности в изучении природы в целом… Я бы сказала, не уверенности, а бесперспективности, делая вывод, что «достаточно материала для вероятных предположений». Этот аргумент отражает важное отклонение от рационалистической и механистической философии Декарта, что изучение природы имеет дело не с абсолютными достоверностями, а со степенями вероятности. И в таких благородных и возвышенных исследованиях вся слава в том, чтобы прийти к вероятности, а вознаградит сам поиск.

– В общем, Гюйгенс использует телеологический аргумент, чтобы защитить мысль о том, что планеты, хотя и не ведомы нам, созданы ради человечества и должны иметь своих обитателей.

– Да, конечно!.. Поскольку жизнь существует на Земле, то она есть и на других планетах; поскольку люди строят дома, то и разумные жители планет строят дома, поскольку мы знаем геометрию, то, значит, ее знают и там, а поскольку у нас в мозгах разные боги и потому тысячи разных конфессиональных течений, то и всюду должен быть тот же бардак! Это теория о множественности миров, то есть о том, что мы все в четырех стенах, а понять, что есть на самом деле, не позволит болезнь быть в пространствах!