Мои дорогие привидения

Тут из пожухлой травы справа вынырнул чёрный лохматый кот, строго взглянул на парня своими жёлтыми глазами-фонарями и неожиданно низким басовитым голосом сказал:

– Развлекаемся, гражданин? Ну-ну.

Федя хотел возмутиться, хотел крикнуть: «Брысь!» Он даже попытался было замахнуться на кота, который почему-то прочно ассоциировался теперь с тем фактом, что Аню поцеловать так и не удалось. Но тут со всех сторон навалились какие-то люди в тулупах, принялись пинать и бить, а Фёдор начал от них отмахиваться и орать: «Я свой! Свой я!» – хотя кому и почему свой, он бы сказать в точности не сумел. Мир вокруг померк, что-то хлопнуло, раздался глухой удар – и руку скрутило уже не фантомной, а вполне взаправдашней болью.

Писатель лежал на кровати по диагонали, кулак правой руки упирался в стену, которую парень, похоже, некоторое время колотил во сне. За окнами плыли нежно-лиловые утренние сумерки – значит, солнце ещё не поднялось над деревьями, хотя птицы в саду и лесу уже щебетали вовсю. Фёдор прислушался: из соседней комнаты доносился приглушённый раскатистый храп Наины Киевны, похожий на работающий компрессор: «хррр-пф-пф-пф».

«Ну, хоть хозяйку не разбудил, чудила», – Федя поправил подушку, улёгся и снова задремал, теперь уже без сновидений.

* * *

– Фёдор Васильевич! Эгей, добрый молодец! Проснулся, что ли?

Парень ошалело сел на постели. В комнате было совсем светло, солнце давно уже поднялось не то, что выше леса, но и вполне себе успело пройти немалый путь по небосводу, а в дверь вежливо, но настойчиво колотила хозяйка.

– Доброе ут… день, Наина Киевна, – он открыл дверь, хотя, в сущности, ничего не мешало старушке зайти, потому что запоров между комнатами предусмотрено не было в принципе.

– Горазд ты спать, батенька, – беззлобно попеняла ему бабка, но тут же лицо её приняло печальное выражение. – Прости, что беспокою, но помощь мне твоя нужна.

«Опять дрова или вода, что ли?» – не без раздражения подумал Федя.

– Сестрица моя заболела.

– Марфа Киевна? – удивился постоялец.

– Да нет, не младшенькая. Средняя. Василиса. Она тут, в Карасиково живёт. Ну, не прямо в самом селе, на хуторе, от села ещё чуток в сторону.

– А как вы узнали? – нахмурился парень. Для него сейчас что Карасиково, что Дубовеж, что родной город представлялись невероятными далями за дремучими чащами.

– Так Ванька, сынок её, приехал. Я уже собралась, а ты, мил человек, пригляди за хозяйством, пока меня нет? Курам корм в маленьком сарайчике, ну а с остальным разберёшься, вчера ведь уже освоился. Да, и вот ещё что, – старушка сунула в руки ошарашенному Фёдору массивный, будто от старинной крепости, ключ. – Это от избушки, если надумаешь в город поехать.

– Вы же говорили, у вас тут воров нет?

– Воров-то нет, а так – положено. Замкни, а ключ, если тяжело таскать, так под ножку скамейки у крыльца положи.

– Да нет, не тяжело, – Федя отнёс ключ на письменный стол, вернулся. – Давайте я вам помогу с вещами?

– Спасибо, мил человек! Вещей-то немного…

Наина Киевна направилась к выходу. Фёдор, двинувшийся следом, увидел посреди первой комнаты груду каких-то узлов, сеток и бесформенных баулов.

«Эмигрирует она, что ли?» – подумал писатель, подхватывая сразу несколько предметов багажа.

За штакетником на улице стояла телега с высокими бортами, спереди на ней сидел крепкого вида седой мужик в сдвинутом на затылок картузе. В оглобле здоровенный конь каурой масти с длинной белоснежной гривой склонил голову и, казалось, подрёмывал. Увидев нагруженного узлами парня, возничий соскочил на землю, помог закинуть в телегу первую партию багажа и протянул короткопалую мозолистую руку:

– Иван Чернава, – голос у него был сиплый, похожий на голос волка из мультфильма. Он и походил на того самого волка: сухощавый, поджарый, с чуть печальными большими глазами и торчащим из-под картуза чубом.

«Ты заходи, если что!» – мелькнуло у Фёдора, и он едва удержался, чтобы не хихикнуть.

– Федя, – представился парень, пожимая руку.

– Я бы и не беспокоил тётушку, да мать настаивает, – доверительно понизив голос, заговорил Иван. – Лето, видишь, засушливое, а её на такую погоду вечно ломит. Недельку-другую отлежится – и снова всё хорошо, а если бы дождик, то и ещё раньше в себя придёт. Но вот вынь да положь, вези Наину. А я что, – он развёл руками.

– Да я понимаю, не волнуйтесь. Присмотрю тут, всё будет в порядке, – пообещал Фёдор.

– Благодетель! – просиял Иван. – Ну, с меня причитается. Грибы любишь?

– Люблю, – удивился Федя.

– Значит, решено. Обратно приедем – привезу. Сам собирал, сам мариновал. У нас в семействе я по грибам первый специалист. Вон, тётушка не даст соврать.

– Чего-чего? – Наина Киевна, возившаяся где-то за домом, появилась перед калиткой.

– Да про грибы.

– А! Да, Ваня по грибам мастер.

Через полчаса вещи были уложены, телега тронулась. Фёдор ещё постоял у калитки, махая рукой и провожая взглядом хозяйку и её племянника, а потом пошёл в дом.

«Так-с… Вот и консервы пригодятся, – подумал он, и даже немного взгрустнул. После бабушкиной готовки переходить на быструю лапшу и кильку в томате совсем не хотелось. – Может, с печкой попробовать?»

Федя заглянул в летнюю кухню, со всех сторон обошёл печь, внимательно изучил её – и решил пока не рисковать. День-другой и поголодать не страшно, да и лень, и вообще, с печкой можно потом разобраться. А там, глядишь, и хозяйка вернется. В конце концов, есть же электроплитка, только надо какую-нибудь посуду найти – не чугунки же на неё ставить.

Фёдор вернулся в дом и обнаружил, что Наина Киевна перед отбытием позаботилась-таки о завтраке. Были тут пирожки с картошкой и жареным луком, домашняя копчёная колбаса и сало, маринованные опята («От Ивана, небось!»), хлеб и пухленький горшочек, в котором обнаружились ещё не успевшие до конца остыть вареники.

«Если оставить часть на ужин, можно сегодня вообще не готовить», – подумал Федя, но как-то так само получилось, что вскоре большая часть завтрака была успешно съедена. Писатель сыто вздохнул и откинулся на стуле.

«С таким питанием я отсюда колобком уеду», – благодушно размышлял Фёдор, но тут же вспомнил, что без Наины Киевны уехать ему светит скорее Кощеем.

«Так-с. Куры!»

Куры были в порядке, корм и вода имелись. Парень прошёлся по саду и огороду, но никаких проблем не обнаружил – всё оставалось в том же виде, что и вчера. Долил воды в душ, застелил кровать и уселся за столом перед раскрытым ноутбуком. Наступило время творить – но муза, похоже, считала иначе, и упорно отказывалась появляться.

Федя бессмысленно скользил взглядом по стенам, перебирая в голове варианты начала. Это должен был быть Шедевр, роман, каких не случалось. Новое слово в отечественном хорроре. Да что хорроре! В литературе! Вот только не то, что новое, но и просто первое слово никак не желало перетекать из размышлений на экран.

Фёдор вздохнул, встал и принялся расхаживать туда-сюда, разглядывая полосатые половички. Боязнь белого листа – безусловный признак гения. Ну, он-то, правда, листа не боится, просто это… временный затык. Парень рассеянно оглянулся по сторонам, заметил на этажерке оставленное старушкой очередное яблоко и, схватив его, принялся грызть на ходу.

«Блин… А огрызок-то вчерашний я не выкинул! И не видно нигде. Наверное, хозяйка забрала и выкинула. Вот подумает теперь, что живёт у неё свинота», – корил себя Федя, делая очередной поворот, теперь лицом к большому зеркалу.

Поднял голову – и завопил.

Из зеркала на него смотрел здоровенный кабан с роскошными загнутыми клыками, лохматой мордой и нахальными глазками. Писатель отпрянул. Один из половичков под ногой сбился в предательский валик, парень зацепился за него и рухнул на пол, только каким-то чудом не приложившись об доски затылком. Постанывая и покряхтывая, Фёдор сел на полу и не без опаски снова посмотрел в зеркало.

В зеркале был он, Федя, растерянный, но очень даже обыкновенный. И скомканный половичок, и наполовину съеденное яблоко, которое парень, падая, выронил. Край стола, часть кровати – всё было на месте. Кабана не было.

«Грибы, – категорично решил про себя Фёдор. – Может, тут какое-нибудь загрязнение. В этих заповедниках чего только не прячут! Какой-нибудь ядерный могильник, прямо под селом».

Он поднялся на ноги, поднял яблоко. С жалостью осмотрел его, потом пренебрежительно скривился:

«Ой, ну чего там!»

Прошлёпал к рукомойнику, сполоснул золотистый бок – и снова захрустел.

«Напишу роман, продам издательству и заработаю сто тонн баксов, – мечтал Федя. – А что, Стёпе Королёву можно, почему мне нельзя?»

Будущий заработок представился Фёдору в виде мультяшной горы зелёных денежных пачек. Он в очередной раз развернулся, стараясь не сбить уже показавший своё коварство половичок – и замер на месте.

Посреди комнаты лежала горка долларовых банкнот. Горка была писателю примерно по пояс, и в верхнюю её часть была воткнута табличка с надписью «СТО ТОНН». Федя заморгал, но деньги никуда не исчезли.

«Мама дорогая!» – он несмело шагнул ближе. Подался вперёд, вглядываясь в банкноты.

Банкноты оказались какими-то странными, будто из банка приколов. С виду в целом походившие на настоящие доллары, но с подписями сикось-накось – будто сошедшие с той самой иллюстрации из мультфильма. К тому же вместо американских президентов на каждой было ухмыляющееся лицо, которое до странности напомнило Фёдору старика, встреченного у вокзала.

«Приплыли… Глюки, – Федя растерянно взглянул на наполовину съеденное яблоко в правой руке. – Наверняка могильник. И яблоки заражённые. Вот потому-то так рано и поспевают!»

Он развернулся, осторожно уложил огрызок обратно на этажерку, повернулся – денег не было. Парень тяжело опустился на кровать, закрыл глаза и некоторое время массировал их через веки, пока мельтешение пятен света не стало совсем уж нестерпимым. Открыл сперва левый – в комнате всё было как обычно. Открыл второй – ничего не изменилось.

«Стоп-стоп-стоп. Ну вчера же я ел почти то же самое! Яблоки так уж точно. И ничего не грезилось».

Фёдор упёр локти в колени, положил подбородок на сцепленные пальцы и задумался. Грибы? Да и грибов-то тех было не так чтобы уж очень много. Может, колбаса? Да нет, колбаса как колбаса. Хорошая колбаса. Сразу видно – действительно копчёная, а не промазанная химозным «дымком». Нет, не в продуктах дело.

«Тепловой удар?» – предположил Федя.

Солнце сегодня в самом деле припекало заметно жарче. Вот и Иван жаловался, что лето без дождей. В лесу, понятное дело, сушь не так заметна, а всё-таки. Да, определённо, солнышко подкралось незаметно. Как раз потому, что вроде и тень, и не постоянно на солнцепёке, а вот прогулялся по огороду – и шмяк! Писатель пересел к столу, хотел было поискать в Интернете признаки теплового удара. Но вспомнил, что Интернет ему не светит, скорее всего, до возвращения в город, и с раздражением закрыл ноутбук.

«Наверное, компресс надо бы», – решил Фёдор. Он прошёл в первую комнату, снял полосатое полотенчико возле рукомойника и, обильно смочив водой, вернулся к себе. Улёгся на кровать, наложил компресс и бездумно уставился в потолок.

Глава 6. Куда приводит сочинительство

Галлюцинации больше не возвращались, и ближе к вечеру писатель даже сумел отыскать, как ему показалось, вполне стоящую идею для романа. Вообще-то идею эту он попросту позаимствовал, решив изложить свою версию истории Девичьей печали.

Можно было, конечно, попробовать расспросить о легенде других жителей села. Но, во-первых, Фёдору показалось неуместным стучаться к совершенно посторонним людям и приставать к ним с вопросами о какой-то там легенде. Может, они про неё даже слыхом не слыхивали. Во-вторых, Федя полагал, что, как истинный Творец, вполне способен взять лишь саму идею, а прочее – и это даже правильнее – придумать самостоятельно.

Добавив к этому решению отрывочные воспоминания о муторном сне прошлой ночью, Фёдор довольно бодро написал несколько страниц. На месте Луговца он поместил барскую усадьбу, ничтоже сумняшеся назвав её Луговое. В отсутствие Интернета подспорье в виде генераторов имён и фамилий было недоступно, и Феде пришлось некоторое время помучиться, прежде чем владельцами усадьбы стали князья Дубовежские, а главной героиней – Наталья. Младшая дочь владельца усадьбы, героя Отечественной войны, полюбившая, разумеется, французского офицера из стоявшего здесь полка.

Француз, как и положено интервенту, сгинул в окрестных лесах от рук партизанивших мужиков, а девушка с горя, конечно же, покончила с собой, отправившись на никогда не замерзавшее болото. Которое с тех пор прозвали Девичья печаль. Но говорят, что по ночам часто видели в окрестностях две призрачные фигуры. Выходила из склепа утопленница-Наталья, искала своего возлюбленного. И если оказывался на её пути молодой мужчина – всматривалась она в него, а, не увидев любимого – душила чужака тут же. По лесной же дороге скитался призрак французского офицера, и когда случалось ему застать в пути молодую девушку, вглядывался он в её лицо. Но, не находя возлюбленной, вслед за тем останавливал сердце несчастной проезжей. Ещё говорят, что иногда два этих привидения встречаются у кромки леса, однако не могут прикоснуться друг к другу, и тогда, печальные, стоят до самого рассвета у незримой границы, разделяющей их.

История на роман не тянула, но Фёдор на ходу решил сделать сборник новелл, припомнив и опыт Николая Васильевича Гоголя, и «Вечера на Хопре» Михаила Николаевича Загоскина, и даже короткую прозу Пушкина. Федя метил в один ряд с классиками, и никак иначе – так почему бы и да. Он с удовольствием перечитал печальную повесть о молодой княжне Дубовежской, исправил по мелочам опечатки и допущенные в спешке ошибки. Потом выглянул в окно: снаружи уже сгустились сумерки.

– Куры же не кормлены! – спохватился парень и выскочил во двор.

Вечер выдался на удивление прохладным. Федя, ещё не успев закончить подготовительную работу в маленьком сарайчике возле курятника, уже начал мелко дрожать и даже время от времени постукивать зубами. Дело, видимо, было в близком расположении болот и реки – где-то он что-то такое читал о том, что от водоёмов под вечер тянет холодом.

Упрямый петух категорически отказывался заходить внутрь и, растопырив крылья, норовил наскочить на хозяйкиного постояльца. Пришлось отыскать в дровах палку покрепче и загонять наглую птицу чуть не силой. Закончив в курятнике, Фёдор решил, что сегодня вполне может обойтись и без душа – очень уж не хотелось возвращаться после купания, сотрясаясь всем телом.

«Хоть свитер надевай… Вот тебе и лето», – Федя проковылял к крыльцу.

Оглянулся хозяйским взглядом напоследок – да так и замер с раскрытым ртом.

Пока он хлопотал вокруг кур, от леса успели исподволь потянуться мелкие, ещё тонкие, ниточки тумана. Блёклая, едва различимая пелена постепенно затопила сад и огород, скрыла ложбину, отделяющую подворье от чащи, принялась растекаться по улице. Ближайшие соседские дома уже стояли словно в паутине. Паутина эта, поначалу редкая, быстро плотнела и, казалось, набирала силу. Даже тёплый свет электрических лампочек в окошках словно чуть потускнел и поугас.

Однако испугал Фёдора отнюдь не туман. Со стороны сада, по тропке между деревьями и малинником, не спеша шла девушка. Высокая, в старомодном платье, она шагала так плавно, будто не касалась земли, а плыла над ней. Только чуть колыхался подол, да и колыхался ли? Туман уже настолько плотно укрыл землю, что различить ноги незнакомки в нём было трудно.

Сдавленно пискнув, Федя дёрнул ручку, но дверь не открылась. Он потянул сильнее – без толку. Вцепившись обеими руками, парень принялся дёргать ручку, нервно оглядываясь через плечо на приближающееся видение. Ему казалось, что он уже различает и ручейки воды, стекающие с платья девушки, и отсутствующий невидящий взгляд. Возможно, писатель заорал бы, но язык прилип к нёбу, так что Фёдора хватило только на невнятный хрип, походивший на вздохи запыхавшегося от быстрой ходьбы старика.

Что-то мелькнуло справа, оставляя за собой завихрения в тумане, и у нижней ступеньки появился большой чёрный кот. Федя, перестав рвать дверную ручку, уставился на зверя. Жёлтые глаза-фонари внимательно оглядели девушку, теперь бывшую всего метрах в двадцати от дома, потом строго посмотрели на парня. Низкий басовитый голос, странно не вяжущийся с открывающейся кошачьей пастью, поинтересовался:

– Развлекаемся, гражданин?

Фёдор страдальчески хрюкнул и мир, перевернувшись, ушёл у него из-под ног.

* * *

– Сильно стукнулся? – голос был девичий, и в нём даже слышались нотки встревоженной заботы.

– Да что ему сделается, – этот, второй, был басовитым, мужским, и говорил с лёгким пренебрежением. – Голова – кость. Чему там болеть.

– Вот я тебя веником сейчас!

– А я-то тут при чём? – возмутился бас. – Сама, значит, явилась не запылилась, а я – крайний?

– Чья была идея?

– Я только предложил познакомиться. Так сказать, наладить контакт. Обязательно было в таком виде?

– Ну, тут уж не моя вина! – девичий голос повысился на полтона. – Он сам меня так обрядил!

– А ты и рада, – съехидничал бас.

– Да у меня до сих пор ноги не согрелись! – пожаловалась девушка. – А ты? Это что ещё за прокурорский тон? «Гражданин», – передразнила она собеседника.

– Ой ты гой еси, добрый молодец! – вдруг взвыл бас, но тут же вернувшись к прежней громкости поинтересовался:

– Так, что ли, надо было?

– Не передёргивай.

– Или так? – бас прокашлялся и вдруг мелодично затараторил:

– Bonjour monsieur. Une merveilleuse soirée, n'est-ce pas?

– Тьфу на тебя.

– А что, если на меня в профиль посмотреть – усы почти французские.

– Где тут у бабушки Наины веник-то?

Фёдор сообразил, что глаза у него закрыты, и аккуратно их открыл. Оказалось, что он лежит на своей кровати, причём кто-то позаботился снять с неё покрывало и даже подсунуть под голову самую мягкую и удобную из подушек. В комнате было темно, но из открытой двери в соседнее помещение падал сноп света. Федя несколько раз торопливо моргнул, потом посмотрел поочерёдно вверх, вниз, влево и вправо. Для верности зажмурился, снова открыл глаза. Комната, мебель и световая дорожка были на месте. Беседующие за стенкой тоже, и теперь бас раздражённо вещал:

– …и готово. А теперь давай, объясняй, убеждай, воспитывай. Вот мне делать больше нечего!

– Ну не может же быть всё так запущено, – задумчиво возражал девичий голос. – Раз он сюда добрался. Опять же – я.

– Ты – женщина, существо впечатлительное, – наставительно заметил бас.

Что-то зашуршало, послышался глухой удар, как если бы на доски пола упало нечто не очень крупное, но мягкое и при этом увесистое.

– Вот погоди, я тебе уши-то выкручу! – пообещала девушка.

– Это мы ещё посмотрим, кто кому и чего выкрутит, – заметил бас, но уже не так пренебрежительно. – Ты веник-то брось, брось. Я жеж обидеться могу.

– Тоже мне.

– И когтями могу.

– Попробуй только.

За стенкой помолчали. Потом бас примирительно заметил:

– Ну, прости. Не держи зла. Я же в хорошем смысле.

– В хорошем? – в голосе девушки слышалась неприкрытая ирония.

– Ага. Вы, женщины – существа чуткие, ранимые. На вас даже малая красота иной раз такое сильное впечатление производит, что диву даёшься, – в басе послышались льстивые нотки. – Так что, увы, но – не показатель. Тем более в таком деле. Тут взвесить надо, тщательно рассчитать.

– И долго ты взвешивать собрался? До следующего раза? А когда он будет, тот следующий раз – не уточнишь?

– Ой, ладно! – по тону баса так и представлялась кислая мина.

– Вот тебе и ладно, – вздохнула девушка.

За стенкой снова завозились: кто-то устраивался поудобнее на табурете. Фёдор размышлял, удастся ли ему сползти с кровати, не скрипнув сеткой. А если удастся – что именно в комнате можно использовать в качестве оружия против пробравшихся в дом злоумышленников.

«Оставили, называется, на хозяйстве», – подумал парень.

– Слышишь? – вдруг поинтересовался бас.

– Чего? – не поняла девушка.

– Вот именно. Эй, гражданин, подслушивать нехорошо! Раз очнулся – выходи, знакомиться будем, – тут басовитый голос запнулся, и вдруг снова взвыл:

– Ой ты гой еси добрый молодец! Подобру-поздорову ли?

Световое пятно закрыла какая-то тень, щёлкнул выключатель. На пороге стояла девушка. Та самая, в старомодном платье. Правда, была она ничуть не призрачной, а вполне себе материальной и плотной, вот только кожа у незнакомки имела явственный зеленоватый оттенок. Впрочем, это её ничуть не портило. Глаза – чёрные, бездонные, словно состоящие целиком из зрачка, и опять-таки совсем не портившие её внешность. Светлые волосы, вьющиеся пышными локонами. Вздёрнутый курносый нос, чуть оттопыренные ушки и – это, пожалуй, показалось Феде самым удивительным – россыпь веснушек на щеках. Веснушки, правда, тоже были зеленоватыми, в тон коже.

– Как себя чувствуете? – поинтересовалась девушка с улыбкой. Зубы у нее были словно чуть мельче, чем положено, и Фёдор, присмотревшись внимательнее, понял, что у незнакомки нет ни ярко выраженных резцов, ни клыков – все зубы были одинаковыми, ровными и белоснежными.

– Эм-м…

– Я вам компресс сделала. Шишка болит?

Федя шевельнулся – впервые с момента пробуждения – и понял, что под ним на подушке лежит уже однажды послужившее в лечебных целях полотенчико, а на затылке в самом деле вздулась порядочная шишка.

– Кто это меня так? – нахмурился писатель.

– Вы сами, – вздохнула девушка. – Когда с крыльца падали.

– Как падал, вроде бы помню… – задумался Фёдор.

– Ну, а как об лавочку прилетели – наверное, не помните, – предположила собеседница.

У ног девушки мелькнула чёрная шерсть и в комнату протиснулся кот. Он скептически оглядел парня и заявил:

– В моё время когда барышня входила в помещение, полагалось вставать.

– И-извиняюсь… – Федя сделал попытку подняться, но тут он мельком взглянул на девушку и увидел, с каким насмешливым выражением та смотрит на кота у своих ног. Изогнутые монгольским луком брови сошлись над переносицей домиком и казалось, что незнакомка сейчас расхохочется в голос. Тем не менее, Фёдор встал – про себя с облегчением отметив, что хотя бы одет в футболку и шорты – и, ещё раз потрогав шишку на затылке, поморщился.

– Надо вам с травками компресс приложить, – предложила девушка.

– Потом, – деловито отрезал кот. – Потерпит гражданин без травок.

– Не вредничай, – бросила незнакомка, подхватила с подушки полотенчико и вышла из комнаты. Кот, усевшись, продолжал пристально, словно следователь на допросе, буравить глазами парня.

– И с чего будем налаживать контакт? – мрачно поинтересовался Федя. – Может, представитесь для начала?

– «Что в имени тебе моём?» – философски заметил зверь.

– Ну уж вряд ли Александр Сергеевич.

– Да, не он, – с ноткой сожаления вздохнул собеседник.

– Я – Фёдор. Фёдор Васильевич Потапов.

– Котофей Афанасьевич, – церемонно склонил голову кот.

– А фамилия?

– Фамилия… – зверь поднял правую переднюю лапу, выпустил когти и принялся их рассматривать. – «Фамилия моя слишком известна, чтобы я её называл».

– Надо же, к нам сам Милославский пожаловал! – съязвил Федя.

– Всяко лучше, чем Дубовежский, – не остался в долгу кот.

– А я – Анастасия Александровна, – радостно возвестила девушка, заглянув на секунду в комнату. В одной руке у неё было всё то же полотенчико, в другом – пучок каких-то трав, явно позаимствованных из запасов Наины Киевны. – Фамилия – Кикиморова, – донеслось уже из первой комнаты. – Так что, хотите, можно Настасья, или Настя. А хотите – просто Кики. Прямо будто по-французски.

Кот демонстративно закатил глаза.

Глава 7. Хет-трик

Длины полотенца едва хватило, чтобы обвязать его вокруг головы, и теперь у Фёдора на лбу красовалась уменьшенная копия замысловатых узелков Наины Киевны. Травы, выдержанные некоторое время в кипятке, налитом в железную эмалированную кружку, были приложены к шишке под повязкой, и действительно помогали. По крайней мере, осторожные прикосновения к месту ушиба уже не отдавались болью, да и ощущение тяжести в голове куда-то делось.

– Так вы в болоте живёте? – Федя вертел в руках ту же самую кружку, с ещё одной порцией трав, и время от времени прихлёбывал горячий целебный настой.

– Не «в», а «на», – поправил Котофей.

– А в чём разница?

– Безграмотность… – проворчал кот.

– Ну не в топи же я обитаю! – засмеялась Настя. – На болоте заимка, я там с дядей живу, он егерь в заповеднике.

– Это тот кордон, что прямо от перекрёстка?

– Нет, кордон – это кордон, а заимка – это заимка. Здесь ведь многие местные жители в заповеднике работают. В Дубовеже вакансий так-то не очень много, и туристы к нам не часто заезжают.