«Три кашалота». Следы децимации. Детектив-фэнтези. Книга 11

Глава

V

«Будет исполнено?! – задался вопросом Куртяхин, садясь за свой рабочий стол. – Исполнено – это что, когда, дай-то бог, будут получены новые данные о золоте? Или же это лишь формальная попытка выполнить просьбу генерала?.. Скорее, второе! – успокаивал он себя. – Это только просьба, ибо приказа от генерала оператору найти ключ к золоту Монсов быть не может по определению. Никто из нас, пока еще, не вездесущий!..»

С этим настроением Куртяхин, для начала, отправил запрос на стол капитану Крыншину, которому, с тех пор как тот вернулся из академического отпуска, он собирался передать работу по изучению жизнеописания Ивана Протасова. Крыншин, вслед за капитаном Страдовым, пролистал немало страниц об этой загадочной личности, которая сейчас, если заглянуть в летопись, только еще утверждалась в Санкт-Петербурге. И ее, эту личность, сейчас готовились убить. Посмотреть на то, как будет осуществлена эта попытка децимации, он, Куртяхин, сможет чуть погодя. А пока пусть Крыншин что-нибудь вспомнит: не попадалось ли ему каких-либо сведений о «трех вершинах золотого креста»?

Не прошло и минуты, как Крыншин сообщил: «Есть зацепка! С тебя причитается! Будущий известный золотопромышленник России, молодой купец Иван Протасов, сын Прова, ища полезные знакомства в Санкт-Петербурге, нарываясь на неприятности, но не забывая о любовных приключениях, свел знакомство с загадочной представительницей баронского дома Широковых, который она показала ему из окна своей шикарной кареты. Как минимум, дважды он видел баронский герб: на дверце кареты и на портике особняка, и на этом гербе был крест из золотого вертикального столба и двух отдельных его перекладин по сторонам. Таким образом, этот крест не цельный, а из трех частей, трех независимых друг от друга «вершин». С пожеланием успеха! Петр Крыншин».

– Что ж, интуиция генерала работает лучше, чем у ждущего вещего сна аватара! – отметил Куртяхин и принялся за чтение.

«Утром Иван встал пораньше и долго молился. Молитва его, пронизывая пространство, куда он обращал свой взор и где она упиралась в престол господний, творилась на удивление легко. С икон, в нарядных окладах, Троица отвечала ровным, в лад с состоянием его души, взором. Оклады на некоторых из этих икон были искусно сделаны его руками. Все это успокаивало, вселяло надежды и придавало новых сил. Рассвет угасал, превращаясь в яркое утро. В лавку позвонили. Служащий Симеон впустил через порог человека. Невысокого, сутулого, разодетого, как херувим или артист из шапито, в светлый плащ с многочисленными продольными складками, широкий и выпуклый, словно внутри плаща прятались сложенные крылья. Из-под плаща, из нагрудного кармана он извлек надушенный конверт. Конверт был адресован Ивану. Приняв его и прочтя от кого, он тут же, почти физически, ощутил загадочную, сладкую атмосферу, которая окружала его в близости с Катей Потощевой. Это было ее второе со дня их знакомства послание. В первом она сообщало, чтобы он срочно пришел в незнакомый ему квартал и там, встретив его, она увлекла его к подъезду неизвестного дома, где он даже не заметил, как оказался участником ворожбы за столом ведуньи Альдигердии. Каждому там было предсказано ближайшее будущее: и все, что было обещано Ивану, сбылось. Его ждала любовь. Все было как во сне. И он вновь переживал их встречу. Познакомившись с нею на танцах в новом купеческом районе Замаранихи и направляясь к своему дому с мыслями о ней, он вдруг оказался в ее богатой карете, которая остановилась у дома с баронским гербом, где, как он думал, она прислуживала хозяйке, была ее экономкой или кем-то еще, что тогда для него было совершенно неважно. Там они расстались, под обещание Кати дать знать о себе, как настанет время. Потом было первое письмо, гадание… Но новой весточки он ждал слишком долго. Завязал роман с купеческой дочкой Василисой Видаловой, также ищущей приключений. Потом забыл и ее, и вновь успел полюбить. Но уже, казалось ему, всей душой дочь сектантского старца Молоканова Лизавету. С нею близости у него, кроме легкого поцелуя, не произошло, но с тех пор, как впервые встретил ее, ради нее и ее несчастной семьи пережил много немыслимых приключений. Он спас ее от позора, а ее больную мать от смерти, от преследуемых его врагов и ставшего соперником поручика Бецкого – племянника грозы сектантов, помощника протоинквизитора Санкт-Петербурга Василя Широкова. Тайно Иван вывез беглянок и спрятал их в надежном укрытии. А отец Лизаветы, оказавшийся главой раскольничьей секты, Корень Молоканов, еще до этих событий был схвачен и посажен в застенки тюрьмы. Его обещали выпустить, чтобы не возбуждать в народе опасного недовольства, но Иван уже строил дерзкие планы: выкрасть старца и бежать с раскольниками на Яик или в Сибирь, в Угорье или же в сам Китеж-град. Оттого, что было пережито так много, Иван уже мало верил в пользу встречи с загадочной Катей, хотя она успела познакомить его со своими друзьями. Кроме ведуньи, это был известный в свете учитель фехтования Делон, купец Мокей Вишховатый, друг его покойного отца. Теперь не мешало бы нащупать пути в высшее общество, и в этом Катя могла бы помочь. Но теперь он видел уже другой смысл: не ради карьеры, а ради любви к другой, и чтобы спасти ее опального отца. Он вскрыл конверт, с радостью осознавая, что не ощущает сильного биения сердца, ранее готового выпрыгнуть из груди от одного только ожидания весточки от Кати, когда в голосах посетителей лавки ему чудилось, что спрашивают именно его и передают от нее эту весточку: «Для господина Протасова, лично!» И вот Катя, наконец, вспомнила о нем. Она назначила дату встречи в баронском доме по случаю ни к чему не обязывающего вечера с ассамблеей. Прежде об ассамблеях он думал как о месте, где все время знакомятся, разговаривают, где тебе могут даже не предложить присесть; каждый предоставлен самому себе; а еще, где можно было взять и уйти – по-английски, не уведомляя никого, что тоже утешало. Но теперь он думал о другом, что среди гостей можно будет встретить вельмож и чиновников, состоятельных купцов и духовенство, а также сословие поскромнее – ремесленников и матросов. Вход на ассамблею уже лет пять был доступен просто каждому прилично одетому человеку, за исключением слуг и крестьян. И впервые получили право посещать ассамблею и женщины. По указу об ассамблеях, уже знал наизусть Иван, хозяин не должен был ни встречать, ни провожать, ни потчевать гостей, а только должен был очистить несколько покоев, предоставить столы, свечи и питье для утоления жажды; да еще иметь на столах употребляемые игры.

Глава

VI

В первые дни пребывания в Петербурге в нем поселилось чувство опасения выглядеть слишком просто и нелепо. Но, опасаясь этого, он в то же время желал встретить на своем пути какого-нибудь насмешника, чтобы вступить с ним в перепалку или драку, лишь бы только о нем услышали, узнали, только бы появился повод проникнуть в слои высшего общества. Сначала это было его главной задачей. Иначе для чего и для кого же так старался отец, привозя на продажу с ходовыми товарами предметы роскоши: приправы к блюдам и благовония, заморские вина и хрусталь, ковры и книги, и еще много всяких удивительных вещей. Отец многое успел поведать о своих путешествиях в заморские страны, где за три десятка лет плаваний по морям и торговли на варяжских, испанских и турецких базарах повидал и понял о жизни очень многое. Свои знания он передавал сыну. Благодаря чему теперь он, повзрослевший Иван, мало удивился бы любой, пусть даже и драгоценной, безделице, при виде которой другой, не подготовленный, открыл бы рот в удивлении. Красота и загадка камня или хитрого механизма, удивительные истории странствий никогда не оставляли его равнодушным, а зачастую покоряли его, оставляя в душе и в уме глубокие отметины. Искусно расписанные залы, колонны и лепнина, багеты картин и сами картины, наряды и оружие – все это он тоже видел. И многое умел делать сам. К тому же, отец научил его быть наблюдательным, с навыком предвидеть большие события, будучи сам необыкновенным человеком. И если на свете и существовали пророки, то одним из таких был верный слуга императора купец Пров Савватеич Протасов. Он точно угадал путь Ивана: обязательно быть ему там, где на расстоянии вытянутой руки может пройти сам государь. Отец был убежден, что Санкт-Петербург станет столицей мира также, как когда-то Рим, столь же богатым, как Лондон, Париж, Амстердам. Но Иван грезил пока лишь Санкт-Петербургом. Порой он задумывался: зачем его батюшка, всего лишь новгородский купец, пусть и образованный, заботясь о своем старшем чаде, внушал ему мысль, что готовит его для дел серьезных и великих? Ведь тем самым он вселил в его душу честолюбие и непокой! С другой стороны, отец и сам видел много, и был повсюду известен. И если, казалось теперь, не слег бы в могилу, сейчас ввел бы наследника, Ивана Протасова, в высшие купеческие слои, а то и в дворянское общество. Это, конечно, дало бы возможность приблизиться ко двору императора, где чтут и ценят обученных ремеслам и верных двору искателей счастья. Да, отец не успел ввести его в свет, но оставил длинный список имен и адресов, с описанием склонностей каждого, не забыв назвать имена и тех, кто остался перед Провом Протасовым, а значит, и перед его сыном Иваном Протасовым денежным должником. И не только в родном Новгороде или в Москве и Санкт-Петербурге, но и за границей. И таковых оказалось немало. Отец Пров Савватеевич Протасов, несомненно, был значительной фигурой и богатым человеком. Недаром сам царь, Алексей Михайлович, пользовался его услугами и называл его и всех его потомков по отчеству – «вичем». Иван теперь также мог требовать к себе обращения не Иван сын Прова, а Прович, и он мог также облачиться в знатный костюм и парик, не имея права носить лишь шпагу. Но и этого уже было не мало, что смог сделать для своего единственного сына честолюбивый отец. Зная цену деньгам, Пров в то же время не жалел их, когда приглашал для обучения Ивана знающих науки и механику учителей. Книги и замысловатые инструменты привили ему с детских лет любознательность, прилежание и умение многое делать своими руками. Полученных азов истории и философии, математики и химии, металлургии и рисования, а также латыни и других языков ему хватало, чтобы выдерживать удары заносчивых гордецов хотя бы в той мере, чтобы не сочли его неученым «лантухом» – человеком низкого социального статуса. Он всегда чувствовал, что полученных знаний и опыта, как первой ступеньки для поднятия в общество, ему будет достаточно. При императоре Петре многие поднимались до таких высот, о которых их отцы и матери не могли даже помыслить. Багаж полученных знаний помогал ему глубже вникать в суть прикладных наук. Он теперь был уверен, что если бы сейчас стал химиком и металлургом, то почел бы за счастье и не подвел бы никого. Он проживал в районе Замаранихи и каждый день мог видеть манящие его взор стены цехов и царских лабораторий. Ему нравились запахи серы и каленого железа. Долго гостивший в их новгородском доме и усовершенствовавший кузницу голландец Иоганн Краузе научил его распознавать свойства металлов и минералов. Он ознакомил его с теорией и практикой производства философского камня. Хотя им так и не удалось получить золота из меди и ртути, но добавляя в лигатуры смесь различных минералов, он получал новый металл. «Чего-то все же не хватает! – говорил учитель, опуская глаза и прикладывая палец к нижней губе. – Эх, если бы, наконец, узнать, чего именно!» – «Если знать, так и учителя ни к чему!» – замечал с ухмылкой отец, намекая голландцу, что тот обязан добросовестно отрабатывать деньги за обучение сына. А своему чаду говорил: «Золото можно добыть и без химии, а старанием и терпением на рудниках, как в Америке! Бог создал золото для избранных, и как однажды приметит тебя, станешь очень богат! Главное, – внушал он, – не брать золото силой!..» Голландца он уволил и привез латышского мастера по выделке ружейных прикладов. «Пойдем, сынок, – однажды позвал его отец, завидя, как он увлеченно занялся инкрустацией приклада мушкета, – пойдем, покажу тебе то, о чем должно познать. Пусть тебе это послужит первой ступенью к настоящему богатству и славе. – И Пров провел его в потайной подвал, открыл один из своих загадочных сундуков и извлек из него странные металлические пластины: разной величины и испещренные чудными надписями и знаками. – Это из Америки, добытое моим отцом! Тоже помни и чти его! За этим самым добром, – сообщал он сокровенно, – однажды долго гнался, преследуя отца моего, Савватея, целый караван кораблей. Подробности об этой погоне позже сообщил мне один ныне покойный моряк: о том, как им удалось благополучно достичь Швеции, а затем, пройдя сквозь живые небесные миражи, запутать в них преследователей и скрыться. Отец завещал мне эти зеркальные пластинки и велел их свезти в Санкт-Петербург. Там, – сказал он, – есть священный механический камень, шведы его называют Камень бога Одина, а по-нашему – Камень Преображения. Он, благодаря скрытым в нем мозаичным зеркалам и самоцветам, способен изменять наше пространство и время и, тем самым, повлиять на всю жизнь.

Мысленно перебирая все эти события, помолившись, не забыв в молитвах отца и деда, Прова и Савватея, их дальних предков, а также трех своих сестер, уже замужних, оставшихся в Великом Новгороде, при этом поблагодарив господа за все прелести жизни и все испытания, Иван в приподнятом настроении сегодня готов был забыть про купеческую храмину и вступить в бой за новую жизнь. Он облачался в новое белье, кафтан, в новый расшитый камзол, не спеша проверяя, на месте ли в карманах подарки и деньги, с удовольствием осознавая, что он богат. Что значат все трудности в сравнении с тем, что сейчас он увидит наяву! Он окунется в эту атмосферу, чтобы вынырнуть из нее совершенно обновленным! «Странно, – говорил себе Иван, чувствуя в груди прилив ранее неизведанного, пленяющего честолюбивые мечты настоящего счастья. Вовсе не богатство оказывалось главным в жизни, а прожитые в радости минуты и часы общения с приличными и образованными людьми, нарядно одетыми красивыми женщинами, которые спешат навстречу и пахнут, как цветы! – Наконец, признайся себе, ты всегда чувствовал потребность в такой жизни! – в приподнятом состоянии духа спрашивал он себя. – Оказывается, все, чему обучается человек, чего он хочет постичь, чем он владеет, – не переставая, подбадривал себя мимоходом Иван, – сводится, в конечном итоге, к одному – к одному из таких вот, подобных нынешнему вечеров, где много красивых молодых людей и прекрасных девушек, рядом с которыми острее ощущаются самые важные минуты такой скоротечной жизни! Сколько таких прекрасных моментов жизни уже прошло мимо! И осталось не так уж и много этой жизни, ведь мне уже даже не двадцать лет!»

– Хорошо бы еще дали немного пожить! – вдруг произнес он вслух, не забывая, в какую опасную игру ввязался, приплюсовывая сюда не только вступление в единоборство с молодым влиятельным дворянином, инквизитором Бецким, но и с его дядюшкой, графом Василем Широковым. Что бы сейчас он сказал себе, если бы знал, что скоро вступит в дом брата этого самого графа?! Но под влиянием какой-то неведомой ему интуиции, все более крепнущей в нем, он, тем не менее, достал одну из зеркальных пластинок и положил во внутренний карман кафтана, напротив сердца, как кольчугу. «Может и пригодится отцовский подарок, – со странной усмешкой сказал он себе. – По крайней мере, защитит, если оружие врага обрушится на мою грудь, чтобы поразить в самое сердце!»

С такими мыслями подходя к баронскому дому, Иван представлял себя хорошо защищенным воином. Он поднял голову и увидел баронский герб, где на щите были изображены солнечные лучи, а на их фоне выделялся золотой крест, словно рассеченный на три части. А когда он увидел перед собой привратника в длинной, обшитой серебряными галунами ливрее, то заставил ощутить в себе бесстрашие перед любыми испытаниями и даже бессмертие. Он бросил жребий!..»

Глава

VII

Дочитав до этого места, Куртяхин невольно поежился. До сих пор не было известно, кто мог быть автором жизнеописания Протасова, которое переводила на современный язык подпрограмма «Кит-Акробат». Похоже, этот автор был масоном, неслучайно он отмечал такие детали, как баронский герб, где на щите были изображены солнечные лучи, а на их фоне выделялся золотой крест, словно рассеченный на три части, брошенный жребий…

Куртяхин вспомнил известную историю, случившуюся с византийским императором Константином, который с малым войском решился освободить занятый узурпаторами Рим. Когда надо было перейти Мульвийский мост, ему было видение – крест, перекрывающий солнце, после чего он велел начертать кресты на штандартах и щитах. Образованный Иван Протасов, конечно, не мог не знать этой истории. И он шел навстречу неравной схватке, уповая на бога и на его чудеса.

Вместе с тем, Куртяхин не мог отвязаться от мысли, что, следя за историей жизни и поведением Ивана Протасова, он видит историю каждого из убитых пенсионеров, которые также были полны надежд, смело вступали в схватки ради исполнения своих желаний. И как ни жестоко отнеслась к их поколению жизнь, они считали ее лучшей в истории.

Великие цари, императоры, узурпаторы и тираны, переустраивая свои «римские империи» и «византии», строя и разрушая чудесные «вавилоны», рано или поздно вынуждены были давать своему народу передышку, чтобы он мог почувствовать, что, наконец, наступило время всеобщего благополучия и процветания. В то же время они не забывали накладывать на народ и отдельную личность его права и обязанности. Человечество всегда словно чувствовало, что благополучие зыбко, и, когда страна процветает, за это надо ежедневно и ежечасно платить, например, принятием децимации, когда каждый словно бросает свой жребий: повезет выжить или не повезет. Все всегда зиждилось на скрытом страхе не только от того, что можно попасть под раздачу, но и что сам постоянно кого-то побиваешь камнями или дубинкой, присутствуешь при отрублении головы или поддерживаешь суровый закон. Децимация практиковалась и в Древнем Риме, и при Константине, уже уповавшим на Христа, хотя и крайне редко: за бунт, за утрату символа чести, за дезертирство. В римском легионе в каждой центурии – сотне солдат каждая десятка бросала жребий, и невезучего казнили его же девять товарищей. Реже казнь проводили ликторы, что секли приговоренного розгами, а затем обезглавливали. Сколь же изощренным должен был быть ум у тех, кто устроил все так, что пенсионеров убили их бывшие товарищи и даже друзья.

Дойдя до этого умозаключения, Куртяхин отправил по почте предварительный отчет, который лег на стол полковника Халтурина, указав на необходимость обратить внимание, не случилось ли перемещения с одного места работы на другое пятидесяти четырех пенсионеров, которые могли убить своих шестерых товарищей, как в римской армии были изгнаны в знак наказания «за пределы лагеря в легионы в качестве пополнения».

Были случаи децимации и в России, и даже в период советской власти; при последней этой казни, в качестве законной, не существовало, и лишь дважды она была прикрыта «революционной целесообразностью». А какой же важной целесообразностью могли руководствоваться те, кто казнил шестерых стариков, участвовавших в акциях помощи детям? За ними должны были стоять очень большие грехи!..

На стол генерала Бреева Куртяхин отправил описание герба брата графа Широкова барона Широкова. Возможно, теперь стоило обратить внимание на то, какое благосостояние мог иметь его потомок Кориандр Велурович Роков.

Затем Куртяхин запросил сведения о той самой роковой ассамблее в доме Широковых, посредством интриги которого император увидел свою царственную супругу в объятиях камердинера Монса и куда было приглашено сорок гостей.

Глава

VIII

«…Привратник с первого взгляда увидел в Иване новичка и был несколько небрежен; он молча и слегка поклонившись сделал жест рукой:

– Проходите!

«Ни «сударь», ни «милости просим!» Да, согласно указу, гостей на ассамблее хозяевам было необязательно встречать, но учтивость их слуги они соблюсти все-таки были должны! «Ничего, – сказал Иван, не открывая рта, – теперь на меня посмотрели, как на серую моль, и удивились, задаваясь вопросом: что я здесь потерял? Но когда-нибудь ты, холоп, меня встретишь с подобострастием!.. Ай-я-яй! – тут же сказал он себе. – Такой ли победы ты ждешь?! Надулся всего лишь перед разодетым слугой?! И ты еще не сгорел от стыда?!» Но все же на самом деле он ощутил на спине растущие крылья и убедил себя, что, наконец, влетел в приличное общество.

Несмотря на то, что на нем был новый костюм, где преобладали синий, серебристый и белый цвета и где имелось даже золотое шитье, стоившее денег, на которые в лавке он мог бы год содержать слугу, в нем каждый из присутствующих здесь должен был угадать человека невысокого положения. Его густые длинные темно-русые волосы, ниспадающие до плеч и кудрявящиеся внизу, освободили его от необходимости надевать парик, но это же не позволяло ему стать в ногу с теми чопорными кавалерами, которые умели смеяться так, словно им всем склеили зубы. Ему показалось даже, что он поймал на себе несколько взглядов охотников, с усмешкой заряжающие сильные ружья, чтобы подстрелить ходящего кругами зверя. В ответ он сколько угодно мог потряхивать молодыми кудрями, поправлять их рукой, мог улыбаться во весь свой широкий рот, полный крепких и еще достаточно белых зубов. Он мог даже взять на себя роль шута, если бы его к этому принудили дабы принять в свое общество. Но потом бы он отыгрался над каждым, кого записал бы в насмешники! Главное, он был смел, и сейчас эта смелость подогревалась надеждой, что благодаря Кате его представят хозяевам, и он обязательно произведет на них впечатление!.. Особенно ему сейчас хотелось бы посмотреть на баронессу Ясницкую, вокруг которой, благодаря ее любовным похождениям с учителем фехтования Делоном и ревности брата ее покойного мужа, существовала несомненная интрига. Он надеялся, что, заслужив ее внимание, сможет заручиться поддержкой одной из самых красивых и самых смелых женщин столичного общества.

Но ни хозяев, ни даже Кати Иван пока не видел, и, не поднимаясь наверх по широкой винтовой лестнице, куда уходили поодиночке и парами, он продолжал ждать внизу. Это, казалось, вызывало еще большее удивление у внимательно разглядывавших его. Наконец, по парадной лестнице он стал степенно подниматься наверх. Он шел навстречу доносившейся музыке, вероятно, и танцам, уже сейчас опасаясь, что подошвы его ботинок увязнут в ворсе ковровой дорожки, красивой и дорогой, так что на нее было боязно ступать. К счастью, ее хватило только на первый пролет, за которым была широкая мраморная площадка, уставленная цветами. Здесь можно было перевести дыхание. И тут Иван увидел, как со второго пролета на ту же площадку спускалась, преодолевая последнюю ступень и показывая под платьем краешки ярко-коричневых туфель, писаная красавица. Это была Катя, Катя Потощева, которую на открытой ассамблее в парке Замаранихи кто-то звал Катрин Потоцкой. Он с первого взгляда узнал бы ее, но, поднимая глаза от туфель до прически, не мог не отметить, как сильно она изменилась. При их знакомстве это была чуть ли не уличная кокетка, напомаженная всеми цветами радуги, и платье ее было ярким и вызывающим, хотя и с глухим декольте. А теперь над ней словно поработали ангелы. Все черты лица ее были нежными, большие глаза стали совсем юными, как у девушки, ни разу в жизни не глядевшей взглядом, полным страстной любви. Но это могло быть и игрой. Лет до сорока женщины могли делать над собой такие превращения, и нужно было быть начеку. Она была в темно-розовом платье, на котором, казалось, от талии вниз спускались не ряды поперечных волнистых складок, а ряды, выложенные из лепестков роз. Но верх платья по-прежнему плотно облегал ее стройную фигуру и также глухо до самой шеи. Казалось, она никому не выкажет ни всей своей шеи, ни краешка белой груди сквозь разрез декольте, но во время их краткого, как во сне, любовного поединка он все же убедился, что она сделана не из железа. Тут ему невольно почудилось, что грудь и шея Кати под платьем прикрывает тонкая кольчуга…

– Госпожа Ясницкая! О, великолепная Катрин! – услышал Иван голоса прежде, чем сообразил, что это относилось к его Кате, и прежде, чем девушка протянула ему руку, которую он, вероятно, должен был при всех галантно поцеловать…»

Глава

IX

Охота, устроенная за купцом Иваном Протасовым, вероятно, с главной ее участницей Катей Потощевой, Катрин Потоцкой и Марией Ясницкой в одном лице, обещала ряд интересных страниц. Но тут пришло сообщение, что генерал приглашает всех на совещание. Всех – означало группу лиц из отделов, кто на данный момент изучал материалы одного конкретного дела.

– А теперь, когда мы имеем некоторые подведенные итоги, – начал генерал, оглядев присутствующих, – по просьбе полковника Михаила Александровича Халтурина давайте-ка пройдемся по мотивации преступников с позиций психологии.