Полная версия
Сага о ночной Волчице. Книга 1. Синий взгляд бездны
Андрей Силов
Сага о ночной Волчице. Книга 1. Синий взгляд бездны
Глава 1 Пепел и Кровь
Дым от очага, пахнущий печеным хлебом и яблоневой ветошью, был самым сладким ароматом в мире. Анна прикрыла глаза, втягивая его, слушая привычную симфонию родной деревни Ольховый Кряж: ритмичные удары молота отца из кузни, мычание коров на выгоне, смех ребятишек, гоняющих по улице кур. Вечерний воздух был теплым и густым, как мед.
Она сидела на завалинке своего дома, оттачивая на точильном камне отцовский охотничий нож. Длинные темные волосы падали на плечи, а глаза, цвета летнего неба, щурились от заходящего солнца. Ей нравилось это простое занятие, монотонный скрежет стали, обещающий остроту и порядок.
– Эй, Анна! Прибери уже свою красоту с крыльца, а то парни сходят с ума, – прокричал сосед, проходя мимо с телегой сена.
– Пусть сходят, – улыбнулась она в ответ, не поднимая глаз. – Меньше дураков на дорогах будет.
Мир был прочным и понятным. Он состоял из труда, простых радостей и тихой, ничем не омраченной любви к этому уголку земли. Она была его частью. Дочерью кузнеца. Красой Ольхового Кряжа. Девушкой с добрым сердцем и ясным взглядом.
Первый крик пришел с запада, со стороны леса. Не человеческий крик, а визг, полный такой чужеродной боли, что у Анны похолодела кровь. Симфония деревни смолкла, сменившись настороженной тишиной. Потом залаяли собаки. Тревожно, почти истерично.
И тогда на деревню обрушилась ночь.
Не та, что приходит с закатом, мягкая и звездная, а живая, дышащая, злая тьма. Она выползла из-за деревьев плотной стеной, поглощая последние лучи солнца. В воздухе запахло гнилой листвой, могильным холодом и медью.
– К оружию! К оружию! – закричал кто-то, но его крик тут же оборвался, захлебнувшись булькающим звуком.
Анна вскочила на ноги, сжимая рукоять ножа. Из теней на улицу высыпали они. Фигуры в лохмотьях, с мертвенно-бледной кожей и горящими красными точками вместо глаз. Упыри. Они двигались с неестественной, дерганой скоростью.
Началась бойня.
Один из них впился зубами в горло ее соседа, того самого, что только что шутил с ней. Фонтан алой крови брызнул на засохшую землю. Другой схватил ребенка за ногу и с размаху ударил его о стену амбара. Хруст костей был оглушительно громким.
«Нет. Этого не может быть».
Анна побежала к кузне. «Отец!» В горле стоял ком. Вокруг царил ад. Она видела, как старика Петра распороли когтями, и его внутренности, серые и розовые, вывалились ему на ноги. Видела, как две твари разрывали на части молодую мать, не обращая внимания на ее мольбы. Воздух стал густым от запаха крови, смерти и испражнений.
Она ворвалась в кузню. Отец стоял с огромным кузнечным молотом, лицо его было искажено яростью и ужасом. Тело матери лежало у его ног, с вырванным горлом.
– Анна, беги! – проревел он.
Из-за горна вышел еще один упырь. Отец замахнулся молотом, но тварь была быстрее. Она уклончиво рванулась вперед и впилась ему в руку. Он закричал. Анна, не помня себя, бросилась вперед и всадила свой нож в спину чудовища. Сталь вошла по самую рукоять. Но упырь лишь обернулся, срывая с себя клинок, будто это была заноза. Его красные глаза уставились на нее.
И тут пространство в дверном проеме согнулось.
Вошел Он.
Высокий, в черных, струящихся как дым одеждах. Его лицо было бледным и прекрасным, как у резного ангела на надгробии, но в глазах стояла такая пустота, что Анне захотелось выть от ужаса. Колдун. Морвен.
Он медленно прошелся по кузне, его взгляд скользнул по мертвой матери, по отцу, исторгающему хрипы у нее на ногах, и наконец остановился на Анне.
– Грязь, – тихо произнес он, и его голос был похож на скрип надгробной плиты. Он махнул рукой, и упырь, атаковавший отца, отступил.
Морвен подошел к Анне вплотную. Холодным пальцем коснулся ее щеки. Она замерла, парализованная страхом и отвращением.
– Но в этой грязи… можно отыскать и совершенный сосуд, – задумчиво сказал он. В его глазах вспыхнул интерес, холодный и голодный. – Такая жизнь… такая сила… испорченная лишь этой никчемной человечностью. Я подарю тебе вечность. Ты станешь моим лучшим творением.
– Отстань от нее! – прохрипел отец, пытаясь подняться.
Морвен даже не посмотрел в его сторону. Просто щелкнул пальцами. Шея отца сломалась с громким, сухим хрустом. Его тело безвольно рухнуло.
У Анны не вырвалось ни звука. Весь мир сузился до бледного лица колдуна и чувства всепоглощающей, ледяной пустоты внутри.
– Нет… – это было все, что она смогла прошептать.
– О, да, – улыбнулся Морвен. Его улыбка была самой ужасной вещью, что она видела. – Прощай, девочка. Родись заново.
Его губы коснулись ее шеи. Но не для поцелуя.
Боль.
Адская, разрывающая все живое боль. И тогда, сквозь боль, она услышала его голос в своей голове:
«Добро пожаловать в вечность, дитя мое», – прозвучал его голос в ее сознании, но следом, словно сорвавшись, пронесся другой, полный одержимости и тоски шепот: «Никто больше не умрет… все станут совершенны… Преодолеем… хрупкость плоти…
Последнее, что она увидела, прежде чем сознание поглотила тьма, – это отражение своих широко открытых, полных ужаса глаз. И в их глубине уже мерцал тот самый, не принадлежащий ей, зловещий синий свет.
Глава 2 Первый Глоток Тьмы
Сознание вернулось к Анне не как пробуждение, а как медленное, мучительное всплытие со дна ледяного омута. Первым чувством стал запах. Едкий, сладковато-приторный аромат горелого мяса и пепла. Он заполнил ноздри, въелся в гортань, заставив ее закашляться. Но кашель прозвучал чужим, хриплым голосом.
Она лежала в том, что осталось от ее дома. Сгоревшие балки, подобные почерневшим костям, упирались в серое, задымленное небо. Пепел кружился в воздухе, ложась на ее кожу черным снегом. Руины кузни дымились по-прежнему.
Анна попыталась встать – и замерла, пораженная.
Ее тело… оно слушалось ее с невероятной, пугающей легкостью. Каждый мускул был напряжен, как тетива лука, под кожей пульсировала странная, холодная энергия. Она подняла руку перед лицом. Кожа, всегда смуглая от солнца и работы, была теперь мертвенно-бледной, почти фарфоровой, и сквозь нее проступала голубая паутина вен. Но не было ни царапины, ни ожога. Только сажа и засохшая грязь.
Она встала, не чувствуя ни усталости, ни боли в мышцах. Ее платье было изорвано в клочья, но тело под ним оставалось идеальным, как у мраморной статуи. Слишком идеальным. Бесчувственным.
«Отец… Мать…»
Она обернулась, и память ударила ее, как обухом. Тело отца лежало там, где упало, с неестественно вывернутой шеей. Лицо застыло в маске последнего ужаса и ярости. Мать… она видела часть ее платья из-под обломков.
Что-то горячее и живое рванулось изнутри, попытка слез, крика, отчаяния. Но ничего не вышло. Лишь сухой, короткий спазм в горле. Ее глаза оставались сухими. Как будто источник всех ее слез навсегда иссяк.
И тогда это пришло.
Сначала – просто странное першение в горле, легкая сухость. Потом – навязчивое, всепоглощающее желание. Жажда. Но не воды. Ее тело, ее нутро требовало чего-то иного.
Запах.
Поверх вони гари и смерти, сквозь нее, пробивался другой, дразнящий и невыносимо соблазнительный аромат. Медный, теплый, живой. Запах крови. Он витал над всей деревней, но самый сильный, самый свежий поток шел с центральной площади.
Ноги понесли ее сами, обходя груды тел и обломков с грациозной, хищной легкостью. Она не думала, не решала – она повиновалась зову плоти.
На площади, усыпанной трупами, шевелилась одна фигура. Человек. Не упырь. Он копошился над телом молодой девушки, с трудом стаскивая с ее пальца колечко. Мародер. Грязный, заросший, с тупой и жадной физиономией. Его рука была по локоть в крови – не его, чужой.
Запах этой крови ударил в Анну с новой силой. Во рту резко выделилась вязкая, странная на вкус слюна. Горло сжалось спазмом настоящего, физического голода. В висках застучало.
«Нет… – промелькнула слабая искра мысли. – Это человек… Я не могу…»
Но ее тело уже не слушало. Внутри все сжалось в тугой, болезненный комок голода. Разум помутнел, отступая перед древним, базовым инстинктом.
Мародер, наконец, сорвал кольцо, довольно хмыкнул и поднял голову. Увидел ее.
– Ого! – его глаза расширились от удивления и животного восторга. – А ты откуда взялась, кралечка? Привидение? Всех тут повырезали, а ты цела…
Он окинул ее грязным взглядом, оценивая фигуру, проступающую сквозь лохмотья платья.
– Молчи, не бойся, дядя с тобой поиграет, – он сделал шаг к ней, протягивая окровавленную руку.
В этот момент Анна увидела его горло. Она увидела не кожу, не щетину, а пульсирующую под ней артерию. Слышала, как по ней с каждым ударом сердца проходит густая, алая влага. Этот звук был громче всего на свете.
Инстинкт победил.
Она двинулась. Не побежала – исчезла с места и возникла перед ним в одно мгновение. Не магия, а скорость! Ее рука, тонкая и бледная, впилась в его грудь, отшвырнув его от тела девушки с такой силой, что он кубарем откатился по земле.
Он ахнул, пытаясь встать, его глаза округлились от непонимания и страха.
– Что ты… Ведьма! – прохрипел он.
Анна была уже над ним. Весь мир сузился до этого трепещущего, пахнущего потом и кровью комка плоти. Голод рвался наружу, сжигая последние остатки разума.
Она наклонилась. Ее губы прикоснулись к его грязной шее. Кожа. Пульсация. Запах.
Ее челюсти сжались с силой, которую она не могла в себе предположить. Раздался хруст, хлюпающий, мокрый звук. Во рту расплескалась теплота. Соленая, медная, невыразимо сладкая.
Первый глоток.
Он обжег горло, как самый крепкий напиток, и тут же разлился по всему телу жидким огнем. Эйфория. Мощь. Блаженство. Каждая клетка ее тела пела от насыщения. Она пила, глубоко и жадно, прижимая его тело к себе, пока его предсмертные хрипы не затихли, а судорожные толчки не прекратились.
Наконец, она оторвалась. Отшвырнула от себя бездыханное, побледневшее тело. Оно ударилось о землю с глухим стуком.
И только тогда к ней вернулось осознание.
Она смотрела на труп. На синевато-белое лицо с закатившимися глазами. На свою собственную руку, вымазанную в его крови. На капли алого, стекающие с ее подбородка.
Внутри все обрушилось. Эйфория сменилась леденящей, всепоглощающей волной отвращения. К нему. К себе. К этому сладкому, липкому вкусу во рту, который она теперь ненавидела и жаждала одновременно.
Ее желудок сжался в спазме. Она сгребла горсть пепла и земли, пытаясь стереть с губ эту гадость, это проклятие. Но вкус никуда не девался. Он был внутри. Часть ее.
«Что… что я натворила?»
Она снова посмотрела на тело мародера. Потом на тела невинных вокруг. И поняла страшную правду.
Она не стала лучше тех тварей, что уничтожили ее деревню. Она просто присоединилась к ним.
Она была монстром.
Глава 3 Проклятие Солнца
Отвращение было таким же всепоглощающим, как до этого голод. Анна сидела на корточках, дрожащими руками пытаясь стереть с губ и подбородка липкую, уже темнеющую кровь. Она скребла кожу ногтями, пока не проступила кровь – ее собственная, черная и вязкая, пахнущая медью и морозом. Этот запах снова заставил ее сглотнуть предательскую слюну.
«Я не могу оставаться здесь», – прошептала она себе, и ее голос прозвучал хрипло и чуждо. Она поднялась, ее тело, только что наполненное силой, теперь ощущалось тяжелым и грязным. Она должна была уйти. Скрыться. Отомстить? Сначала – просто выжить. Но как выжить тому, что она теперь такое?
Не глядя на тело мародера, она побрела прочь от площади, к уцелевшему на окраине сараю, где когда-то держали сено. Это было единственное укрытие, которое ее затуманенный разум мог придумать.
Сарай пах пылью, старым деревом и слабым, но все еще различимым ароматом скошенной травы. Этот знакомый, мирный запах вызвал в памяти такие простые и безвозвратно утраченные картины, что Анна сжала голову руками, пытаясь выдавить их из себя. Она забралась в самый темный угол, под грубую, колючую груду пустых мешков, и замерла, свернувшись калачиком.
Здесь, в тишине и темноте, до нее наконец начали доходить отголоски того, что произошло. Она была мертва. Ее родители мертвы. Ее дом – пепел. А она… она стала тем, чего боятся в ночных кошмарах. Пьющей кровь. Убийцей.
Но даже сквозь этот ужас, сквозь горе и отвращение, ее тело требовало покоя. Не сна – того небытия, что пришло после укуса Морвена. И сознание снова отступило, погрузив ее в безвидную пустоту.
Ее разбудил звук.
Не резкий, а нарастающий, как далекий гул. Голоса. Человеческие голоса.
Анна резко вскинула голову. Темнота в сарае все еще была непроглядной, но ее глаза видели в ней с пугающей четкостью. Каждую щель в досках, каждую пылинку в воздухе. Она прислушалась.
– …никто не выжил. Проклятые твари… все перерезали…
–Смотрите, это тело… высохшее, будто его пиявки облепили…
–Собирайте, что уцелело. И поживее. Здесь дух нечистый.
Выжившие. Те, кто успел спрятаться или смог убежать из деревни. Они вернулись хоронить своих мертвых. И они были здесь, совсем рядом.
И тут она это увидела.
Тонкая, ярко-золотая полоска света пробилась сквозь щель в стене сарая. Утренний луч. Он лег на земляной пол, такой живой и теплый, что у Анны снова сжалось горло – на этот раз от тоски. Она потянулась к нему рукой, движимая старой, человеческой памятью о тепле солнца на коже.
Ее пальцы коснулись света.
Боль.
Адская, обжигающая, насквозь прожигающая боль. Белая, как раскаленный металл. Раздался шипящий звук, и от ее пальцев потянулся едкий дымок. Кожа почернела и обуглилась за долю секунды.
Анна вскрикнула и отдернула руку, прижимая ее к груди. Ужас, холодный и окончательный, затопил ее. Она отползла глубже в тень, забилась в самый угол, не сводя глаз с той золотой полоски, что теперь казалась вратами в мир пыток.
Солнце. Оно было ей недоступно. Оно убивало ее.
Паника, острая и дикая, заставила ее сердце (оно все еще билось? она прислушалась – да, медленно, лениво, раз в несколько минут) сжаться. Она была в ловушке. Сарай не имел полноценной двери, только заслонку, которая не закрывала все проемы. С рассветом свет будет литься внутрь.
Она услышала шаги прямо за стеной. Голоса стали громче.
–Проверим сарай. Может, кто укрылся.
–Или мародеры.
Анна замерла. Они войдут. Или свет заполнит сарай, и она сгорит заживо.
«Погреб. Должен быть погреб», – пронеслось в голове. Отец когда-то показывал ей люк в полу, под мешками, куда складывали на зиму корнеплоды.
Она отшвырнула мешки, отдирая тяжелую, скрипящую деревянную крышку. Из отверстия пахнуло сыростью и землей. Без раздумий, она прыгнула вниз, в кромешную тьму, и захлопнула крышку над головой.
В тот же миг щель в стене сарая расширилась, превратившись в ослепительный поток утреннего солнца. Луч упал на то самое место, где она только что сидела. Пыль заиграла в его свете, такой невинной и прекрасной.
Сверху, сквозь щели в полу, доносились голоса.
–Никого. Только мышиное гнездо.
–Пошли. Здесь делать нечего.
Анна сидела на глиняном полу погреба, прижавшись спиной к холодной земляной стене. Она слышала каждый их шаг, каждое слово. Слышала, как они оплакивали погибших, как кляли нечисть, как называли ее, Анну, среди мертвых.
«Погибла… как и все… бедная девушка…»
Она закрыла глаза, но не могла заплакать. Только тихий, безумный смех, похожий на рыдания, вырвался из ее груди. Они хоронили ее. А она сидела здесь, под землей, в гробу из досок и земли, и слушала свою собственную панихиду.
Она была мертва для мира. И проклята для себя.
Сверху, сквозь щели в полу, доносились голоса.
–Никого. Только мышиное гнездо.
–Пошли. Здесь делать нечего.
Анна сидела на глиняном полу погреба, прижавшись спиной к холодной земляной стене. Она слышала каждый их шаг, каждое слово. Слышала, как они оплакивали погибших, как кляли нечисть, как называли ее, Анну, среди мертвых.
«Погибла… как и все… бедная девушка…»
Она закрыла глаза, но не могла заплакать. Только тихий, безумный смех, похожий на рыдания, вырвался из ее груди. Они хоронили ее. А она сидела здесь, под землей, в гробу из досок и земли, и слушала свою собственную панихиду.
Она была мертва для мира. И проклята для себя.
Глава 4 Синий Взгляд Бездны
В погребе не было ничего, кроме сырости, тьмы и тихого шороха многоножек в углу. Анна сидела, обхватив колени, и слушала, как наверху затихают голоса. Последние шаги, последний возглас, последний скрип телеги, увозящей мертвых. Наступила тишина, полная и безжизненная. Ее новое царство.
Сколько времени прошло? Часы? Сутки? Она не знала. Ее тело не чувствовало усталости, не требовало сна. Только одна потребность медленно, но неумолимо возвращалась, нарастая как прилив – та самая, медная и сладкая жажда. Она пыталась гнать эти мысли, но они возвращались, сопровождаемые живым воспоминанием о тепле, хлынувшем в горло, о вспышке силы после глотка.
«Нет. Я не буду. Больше никогда».
Чтобы отвлечься, она стала ощупывать стены погреба. Земля, корни, прохладные глиняные стенки. Ее пальцы, обожженные солнцем, все еще ныли, но черный, обугленный слой кожи уже слез, обнажив новую, такую же бледную и идеальную. Еще одно напоминание, что она не исцелилась – она просто заменила поврежденное.
В углу ее пальцы наткнулись на что-то холодное и гладкое. Металл. Она потянула на себя и вытащила небольшой, затуманенный и покрытый грязью осколок зеркала. Вероятно, выброшенного сюда много лет назад.
Она хотела отшвырнуть его, но остановилась. Страх и любопытство вступили в немую борьбу. Кто она теперь? Что с ней сделал Морвен?
Собрав всю волю, она медленно поднесла осколок к лицу.
Сначала она увидела лишь грязь и паутину трещин. Потом черты начали проступать сквозь них. Это было ее лицо. Такое же, как прежде: высокие скулы, прямой нос, темные брови, полные губы. Но все было иначе. Кожа, лишенная румянца, казалась высеченной из белого мрамора. Черты заострились, стали жестче, словно выточенными резцом. Красота осталась, но теперь она была холодной, отчужденной и опасной, как узор на лезвии ножа.
Она водила осколком, рассматривая себя. Волосы, все такие же густые и темные, казались более черными на фоне мертвенной бледности. И тогда ее взгляд упал на глаза.
Голубые. Все те же. Цвет летнего неба над Ольховым Кряжом. Но в них не было ни жизни, ни тепла. Лишь плоская, бездонная пустота, как у озера, скованного льдом.
И в этот момент жажда, которую она пыталась подавить, снова поднялась из глубины, сжав горло судорогой. Воспоминание о крови мародера, о ее вкусе, вспыхнуло в сознании с болезненной яркостью. Ее тело напряглось, инстинкт требовал насыщения.
И тогда это случилось.
Без всякой команды с ее стороны, радужная оболочка ее глаз не просто стала ярче – она насытилась неестественным синим цветом, как полярное сияние в миниатюре. Этот цвет был живым, пульсирующим.
Анна застыла, завороженная и ужасающаяся. Это свечение было прямым отражением ее вампирской сути, ее голода, ее ярости. Оно было красивым и отталкивающим одновременно.
Она попыталась усилием воли погасить этот свет. «Уйди. Прекрати». Но чем сильнее она боролась с жаждой, тем ярче горели ее глаза, будто бросая вызов ее сопротивлению. Они были маяком ее монструозности.
С отвращением она швырнула осколок зеркала в противоположную стену. Он разбился с тихим звоном на еще более мелкие частицы.
Но образ уже был выжжен в ее памяти. Ее новое лицо. И эти синие, светящиеся очи, ставшие окном в ту тьму, что поселилась внутри нее.
Она поняла. Это не просто изменение. Это маркер. Индикатор ее силы и ее падения. Когда она голодна, когда она в ярости, когда ее темная природа вырывается наружу – мир будет видеть это по ее глазам.
Она снова сжала голову руками, но теперь уже не в горе, а в ярости. Ярости на Морвена, на свою судьбу, на себя.
«Хорошо, – прошептала она в кромешную тьму погреба, и ее голос прозвучал чуждо и твердо. – Хорошо. Если это мое проклятие, то пусть оно станет и моим оружием. Пусть они видят его. Пусть они боятся».
Ее глаза, все еще светящиеся синим адским огнем, уставились в темноту. Теперь у нее была цель. Не просто выжить. Найти его. Колдуна. И заставить его ответить за то, во что он ее превратил.
И первым шагом было научиться управлять этим голодом. Или… подчиниться ему на своих условиях.
Глава 5 Диета Изобилия
Голод стал ее вторым сердцем. Он бился в висках, пульсировал в сжатых кулаках, шептал навязчивые мысли на языке запахов. Сырость погреба пахла теперь не землей, а тысячей упущенных возможностей. Каждый крошечный грызун, пробегавший по углу, был искушением – маленьким, ничтожным, но таким живым.
«Нет. Я не чудовище. Я не буду кормиться людьми», – эта мантра стала ее щитом. Но щит трещал по швам. Животные. Лес полон животных. Это будет компромисс. Диета изобилия, как она с горькой иронией назвала это в уме.
Следующей ночью, когда последний отблеск солнца угас, превратив небо в бархатный черный полог, она выбралась из своего подземного убежища. Лес встретил ее шелестом листьев и криками ночных птиц. И для ее новых чувств это был оглушительный, почти невыносимый хор жизни.
Она слышала, как червь роется в земле на глубине ладони. Чувствовала запах лисьего логова за полмили. Видела в темноте так же ясно, как когда-то при ярком солнце. Каждый звук, каждый запах бил в ее сознание, вызывая приступы слюноотделения и заставляя клыки ныть и удлиняться.
И тогда она учуяла Его.
Сильный, травянистый, дикий запах. Олень. Самец. Он пасся на опушке, не более чем в сотне шагов от нее. Сердце (или то, что теперь выполняло его функцию) учащенно забилось. Вот он. Решение.
«Аккуратно, – приказала она себе. – Просто… возьму его. Как охотник».
Она двинулась, и ее новая скорость все еще поражала ее. Она не бежала – она скользила между деревьями, как тень, не производя ни звука. Земля под ногами казалась упругой, отталкивающей, каждое движение было наполнено грацией и мощью дикой кошки.
Олень поднял голову, насторожив уши. Он что-то почуял. Но было уже поздно.
Анна оказалась в двух шагах от него. Он был великолепен. Мощный, с большими темными глазами, в которых отразилась ее собственная бледная фигура. В них она увидела не страх, а вопрос.
И в этот миг голод, сдерживаемый так долго, вырвался на свободу.
Он не просто захотел крови. Он захотел убийства. Разрушения. Выплеска этой ярости, что копилась в ней с момента пробуждения.
Ее разум помутнел. Синий свет залил зрение, превратив мир в аквамариновый кошмар. Она не думала. Она действовала.
С рыком, который не принадлежал ни одному известному ей зверю, она прыгнула.
Ее руки, тонкие и изящные, впились в могучее тело оленя с силой, ломающей кости. Раздался оглушительный, влажный хруст. Позвоночник? Ребра? Она не знала. Она не контролировала себя.
Она рвала. Когтями, которые она и не подозревала у себя, она разрывала плотную шкуру и мышечную ткань. Теплая кровь хлестнула ей в лицо, обжигая кожу. Ее не рвало. Ее тело ликовало.
Она погрузила лицо в зияющую рану, впиваясь в плоть, в сухожилия. Вкус был не таким, как у человека. Более диким, терпким, менее сладким. Но это была кровь. Это была жизнь. И ее тело жадно впитывало ее, требуя все больше и больше.
Когда первоначальный приступ ярости прошел, она оторвалась, тяжело дыша. Картина, открывшаяся ей, заставила содрогнуться даже ее очерствевшую душу.
От великолепного животного осталась окровавленная масса. Ребра торчали наружу, как сломанные весла. Внутренности, синие и багровые, были разбросаны по траве. Голова лежала отдельно, оторванная одним неконтролируемым движением. В воздухе стояла густая вонь крови и содержимого кишечника.
Анна отползла от этого месива, вытирая лицо рукой. Рука стала красной и липкой. Кровь зверя утоляла жажду, да, но не давала того опьяняющего насыщения, что человеческая. Это была просто еда. Бездушное топливо.
И вместе с физическим насыщением пришло осознание.
Она посмотрела на свои руки, испачканные в крови и кусочках плоти. На эту бойню, которую она устроила.
«Я не чудовище?» – мысль прозвучала с леденящей ясностью.
Она пыталась быть охотником. Но стала мясником.
Она хотела сохранить человечность. Но доказала лишь свою принадлежность к другому, хищному миру.
Голод утих. Но на его месте осталась пустота, куда более страшная. Пустота от осознания, что контроль – это иллюзия. Что внутри нее живет зверь, и в следующий раз усмирить его будет еще сложнее.