Полная версия
Каин Сумрак
Грань Сновидений
Глава I. Пробуждение к Кошмару
Мое имя – Каин Сумрак. Или, по крайней мере, так меня знают читатели, в ужасе переворачивающие страницы моих книг. Десятки романов, миллионы проданных экземпляров, мировое признание. Мое имя стало своего рода брендом, синонимом мрачной, пронизывающей до костей истории. Я живу в комфорте, в большом загородном доме, обставленном сдержанно, но со вкусом – ровно так, как подобает писателю, чьи творения кормят армию внутренних демонов и приносят неплохие дивиденды. Кабинет – мое святилище. Темное дерево, полки, уходящие под самый потолок, забитые старыми изданиями и собственными рукописями. За окном – ухоженный сад, простирающийся до кромки леса. Идеальное место для творчества, не так ли? Для меня – да. Я всегда черпал вдохновение в тенях, в чужих страхах, в глубинах человеческой психики. Но в последнее время, тени стали слишком длинными, а границы – слишком тонкими.
Все началось с еле уловимых шероховатостей в моих снах. Поначалу я не обращал внимания, списывая на усталость или слишком крепкий кофе. Снился мой дом, таким, каким я его знаю. Мой кабинет, та же старая печатная машинка на столе, те же книги на полках. Но что-то было не так. Свет от настольной лампы казался слишком резким, а тени от стульев – слишком глубокими, будто они не просто отбрасывались, а росли, заполняя углы комнаты. Я слышал шорох за спиной, который оказывался лишь скрипом ветвей за окном, но каждый раз он заставлял мое сердце замирать. Иногда, проходя по коридору во сне, я замечал, что обои немного плывут, а дверные проемы чуть-чуть вытягиваются вверх, искажаясь в едва заметные арки. Это было похоже на дефект пленки, незначительный, но раздражающий.
Затем добавились звуки. Вначале – негромкий диссонанс. Шепот, который казался частью шумового фона, но не складывался ни в одно слово. Где-то вдалеке, будто из-под земли, доносилось глухое биение, пульсирующее в такт моему сну. По утрам я просыпался с ощущением легкой, но постоянной усталости, будто всю ночь не спал, а бежал от чего-то невидимого. Мои веки были тяжелыми, а голова – затуманенной. Я приписывал это переутомлению. Все-таки работа автора хорроров требует полного погружения, а я, как известно, не щадил себя. Но это было что-то иное. Не физическая усталость. Это было нарастающее беспокойство, холодная волна, пробегающая по спине даже в разгар дня.
Бессонница стала моим верным спутником. Ночи превратились в часы мучительного созерцания потолка. Я лежал в темноте, слушая тишину, которая теперь казалась мне заполненной невидимым присутствием. Стоило мне закрыть глаза, как перед внутренним взором тут же вставали эти искаженные образы – плывущие стены, меняющиеся тени, беззвучный шепот. Я чувствовал, как нечто незримое медленно, но верно, заползает в мою жизнь, разрушая привычный, уютный мир, который я так тщательно выстраивал. Я был автором ужасов, но этот ужас был совершенно иным. Он был реальным. И он только начинался.
Глава II. Город, что Танцует Безумие
Кошмары перестали быть едва уловимыми дефектами. Они стали полноценным, осязаемым вторжением. Каждый раз, когда я закрывал глаза, я попадал в ту же реальность, что и прежде, но она теперь была вывернута наизнанку, обезображена до неузнаваемости. Мой родной город, улицы которого я знал как свои пять пальцев, превратился в нечто из самых жутких моих фантазий, превосходя их в своей отвратительной сюрреалистичности.
Я видел его с высоты птичьего полета, а затем оказывался прямо посреди этой безумной архитектуры. Дома, вместо того чтобы стоять ровно, извивались, как черви, их фасады покрывались волдырями и трещинами, из которых сочилась едкая, кислотно-зеленая или фиолетовая слизь. Они вытягивались в немыслимые, уродливые пики, пронзающие вечно меняющееся небо. Окна, обычно прямоугольные и приветливые, становились огромными, слепыми глазами, бессмысленно взирающими в пустоту, или сжимались в крошечные, искорёженные щели, откуда, казалось, наблюдали за мной тысячи невидимых существ. Каждый кирпичик, каждый стык будто пульсировал, дышал, подчиняясь некой органической, отвратительной жизни.
Асфальт под моими ногами был ненадежен. Он мог в любой момент растрескаться, обнажая под собой пульсирующие, синюшные вены, словно город был живым существом с исполинской кровеносной системой. Или же он превращался в зыбучие пески, вязкие топи, которые грозили поглотить меня целиком, если я задерживался на месте дольше, чем на мгновение. Иногда я видел, как по улицам ползли огромные, безликие тени, с легкостью поглощая целые кварталы, а затем, так же внезапно, исчезая, оставляя за собой лишь сплошную, черную пустоту.
Но самым ужасным были люди. Это не были те, кого я знал в реальности. Это были их искаженные подобия, маски, наделенные жизнью. Мой сосед, обычно приветливый пожилой человек, двигался дергаными, прерывистыми движениями, а его лицо застыло в гримасе безмолвного ужаса, в которой глаза были пустыми черными провалами. Молодая женщина, которую я часто видел с собакой, теперь шла, шепча что-то неразборчивое, ее губы были покрыты пеной, а волосы свалялись в нечестивые колтуны. Иногда они собирались в молчаливые толпы, указывая на меня костлявыми пальцами, их беззвучные обвинения пронзали меня до самых костей. Затем, так же внезапно, они рассыпались, превращаясь в вихри пыли, рои жужжащих насекомых или просто исчезали, будто их никогда и не было. Я пробовал кричать, привлечь их внимание, но они не реагировали, будучи пленниками собственного безумия.
Звуки – это была настоящая какофония. Гудки машин, смех детей, шелест листвы – все это сливалось в оглушительный, неразборчивый хаос. Скрежет металла о стекло, шипение, будто пар вырывается из-под земли, и далекие, почти человеческие стоны, которые доносились из-за искривленных зданий. Это был саундтрек моего нового ада, заставляющий мои уши звенеть, а голову – раскалываться от боли. Я пытался записать эти образы, эту жуткую симфонию в своей записной книжке, думая, что это новая кладезь для творчества. Но по мере того, как я выводил слова, я чувствовал, как мое собственное творчество начинает меня поглощать, как будто эти кошмары просачиваются сквозь страницы и заражают саму реальность. Границы стирались, и я, Каин Сумрак, мастер ужасов, начинал осознавать, что становлюсь главным героем самой страшной из моих книг.
Глава III. Лица в Зеркале
Грань между сном и явью не просто истончалась – она начала рваться. Если раньше кошмары были уделом ночи, то теперь их щупальца проникали в мой бодрствующий мир, вытягивая из него привычные очертания и подменяя их чем-то чуждым и ужасным. Мой дом, мое убежище, становился ареной для этого вторжения.
Я сидел в своем кабинете, пытаясь сосредоточиться на рукописи, но слова расплывались перед глазами. Краем глаза я начал замечать тени. Они двигались не как обычные тени от предметов, а обладали собственной, зловещей динамикой. Промелькнут в углу комнаты, затем за шкафом, или скользнут вдоль книжных полок. Они были слишком быстры, слишком неуловимы, чтобы я мог их рассмотреть в полной мере, но их присутствие было неоспоримо, холодное и давящее. Я делал вид, что это игра света, игра усталого воображения, но мое сердце всякий раз пропускало удар.
Самым страшным стали отражения. Мое большое зеркало в коридоре, тщательно отполированное, теперь стало источником жуткого предчувствия. Проходя мимо него, я мельком улавливал чужие лица в его глубине. Это не были мои черты. Это были лица моих кошмарных горожан – искаженные, вытянутые, с пустыми или безумными глазами, которые на мгновение появлялись за моим собственным отражением, а затем исчезали, будто их и не было. Иногда мое собственное лицо в зеркале на секунду менялось: кожа казалась серой и отекшей, глаза становились слишком глубокими, а на губах появлялась гримаса, которая не была моей. Я проводил рукой по поверхности зеркала, словно пытаясь стереть эти видения, но они оставались в моей памяти, отравляя каждый миг бодрствования.
За окном, в реальности, очертания зданий моего квартала начали вести себя так же, как и в моих снах. На мгновение мне казалось, что соседний дом расплывается, его стены плывут, окна искажаются. А затем – раз – и все снова становилось обычным, привычным. Это были быстрые, секундные изменения, но их было достаточно, чтобы посеять в моей душе семена паники. Я начинал сомневаться в собственном зрении.
К визуальным галлюцинациям добавились слуховые обманы. Я слышал шепот. Он доносился из пустых комнат, из-за закрытых дверей, из вентиляционных отверстий. Это был негромкий, настойчивый шепот, который, казалось, пытался что-то сказать, но слова ускользали от меня, превращаясь в неразборчивое бормотание. Иногда я слышал отдаленные, нечеловеческие стоны, которые я изо всех сил пытался списать на гул ветра, на скрип старого дома. Но я знал. Я знал, что это не ветер. Это был звук, исходящий из самого ядра моего кошмара, проникающий в мою реальность.
Я начал разговаривать сам с собой, пытаясь рационализировать происходящее. "Ты просто устал, Каин. Слишком много работаешь. Эти образы – плод твоего воображения, перегруженного собственными историями". Я повторял эти слова как мантру, но они звучали пусто и неубедительно. Холод проникал в мои кости не от сквозняка, а от осознания того, что мой рассудок медленно, но верно, сдается. Это был не просто сбой. Это было вторжение. И оно использовало меня против меня самого.
Глава IV. Диссонанс Реальности
Время перестало быть моим союзником, превратившись в зыбучую, непредсказуемую субстанцию. Моя способность ориентироваться в нем, так же как и в пространстве, рассыпалась на части, словно рассыпался старый, изъеденный червями пергамент. Дни недели теряли свои названия, сливаясь в одну бесконечную, мучительную полосу. Я мог проснуться утром, убежденный, что сегодня вторник, только чтобы обнаружить, что на календаре уже четверг. Я забывал самые элементарные вещи: что ел на завтрак, где оставил ключи от машины, которую, казалось, не водил целую вечность. Эти пробелы в памяти были не просто раздражающими – они были пугающими, зияющими пустотами, в которые, казалось, утекал мой рассудок.
Мой собственный дом, когда-то знакомый до последнего скрипа половицы, превратился в ловушку. Я мог подняться на второй этаж, чтобы взять книгу, и вдруг обнаружить себя стоящим посреди гостиной, совершенно не помня, как я туда попал. Коридоры казались длиннее, чем обычно, а двери, которые я всегда открывал без раздумий, теперь могли привести в тупик или в совершенно незнакомую комнату. Я начинал теряться в собственном доме, чувствуя себя заблудившимся ребенком в гигантском, постоянно меняющемся лабиринте.
Но, пожалуй, самым тревожным было то, что происходило с моим творчеством. Мой компьютер, мой рабочий инструмент, стал частью этого безумия. Слова на экране расплывались, буквы меняли порядок, целые абзацы исчезали или, наоборот, появлялись, написанные не мной. Я видел, как текст моей последней рукописи искажается: вместо привычных шрифтов появлялись странные, угловатые символы, похожие на древние руны, а между строк проступали жуткие рисунки, которые я не помнил, как нарисовал – извивающиеся формы, жуткие глаза, смотрящие прямо на меня. Я пытался исправить, удалить, но они появлялись снова, как въевшаяся грязь. Моя работа, моя страсть, мой смысл жизни, теперь служила каналом для этого вторжения.
Разговоры с близкими стали пыткой. Моя жена, Сара, пыталась достучаться до меня. Ее глаза были полны тревоги, когда она спрашивала: "Каин, что с тобой? Ты не спишь? Ты совсем не ешь. Ты выглядишь… потерянным". Я пытался объяснить ей, что происходит, рассказать о снах, о галлюцинациях, но слова застревали в горле. Когда я все-таки пытался говорить, мои слова казались бессвязными, путаными. Я путал ее слова со словами из снов, проецировал на нее образы безумных горожан, с которыми сталкивался по ночам. Ее голос доносился до меня как сквозь толщу воды, искаженный и далекий. Я видел, как в ее глазах нарастает не просто беспокойство, а ужас. Неудивительно, что вскоре она стала держаться от меня на расстоянии. Друзья, коллеги – они перестали звонить, не отвечали на мои сообщения. Они списывали это на творческий кризис, на мою эксцентричность. Я был изолирован, заперт между двумя мирами, в обоих из которых я был чужаком, медленно, но верно теряющим связь с реальностью. Чувство беспомощности и одиночества росло, пожирая меня изнутри.
Глава V. Дом, Меняющий Кожу
Мой дом, некогда надежная крепость, стал следующим бастионом, павшим под натиском кошмара. Искажения, которые раньше ограничивались моими снами, теперь проецировались на реальность с пугающей отчетливостью. Это были не просто галлюцинации, а ощутимые, физические изменения, бросающие вызов всему, во что я верил.
Предметы начали перемещаться. Я оставлял свою любимую кружку на столе в кабинете, а через час находил ее на кухонном подоконнике. Книги, которые я тщательно расставлял по тематике, оказывались в совершенно других местах, их корешки были повернуты к стене, будто они не хотели, чтобы их читали. Мои очки могли исчезнуть с прикроватной тумбочки и появиться в ванной. Это были мелкие, но настойчивые проявления, которые методично подтачивали мою уверенность в собственной памяти и рассудке. Я пытался логически объяснить это: "Я сам переложил их и забыл", но внутренний голос, становившийся все более отчаянным, шептал, что это не так.
Двери. Это были не просто двери, это были капризные, живые порталы. Дверь в кладовку, которую я всегда держал закрытой, оказывалась распахнутой настежь, из темноты веяло неестественным холодом. А двери, ведущие в сад, порой казались запертыми, хотя я точно помнил, что оставил их открытыми. Однажды я попытался выйти из кабинета, чтобы пройти в гостиную, но, открыв дверь, обнаружил за ней не коридор, а глухую стену. На мгновение. Затем, когда я моргнул, коридор вернулся, но мое сердце колотилось, как загнанный зверь.
Стены. Мои старые, надежные стены. Они начали пульсировать. Это было не постоянно, но я ловил эти момоенты: легкая, едва заметная вибрация, медленное, ритмичное "дыхание", которое казалось почти органическим. Краска на них будто вздувалась, затем опадала, а в некоторых местах, особенно в кабинете, я видел, как на поверхности штукатурки на мгновение проступали очертания чего-то под ней – неровности, напоминающие выпуклые вены или даже смутные черты лиц, застывших в безмолвном крике. Я касался их ладонью, ощущая едва заметное тепло, и тут же отдергивал руку, пронзенный ужасом.
Камин, который всегда дарил уют, теперь иногда наполнял комнату не теплом, а запахом затхлости, сырости и чего-то едкого, химического. Порой из него доносились тихие скребущие звуки, будто кто-то полз внутри дымохода, хотя я знал, что там никого нет. Эти явления были настолько внезапными и непредсказуемыми, что я не мог к ним привыкнуть. Я пытался рационализировать, убедить себя, что это стареющий дом, что это усталость, стресс. Но каждый раз, когда я видел, как мой дом, моя реальность, искажается, я чувствовал, как хрупкий каркас моего здравомыслия трещит и рассыпается. Я был автором ужасов, но теперь сам стал жить в одном из них, запертый в четырех стенах, которые менялись, дышали и жили своей собственной, чудовищной жизнью. Мое святилище превратилось в мою тюрьму, и я чувствовал себя беспомощной жертвой, чье бессилие лишь подпитывало это вторжение.
Глава VI. Шепот Пустоты
Опустевший дом стал эхом моего нарастающего безумия. Если раньше я мог убедить себя, что Сара и друзья просто заняты, то теперь их молчание было оглушительным. Звонки перестали поступать. Мои сообщения оставались без ответа. Я пытался связаться с редактором, но его секретарь всякий раз отвечала, что он "очень занят" или "на совещании". Никто не приходил, никто не интересовался, как я. Меня избегали, словно от прокаженного. Возможно, я и выглядел так – бледный, с синяками под глазами, с безумным блеском в постоянно расширенных зрачках. Они списывали это на творческий кризис, на мою эксцентричность. Автор хорроров, знаете ли, должен быть немного не от мира сего, это только подогревает интерес. Но я знал, что дело не в эксцентричности. Дело было в страхе, который я теперь излучал.
Ночи стали моим самым жестоким наказанием. Я проводил их в одиночестве, сидя в своем кабинете, в полной темноте, пытаясь анализировать свои сны, найти в них хоть какую-то логику, хоть одну зацепку, чтобы выбраться из этого ада. Я записывал их, но мои заметки превращались в бессвязный поток сознания, перемежающийся рисунками, которые я не помнил, как нарисовал: извивающиеся формы, жуткие глаза, смотрящие прямо со страниц. Это был мой диалог с пустотой, мой крик в безмолвную пропасть.
"Что со мной происходит? Я схожу с ума? Или это кара за все те кошмары, что я обрушил на читателей?" – эти вопросы терзали меня без конца. Я всегда думал, что страх – это инструмент, оружие, способ манипулировать сознанием других. Я был мастером в этом. Но теперь страх обернулся против меня, пожирая меня изнутри. Мое творчество, моя гордость, теперь казалось проклятием. Что, если мои книги были не просто историями, а вратами? Что, если я сам, своими словами, своими темными фантазиями, открыл некую дверь, и теперь это нечто просачивается в мою реальность? Мысль была абсурдной, но она не давала мне покоя.
Я сидел, окруженный стенами, которые, казалось, дышали вместе со мной, прислушиваясь к шепоту, который, я знал, был не просто воображением. Это были не голоса, а скорее ощущения, мысли, проникающие в мой разум извне. Они говорили о моих страхах – страхе быть забытым, страхе потерять свой талант, страхе перед одиночеством. Они были тонкими, едва уловимыми, но настойчивыми, как зудящий нерв. Я чувствовал себя пойманным в ловушку, где-то между тем, что я считал собой, и тем, что медленно, но верно меня поглощало. Моя психика, когда-то крепкая, как стальной стержень, теперь казалась хрупким стеклом, готовым расколоться от малейшего прикосновения. И я был совершенно один в этой борьбе, наедине с моими нарастающими кошмарами и тишиной, которая была наполнена шепотом пустоты.
Глава VII. Врата Сновидений
Отчаяние достигло той точки, когда оно переросло в ярость, а затем – в холодную, расчетливую решимость. Если кошмары не отпускали меня, если они проникали в мою реальность и разрушали ее, значит, я пойду к ним навстречу. Я войду в их мир сознательно. Я найду источник этого проклятия и уничтожу его, чего бы это ни стоило. Я, Каин Сумрак, не собирался становиться жертвой собственной фантазии.
Мой кабинет, до этого наполненный лишь парализующим ужасом, превратился в лабораторию безумца. Я начал изучать все, что только мог найти о сновидениях, их природе, контроле над ними. Древние трактаты по онейромантии, пожелтевшие от времени, перемежались с современными исследованиями осознанных сновидений. Я читал о шаманских практиках, о буддийских техниках медитации, о попытках пророчества через сон. Я был готов на все.
Мои дни превратились в череду экспериментов. Я практиковал техники осознанных сновидений: ведение дневника снов, "проверка реальности", когда я постоянно щипал себя или смотрел на часы, чтобы убедиться, что я не сплю. Я пытался внушить себе перед сном, что контролирую свое подсознание, что я войду в свой кошмар как исследователь, а не как жертва. Я экспериментировал с различными травяными отварами, которые, как утверждали в древних книгах, способствовали более глубоким и ярким снам. Все мои мысли были сосредоточены на одном: как открыть двери в этот мир кошмаров, но при этом сохранить ключ к возвращению.
Первые попытки были хаотичными и опасными. Я мог осознать себя во сне, но тут же терял контроль, увлеченный бурным потоком абсурда. Я пытался изменить ландшафт, но лишь усиливал его искажение. Я пытался противостоять мутантам, но они становились еще агрессивнее. Меня выбрасывало из сна с криком, в холодном поту, с колотящимся сердцем. Я был как неопытный пловец, брошенный в бушующее море. Мой разум был перегружен, мое тело измождено. Моя жена, Сара, если бы она еще была рядом, наверняка бы сочла меня окончательно сумасшедшим.
Но постепенно, по крупицам, я начал ощущать крошечный контроль. Я учился фокусироваться, когда мир вокруг меня начинал рассыпаться. Я учился дышать, когда страх грозил поглотить меня. Я стал замечать паттерны, повторяющиеся символы, которые, казалось, были ключами к этому миру. Каждый раз, когда я возвращался из сна, я чувствовал себя немного другим – более уставшим, но и более сильным. Более безумным, но и более понимающим.
Я стоял на пороге чего-то огромного и древнего. Это было не просто моя личная психика. Это было что-то большее, фундаментальное, нечто, что превосходило мои самые смелые писательские фантазии. Я чувствовал, как нечто незримое манит меня глубже, обещая ответы, но предупреждая об ужасной цене. Моя цель перестала быть просто спасением. Она превратилась в жажду познания, в желание раскрыть тайны этой грани сновидений. Я открывал двери. И знал, что то, что я найду за ними, навсегда изменит меня, Каина Сумрака.
Глава VIII. Тень-Советник
Я погружался все глубже, дальше, чем когда-либо прежде. Мой разум был подобен кораблю, брошенному в шторм, а волны были чистым абсурдом, угрожавшим разорвать меня на части. Каждая мысль, каждая эмоция становилась гипертрофированной, цвета – невыносимо яркими, звуки – оглушительными. Я балансировал на самой тонкой грани, между полным осознанием и окончательным безумием, чувствуя, как реальность моего "я" истончается, превращаясь в нить. И именно в этом, самом глубоком и опасном из моих погружений, я встретил Его.
Он появился не из ниоткуда. Он просто… стал. Он был соткан из глубочайших теней, постоянно меняясь, будто его форма состояла из пульсирующего мрака и мириадов звездной пыли, медленно кружащихся внутри. Иногда он принимал очертания высокой, элегантной человеческой фигуры, его силуэт был безупречен, но при этом лишен каких-либо деталей лица или одежды, кроме самой чернильной сути. Иногда он превращался в чудовищное сплетение конечностей, похожих на ветви древнего, потемневшего дерева, или на сеть корней, тянущихся из бездны. А порой он был просто сгустком невообразимой тьмы, чистой, абсолютной черноты, в центре которой мерцали два глаза. Они были похожи на далекие, холодные звезды, бездонные и древние, словно смотрели на меня сквозь миллионы лет пустоты. В них не было эмоций, но чувствовалось глубочайшее, почти космическое знание.
Его голос. Он не звучал извне, а шептал прямо в моем сознании, беззвучно, но так отчетливо, что казалось, он проникает в каждую клетку моего тела. Он был древним, глубоким, низким, как рокот тектонических плит. Он был одновременно успокаивающим, предлагающим забвение и понимание, и пробирающим до костей, заставляющим мои внутренности сжиматься от предчувствия. "Каин Сумрак," – прозвучало это эхо в моей голове, и отзвук моего имени, произнесенный такой сущностью, наполнил меня новым, странным чувством – не страха, а почтительного трепета.
"Я проведу тебя по этим лабиринтам," – продолжил голос, и его форма на мгновение стала более человечной, протягивая руку из тени, но без видимых пальцев. – "Я покажу тебе, что питает твои кошмары. Я знаю дорогу, которую ты ищешь." Его предложение было слишком своевременным, слишком идеальным, чтобы не вызвать подозрения. "Взамен," – добавил он, и его глаза-звезды сверкнули чуть ярче, – "ты откроешь дверь… для нас обоих."
Смысл "двери" и "нас обоих" оставался зловеще неясным. Открыть дверь куда? И для кого? Для этого существа, или для других? Я чувствовал, как внутри меня борется остаток рационального мышления с отчаянным желанием найти выход. Он был опасен, я чувствовал это всей своей сущностью. Он был сущностью тьмы, которой я сам отдал столько внимания в своих книгах. Но мое отчаяние было так велико, так всепоглощающе, что оно заглушило голос разума. Я был готов на любую сделку, чтобы выбраться из этого плена. Я кивнул, или, по крайней мере, мое сознание совершило этот жест согласия. Мое сердце одновременно наполнилось хрупкой надеждой и глубокой, холодной тревогой по поводу истинных мотивов этого Тень-Советника. Я сделал свой выбор. Теперь пути назад не было.
Глава IX. Первые Шаги в Небытии
Мое согласие стало невидимым толчком, изменившим всю динамику происходящего. Тень-Советник больше не маячил на периферии моего сознания; он стал моим проводником, молчаливым спутником, его присутствие ощущалось как холодный, но постоянный бриз рядом со мной. Он не говорил много, лишь изредка подавал намеки, которые казались мне скорее интуитивными ощущениями, чем четкими словами. Его движения были текучими, беззвучными, его форма постоянно менялась, но всегда оставалась поблизости, словно якорь в этом бушующем море безумия.
