Семейные тайны. Книга 14. Синдром самозванца

Вероника Добровольская

Семейные тайны. Книга 14. Синдром самозванца

СССР под Нижним

Новгородом, бывшая усадьба

Семчевых. Лето 1924 года

Эстонская ССР 6 августа 1940-1945

Перед обедом Святослав, по обыкновению, уединялся в своем закутке за дверью. Небольшое кресло, спрятанное в нише, позволяло ему отгородиться от мира, иногда даже задернув специально повешенную штору. Это было его убежище, его тайный уголок – уютный и незаметный. Родители, некогда возмущавшиеся, теперь смирились, махнув рукой. Возможно, их равнодушие было вызвано и другими, более значительными событиями, отодвинувшими на второй план чудачества сына.

В этом закутке Святослав предавался своим мыслям, размышлял о прочитанных книгах, придумывал невероятные истории и даже пытался сочинять стихи, которые, к счастью для окружающих, никогда не покидали пределов его убежища. Сегодня, однако, его мысли были заняты не вымышленными мирами, а вполне реальной тревогой. Голод надвигался на их дом, уже скот получал меньше корма, а стол стал очень скуден.

Святослав чувствовал, как урчит в животе, но это был не тот приятный голод, который предвещал сытный обед. Это был тревожный, ноющий голод, напоминающий о пустых амбарах и озабоченных лицах отца и матери. Он слышал их тихие, напряженные разговоры, доносившиеся из кухни, слова о неурожае, о долгах, о том, что придется продать последнее. И каждый раз, когда эти слова достигали его слуха, его собственный мир, сотканный из книг и фантазий, казался хрупким и ненадежным.

Он прикрыл глаза, пытаясь представить себе, как можно было бы решить эту проблему. Может быть, если бы он был героем одной из своих историй, он бы отправился в далекие земли, нашел бы там сокровища или заключил бы договор с мудрым старцем, который знал бы секрет изобилия. Но он был всего лишь Святославом, юношей, который любил прятаться в своем закутке. И сейчас даже его любимое убежище казалось ему слишком тесным, слишком маленьким, чтобы вместить в себя всю тяжесть надвигающейся беды. Он вздохнул, чувствуя, как на плечи ложится невидимый груз, который был куда тяжелее любой книги.

Уже в столовую вошли родители, и брат как всегда подкашливал, он слышал, как крикнула Маша, что скоро спустится. Как вдруг он услышал, как залаяли собаки, загремели подводы и заржали лошади. По крыльцу застучали, чьи -то ноги, и дверь просто вышибли ногой. Святослав испуганно вжался в кресло, он слышал разговор отца и Ивана, как тот обвинял его. Святослав вдруг увидел Марию, которая стояла на лестнице и смотрела на него. Вдруг она покачала головой и улыбнулась ему. С лестницы его закуток был хорошо виден. Он вдруг почувствовал как по щекам что –то бежит и понял это его слёзы. Он с ужасом наблюдал, как родных уводят. Его мать, его брат, сестра, отец… Он не мог сдвинуться с места. Его закуток за дверью никто даже не проверил. Он слышал крики, плач, звуки борьбы, выстрел, а потом – тишина. Мертвая, гнетущая тишина. С трудом переставляя ноги, он вышел на улицу. Недалеко от крыльца лежал расстрелянный Даниил, его старший брат. Святослав всхлипнул, а затем, повинуясь инстинкту самосохранения, бросился к конюшне, оседлал лошадь и погнал ее, куда глаза глядят. Ветер хлестал по лицу, унося с собой крики и запахи, которые навсегда врезались в его память. Он не знал, куда бежит, знал лишь, что должен бежать. Бежать от этого места, от этой тишины, от этого ужаса. Ночь окутала его, и только звезды, равнодушные и далекие, освещали его путь. Он был один. Абсолютно один в этом огромном, враждебном мире. Голод начал терзать его, но страх был сильнее. Он думал о Маше, о её улыбке, о том, как она покачала головой. Была ли это прощание? Или надежда? Он не знал. Он просто бежал, пока силы не покинули его, и лошадь не пала. Он упал на землю, чувствуя, как холод проникает до костей. Но даже в этом отчаянии, где-то глубоко внутри, теплилась крошечная искра – искра жизни, которую он должен был сохранить.

Его подобрала женщина – слепая и, казалось, тронувшаяся умом. Она говорила с ним, как с сыном, которого потеряла. Уже потом, когда он немного оправился, Святослав узнает, что её сын погиб от рук бандитов вместе с женой и маленькой дочкой. Женщина, потерявшая рассудок от горя, вдруг решила, что её сын вернулся. Святослав, потерявший всё, не стал её разубеждать.

Он провел с ней несколько месяцев, скрываясь. Женщина, которую он называл матерью, кормила его, ухаживала, рассказывала истории о своем погибшем сыне Сергее Романовиче Москвитине. Святослав, потерявший всё, цеплялся за эту иллюзию, за эту хрупкую нить жизни. Он научился жить в тени, постоянно оглядываясь, ожидая удара. Он видел, как меняется мир вокруг, как рушатся старые порядки, как рождаются новые. Он видел, как люди, которых он знал, либо исчезают, либо меняются до неузнаваемости.

Он научился быть кем угодно, лишь бы выжить. Он менял имена, места жительства, профессии. Он видел, как его собственная жизнь превращается в лабиринт, где каждый поворот может привести к гибели. Пока он не попал в Эстонию, в Нарву 6 августа 1940, когда Эстония вошла в состав СССР. И там он встретил свою жену Юлле. Это была странная встреча. Для него, человека, привыкшего к постоянной смене декораций, это было лишь очередным поворотом в его бесконечном лабиринте. Он выбрал себе новое имя – Эрик. Простое, нейтральное. И новую профессию – сторож на одном из старых складов у реки.

Нарва была городом контрастов. Старинные крепости, величественные соборы, и рядом – новые, непривычные лозунги, развевающиеся на ветру. Эрик бродил по улицам, чувствуя себя чужим, но в то же время – как всегда, готовым к любым переменам. Он наблюдал за людьми, за их растерянностью, за их страхом, за их надеждой. Он видел в их глазах отражение своего собственного пути. И все казалось таким обычным и в то же время чужим для Эрика. Старые кирпичные здания, в которые за долгие годы накатила пыль и забвение, напоминали ему о том, что он едва ли когда-то вернется домой. Его новое имя, новая жизнь – все это было создано, чтобы спасти его душу от боли утраты.

Именно тогда, в один из серых, дождливых дней, он увидел её. Она стояла у прилавка с цветами, её волосы были цвета спелой пшеницы, а глаза – как два кусочка летнего неба. Юлле. Имя звучало как мелодия, как что-то настоящее, чего Эрик давно не встречал в своей жизни.

Их встреча была странной. Он, привыкший к осторожности, к недоверию, вдруг почувствовал необъяснимое притяжение. Она, казалось, видела сквозь его маски, сквозь его попытки быть незаметным.

Он подошел к её прилавку, чтобы купить букет для… да, для кого? Для себя? Для кого-то, кого он уже забыл? Он не знал.

–Добрый день. – Сказал он, его голос звучал непривычно ровно.

Юлле подняла на него взгляд. В нем не было ни страха, ни подозрения, только спокойное любопытство. -Добрый день. – Ответила она, её голос был тихим, но уверенным.

–Мне… мне нужен цветок. – Пробормотал Эрик, чувствуя себя неловко.

Юлле улыбнулась. Это была не просто улыбка, а что-то теплое, искреннее. -Какой цветок вы ищете?

–Я… я не знаю. – Признался он, и впервые за долгое время почувствовал, что говорит правду.

Юлле взяла в руки алую розу. -Эта роза сильна. Она выдерживает любые ветра. Но в то же время она нежна и красива.

Эрик смотрел на розу, потом на Юлле. Он видел в ней нечто такое, чего не видел в себе – стойкость, красоту, чистоту. Он, человек, который научился быть кем угодно, вдруг почувствовал себя собой. Или, по крайней мере, захотел им стать.

–Я возьму её – Сказал он, протягивая деньги.

Их разговоры начались с цветов. Потом перешли на улицы Нарвы, на историю города, на песни, которые пели на эстонском. Эрик слушал, как Юлле говорит о своей земле, о своих мечтах. Он чувствовал, как в его груди что-то оттаивает, что-то, что он давно считал замерзшим навсегда.

Он знал, что его жизнь – это лабиринт. Но впервые за долгое время он увидел в этом лабиринте не только опасность, но и возможность. Возможность найти выход. Юлле стала его якорем в этом бурном море перемен. Она не спрашивала о его прошлом, не пыталась разгадать его тайны. Она просто принимала его таким, какой он есть – Эрик, сторож на складе, человек, который любит слушать её истории и смотреть на звезды над Нарвой. Ее присутствие было как глоток свежего воздуха после долгих лет удушливой лжи.

Он начал замечать детали, которые раньше ускользали от его внимания. Не просто смену власти, а лица людей, их надежды и страхи. Он видел, как Юлле, несмотря на все трудности, сохраняет свою внутреннюю силу и доброту. Она была как та алая роза, которую он купил в тот день – стойкая, но нежная.

Их отношения развивались медленно, как рассвет над Балтийским морем. Юлле была прекрасна. Она обладала светлой энергией, которая притягивала людей, словно свет маяка в бурном море. Эрик избегал углубленных разговоров о своем прошлом, но с Юлле все было по-другому. Она чувствовала его недосказанность, ей хотелось узнать о нем больше. С каждым днем их отношения становились крепче, даже несмотря на его страх открыться и быть уязвимым. Но Юлле была терпелива. Она видела в нём не беглеца, а человека, который ищет покоя. Но тень прошлого не покидала Эрика. Иногда, по ночам, он просыпался от каждого шороха, его сердце колотилось, когда он слышал звуки, напоминающие выстрелы. Представления о безопасности и покое казались ему иллюзией, созданной лишь для того, чтобы вскоре исчезнуть. Поэтому он старался не думать об этом. Погружаясь в рутину своей работы на складе, Эрик находил временное убежище. Каждая ночь на посту была как затишье перед грозой, и он знал, что у каждого шороха может быть своя история.

Однажды вечером, сидя у реки, когда луна освещала старую крепость, Эрик решился. Он рассказал ей. Не все, конечно. Не все имена, не все профессии, не все ужасы. Но он рассказал ей о своей жизни, о постоянном страхе, о том, как он научился быть никем, чтобы выжить.

Юлле слушала, не перебивая. Когда он закончил, она взяла его руку в свою. Ее пальцы были теплыми и мягкими.

–Ты больше не один, – сказала она тихо. – Ты здесь. Со мной.

Эти простые слова прозвучали для него как самая важная клятва. Он посмотрел в её глаза, и впервые за долгие годы увидел в них не отражение своего страха, а свет. Свет надежды.

Лабиринт его жизни не исчез. Он всё еще существовал, с его темными углами и неожиданными поворотами. Но теперь у него был проводник. У него была Юлле. И это меняло всё.

Он продолжал работать сторожем. Он научился ценить тишину и спокойствие. Он начал строить новую жизнь, кирпичик за кирпичиком, рядом с Юлле. Он знал, что прошлое может вернуться, но теперь у него было что-то, за что стоило бороться. У него была любовь. После свадьбы он стал Эрик Ла́уристин, он взял фамилию жены. Её родители умерли давно, старший брат погиб в мировую, она одна, и он один.

Теперь их дом наполнился не только их голосами, но и смехом. Юлле, с её лучистыми глазами и добрым сердцем, стала для него всем. Она понимала его без слов, видела боль, которую он так старательно скрывал, и своей нежностью залечивала старые раны. Эрик, в свою очередь, оберегал её, как самое драгоценное сокровище. Он больше не чувствовал себя потерянным, одиноким островом в океане жизни. Он нашёл свой берег, свой якорь.

Вечера они проводили вместе, читая книги или гуляя или просто молча сидя рядом, чувствуя тепло друг друга. Каждый день был подарком, каждая минута – драгоценностью. Он больше не боялся теней прошлого, потому что свет настоящего был слишком ярким. Он знал, что впереди могут быть испытания, но теперь он был не один. Он был Эрик Ла́уристин, муж Юлле, и это имя звучало для него как самая прекрасная мелодия.

Иногда, глядя на старую крепость Нарвы, он думал о том, как много всего она видела. Как много жизней прошло через её стены. И как, несмотря на все войны и смены власти, она всё ещё стоит. Непоколебимая.

Он тоже хотел быть таким. Непоколебимым. И с Юлле рядом, он чувствовал, что это возможно. Его лабиринт не закончился, но он больше не был в нем одинок. Он нашел свой выход. И этот выход был в глазах женщины, которая увидела в нем не тень, а человека. Человека, который наконец-то обрел свой дом.

А потом началась война. Первые взрывы разбудили их посреди ночи. Эрик вскочил с кровати, сердце бешено колотилось. Юлле, бледная и испуганная, прижалась к нему.

-Что происходит? – Прошептала она.

Он знал. Он слишком хорошо знал этот звук. Звук смерти.

-Война. – Ответил он, обнимая её крепче.

За окном раздался ещё один, уже ближе. Земля под ногами дрогнула. Юлле заплакала, уткнувшись ему в плечо. Эрик чувствовал, как её тело сотрясается от дрожи, и пытался дышать ровно, хотя воздух казался густым от пыли и страха. Он огляделся по сторонам, пытаясь ухватить хоть какой-то ориентир в кромешной темноте, но единственное, что он видел – это отблески пожаров, пляшущие на стенах их маленькой комнаты.

Крепость Нарвы, свидетельница стольких сражений, снова оказалась на передовой. Эрик, знавший каждый её камень, каждый тайный ход, стал добровольцем. Он не мог остаться в стороне. Он должен был защитить свой дом, свою Юлле.

Он видел, как страх поселился в её глазах, но теперь в них была и решимость. Она помогала раненым, готовила еду для солдат, поддерживала дух людей. Она была его светом, даже в этой кромешной тьме.

Однажды, во время обстрела, осколок попал в Юлле. Она была жива, но тяжело ранена. Он держал её руку, пока медики пытались её спасти.

–Не оставляй меня. – Прошептала она, глядя ему в глаза.

–Я никогда тебя не оставлю. – Ответил он, и его голос дрожал от слёз.

Он не знал, выживет ли она. Но он знал одно: даже если лабиринт его жизни снова стал тёмным и опасным, он больше не был в нём одинок. Он был с Юлле. И пока они были вместе, у них была надежда. Надежда на то, что они выберутся из этого кошмара. Надежда на то, что однажды они снова увидят солнце над крепостью Нарвы. Надежда на то, что их любовь победит войну. Он вместе с ней ушёл в партизанский отряд, он вместе с ней дошел до Берлина. Она медсестра, он сержант. И вот, они дошли до Берлина. Берлин. Само слово звучало как эхо, как финальный аккорд в симфонии разрушения. Город, который еще недавно казался неприступной крепостью, теперь стонал под натиском. Для многих солдат, прошедших через ад войны, Берлин был не просто целью, а символом. Символом конца, символом возвращения домой, символом надежды. Но для Эрика эта победа была окрашена в самые мрачные тона.

Он помнил грохот. Не тот привычный, ритмичный гул артиллерии, а яростный, хаотичный рев, словно сам город разрывался изнутри. Помнил крики. Не только боевые кличи, но и предсмертные хрипы, стоны раненых, отчаянные призывы. И среди этого хаоса – лицо Юлле.

Оно мелькнуло перед ним, как вспышка молнии в кромешной тьме. Лицо, которое он знал наизусть, лицо, которое было его якорем в этом безумии. Но сейчас оно было искажено. Искажено ужасом, который он никогда раньше не видел в её глазах. Глазах, которые всегда светились любовью и нежностью.

А потом пришла боль. Острая, обжигающая, выжигающая все мысли, все чувства, оставляя лишь пустоту и крик. Его собственный крик, который он едва мог вырвать из груди. Он почувствовал, как что-то тяжелое и горячее оторвалось от него. Оторвалось навсегда.

Он помнил, как Юлле бросилась к нему. Её руки, такие нежные и заботливые, теперь были в крови. Её пальцы, которые так ласково касались его лица, теперь отчаянно пытались остановить кровотечение. Он видел, как она что-то кричит, но слова тонули в грохоте. Он чувствовал её дрожь, её страх, её отчаяние.

Берлин пал. Победа была одержана. Он видел, как над городом поднимается дым, как звучат победные крики, но все это казалось далеким и нереальным. Его реальность сжалась до боли, до лица Юлле, искаженного ужасом, и до ощущения пустоты там, где раньше была его рука.

Он чувствовал, как его поднимают, как несут куда-то. Голоса вокруг были приглушенными, словно доносились из-под воды. Юлле была рядом, её дыхание касалось его щеки, её тихие, прерывистые всхлипывания были единственным звуком, который он мог различить в этом хаосе. Он пытался сказать ей что-то, но слова застревали в горле, превращаясь в хрип.

Потом была больница. Белые стены, запах дезинфекции, бесконечные стоны других раненых. Юлле не отходила от него ни на шаг. Она держала его за здоровую руку, её прикосновение было единственным утешением. Но чаще всего она просто сидела рядом, молча, и её присутствие было для него всем.

Прошли дни, недели. Боль постепенно утихала, сменяясь тупой, ноющей болью фантомных ощущений. Он учился жить заново. Учился, есть одной рукой, одеваться, выполнять самые простые действия, которые раньше казались само собой разумеющимися. Каждый день был испытанием. Однажды, когда он сидел у окна палаты, глядя на серый берлинский небосклон, Юлле принесла ему новую протезную руку. Она была сделана из металла и кожи, выглядела громоздкой и чужой. Он посмотрел на неё, потом на свою культю, и почувствовал, как внутри всё сжимается.

–Это поможет тебе, Эрик, – тихо сказала Юлле, её голос дрожал. – Ты сможешь снова делать многое.

Он взял протез, его пальцы коснулись холодного металла. Он знал, что она права. Но это не могло вернуть ему то, что он потерял. Это не могло стереть боль, не могло вернуть ему прежнего себя.

Он посмотрел на Юлле. Её лицо было бледным, под глазами залегли тени. Она тоже прошла через свой ад. Она видела его страдания, его боль, его отчаяние. И она осталась. Она не отвернулась, не сдалась.

–Спасибо, Юлле, – прошептал он, и впервые за долгое время в его голосе прозвучала нотка чего-то, похожего на надежду. – Спасибо, что ты здесь.

Теперь, когда война закончилась, когда мир начал медленно возвращаться к жизни, они были здесь, в Нарве. Возле той самой крепости, которая видела их любовь.

Победу они отмечали не громкими парадами и застольями. Их праздник был тихим, наполненным глубоким смыслом. Эрик, с протезом вместо потерянной руки, держал на руках их маленького сына, Мишу. Юлле, всё ещё бледная, но с сияющими глазами, прижималась к нему, её взгляд был устремлен на величественные стены Нарвской крепости.

Солнце, наконец, снова освещало их. Оно не было обжигающим, как в пекле боя, а ласковым, обещающим. Эрик смотрел на сына, на свою жену, и чувствовал, как лабиринт его жизни, пройдя через самые тёмные и опасные уголки, вывел их к свету.

***

1946-1960 года.

Эстонская ССР. Нарва

Воздух еще пах гарью и сыростью, но в маленькой комнатке, царила иная атмосфера. Атмосфера хрупкой, но упрямой надежды. Он, Эрик, смотрел на спавшего Михаила – и чувствовал, как что-то внутри него, казавшееся давно омертвевшим, оживает. Война оставила шрамы, как на теле, так и на душе. Он помнил холод окопов, крики раненых, запах крови и страха. Помнил, как потерял всё, кроме своей Юлле.

Юлле. Её имя было для него как тихий шепот в бурю, как луч света в кромешной тьме. Она была его якорем, его спасением. И теперь, глядя на ребёнка, он знал одно: он больше не был одинок. Он был с Юлле. И пока они были вместе, у них была надежда.

Надежда на то, что они выбрались из кошмара. На то, что ужасы прошлого останутся позади, как дым, рассеивающийся в утреннем тумане. Надежда на то, что они снова увидят солнце над крепостью Нарвы

Война пыталась сломать их, разлучить, отнять друг у друга. Но она лишь закалила их чувства, сделала их сильнее, глубже. Каждый взгляд, каждое прикосновение, каждое слово поддержки – все это было доказательством их победы над разрушением.

И эта надежда была сильнее любых потерь, сильнее любой боли. Она была их настоящей победой.

Годы шли. 1950 год принес им Даниила, крепкого и любознательного мальчика. А еще через пять лет, в 1955 году, появился Таэвас. Юлле назвала сына в честь погибшего старшего брата, которого первая мировая унесла слишком рано. Это было её данью памяти, её способом сохранить его в их жизни. Таэвас рос тихим и задумчивым, с глазами, в которых отражалось небо. Словно он действительно нёс в себе частичку того, кого они потеряли.

В 1960 году их семья пополнилась ещё двумя детьми – Арведом и Машей. Их смех стал музыкой, наполняющей дом, заглушающей отголоски прошлого. Эрик смотрел на своих детей, на свою Юлле, и чувствовал, как его сердце переполняется благодарностью. Шрамы остались, да. Но они больше не определяли его. Его определяла любовь, семья, надежда.

Солнце снова светило над Нарвой. Не всегда ярко, не всегда без облаков, но оно светило. И каждый луч, падающий на их дом, был напоминанием о том, что даже после самой тёмной ночи наступает рассвет. И что их любовь, их надежда – это тот рассвет, который они заслужили.

***

1966-1967 год Эстонская ССР. Нарва.

Деревня Алайыэ Волость Алутагузе Уезд Ида.

–Эрик, мы едем завтра, а ты к нам приедешь! – Юлле металась от одного чемодана к другому, словно птица, готовящаяся к долгому перелету. Ей пыталась помочь Маша, но мать, словно ураган проносилась мимо дочери, которая уже привычная к такому стояла на одном месте и держала стопку маек. Материнская энергия, казалось, могла бы сдвинуть горы, но сегодня даже она не могла развеять мрачное настроение Эрика. Он стоял у окна, глядя на суетящуюся жену и собирающуюся семью, и чувствовал, как внутри всё сжимается. Уезжать из Нарвы ему совершенно не хотелось. Но Юлле, как всегда, решила всё сама. Её отправили вместе с детьми в одну из деревень, где требовался хороший доктор. Каникулы только начались, и она решила, что детям просто необходим свежий воздух.

Михаил, студент Таллинского технического института, с ироничной улыбкой наблюдал за родителями. Он всегда удивлялся, как его спокойный, как скала, отец мог успокоить быструю, как ветер, мать. Но сейчас даже отец сдался. Юлле всё решила.

–Мам, можно я не поеду? – Спросил Михаил с надеждой, глядя на неё. Ему так хотелось побыть с Лейтой. Она собиралась в августе ехать в Москву, и он мечтал провести эти месяцы вместе.

Юлле застыла на мгновение, глядя на сына. – Отец работает в институте, он только отучился и сумел получить хорошую должность, ему сейчас ехать нельзя. Кто мне поможет? Мне нужен настоящий мужчина. Даня тяжести носить не может, он в книгах, -в подтверждение её слов шестнадцатилетний Даниил мрачно посмотрел на брата и снова уткнулся в книгу, -Тавасу только гонять в футбол,– она набросилась на одиннадцатилетнего вратаря школьной команды Таваса. -Ты долго ещё будешь стоять здесь? Ты когда чемодан соберёшь?

Тавос тяжело вздохнул, его пальцы привычно щелкнули по лбу Арведа. Мальчик обиженно надулся, попытался что-то ответить, но слова застряли в горле. Он знал, что спорить бесполезно. Вздохнув, Арвед подошел к столу, где лежала его скрипка. Он взял её, чувствуя знакомую прохладу дерева под пальцами. Каждый изгиб корпуса, каждая струна – все это было ему до боли знакомо, как продолжение его самого. Он знал, что сейчас ему понадобится вся та тихая сила, что таилась в его музыке, чтобы справиться с тем, что ждало его за дверью. Но вдруг Арвед встрепенулся. А как же дядя Андрус? Он обещал его научить водить машину, он уже разбирался в технике и мог даже отремонтировать её. Дядя Андрус, отец двух двойняшек, Хельги и Вильмы. С Хельгой они не дружили, она была вредная и упрямая, а вот Вильма, задорная и смешливая девчонка, очень нравилась Арведу.

Он посмотрел на мать, она все укладывала чемодан. Арвед тихо, тихо, спиной стал отходить к двери. Увидел усмешку отца и его кивок – он бросился вниз по лестнице во двор. И вот, о чудо! «Победа»! И дядя Андрус стоит над своей любимицей и натирает её для блеска.

– Дядя Андрус! -Завопил Арвед так, что у мужчины выпала тряпка из рук, а Хельга прыснула в кулак и показала Арведу язык. Он отмахнулся от неё и бросился к Андрусу, который вопросительно смотрел на мальчика.

– Здравствуй! – Мужчина кивнул взволнованному мальчугану. -Что это с тобой? Я думал, вы уже уехали! – удивился он.

– Нет! – Замотал головой Арвед. -Вы можете показать, как заводить машину и…

Он запнулся, чувствуя, как щеки заливает краска. Дядя Андрус, с его вечной добротой и пониманием, всегда умел разрядить обстановку. Он улыбнулся, и в его глазах мелькнул тот самый озорной огонек, который Арвед так любил.

– И что же, мой юный механик? – Поддразнил он, вытирая руки о рабочий комбинезон. – Хочешь освоить искусство управления стальной кобылицей до того, как отправишься в дальние края?

Арвед кивнул, не в силах произнести ни слова. Он чувствовал, как его сердце колотится от предвкушения. Машина, эта сложная и загадочная машина, которая казалась ему таким далеким и недостижимым чудом, теперь могла стать ближе.

–Ну что ж, – дядя Андрус похлопал его по плечу. – Раз уж ты так рвешься в бой, то и я не могу остаться в стороне. Только сначала дай мне довести мою «Победу» до идеального состояния. А то, как же я тебя научу, если моя ученица будет выглядеть неряшливо?