Алекс Рейн

Артем Кузнецов

Алекс Рейн

Пролог

Дождь здесь не заканчивался. Он падал как привычка – бесконечно, без попытки измениться. Небо было низким, подсвеченным рекламой, и свет неона просачивался сквозь тучи так же упрямо, как гул метро под ногами. Бар «Слепой Пилот» держал двери открытыми для таких, как я: для тех, кто уже выбрал, чем себя губить, и ищет, где это сделать тише.

Я сидел у окна, где стекло двоило улицу. Слева – мокрые силуэты прохожих. Справа – их отражения, задержанные на долю секунды. Иногда казалось, что отражения живут по своему расписанию: отстают, спешат, зависают на миг. Я перестал говорить об этом ещё тогда, когда у меня были коллеги – уставшие люди с плохими спинами и не лучшими нравами. Коллег теперь не было. Был только кислый запах коврика у входа, кофе, который бармен уныло называл «чёрным», и моё имя, выброшенное из отдела в прошлогодний мусор. Алекс Рейн. Бывший детектив. Толстая папка с позором и подписью начальника, у которого дрожали руки, когда он вручал её.

Бармен Джей протёр стойку, косо глянул на меня: взгляд, в котором столько же участия, сколько и желания, чтобы я наконец уехал далеко и надолго. У Джея лицо, будто вырезанное из старого корабельного дерева: тёмные трещины, редкая щетина, глаза цвета размытых чернил. Он не задавал лишних вопросов – и за это я оставлял чаевые, когда мог. Сегодня я не мог.

– Хочешь по-настоящему чёрный, – сказал Джей, – придётся подождать, пока фильтр доживёт до греха.

– Греху не терпится, – ответил я. Голос хрипел, как магнитофонная лента, которую слишком часто перематывали.

Взрыв смеха с дальнего столика. Пара, у которой дождь нашёл общий язык с алкоголем. За их спинами бегал по ленте рекламный слоган фармкомпании: «Спи спокойно – время вылечит». Хорошая шутка. Я приложил ладонь к кружке, чувствуя тёплую поверхность, и попытался собрать мысли в порядок – как пустые стаканы к закрытию. Они не собирались. Мысли действуют по собственному уставу: приходят не туда, где их зовут, и остаются не с теми, кто достоин.

Я не герой. Я просто тот, кто остался, когда остальные ушли. И всё же в этом городе иногда достаточно остаться, чтобы на тебя что-то упало.

Рядом с дверью застрекотал экран новостей. Ведущая с идеально неподвижным лицом читала текст, который перемигивался под ней в бегущей строке:

– …таинственное убийство в районе Восточного Виадука. Полиция от комментариев воздерживается. Свидетели утверждают, что видели одного и того же человека в двух местах одновременно…

«Одного и того же в двух местах». Пресса любит слова, которые не обязаны подтверждаться. Но мне не понравилось, как это прозвучало. Профессиональная деформация – рефлекс, который увольнением не отрубается.

– Не ходи туда, – бросил Джей, даже не глядя. – Там дождь злее, чем здесь.

– Я всего лишь пью кофе, – сказал я.

Он молча кивнул. Ему не нужно было объяснять, что я лгу. Этот бар слишком долго видел, как люди «всего лишь» делают то, что приведёт их к следующей ошибке.

Дверь распахнулась, словно её толкнуло порывом ветра, хотя ветра не было. Вошла женщина – не та, что в криминальной хронике, не спасительница, не беда. Скорее, форзац книги: обещание, что дальше будет текст. Плащ цвета мокрого асфальта, капюшон, из-под которого выбились пряди светлых волос. Щёки тронула вода – дождь или слёзы, угадывать не хотелось. Она скользнула внутрь, огляделась и пошла не к стойке – ко мне.

Я успел заметить главное: шаг уверенный, но не прямой – как у людей, привыкших прятаться, а не просить. Пальцы на правой руке – тонкие, подушечки белые, как мел: признака оружия не видно, привычки к нему – тоже. Глаза – серо-зелёные, внимательно изучающие лицо, как будто оно в её списке «разрешённых». В таких глазах сочувствие выглядит опаснее пистолета.

– Алекс Рейн? – спросила она, не снимая капюшона.

– Зависит, кому отвечать.

Она села напротив, аккуратно поставив между нами расстояние, достаточное для безопасности и короткого разговора.

– Мне сказали, вы… – она запнулась, будто слово не прошло санитарный контроль, – умели смотреть, куда другие не смотрят.

– Кто сказал?

– Человек, которого вы не спросите.

– Обижаешь, – сказал я. – Я спрашиваю всех.

Она поправила капюшон, наконец открывая лицо. Молодая, но усталая – возраст, который не держится за годы, а держится за решения. На правой скуле еле заметный шрам. Как от аптечного лезвия – тонкий, чистый. Я видел такие на тех, кто однажды выбрал правду против себя.

– Никаких дел, – сказал я заранее. – Закрыто. Мы не работаем. Мы – это я и моя голова.

– Вы захотите это увидеть, – ответила она и вынула из внутреннего кармана прозрачный пакет. Внутри – два снимка, распечатанные на дешёвой бумаге. На первом – размытая фигура на мостовой у Восточного Виадука, плечом прижатая к перилам, лицо отвернуто. На втором – та же самая фигура, но кадр смещён на полметра, фон – те же рельсы, те же огни. Разница только в одном: на первом снимке – 23:04, на втором – 23:04, но таймкод метался, как мельтешащий насекомый хвост: 23:04:12 → 23:03:59 → 23:04:05. Цифры, будто заикающиеся.

Я почувствовал, как кожа на затылке тянется к холоду стекла. Пальцы сами взяли снимки, мозг – позже. Дважды один и тот же момент? Или две попытки понять одно и то же?

– Где взяли? – спросил я.

– Камеры техподдержки железнодорожной линии. Доступ закрытый. Я… – она чуть улыбнулась так, что улыбка сама себя отменила, – умею открывать закрытое.

– Имя.

– Лина. Просто Лина.

Просто – слово, которое обычно скрывает сложное.

С улицы донёсся звук тормозов – длинный, как место, где кончается терпение. Я перевёл взгляд на окно. И замер. На стекле – улица, люди, дождь. В реальности – улица, люди, дождь. Но в отражении прохожий в длинном чёрном пальто шёл медленнее, чем должен был. Его движение ломалось по кадрам, как будто кто-то крутил ручку старого кинопроектора. Он поднял голову – в отражении быстрее, чем в жизни – и посмотрел прямо на нас. На долю секунды его лицо совпало с моим.

– Видели? – тихо спросила Лина.

– Не уверен, – ответил я. – Но мне это не нравится.

Она положила на стол конверт. Плотная бумага, подпись маркером: «Виадук. Сегодня». Я приподнял край – внутри карта маршрутов, перечёркнутые красным несколько стрелок, и адресная наклейка с расплывающимся чернилами временем: 23:40. Чернила текли, как будто время на бумаге тоже размокало от дождя.

– Что вам нужно? – спросил я, возвращая конверт.

– Чтобы вы пришли туда и посмотрели. Просто посмотрели. И сказали мне, что именно вы увидели. Не версии, не гипотезы. Факт.

Факты – вещь жестокая. Они не умеют жалеть. Но именно они вытаскивали меня из чёрной воды, когда я сам себя туда заталкивал.

– Полиция?

– У них есть отчёты и нет глаз. Вам доверяют улицы. А улицы сейчас… – она поискала слово, – ломаются.

Я посмотрел на свои руки – на шрамах тоже дождь: тонкие серебристые колеи. Ты же обещал себе, что больше нет. Что все ночи теперь будут короткими и бессмысленными, как дешёвый чай. Зачем тебе снова туда? Потому что где-то внутри всё ещё живёт привычка – идти туда, где страшно, чтобы стало не страшно хотя бы кому-то.

– Сколько времени у меня? – спросил я.

– До того, как «это» начнётся снова? – Лина взглянула на экран у двери. Ведущая продолжала говорить, но звук пропал – будто бар сам решил сделать потише. – Меньше часа.

Джей поставил на стойку новую кружку, кивнул мне незаметно: Не делай этого. Я ответил таким же кивком: Я уже сделал. Поднялся, накинул плащ. Плащ висел на мне как чужая память – тяжёлый, промокший заранее. Снимки спрятал во внутренний карман, конверт – туда же. Лина встала, вытянулась, будто готовилась к шагу на сцену, которую не выбирала.

– Если это ловушка, – сказал я, – найдёте другой вход. Если нет – найду выход.

Мы вышли вместе. Дверь хлопнула за спиной. Улица – поток света и воды. Запах озона, мокрого бетона, дальних контейнеров с морем на борту. Я снял взгляд с неба – и на секунду город «дрогнул». Вывеска аптеки мигнула и погасла на долю мига раньше, чем это случилось в отражении. Шаги прохожих рассинхронизировались с их тенями. Поезд, проходящий по виадуку, будто растянулся в одну длинную ноту и тут же собрался обратно.

– Вы видите это? – спросила Лина.

Я кивнул. Иногда слова мешают. Мы двинулись к виадуку, и я поймал себя на том, что считаю шаги, как считали мы когда-то удары сердца на месте преступления. Раз, два, три… Дождь пытался стереть нас с асфальта и не успевал. Город пульсировал, как рана под повязкой.

Если время – это река, значит, кто-то бросил в неё камни. Если их стало слишком много, вода ищет новый путь. А те, кто стоит на берегу, думают, что река сошла с ума.

На повороте к лестнице, ведущей под виадук, я оглянулся. Бар «Слепой Пилот» в окне отражения ещё держал нас у стойки. В реальности – он уже пустел. Между двумя картинками была секунда, в которой можно потерять себя. Я почувствовал, как в эту секунду кто-то смотрит на меня из-за стекла. На меня – или на того, кто только что поднялся из-за стола и ещё не понял, что всё началось.

Вдалеке завыла сирена, оборвалась, будто её перерезали ножом. Лина крепче сжала ремень сумки. Я шагнул под бетонный свод, и вода с кромки пролилась на плечи ледяным ведром. Над нами грохотал поезд. Или два. Или один, прошедший дважды.

– Алекс, – сказала Лина уже шёпотом, – если вы увидите… себя, не подходите близко. Это опасно.

– Мне это уже говорили, – сказал я. – И это никогда не срабатывало.

Мы остановились на площадке. Часы на колонне показывали 23:39. Я смотреть не стал – услышал. Тиканье. Не громкое. Скорее присутствие звука, чем звук. Оно шло не из часов. Оно шло из воздуха – как будто город, который ломался, пытался отстучать нам: «время». Я вдохнул – влажный бетон, железо, масло. Выдохнул. Внутри всё стало ровно, как перед выстрелом, который не должен прозвучать, но всегда звучит.

– Начинается, – сказала Лина.

Я посмотрел в сторону рельсов – и увидел на перроне мужчину в длинном чёрном пальто. Он стоял так, будто уже был здесь. Как на фотографии. В то же мгновение, в отражении стеклянной стены напротив, он стоял на полметра левее, повернув голову в мою сторону. Две позиции одного человека. Два решения, принятые одновременно. Я сделал шаг вперёд – и почувствовал, как воздух вокруг меня задержал дыхание.

Если хочешь правды – иди в ту секунду, где её прячут.

Я пошёл.

Глава 1. Первая улика

Виадук стоял, как исполин, прорезающий город. Его бетонные колонны уходили в мокрую тьму, железные рельсы гремели над головой, а понизу, в сырости и отблесках, собиралась мутная жизнь – торговцы, беглецы, те, кто искал, куда спрятать следы. Я никогда не любил это место. Оно пахло слишком честно: мокрый цемент, железо, кровь, спрятанная в трещинах.

Мы с Линой вышли на площадку под сводом. Тиканье не исчезло – наоборот, будто стало громче. Не звук, а присутствие. Как сердцебиение города, который решил напомнить, что он живой.

Она шла рядом, держала сумку ближе к телу, как будто внутри было что-то, что могло исчезнуть, если на него посмотрит лишний глаз. Я же держал руки в карманах – там давно ничего не было, кроме пачки сигарет и старого зажигалки, которая не зажигалась с первого раза.

– Сюда, – сказала Лина и показала на лестницу вниз.

Там, внизу, пространство открывалось под перрон. Железнодорожные пути разделяли площадку, а по обе стороны висели тусклые лампы, подрагивающие в такт дрожи рельс. Место казалось ненастоящим, будто город сам не хотел признавать, что оно существует.

На дальнем конце платформы я увидел фигуру. Мужчина в длинном чёрном пальто. Силуэт застывший, как в замедленной съёмке. Лина вздрогнула, но я поднял руку, чтобы остановить её.

Слишком знакомо. Я видел его раньше. Не здесь, не так, но где-то.

В тот же миг из-за колонны высунулась камера наблюдения. Маленький красный глаз мигнул, и я услышал тихое жужжание. Объектив двигался, наводясь на меня.

– Не двигайтесь, – прошептала Лина.

Но я сделал шаг вперёд. И понял, что на экране камеры, в её отражении, я стою уже там, возле фигуры в пальто. Две версии меня, разделённые лишь стеклом и временем.

– Чёрт, – выдохнул я.

Камера щёлкнула – и красный глаз погас. В этот момент платформа опустела. Мужчина исчез, и мой «двойник» в отражении тоже растворился. Остались только мы и звук поезда сверху.

Я посмотрел на Лину. Она побледнела, как лист бумаги, но в её взгляде читался не страх, а решимость.

– Видели? – спросила она.

– Видел, – сказал я. – Но не уверен, что хочу это объяснять.

Мы пошли дальше. На перроне остались мокрые следы. Они были слишком чёткими, как будто оставлены недавно. Я присел, провёл пальцем по одному – ещё тепло.

Значит, он был здесь. Или я.

Лина достала планшет, быстро включила запись камер. Несколько секунд – и изображение замерло: на экране два силуэта. Один – я, второй – в пальто. Оба зафиксированы в одно и то же время, 23:40.

– Это невозможно, – пробормотала она.

– Добро пожаловать в город, где невозможное – обычное, – сказал я.

Она посмотрела на меня: серьёзно, будто я только что подтвердил её худшие догадки.

Я поднялся, ещё раз глянул по сторонам. Платформа пустая, но чувство, что мы не одни, не уходило. Кто-то смотрел – изнутри времени, изнутри этих дрожащих цифр на экране.

И тогда я впервые подумал: может, дело не в убийце. Может, дело в самом времени.

Я сделал ещё несколько шагов вперёд, чувствуя, как влажный воздух густеет, словно глоток дешёвого рома. В темноте под виадуком что-то блеснуло. Сначала я решил, что это просто лужа, отражающая дрожащий свет лампы, но когда присмотрелся – понял: это был не блеск воды, а отблеск металла.

Я присел и увидел гильзу. Свежая. Латунь ещё хранила тепло, как будто пуля только что покинула ствол.

– Здесь кто-то стрелял, – сказал я.

Лина склонилась рядом, глаза расширились. Она достала телефон, включила камеру, и мы оба увидели на экране капли крови, которые в темноте были почти невидимы. Кровь вела дальше, к противоположному краю платформы.

Я поднялся и пошёл по следу. Дождь стучал сверху, но здесь, под железными путями, всё оставалось сухим. Слишком сухим для свежих следов.

И вот – тело. Мужчина лет сорока пяти, в сером костюме, лицо разбито ударом, кровь на виске, рубашка распахнута. Его глаза были открыты, но пусты – как экраны, на которых забыли включить сигнал.

– Господи, – прошептала Лина и прикрыла рот ладонью.

Я опустился на корточки, привычка включилась сама. Проверка карманов: бумажник на месте, документы – Карл Херман, сотрудник частной охранной фирмы. Телефон отсутствует. На запястье – часы. Стекло треснуто, стрелки остановились на 23:40.

– Тот же час, – сказала Лина. – Всё крутится вокруг него.

Я хотел что-то ответить, но вдруг почувствовал, как кожа на руках покрылась мурашками. Воздух дрогнул. Сначала тихо, как эхо далёкого взрыва. Потом сильнее.

Свет лампы мигнул. Тело дёрнулось. Нет, не так – оно исчезло.

Не растворилось и не растаяло. Просто миг назад оно лежало перед нами, и вот – пустота. Только гильза, только кровь, только остановившиеся часы.

Лина вскрикнула, но я сжал её руку и прошептал:

– Тсс. Смотри.

На месте тела осталась вмятина на бетоне, словно вес исчезнувшего всё ещё давил на камень. И ещё – холод. Я протянул руку – там было ощутимо холоднее, чем вокруг, будто кусок зимы застрял в летней ночи.

– Это… невозможно, – сказала Лина.

– Ты уже сказала это, – ответил я. – Придётся придумать новое слово.

Она посмотрела на меня так, словно я должен был объяснить. Но я не мог. Даже в моём прошлом – в мире убийств, подстав и грязных дел – ничего подобного не было.

В этот момент над нами загудел поезд. Его движение было странным – звук шёл волнами, то ускоряясь, то замедляясь, будто кто-то крутил ручку времени туда-сюда. Лампы мигали в такт этому ритму.

И тогда я заметил камеру. Она висела прямо над нами. Красный глаз снова мигнул.

– Надо уходить, – сказал я.

– Почему? – Лина всё ещё была в шоке.

– Потому что когда они посмотрят запись, – я кивнул на камеру, – они увидят не нас двоих. А меня. Дважды.

Она не сразу поняла. А я понял слишком быстро. В этом городе, если на камере фиксируют «двоих тебя», полиция не задаёт вопросов. Она сразу вешает ярлык: псих, убийца, фантом. И тогда твоя жизнь становится чужим досье.

Мы двинулись к лестнице, но в этот момент с другого конца платформы послышались шаги. Ритмичные, тяжёлые. Вскоре из тени вышли двое – в чёрных плащах, лица скрыты масками с неоновыми полосами. Маски мигали мягким голубым светом, словно ухмылялись.

– Ты их знаешь? – прошептала Лина.

– Знаю тип, – ответил я. – Нанятые. Убрать свидетелей.

Они приближались молча. Только гул поездов и их шаги. Я почувствовал, как сердце сжалось, но взгляд оставался спокойным.

– Держись ближе, – сказал я Лине. – Если что – беги.

Она кивнула, но я видел, что бежать она не собирается.

Двое в плащах остановились в нескольких шагах. Один поднял руку – в ладони блеснуло оружие. Не огнестрел. Что-то другое, из тех игрушек, что корпорации выпускают для своих охотников.

Я сделал шаг вперёд и впервые за долгое время почувствовал вкус прошлого. Того, что называлось работой. Того, что теперь называлось выживанием.

Именно здесь всё начнётся. С тела, которого больше нет, и с камер, которые покажут меня дважды.

Двое в масках двигались синхронно, словно их шаги диктовала одна и та же музыка. Голубые полосы на лицах мерцали, как кардиограммы: ровно, спокойно, без лишних эмоций. Таких людей не нанимают для разговоров. Таких людей нанимают, чтобы кто-то исчез – тихо и без следа.

Я знал этот тип. Наёмники корпорации «Хронос». Они редко оставляли трупы. Обычно – только пустое место, как будто человек никогда не существовал.

– Что им нужно? – прошептала Лина.

– Нас. – Я слегка усмехнулся. – Хорошая новость: значит, мы на верном пути.

Они подошли ближе. Один поднял руку – и в ней блеснуло оружие. Не пистолет, не нож. Что-то среднее между электрошокером и фонарём: металлический цилиндр, излучающий слабое свечение. Я уже видел такие штуки. Их называли разрезателями. Оружие, которое работало не с телом, а с самим временем вокруг него. Ударом можно было вырвать кусок секунды, и человек выпадал из реальности.

Я выдохнул. Лёгкие сжались от предчувствия.

– Лина, – сказал я, не оборачиваясь, – как ты бегаешь?

– Что?

– Просто ответь.

– Быстро.

– Отлично. Тогда готовься.

Я шагнул навстречу. Первый масочник поднял «разрезатель» и щёлкнул переключателем. Воздух передо мной дрогнул, словно кто-то кинул камень в невидимую воду. Волна пошла по пространству, изгибая линии света. Я отскочил в сторону, и там, где только что был, остался размытый след. На секунду я увидел своё собственное отражение – как будто я всё-таки не успел уйти.

– Беги! – крикнул я Лине.

Но она не побежала. Вместо этого достала из сумки маленький прибор, похожий на планшет с антеннами. Она включила его, и экран загорелся сетью графиков. Пространство вокруг дрогнуло, и я почувствовал, как время снова начинает течь ровнее.

– Что это? – крикнул я, уклоняясь от второго удара.

– Стабилизатор, – ответила она. – Работает недолго.

Наёмники двинулись быстрее. Их движения были чёткими, выверенными – как у людей, которые уже сотню раз делали одно и то же. У меня не было оружия. Только руки и голова.

Первый ударил снова. Я поймал его запястье, крутанул, и «разрезатель» с треском ударился об бетон. Искры вспыхнули, но оружие не погасло. Второй масочник врезался мне в спину. Я упал на колени, в ушах загудело.

– Алекс! – крикнула Лина.

Я поднялся, сплюнув кровь. В глазах плыло, но тело помнило старые приёмы. Локоть в живот, рывок за ворот плаща, удар головой в маску. Голубая полоса на лице первого треснула, и под пластиком мелькнуло человеческое – уставшее, злое.

– Уходим! – рявкнул я.

Мы бросились к лестнице. Сзади раздался визг разрезателя – время дрогнуло, и перила лестницы на секунду стали мягкими, как резина. Я почти потерял равновесие, но Лина ухватила меня за руку.

Мы взлетели вверх. Позади наёмники шли следом, но не бежали – они знали, что догонят. Они всегда догоняют.

Наверху шум города ударил по ушам. Машины проносились по мосту, неоновые вывески мигали, как нервные тики. Лина тяжело дышала, её волосы прилипли к щеке, глаза горели страхом и решимостью.

– Куда теперь? – спросила она.

Я оглядел улицу. Камеры, полицейские патрули, толпа. Всё против нас.

– В бар, – сказал я. – Там хотя бы стены слушают меньше.

Мы побежали через дорогу, пока машины сигналили и брызги грязной воды летели на сапоги. Сзади, в толпе, я заметил отражение. На экране рекламного щита. Я. Но не тот, что бежит сейчас. Другой. Стоящий спокойно, в чёрном пальто.

И он смотрел мне прямо в глаза.

Я споткнулся, но не упал. Лина не заметила – она тянула меня дальше. Я понял одно: дело не только в убийце. Дело во мне.

Мы ворвались в переулок, узкий и скользкий от дождя. Неон отсюда выглядел так, будто город кровоточил разноцветными ранами. Лина тяжело дышала, но шаг не замедляла. Я чувствовал, как сердце бьётся в висках, отзываясь эхом на каждый наш прыжок через лужи и мусорные баки.

Бар «Слепой Пилот» маячил впереди как спасение и приговор одновременно. Место, где меня знали, где могли укрыть. Но и место, где меня могли найти.

Мы влетели внутрь, дверь захлопнулась за спиной. Джей поднял глаза от стойки – и сразу понял, что мы не просто промокли. Он не спросил ни слова, только достал чистое полотенце и бросил его мне.

– Поздно гуляете, – сказал он своим деревянным голосом.

– Поздно для кого-то, – отозвался я, вытирая лицо.

Лина села на стул, согнулась, прижав сумку к коленям. Её плечи дрожали, но глаза оставались сухими. Она смотрела в никуда, будто пыталась убедить себя, что всё это ещё можно объяснить.

Джей налил два стакана дешёвого виски, поставил передо мной. Я сделал глоток, почувствовал, как огонь растекается по горлу. Он нужен был, чтобы мозг снова заработал.

– Что случилось? – спросил Джей тихо, но достаточно громко, чтобы Лина тоже услышала.

Я положил на стойку гильзу. Она всё ещё была тёплой.

– Убийство, – сказал я. – Тело исчезло.

Джей моргнул, но не удивился. Бар видел вещи пострашнее, чем исчезнувшие люди.

Лина подняла голову:

– У нас есть запись. Камеры зафиксировали.

– Камеры фиксируют то, что им велят, – заметил Джей. – А город хранит то, что ему выгодно.

Я хотел что-то ответить, но в этот момент дверь снова распахнулась. Вошли двое полицейских. В форме, промокшие, с лицами, которые давно разучились улыбаться. Старший держал планшет. На экране – стоп-кадр.

Моё лицо.

– Алекс Рейн, – сказал он, не поднимая глаз. – Вы задержаны по подозрению в убийстве Карла Хермана.

Лина резко повернулась ко мне. Её глаза метнулись от меня к полицейскому и обратно. Она знала, что я не мог, но знание – это одно. А протокол – другое.

– Вы шутите, – сказал я.

– Нет, – ответил полицейский и повернул экран так, чтобы я видел. Там было два меня. Один стоял над телом, второй уходил в сторону. Чёткая запись, без монтажных следов.

– Улики не спорят, – сказал второй. – Ты был там.

Я почувствовал, как в груди поднимается знакомое чувство – смесь ярости и отчаяния. Они снова делают из меня козла отпущения. Снова. Я обещал себе, что не дам повториться. Но город играет в те же игры.

Джей наклонился ко мне, почти шёпотом:

– У тебя есть десять секунд. Потом будет поздно.

Я кивнул. Лина вскочила, её руки сжали сумку так, будто внутри было всё её будущее.

Полицейский шагнул ближе, достал наручники.

– Алекс Рейн, вы имеете право…

Я не дал ему договорить. Схватил стакан, швырнул в светильник над стойкой. Искры, крик. Лина метнулась к двери. Я рванул следом, и мы снова оказались в объятиях дождя.

Сирена взвыла где-то совсем рядом. Город оживал против нас.

Мы побежали.

Глава 2. Старые контакты

Город стягивал улицы резиновым жгутом: чем быстрее ты бежишь, тем сильнее он тянет назад. Мы с Линой свернули с главной магистрали в проулок, где мусорные контейнеры пахли мокрым картоном и фруктовой гнилью, и только там позволили себе перейти на шаг. Дождь не отпускал – он просто менял рисунок на плаще, как нервный художник.

– Куда теперь? – Лина говорила тихо, но голос всё равно звенел на фоне сирен.