АИСТЫ. КУРС НА ВОСТОК

Александр ВИН

АИСТЫ. КУРС НА ВОСТОК

Александр ВИН

АИСТЫ.

КУРС НА ВОСТОК

То ли птицы летят перелётные…

Они сидели за столиком в кафе.

Обычные люди.

Мужчина и женщина.

Спокойные улыбки.

– За нами следили.

– Мы прорывались…

Часть первая

НАДЕЖДЫ

Нас не спасает крест одиночеств.

Дух несвободы непобедим.

………..

Да, все мы русские – крепостные,

с цепями ржавыми на ногах,

своей помещицы – блажной России

и подневольнее, когда в бегах.

Мы уродились в такой стране,

где тягу к бегству не остановишь,

но приползаем – хотя б во сне.

И, может, в этом свобода наша,

что мы в неволе, как ни грусти,

и нас не минет любая чаша –

пусть чаша с ядом – в руке Руси.

С ней не расстаться, не развязаться.

Будь она проклята – по ней тоска

вцепилась, будто репей рязанский,

в сукно парижского пиджака.

Нас раскидало, как в море льдины,

расколошматило, но не разбив.

Культура русская всегда едина,

но лишь испытывается на разрыв.

Хоть скройся в Мекку, хоть прыгни в Лету –

в кишках Россия. Не выдрать! Шиш!

Невозвращенства в Россию нету.

Из сердца собственного не сбежишь.

Евгений Евтушенко

На просторном бульваре радовалась тёплая осень.

Две девушки, совсем молодые, почти девчонки, красивые, шли по аллее, разговаривали, смеялись.

Одна, светленькая, держала за руку смешно топающего малыша, а тот размахивал жёлтым листом каштана.

– Не поеду я в эту чертову Германию, чего я там не видела?! Свекруха целыми днями вовсю учит с репетитором язык, а я не хочу, ухожу с сыном гулять.

– Уедешь, уедешь! Куда ты денешься – муж у тебя вон какой, строгий…. Увезут, будешь там бухгалтершей!

– Ни за что! Спорим на шампанское, что не поеду!

Девчонки одинаково легко захохотали.

Вечер.

Тёмная комната.

Шкафы, ковёр, телевизор.

Над круглым обеденным столом – яркая люстра.

Голоса.

Громкий разговор.

– Подписывай. Вот здесь. И здесь…

Много бумаг, все на чужом языке.

Странно и страшно.

Понятны только отдельные слова: Кёльн, Германия, 1996.

Её имя, тоже уже по-иностранному написанное: Олеся Беланова.

– Твои документы. Вот, смотри, фотка твоя. Подписывай, здесь и здесь…

– Не буду.

– Почему это?!

– Не поеду я с вами никуда…

– Опять ты за своё! Вот ведь упрямая! Ну и что ты здесь одна-то будешь делать?! С дитём, без работы?

– Всё равно не поеду.

– Увезу сына, одна здесь, дура, останешься!

Удар в ухо.

Глухой стон.

Звон в голове.

Олеся никак не могла подняться с пола.

Крики.

Плохо слышно.

– Ты чего девку зазря лупишь?! Рехнулся, что ли? Нам лечить её придётся, там всё дорого, никаких денег на врачей не напасёшься!

– Мама, так я же не кулаком…

Свекровь охала, поднимала Олесю.

– Леська, не блажи! Собирайся, давай! За границей ты сына нормально вырастишь, образование дашь! Человеком он станет, спасибо тебе ещё потом скажет! Здесь же совсем жрать нечего…

– Не прощу…

– Эка важная птица! Уж и обиделась сейчас.

А дома, с мамой, можно было и поплакать.

– Олесенька, доченька, не спорь ты с ним! Муж и есть муж, его слушаться надо. Потерпи, вдруг там жизнь по-другому как повернётся, может иностранец какой уважительный потом тебе встретится…

Мама обнимала Олесю, прижимала к себе, заботливо держала компресс на голове.

– Ну как, полегче стало?

– Звенит ещё, как будто вдалеке…. Правым ухом почти ничего не слышу.

Заплакали в голос обе.

– … Мать ведь чего глазами не увидит, так у неё сердце вещун, она сердцем может чувствовать.

Вздохнула.

– Какая ты у меня была резвая! Там, с ними, завяла совсем…

Кёльн.

Река Рейн.

Корабль.

И всё ещё осень…

День.

Олеся медленно шла вдоль безлюдной набережной, рядом бегал с прутиком сын.

Гудели иногда на воде какие-то рабочие буксирчики, прошумел на далёком мосту длинный поезд, а против солнца, тоже совсем невидимые, взлетали где-то с гулом самолёты.

Их дом стоял у причала.

Большой, ржавый, старый голландский корабль.

То ли когда-то очень давно он был пассажирским, то ли устроена в нём была какая-то плавучая мастерская для речных портовых надобностей, никто из местных не знал, а они, приезжие, особо об этом и не спрашивали.

Прямо с автовокзала их тогда привезли в порт, на этот корабль, выгрузили толпой, проверили по бумагам всех приехавших; свекровь суетливо перевела, что, мол, временно, они будут жить здесь, а потом им дадут в городе квартиры.

– Пошли, Петя, к бабушке, тебе кушать уже пора.

Всё по-речному.

Причал, толстые грязные верёвки – с берега на борт корабля.

Привязан надёжно.

Скрипучий железный трап – через узкую чёрную воду.

Внутри – тоже лестница, на второй этаж.

Внизу, в трюме, – бесплатная столовая.

В длинном коридоре, в ряду таких же, две их комнаты-каюты: одна для свёкров, во второй жили они с мужем. Кухонька в торце.

Внука бабушка держала при себе, чтобы не беспокоить вечерами сына.

– Ох, как хорошо, что ты пораньше пришла! Я еле дошкандыбала до кровати, вся изломалась, пока с утра общий калидор наполовину помыла…

Свекровь поставила на плитку чайник.

– Петро, ты чайку с бабушкой попьёшь? У бабушки сегодня конфетка есть, вкусная, а?!

– Буду, буду!

– Вот и хорошо! Снимай пальтишко, давай, я ручки тебе ополосну. Вставай вот здесь, в уголке, над тазиком…

Свекровь не притворялась, охала, держась за спину.

– Ты, Леська, не оставляй дело на потом, приберись сейчас там на второй половине, я ведь совсем позабыла, что сегодня наша очередь общие места мыть. Цаберку я тебе у выхода на палубу поставила, тряпка на воздухе, на поручнях, сохнет.

– Хорошо.

Ведро, швабра, тряпка из старого мешка, толстая, тяжёлая.

Не в первый раз.

На улице ещё тепло, да и в длинном корабельном коридоре никого нет, никто не видит, не мешает…

Уместились за крохотным столиком, поели.

Пили чай.

– Петя спит?

– Да, я уложила его у нас, закрыла дверь на ключ. Ничего не случится.

Олеся молчала, свекровь рассуждала, объясняла, успокаивала.

– … Знаю я, знаю, что тебе не по нутру все мои слова, да что ж делать-то, я тебе не чужая, у меня обо всех вас сердце болит. Я давно вижу, что тебе воли хочется. Ну что ж, дождёшься, поживёшь, дай бог, и на воле, когда меня не будет. Вот уж тогда делай что хочешь, не будет над тобой старших. А может, и меня добрым словом вспомянешь…

Свекровь прилегла на кровать.

– Терпеть надо, терпеть, потом нам полегче будет. Сегодня соседка наша, Егоровна, пришла из города, чего-то там с бумагами оформляла, говорит, что скоро нас в хаймы переселять будут, ну, в такие общежития для беженцев! Настоящие дома. Там каждому выделят по комнате! И телефонные будки в самом общежитии есть, чтобы можно звонить родственникам! Школа для детей тоже рядом. А потом уже каждой семье отпишут самую настоящую отдельную квартиру, можно будет выбирать какую, и денег дадут на мебель!

– Враньё. Не верю я им…

Сын спал.

Уставшая свекровь тоже посапывала, уставшая, постанывала на своей корабельной койке. Было так душно, что хотелось бежать…

Потихоньку, стараясь не шуметь, Олеся вышла на палубу.

Солнце уже не было дневным, приветливым.

Сушилось ещё бельё на верёвках, растянутых между мачт.

Речной ветерок, прохлада, на просторе дышалось легко.

Тихий кашель.

Олеся вздрогнула, оглянулась.

Ничего страшного, на маленькой табуреточке, прислонвшись к ещё тёплой переборке, сидела старушка в большой коричневой кофте.

Свекровь недавно расказывала про эту бабушку, что, мол, все, местные, кто живёт на корабле, знают её историю. Года два назад один взрослый мужик, переселенец, бессемейный, привёз с собой откуда-то из России в Германию свою маму, пенсионерку. Уговорил её, что на новом месте им вдвоём будет хорошо, беззаботно и сытно.

Мама поверила единственному и любимому сыну, продала там квартиру, купила на всё немного иностранных денег и золотых побрякушек, которых тоже посоветовал ей пробрести сын.

Как-то добрались они до Германии.

Ну, Кёльн, корабль…

Через день сын пропал.

Говорили, что видели его в каком-то албанском борделе, играл там азартно в карты.

И всё.

Мама осталась одна, без денег и без сына.

Безо всего.

Документы имелись, но временные.

Немцы не знали, что с ней делать.

Сын был жив, но неизвестно где, иногда передавал для неё какую-то мелочь на прокорм, обещал скоро приехать, забрать свою маму.

Она верила, ждала.

Быстро постарела, всё больше стала говорить непонятное.

Заботились о ней многие, кому доводилось пожить на корабле, словно бы предчувствуя, извиняясь и за свою возможную судьбу.

Старушка ещё раз кашлянула, улыбнулась Олесе.

– … Вот, девушка, ты многого не знешь, а я, по своей немощи, далеко не ходила; а слышала, страсть, как много чего. Говорят, такие страны есть, где совсем не живут православные, а одни глупые люди там землей правят. И суд творят они, милая девушка, надо всеми людьми, и, что ни судят они, все неправильно. И не могут они, милая, ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен. У нас-то, дома, где мы раньше с моим сынком жили, закон праведный, а у них, милая, неправедный; что по нашему закону так выходит, а по-ихнему всё напротив. И все судьи у них, в ихних странах, тоже все неправедные; так они, милая девушка, и мне в просьбах отвечают, говорят, что не должна я и жить-то вовсе!

Светло-голубые глаза старушки казались глубокими и мудрыми.

– Вот ведь и такие земли вдалеке есть! Каких, каких чудес на свете ни бывает! А мы тут сидим, ничего не знаем. Еще хорошо, что добрые люди поговорить приходят: нет, нет, да и услышишь, что на белом свете делается; а то бы так дураками мы тут все и померли.

Олеся вздохнула, крепче взялась за поручни, прищурилась, разглядывая далёкий зелёный парк и высокое небо над рекой.

– Не все дураки, не все…

Обернулась, улыбнулась через силу.

– Эх, бабушка, не знаешь ты моего характера! Если мне здесь всё опостылет, так не удержат меня никакой силой. В окно выброшусь, в реку кинусь! Не захочу здесь больше жить, так и не стану, хоть резать меня кто будет!

Старушка тоже помолчала, только плотнее поправила безобразную кофту на худеньких плечах.

– Суета, милая девушка, беготня…. Бегает народ по миру взад и вперед, неизвестно зачем. Суетной народ нынче пошёл, вот он и бегает. Ему представляется-то, что он за делом бежит; торопится, бедный, людей не узнает; ему мерещится, что его манит некто, а придёт на место-то, ан пусто, нет ничего, мечта одна. И пойдет он прочь в тоске. А другому мерещится, что будто он догоняет кого-то знакомого. Свежий человек, со стороны, сейчас видит, что никого нет; а тому-то все кажется от суеты, что он кого-то правильного, нужного, догоняет. Суета-то, ведь она вроде туману бывает. В городах теперь гульбища да игрища, по улицам грохот идёт, стон стоит, а правильности нет… Тяжёлые времена наступили, милая девушка, тяжелые.

Зазвенел в столовой колокольчик.

Издалека окликнула Олесю в окошко свекровь.

Заторопилась, вытерла ладошкой глаза.

– Пора нам, бабушка, пора! Это вас, бесплатных жильцов, зовут на ужин, не опоздайте, а то ведь не пустят! А мне идти надо, муж с работы вернулся.

– Не спеши, милая, побудь на воле ещё минутку. Вижу, что домой тебе идти, всё равно, что в могилу! В могиле и то лучше…. Под деревцом могилушка, как хорошо! Солнышко её греет, дождичком её мочит, весной на ней травка вырастет, мягкая такая… Птицы прилетят на дерево, будут петь, цветочки расцветут, жёлтенькие, красненькие, голубенькие, всякие…. Так тихо будет, так хорошо! А здесь, вижу, что и люди тебе противны, и дом этот чужой тебе противен, и стены эти тоже противны! Не хочешь ты идти к ним. И не ходи…

– Девка, ты чего там, заснула, что ли?! Мужикам ужин готовить надо, а ты спишь на ходу! Давай, быстрее пошевеливайся!

– Не умрёт он за пять минут с голоду, здоровый бугай…

– Отсохни твой язык, муж он тебе, а мне сын! Ты этого не забывай!

Свекровь матом погнала Олесю в кухню, в конец длинного корабельного корилора.

– Рабочим мужикам еда настоящая нужна, мясо, а не этот жиденький общий супчик! Наша кастрюля там жёлтая! Горячая ещё, не опрокинь!

Мужики ели жадно.

Свекровь суетилась вокруг них с расспросами.

– Ну как сегодня, много заработали?

– Не-а, не получилось…

– А чего так?!

– Та немец этот, который главный на стройке, спросил, кто умеет плитку класть, а я не умею…. Вот, весь день за всеми мусор и прибирал. Им больше заплатили. Я начал права качать, а он только смеётся, типа не понимает!

Оксана видела, как свекровь еле сдерживалась, чтобы не дать сыну подзатыльник.

– Лучше бы ты после школы в строяк пошёл учиться, а не на бухгалтера! Сейчас нормально бы зарабатывал…. И не ругайся никогда с начальством, молчи, коли ничего не умеешь. Леська!

– Чего?!

– А ты чего столбом стоишь?! Беги на кухню, каклеты дожаривай!

Олеся глянула на свекровь исподлобья.

– Не ори на меня! Сынком вот своим командуй, ему такое привычнее.

– Ах ты…

Муж, не прожевав, вскочил со стула, схватил Олесю за плечо, замахнулся.

– Помогите!!!

Отшвырнул в сторону, раздались громкие, тревожные крики в коридоре.

Олеся затихла в углу

– Убью стерву самовольную!

Запричитала свекровь.

– Не думай! Из-за неё да себя губить, стоит ли она того?! Мало она нам страму-то наделала, так и сегодня ещё такое затеяла!

Часть вторая

ЧУЖИЕ

Я ни разу за морем не был

Сердце тешит привычная мысль

Там такое же синее небо

И такая же сложная жизнь

Может там веселей и богаче

Ярче краски и лето теплей

Только так же от боли там плачут,

Так же в муках рожают детей.

Может, я не совсем понимаю

Явной выгоды тайных измен

Отчего-то я чаще теряю

Ничего не имея взамен.

За какими же новыми благами,

Вольным воля, спасённому – рай,

Всё бегут, притворяясь бродягами

Пилигримы в неведомый край!

Что задумано, сделано пройдено

Бросишь всё, ни о чем не скорбя.

Только где-то кончается Родина

Если Родина есть у тебя

Оглянись на прощанье – и вот она

Под ногами чужая земля

То ли птицы летят перелетные

То ли крысы бегут с корабля

«Воскресенье»

Другой берег Рейна.

Олеся ещё ни разу не была в этом районе Кёльна, но нужный дом нашла легко, по телефону всё поняла и записала адрес точно; при встрече хорошо поговорила с хозяйкой, договорилась убирать у неё дома по средам.

Пожилая женщина даже дала ей небольшой аванс, только просила не опаздывать.

Угостила Галку печенюшкой в цветном фантике.

С утра было солнце, настроение после правильно сделанного дела тоже установилось лёгкое, прозрачное, светлое.

Машины не шумели.

Людей на тихих улочках тоже почти не было видно, рабочий день, середина недели.

Дочка со смехом вертелась рядом, перебегала с одного тротуара на другой, постукивая каблуками ботиночек по брусчатке.

Над дорогой на деревьях чирикали скворцы.

– Поют…

– Нет, мама, ты что?! Это они так смеются!

Маленькая, смешная…

– Мама, мама! Смотри, птички! Много-то каких там! И попугайчики есть, давай, посмотрим, а?!

Посмотрим…

Не купим, а посмотрим.

За последние годы Олеся привыкла к таким просьбам сначала сына, а потом и дочки.

Удивлялись всему, радовались.

Смотрели.

Не покупали…

Небольшой магазин.

Стеклянная витрина, на ветках искусственных деревьев висят клетки с птицами, клетки тоже разные, маленькие и большие, простые и похожие на сказочные дворцы, построенные из разноцветных проволочек.

Дверь спокойно открылась, звякнул колокольчик.

Галка притихла за спиной Олеси, спрятав руки за спину.

У стеллажей в глубине помещения молодой мужчина в очках о чём-то разговаривал с худощавой черноволосой женщиной.

Олеся нахмурилась, потом улыбнулась, прислушалась.

Разговаривали по-русски.

– Вы что-то хотели купить?

Спрашивал мужчина, уже по-немецки.

– Мы зашли просто посмотреть.

Олеся ответила на русском.

Мужчина и женшина удивились одинаково быстро.

Он – стал развязывать, снимая, рабочий фартук, она – поднялась с диванчика и подошла к Олесе.

– Вы русские?!

– Как сказать…. Из Днепропетровска.

– Мы тоже!

– Из Днепропетровска?!

– Нет, нет, что вы?! Из Ярославля, из России!

Мужчина повёл рукой.

– Это моя жена Таня…

Молодая женщина подхватила.

– А это мой муж Толик!

Продолжила.

– Фамилия наша Савич, поэтому все наши друзья привыкли звать моего Толика просто Толич. И я тоже так привыкла.

– Я – Олеся.

– Да вы присаживайтесь, не стесняйтесь! Давайте знакомиться! Рассказывайте о себе, в этом магазине вы же в первый раз, правильно?!

Толич пододвинул Олесе небольшое уютное кресло.

– А девочка – это ваша дочка?

– Да, дочка.

– Как тебя звать, красавица?

Таня наклонилась, с ласковой улыбкой протянула руки.

– Галка.

– Ка-ак?!

Муж и жена дружно расхохотались.

– Хозяин страшно удивится, когда мы расскажем ему, что сегодня в его магазин прилетела такая чудесная птичка!

Смеялись.

– Можно, я пойду там посмотрю, на попугайчиков? Я ничего трогать не буду, правильно же, мама?

– Правильно.

– Смотри, смотри! Спрашивай, я тебе про всех птиц расскажу.

Толич присел перед Галкой, с улыбкой рассматривая маленькую забавную гостью.

– Пошли, начнём с тобой вот от этого окна.

– А мы приготовим всем нам кофе!

Таня привычно отошла к дальним полкам, среди которых виднелись маленькая газовая плита, холодильник, микроволновка и кухонная раковина с краном.

– Не стесняйтесь, Олеся! Отдыхайте, у вас же сегодня выходной, правильно?

– Почти. Вечером ещё есть работа…

– Вы давно в Германии?

– Да. С девяносто шестого года, почти восемь лет…

– Мы с мужем позже приехали.

От дальних окон доносился дочкин смех, Толич что-то ей там рассказывал, Галка переспрашивала его, они вместе смеялись.

– Она хорошо немецкий знает?

– Не хуже меня. Это я начала поздно язык учить, а она с первого дня, как только родилась. Сын тоже, сейчас у него в школе никаких проблем с этим нет.

– Вы молодец! Ведь она и по-русски хорошо говорит, да?

– Одинаково. Пригодится.

Через переплёты широких окон солнце квадратно падало на паркетный пол.

Было тепло и тихо.

Звенели птицы.

Смеялась дочка.

Ароматный, вкусный кофе…

Спокойствие.

– Это ваш магазин?

– Нет, нет, что вы! Здесь Толич работает, а я к нему иногда захожу, если по городу гуляю. Хозяин полностью доверяет моему мужу, никого из персонала в магазине больше нет, а сам владелец появляется здесь только в конце недели.

Таня была рада гостям.

Пододвинула своё кресло ближе к Олесе, с милым смущением начала спрашивать о серьёзном.

– Вы с мужем одни в Германию приехали? Или с родственниками?

– Куда мне такое самой решать?! Меня же ещё совсем девчонкой сюда привезли, сыну только три года тогда исполнилось. Я не хотела ехать, брыкалась, но свёкровь со свёкром настояли…. Их старший сюда раньше уехал, вот они к нему вроде как на воссоединение…. Дома, в Днепропетровске, в то время трудно было жить, одни проблемы, вот меня и уговорили уезжать в Германию…

– А образование у вас какое?

– Почти никакое! Так, одно название… Знаменитое, громкое.

Олеся усмехнулась.

– Днепропетровский колледж ракетно-космического машиностроения!

– Ого!

– Да, вот так, ого… Я хотела после школы стать учителем или врачом, но мама настояла, что мне обязательно нужно учиться на бухгалтера-экономиста. Для ребят, кто в нашем колледже железками и чертежами занимался, там строго всё было: пропуска, проходная. А мы, бухгалтерия, так, вольница…

– А родители ваши кто?

И снова Олеся улыбнулась.

– Тань, давай на «ты», так проще разговаривать, да и я всего немного старше…

– Хорошо.

– … Отец – парторг цеха, на производстве работал; мама занималась домашним хозяйством, подрабатывала посменно в котельной, чтобы больше заниматься семьёй.

– Русские или украинцы?

– Советские. Говорили в семье на русском, изредка только словечки какие-то местные были, выражения. В школе и язык, и литературу нам преподавали только на русском, украинский был как иностранный. В восемнадцать лет выскочила замуж, колледж заканчивала уже с животиком, была на восьмом месяце…

Олеся смотрела в окно, держала в руке чашку.

– … Родители мужа вроде как евреи, не знаю, никогда не спрашивала, а они не признавались. Что у них было немецкого, тоже до сих пор не знаю, обычные работяги. Матерились, ссорились. Свекровь была нормальная, милая, а свёкор – дурак, как и его сыновья. Взбрело им в голову в Германию ехать, богатой жизни искать! Первым уехал их старший сын, потом нас, всех остальных, к себе вызвал. Моему сыну тогда три года было, не хотела ехать, силой заставили… Второй паспорт, на выезд, мне сделали уже украинский.

– Силой?! Как это?

Таня приложила ладони к лицу.

– Так это…. До сих пор плохо слышу.

– И всё это время вы…, ты с ними жила?!

– Да. Восемь лет. Общаги у нас со свекрами были разные, потом мы с мужем уже квартиру себе в городе снимали.

– В браке? Чувства были?

– Ещё в каком браке… Дочь здесь уже родилась, ей сейчас почти четыре годика, иногда при мне, если я на работе. Сын в школу ходит, умница.

– Вместе с мужем живёте?

– Год назад я на развод подала. Здесь, в Германии, с такими делами строго. Был развод, его лишили родительских прав за насилие к жене и детям. Суд постановил, что он не имет права приближаться к нам ближе, чем на сто метров…

– Ужас какой!

Таня молча качала головой, ещё больше побледнела.

Вздохнула.

– А где он сейчас?

– Не знаю. Говорят, что у него новая жизнь, занимается какими-то случайными работами.

– С детьми не встречается?

– Нет. После развода я даже сменила детям фамилии.

– К родителям, домой, не хотели уехать?

– Были мысли. Последнее время мы ведь почти каждый год ездили в Днепропетровск…. Думаю, что здесь моим детям будет лучше.

– А как твои мама, папа ко всему этому отнеслись?

– Мама плакала, поддерживала меня, папа тоже. Были рады моему разводу. С прежними знакомыми, друзьями, почти со всеми остались хорошие отношения, нормальные…

– Мама, мама, а мы с дядей Толичем сейчас попугайчиков и канареек кормить будем!

От дальних клеток к ним, к столику, мчалась взъерошенная, радостная Галка.

– Ну, уж нет!

Таня как строгая учительница подняла вверх указательный палец.

– Сначала мы, вместе с твоей мамой, накормим дядю Толича бутербродами с кофе, а тебя – тёплым молоком с медовым печеньем, а потом уж вы делайте там что угодно, угощайте, чем захотите, ваших любимых птичек!

– Ура! Моё любимое печенье!

Галка не стала никого ждать, убежала к попугайчикам с молочной кружкой и с тарелкой печенья в руках.

Толич успел только крикнуть ей вдогонку.

– Ты только не спеши, я сейчас приду к тебе и покажу, где лежит конопляные семечки для канареек!

– Хорошо, подожду!

Олеся встала с кресла, походила рядом, не мешая Тане готовить обед для мужа.

– А молоко-то откуда у вас здесь?

Высокий Толич захохотал.

– Не подумайте ничего такого, это не для птиц! Это Таня по пути ко мне всегда в магазин за свежим молоком заходит!

Олеся с улыбкой покачала головой.

– Вот ведь молодцы какие…

Сели за столик.

Большой Толич аппетитно жевал бутерброды, Таня и Олеся пили горячий кофе.

– А вы-то, вы с Толичем как?! Я тут всё про себя, да про себя… Вы откуда в Германию прихали?

Таня посмотрела на мужа, ласково взяла его за руку.

– У нас всё как-то по-другому… Мы из Ярославля. Вместе учились в университете, только Толич на биологическом, а я – на филфаке. Он орнитолог, птицами занимался, на биостанции, на водохранилище, всё время пропадал, а я – стихи писала, тоже вместе с ним по рекам путешествовала, фотографировать любила.