Развод Я выбрал тебя

Монотонная работа. Туда-сюда, туда-сюда. Земля переворачивается пластами, чёрная, жирная, пахнет влагой и чем-то древним. Мотор гудит, рычаги вибрируют под ладонями. Голова пустая – ни мыслей, ни воспоминаний. Только движение вперёд.

Хорошо.

В перерыве остановился у колонки долить солярки. Заглушил мотор, вылез размять ноги.

За изгородью виднелся коровник – длинное здание с облупившейся побелкой. Оттуда как раз выходила группа женщин, гоня перед собой стадо. Коровы мычали, толкались, одна упрямо лезла не в ту сторону.

Впереди шла Надежда – я узнал её по платку и прямой спине. Она догнала упрямую корову, положила руку ей на шею и что-то сказала, негромко, спокойно. Корова замерла, будто прислушиваясь, а потом послушно повернула куда надо.

Сила и ласка одновременно. Интересное сочетание.

Надежда подняла голову, заметила меня у колонки. Кивнула – коротко, без улыбки. Я кивнул в ответ и отвернулся, будто очень занят доливкой топлива.

Вечером вернулся в свою комнатушку, едва волоча ноги.

Тело гудело от усталости – приятной, честной, не такой, как после бессонных ночей в съёмной квартире. Мышцы болели, спина ныла, руки пахли соляркой и землёй.

Хотелось есть. Столовая уже закрылась – я опоздал минут на двадцать, пока ставил трактор и сдавал Петру какие-то бумажки.

Ладно, переживу. Где-то в рюкзаке должна была остаться пачка печенья.

Сел на крыльце, стянул сапоги. Ступни гудели. Надо бы портянки поменять, эти уже сопрели.

Шаги.

Поднял голову – по двору шла Надежда. В руках она несла что-то завёрнутое в полотенце и бутылку молока.

– Добрый вечер.

– Добрый.

Она остановилась у крыльца, протянула свёрток.

– Вот, занесла поужинать. Повариха сказала, что ты не успел в столовую, а на голодный желудок после такого дня – это неправильно.

Я взял – тяжёлое, тёплое. Развернул краешек: хлеб, ещё горячий, и кусок сала с прожилками мяса.

– Спасибо. Не стоило, я бы сам…

– Что бы ты сам? В магазин бы сходил? Он закрыт уже. А завтра тебе опять в пять вставать, не выспишься – толку от тебя не будет. Ешь давай.

Она говорила это не грубо, но и не церемонясь – так, как привыкла, наверное, разговаривать с работниками, которые сами о себе позаботиться не умеют.

– Может, зайдёшь? Чаю попьём, я как раз собирался…

Надежда помедлила. Оглянулась на свой дом – он стоял через два двора, маленький, с палисадником.

– Ладно. На минутку.

Прошли внутрь. Я включил свет, поставил чайник на плитку. Комната выглядела убого – голые стены, застеленная кровать, рюкзак в углу – но Надежда не стала комментировать.

– Садись, вот стул. Извини, что тесно, тут не хоромы.

– Я в таких же хоромах живу, только обои другие. Привыкла.

Она села, сняла платок – волосы каштановые, собранные в пучок. Лицо усталое, но без той измученности, которую я видел у городских женщин. Морщинки у глаз, обветренная кожа, руки с коротко стриженными ногтями.

– Пётр говорит, ты сегодня трактор починил за час. Прокладку заменил, что-то там ещё. Он впечатлился.

– Да там ничего сложного, просто руки надо было приложить.

– Ну, у предыдущего тракториста руки были, а толку – ноль. Федька его звали, может слышал?

– Слышал. Которого выгнали.

– Ага. Запил и чуть комбайн не угробил. Лазарев его в тот же день выставил, без разговоров. А ты, значит, не пьёшь?

– Не пью.

– Вообще?

– Бывает, что и выпью, но не запойно. И не на работе.

– Это хорошо. – Она помолчала, глядя, как я разливаю чай по кружкам. – А ты откуда родом? Лазарев говорил – из Самары, но как-то не похоже.

Я сел напротив, подвинул ей кружку.

– Не из Самары. Из Подмосковья. Соврал, когда устраивался, не хотел объяснять.

– А что объяснять?

Хороший вопрос. Что объяснять? Что я бывший капитан, которого комиссовали по ранению? Что у меня развод, кредит на три миллиона и бывшая любовница, которая оказалась мошенницей?

– Долгая история. Скучная.

– Понятно. – Она отпила чай, не став настаивать. – У каждого свои скелеты.

– А у тебя?

Вопрос вырвался раньше, чем я успел его обдумать. Надежда посмотрела на меня спокойно, без обиды.

– У меня тоже есть. Муж был когда-то. Влюбилась как дура в заезжего красавца, думала – вот оно, счастье. А он погулял года полтора и уехал, даже записки не оставил. Потом узнала, что у него в каждом городе по такой дуре было.

– Сочувствую.

– Да брось, давно уже. Восемь лет прошло. Пережила, работаю, живу. Не жалуюсь.

Восемь лет. Пережила. Работает. Живёт.

А я – полгода после развода, и до сих пор как в тумане. Может, дело в том, что она сильнее? Или в том, что её предали один раз, а меня – дважды, причём второй раз я сам к этому руку приложил?

– Ты военный, да? – вдруг спросила она. – По выправке видно. И по тому, как ты сегодня на рёв трактора среагировал.

Я напрягся.

– Кто сказал?

– Никто. Сама вижу. Мой отец такой же был – он в Афгане служил. Когда вернулся, долго ещё вздрагивал от громких звуков. Я маленькая была, но помню.

Молчал. Что тут скажешь?

– Слушай, – она поставила кружку, – я не лезу в твои дела. Прошлое – твоё, хочешь рассказывать – расскажешь, не хочешь – твоё право. Просто… если что-то нужно, помочь там или просто поговорить – обращайся. Люди здесь в основном нормальные, незлые. Привыкнешь.

– Спасибо.

– Не за что.

Она встала, накинула платок.

– Ладно, пойду. Мне ещё завтра в четыре вставать, доярки раньше трактористов поднимаются.

Я проводил её до двери.

– Надежда…

– Надя. Меня все Надей зовут.

– Надя. Спасибо за ужин. И за разговор.

Она кивнула – просто, без жеманства – и пошла к своему дому. Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась за калиткой.

Странное чувство. Давно ни с кем вот так не разговаривал – без напряжения, без необходимости что-то из себя изображать. Она не лезла с расспросами, не давила сочувствием, не пыталась «спасать». Просто принесла хлеб и выпила чаю.