СЕРБ

«Нужно собраться», – подумал он. Вдох. Выдох. Вода стекала по щекам, унося жар паники.

Вернувшись, он встретил взгляд начальника.

– Твой ответ?

Драган сжал край стола. Как сказать, что каждый кирпич в Белграде – осколок его памяти?

– Не знаю, как вам это сказать… Это вызывает у меня болезненные воспоминания. Я никому об этом не говорил. Двадцать пять лет назад я сам пережил всё это. Мне бы не хотелось возвращаться туда снова.

Андрей Александрович помолчал.

– Серб, я понимаю, что тема непростая. Но это важная дата. Нужно показать, как живёт город сейчас. – Он сделал паузу. – Я могу порекомендовать другого корреспондента.

Драган опустил голову. Он знал: если откажется, его карьера рухнет. Но если согласится – рухнет он сам.

– Дайте мне время всё обдумать, – тихо произнёс он.

– Хорошо. Но решение нужно принять в ближайшее время.

Драган медленно направился к двери. Тяжесть в груди не проходила. Повернулся к шефу и сказал:

– Понимаю. До свидания.

ГЛАВА III

Полоса тумана тянулась до самого горизонта. Поезд, покачиваясь, медленно скользил по рельсам. В этот раз Драган ехал в плацкарте. Под мерный стук колёс он смотрел вдаль, погружаясь в мысли.

Ему нравилось наблюдать за чужой жизнью через окно – точно кадры фильма. Вот мужчина с женщиной убирают прошлогоднюю траву во дворе, а рядом с ними играют их дети. Мгновение спустя – пожилая пара пьёт чай в беседке, и на их лицах – спокойствие. В улыбках не было суеты, только тепло, в котором не чувствовалось спешки.

За те несколько минут, пока перед ним мелькают деревни и городки, складывается общее впечатление о месте, а остальное додумывается само собой.

Взгляд остановился на женщине напротив. Она разговаривала по видеосвязи, сопровождая речь плавными жестами и выразительной мимикой. Что‑то в её движениях – особый взмах кисти, пауза перед фразой – показалось Драгану знакомым.

Жестовый язык всегда завораживал его. Беззвучный, он дарил передышку: погружаешься в него уставшим, а выныриваешь другим. Драган немного понимал его: когда‑то учитель физкультуры, будучи глухим, терпеливо объяснял основы.

Глядя на движения рук женщины, он неосознанно подумал: «Так же показывал Стефан…» И тут же – дверь распахнулась – перед ним возник подвал школы 1999 года.

В памяти всплыло: Стефан, учитель физкультуры, медленно спускался в подвал. В правой руке он держал свечу, левой опирался о стену. Сумрачное помещение, пропитанное запахом сырости, напоминал зал ожидания заброшенного вокзала. Только здесь люди ждали не транспорт, а свою судьбу, погружённые в молитвы.

Драган ощутил, как сердце сворачивается в груди, а по спине пробежала ледяная дрожь. Он ходил от угла к углу в поисках укромного места. Присев на скамейку, мысленно повторял: «Здесь бомба меня точно не достанет!» Он начал считать до десяти, совсем забыв о матери, стоявшей рядом.

Одноклассники и ученики из других классов сидели на скамейках. Учителя образовали небольшой круг, тихо переговариваясь, стараясь не дать панике завладеть ситуацией. В руках у старост и педагогов были фонарики.

– Это не учебная тревога. Ситуация реальная и связана с событиями вчерашнего дня, – начала директор. – С сегодняшнего дня все занятия отменяются до полного разрешения чрезвычайной ситуации. Прошу вас не волноваться.

Несмотря на страх, желудок напомнил о себе: в подвал спустились два повара с большими кастрюлями – одна полная, другая наполовину пустая. Среди учеников тут же поднялась суета. Они переглянулись и хором воскликнули:

– Завтрак!

– Старосты классов! – громко скомандовала директор. – Подходим по очереди со своими классами! Не толпимся! Еды хватит всем! Начинаем с первого класса!

Староста, ученики и классный руководитель первого класса подошли к поварам и получили перекус. Все с любопытством наблюдали, что же им дадут. В руках у детей оказались булочки и бутылочки с яблочным соком.

Когда подошла очередь класса Драгана, он отказался от еды – тревога полностью отбила аппетит. Староста Никола взял перекус и для себя, и для Драгана, после чего подошёл к нему.

– Драга, поешь хотя бы немного, – тихо предложил староста. – Силы нам ещё пригодятся. (В классе его все звали просто Драгой.)

– Нет, спасибо, – покачал головой Драган. – Забирай себе, я не голоден.

Никола похлопал его по плечу:

– Не переживай, всё будет…

– Хорошо? – резко перебил Драган. – Что‑то мне подсказывает – нет. В моей жизни произойдёт страшное событие. Называй это интуицией или как‑то иначе. И самое мучительное – я не могу это изменить. Никому не говорил об этом, только тебе.

Староста молча надкусил булочку, запил яблочным соком и уставился на мрачную серую стену подвала.

Подвальная дверь с грохотом ударилась о стену, распахнувшись. На пороге стоял полноватый мужчина лет сорока в кожаной куртке и потёртых джинсах – водитель школьного автобуса.

– Автобус заправил. Может, детишек развести по домам? – спросил он директора, почёсывая бороду.

– Да, – ответила директор. – Под вашу ответственность. С вами поедет учитель‑сопровождающий Невена Маркович.

Она перевела взгляд на учителя физкультуры и жестами попросила его помочь рассадить детей по автобусу. Стефан на секунду закрыл глаза и кивнул.

Дети привыкли понимать учителя физкультуры по свистку: один – построение в шеренгу, два – бег по кругу, три – спортивные игры. Все с нетерпением ждали четырёх свистков подряд – это означало перерыв.

Тревога всё сильнее сдавливала грудь Драгана, дышать становилось труднее. Он боялся выходить на улицу – казалось, за порогом его ждёт что‑то неотвратимое. Отец утром уверял, что бомбёжки случаются только по ночам, но от этих слов легче не становилось. И всё же, когда толпа у входа в автобус начала рассасываться, он сделал шаг вперёд. Поддавшись общему движению, Драган шагнул внутрь.

Школьный автобус, потрёпанный, но надёжный, хранил следы несчётных поездок: царапины на кузове, вмятины, надписи на сиденьях. Внутри пахло кожей и старыми учебниками.

Медленно двигаясь между рядами, Драган искал того, кто выглядел бы бесстрашным, – это помогло бы ему отвлечься от собственных тревог. Его взгляд встретился с зелеными глазами одноклассницы Милицы. Она сидела у окна, задумчиво смотря вдаль.

– Можно? – тихо спросил Драган, указывая на место рядом с ней. Получив её едва заметный кивок, он опустился на сиденье. «Теперь уже не так страшно», – промелькнуло в его мыслях.

Автобус качался на неровной дороге. Драган невольно вцепился в подлокотник. За окном были видны знакомые дома и деревья, но сегодня они выглядели иначе: голоса звучали тише, а цвета пейзажей казались менее насыщенными. Кто‑то кашлянул, и все замолчали. В салоне стало тяжело дышать. Через некоторое время снова послышались звуки: шёпот, скрип сиденья, прерывистое дыхание кого‑то из учеников. Драган стиснул кулаки, но это не дало результата. Он почувствовал, как дрожит: сначала пальцы, потом предплечья. «Глупо, – подумал он, – будто кулаки могут остановить то, что уже внутри».

Драган невольно втянул воздух. В салоне смешивались ароматы кожи сидений, сыроватой одежды и едва уловимый намёк на яблочный сок из буфета. В тишине раздался шёпот: кто‑то пересчитывал одноклассников, проверяя, все ли на месте.

Милица сидела рядом, машинально переплетая косички – так она делала на каждом уроке математики, когда нервничала. Драган хотел заговорить, но слова не шли. Вместо этого он достал из кармана сложенный вдвое билет в кино – тот самый, который купил неделю назад, собираясь пригласить её. Сейчас билет казался нелепым артефактом из другой жизни.

– Ты точно в порядке? – тихо спросила Милица, не поворачивая головы.

Он хотел сказать «да», но губы не слушались. Вместо этого прошептал:

– Боюсь, что не смогу защитить тебя.

Она повернулась к нему. В её глазах не было страха – только твёрдость, которую он раньше не замечал.

– Никто не должен никого защищать, – сказала она. – Мы просто едем домой.

Милица запомнилась ему девочкой с двумя тёмными косичками и в белых кружевных колготках.

Маленькие ножки в белых кружевных колготках покачивались напротив Драгана. Поезд шатался из стороны в сторону, и девочка, заметив его взгляд, улыбнулась. Немая женщина рядом с ней мягко коснулась её плеча, веля молчать. Девочка тут же, не скрывая радости, указала на упаковку сока с трубочкой и лежащие рядом сладости. Женщина протянула ей сок и две печенюшки. Зашуршала упаковка – она с удовольствием принялась за угощение.

Вскоре воздух наполнился ароматом миндальных печений, который напомнил Драгану о матери: она тоже пекла такие по воскресеньям. Мысли о доме согревали, но тревога не отпускала.

Сладковатый аромат жасмина донёсся до Драгана от проходящей мимо девушки. Этот запах напомнил ему о проводнице, встречавшей пассажиров на посадке. Он двинулся за девушкой и вскоре оказался в тамбуре.

На униформе незнакомки красовался бейдж с именем «Анна». В огромном вагоне она выглядела невесомой – хрупкая, точно Дюймовочка.

– Анна, до станции Добрятино ещё далеко?

– Через час будем. Я вас предупрежу.

– Спасибо.

Проводница направилась в соседний вагон. Захлопнула за собой дверь так резко, что Драган невольно вздёрнулся. Вагон подпрыгивал. Глухо стучал. Сопротивлялся движению вперёд. В тамбуре пахло сигаретным дымом.

Спустя двадцать минут он вернулся в купе. Присел на нижнюю полку и потянулся к дорожной сумке. Снимая тапочки, заметил спящую немую женщину, прижавшуюся к стене. Девочка в белых кружевных колготках свернулась калачиком под колючим одеялом и тихо посапывала. Её мирное дыхание заглушал храп полноватого мужчины напротив.

Стараясь не разбудить попутчиков, Драган осторожно убрал тапочки в боковой карман сумки. В этот момент появилась проводница Анна и шёпотом сообщила:

– Ваша станция через пятнадцать минут.

Она улыбнулась, и в её глазах промелькнуло искреннее участие.

– Спасибо вам, Анна, – ответил Драган, улыбнувшись в ответ.

«Как часто мы судим о людях по первому впечатлению, – подумал он. – При встрече на перроне она показалась мне надменной, но теперь я вижу её подлинное „я“».

Драган поднялся, проверил столик, своё место и розетку. «Ничего не забыл», – отметилась мысль.

В вагонном проеме его встретил резкий запах табака, от которого защипало в глазах. Снова этот въедливый сигаретный дым пропитал воздух тамбура.

Анна ждала остановки вместе с ним. Поезд замедлил ход. Остановился с резким толчком.

– Всего доброго! – пожелала Анна.

– И вам счастливой дороги! – ответил Драган.

Она осталась в тамбуре, провожая взглядом станцию Добрятино.

Вечерний мартовский воздух вдали от города был чист и свеж. В Москве зима прошла без снега, а здесь, в Добрятино, последние сугробы почти растаяли. До дома Невены оставалось совсем немного – восемь домов и десять минут неспешной прогулки.

Знакомый зелёный забор с облупившейся краской приветливо маячил впереди.

Калитка приоткрылась со скрипом, поддавшись нажатию. Он шагнул во двор, машинально отметив про себя, что петли снова нужно будет смазать.

За забором раскинулся ухоженный участок: цветочные клумбы, заботливо разбитые матерью, пестрели первыми весенними побегами, а протоптанная тропинка вела к дому. Драган не переставал восхищаться тем, как мама поддерживала порядок в доме и во дворе. В те годы в Белграде она умудрялась совмещать всё: работу учителем, заботу о семье и регулярные посещения церкви Ружица.

На резкий скрип калитки Невена выглянула из двери. В руках – тряпка, на ногах – старые галоши.

– Sine, zašto me nisi upozorio da ćeš doći10? – её голос дрогнул. – Ja bih postavio sto. Dugo nisi bio ovde. Kako si?11.

Драган обнял её, чувствуя, как напряжены её плечи.

– Mama, sve se desilo spontano12, – прошептал он. – Želeo sam da te vidim…13

Только теперь он заметил седину в её кудрях. «Когда она успела постареть?» – подумал он, держа её руку.

Невена стояла перед ним – высокая, хрупкая, в платке и халате. Казалось, время здесь остановилось.

«Мама, как же я хочу быть рядом с тобой, – мысленно говорил он. – Зачем ты осталась в этой деревне? Может, всё-таки переедешь ко мне?»

– Hajde da večeramo14, – похлопала она его по спине и зашла в дом.

Посреди кухни стоял круглый стол, словно перенесённый из белградской квартиры. На нём ждали традиционные сербские угощения: сочная šopska salata15, нежная mučkalica и чёрный кофе.

«Мама до сих пор не привыкла к русской кухне, – с лёгкой улыбкой подумал Драган, глядя на стол. – На нём всегда только сербская».

В молчании тянулся ужин. Он пробовал насладиться mučkalica16, но куски сами собой скользили по горлу.

Он убрал со стола и принялся мыть посуду. Движения его были машинальными. Тяжёлая усталость навалилась на плечи, а в голове пульсировала тупая боль от перенапряжения.

Сопротивляться сонливости уже не было сил. Шатаясь, он добрёл до комнаты и рухнул на кровать, мгновенно погрузившись в сон, который длился до самого рассвета.

Пробуждение пришло тихо: сначала – приглушённый свет сквозь занавески, потом – тяжесть в мышцах, не дающая подняться. Он с трудом разлепил глаза. Сел. Спустил ноги на пол. Деревянные половицы холодили ступни, пока он брёл в кухню.

Утренний дом встретил его тишиной и спокойствием. На столе ждала глиняная миска с остатками вчерашнего ужина. Кофемашина тихо попискивала, напоминая о утреннем ритуале.

Открыв стеклянные дверцы дубового буфета, Драган на мгновение остановился. Его глаза задержались на полке с домашней rakija17 – неизменный запас Невены для гостей. Прозрачная жидкость в пузатых бутылках отсвечивала янтарём в лучах солнца, а на этикетках, написанных на сербском её рукой, были указаны год и сорт фруктов. «Каждая бутылка – словно музейный экспонат», – подумал он с улыбкой.

Без утреннего кофе день терял краски. Только после первой чашки мир становился яснее, и Драган приступил к ритуалу.

Пальцы по привычке нашли старинную банку с кофе – тяжёлую, с выгравированными узорами, которые время почти стёрло.

Драган открыл банку, и аромат свежемолотых зёрен наполнил кухню, смешиваясь с запахом древесины. Новый день начинался как всегда – с традиций.

Заварив крепкий кофе, он вышел на крыльцо. Пение птиц уносило тяжёлые мысли. Вдалеке раздавался размеренный стук молотка, доносилось кудахтанье кур и заливистый лай собак – всё это создавало привычный утренний деревенский гул.

Драган размеренным шагом прогуливался по заднему двору, где каждый вдох приносил новые весенние нотки: свежесть влажной земли и распускающихся почек. Приблизившись к бане, он заметил оконце, напоминающее скворечник. По привычке направился к колоде за дровами.

Взяв топор и поленья, он принялся рубить. Первый удар не удался – чурак упрямо отскочил, но со второй попытки дерево поддалось. В полутёмной бане всё осталось прежним: в предбаннике стояли Г-образные скамейки, над головой гирляндами свисали берёзовые веники, источая знакомый с детства запах.

Драган положил поленья в топку, зажёг газету – и вскоре огонь весело затрещал, наполняя помещение теплом. Воздух насытился смолистым запахом берёзовой коры и нагретого дерева. Пока пламя разгоралось, мысли Драгана перенеслись в прошлое – в Белграде у него не было бани. Здесь, в Добрятино, он впервые познал её прелесть.

Пряность топящейся бани разлилась по двору, привлекая внимание Невены.

С скатертью для беседки в руках она вышла из дома.

– Hoćemo li doručkovati na svežem vazduhu? Kako vam se sviđa ideja?18 – подмигнула ему.

– Može.19

Завершив подготовку стола – расстелив белоснежную скатерть и приведя её в безупречный вид – она двинулась в дом за завтраком.

Драган бесшумной тенью последовал за ней. В доме пахло кофе и свежей выпечкой. Задержавшись взглядом на столе, он заметил среди мелочей старый отцовский дневник.

Он не удержался и протянул руку к обложке, измятой годами. Пальцы осторожно коснулись страниц, тронутых временем, и в голове пробежала мысль: «Почему меня так тянет к этому дневнику? Может быть, он стал для меня одновременно талисманом и источником утешения?»

Каждый раз, открывая эти страницы, он ощущал тот же запах – чуть пыльный, с ноткой старого пергамента, как в тот самый день, когда он впервые их открыл. Перед глазами снова и снова возникала одна картина: отец сидел у окна, помешивая кофе, а мама смеялась над его шуткой. Тогда он ещё верил, что это навсегда.

Дневник был единственным местом, где семья оставалась целой. Он водил пальцем по строкам, выводившим отцовским почерком, и чувствовал, как строки согревают. Эти слова были не просто воспоминаниями – они напоминали, как надо жить.

Он перевернул страницу. На полях была приписка, едва заметная: «Сынок, помни: даже в бурю есть берег, к которому можно причалить». На мгновение ему показалось, что отец говорит с ним прямо сейчас.

Чтобы ухватиться за этот голос, он открыл дневник на случайной странице. Глаза сами нашли дату:

«29 марта 1999 года».

«Сегодня был концерт на площади Республики. Выступал «Bajaga»20 – наш любимый исполнитель. Я взял с собой жену и сына. В воздухе пахло дымом, а громкие аккорды отдавались в груди. Люди стояли плечом к плечу – никто не толкался, не ругался. Даже старики подпевали, глаза блестели.

Чувствую себя странно: с одной стороны, страшно за будущее, а с другой – горжусь нашим народом. Протестуют песнями, показывая храбрость и готовность бороться за свою страну. После выступления «Bajaga» я почувствовал прилив отваги. Сын крепко держал меня за руку, будто боялся потерять.

Вечером мы с соседями собрали всё необходимое: матрасы, раскладушки, подушки, одеяла, посуду, одежду и даже телевизор. Все вместе переселились в подвал. Там сыро и прохладно, пахнет землёй.

«3 апреля 1999 года.

Сегодня ночью прогремели три мощных взрыва. На улице Кнез Милоша пылали здания министерств внутренних дел. Рядом находился роддом, и пламя перекинулось на него. Это было ужасно. В воздухе стоял густой запах гари, а где‑то вдали выли сирены.

Пожарные и «Скорая помощь» работали на месте. Медперсонал эвакуировал младенцев и беременных женщин в подвал. Я не смог остаться в стороне – помог медбратьям нести роженицу на носилках. Руки дрожали, но я старался не показывать страха.

В подвале всё было подготовлено: кроватки для младенцев, кровати для женщин. Когда всех разместили, я взял интервью у врачей. Говорил, а сам думал: «Это правда происходит со мной? Когда это закончится?..» Снял репортаж, но в голове всё ещё стоял образ того плюшевого зайца, что лежал на полу подвала. Кто‑то забыл.

Надеюсь, жена и дети в безопасности. Я даже не успел им позвонить».

«9 апреля 1999 года.

Сегодня Страстная пятница. Пасха – 11 апреля. В подвале пахнет луковой кожурой и воском.

Женщины нашего дома красят яйца и готовят постный обед. Молчат. Только ложки стучат по кастрюлям.

Мы стараемся не веселиться. Бомбы сплотили нас – мы стали одной семьёй. Даже соседи, с которыми раньше едва здоровались, теперь вместе у плиты.

Крашу первое яйцо в красный – как в детстве. Рука дрогнула: а защитит ли оно нас на самом деле? Или это просто привычка, за которой мы прячем страх? Опускаю его в краску, а в голове: «Пусть хоть что‑то останется целым».

Это яйцо станет «защитником дома» – наше «Чуваркућа». Будет лежать до следующей Пасхи. А старое мы сегодня закопаем в землю. Невена говорит, так избавляются от проблем. Надеюсь, сработает.

За окном тишина. Настораживающая тишина».

«10 апреля 1999 года.

Великая суббота.

Мы стараемся не выходить из подвала – каждый шаг наверх кажется риском. Но Пасха требует места: негде разметить тесто, не хватает света, чтобы аккуратно покрасить яйца.

К тому же в подвале невыносимо жарко от постоянно работающей плиты. Воздух тяжёлый, дышать трудно, а запахи жареного масла и теста только усиливают духоту. Женщины, переглянувшись, решают подняться в квартиры – хотя бы на пару часов, чтобы довести готовку до конца в нормальных условиях.

В подвале теперь пахнет базиликом и свежестью – будто кусочек дома удалось принести с собой.

Невена снова ставит на плиту сковороду для krofne.21 Хотя жара становится почти нестерпимой, мы не выключаем огонь: сегодня нельзя прерывать приготовление праздничного стола.

Вечером пошли в церковь Ружица. Все просят прощения, обнимаются. В полумраке свечи дрожат, как наши голоса. Сын держится за мою руку – он молчит, но я знаю, что он боится.

Перед сном Невена положила «защитника дома» в воду с веточкой базилика. Я смотрел, как листья медленно кружатся в воде, и думал: защитит ли это нас?

За окном снова взрывы. Страшно осознавать, что привыкаешь к ним, как к пению птиц».

«11 апреля 1999 года.

Пасха.

Меня разбудил звон колоколов. Я сказал жене и сыну: «Христос Васкрсе!» – и услышал в ответ: «Ваистину Васкрсе!». Мы обменялись крашеными яйцами – мои руки дрожали, когда я брал своё.

Пошли всей семьёй на пасхальную утреню. В церкви пахнет воском и ладаном. Люди шепчут молитвы, свечи дрожат. Сын держится за мою руку – он молчит, но я знаю, что он боится.

После службы вернулись в подвал. Но прежде чем сесть за стол, женщины снова поднялись в квартиры – на пару часов, чтобы довести до готовности праздничный обед. На лестнице тишина, но каждая ступенька отдаётся в груди, как удар сердца.

Когда они вернулись, в подвале уже пахло румяным pečenje22, пасхальным pogača23, pita24, krofne25, čorbа26. Мужчины собрали длинный стол. На столе – старая вышитая скатерть, свечи. Совместная молитва, пожелания «Срећан Ускрс!»27.

Сели за трапезу, начав с яйца. Затем устроили бои. Победителю достаётся яйцо. Драган радовался, когда я стал победителем и отдал ему своё. Он смеялся, а я прислушивался: не взрывы ли за окном?»

Закрыв дневник, Драган вдохнул запах пергамента ещё раз и пошёл на кухню. Невена уже накладывала выпечку в тарелку.

– Uzmi lonac za kafu sa šoljama28, – сказала она, не глядя на него.

Они вышли в беседку, расставили посуду и приступили к завтраку.

После долгого молчания тишину нарушил голос Драгана:

– Mama, šef me šalje u Beograd da snimam izveštaj o bombardovanju 1999 godine. Ove godine se obeležava 25 godišnjica početka bombardovanja29.

Невена поставила чашку, не поднимая взгляда.

– Da li ste se složili?30

– Dok mislim31, – Драган сжал ложку. – Ne mogu. Čim pomislim da ću ići, osećam se loše32.

– Sine, već dugo ti govorim, idi kod psihologa. Ne ideš.33

– Opet govorite o psihologu, – он почувствовал, как дрожат пальцы. – Razgovarali smo o tome sa vama. Ne želim! Neću ići! Ne volim da idem kod doktora. Posebno psihologu.34

Она молча встала из‑за стола и вошла в дом. Через несколько минут вернулась с маленьким деревянным сундучком, который хранила с отцовских времён. Драган почувствовал, как сердце забилось чаще.

– Šta je ovo?35 – прошептал он, не веря глазам.

Не говоря ни слова, Невена осторожно открыла сундучок и достала старый диктофон.

– Uzmite, – протянула она аппарат. —Poslednje minute života svog oca na diktafonu. Znao je da umire i ostavio nam je poruku36.

– Poslednje minute oca?37 – голос Драгана дрогнул.

– Da. Diktafon je bio s njime kao senka, – тихо сказала она. – Nikad nisam imala snage da ti ga dam. Danas… danas je vreme.38

В его груди появилось стеснение. В ушах застучало. Дыхание сбилось.

Поспешно отступил в сени. Опустился на прохладный пол. Прислонился к стене. Рука машинально потянулась к телефону – привычка, выработанная годами. Экран засветился, и знакомая мелодия «Кино» заполнила пространство. «Звезда по имени Солнце» всегда помогала ему собраться.

Наушники отрезали внешний мир. Он закрыл лицо ладонями, пытаясь унять внутреннюю бурю. Минуты тянулись бесконечно, но музыка постепенно возвращала спокойствие.

«Кажется, я нашёл ключ к разгадке», – подумал Драган. – «Диктофон… Он как осколок правды, который нельзя игнорировать».

Правда, которую мы скрываем как вода беззвучно протекает под землей, а потом внезапно вырывается наружу. А иногда от айсберга правды отламывается большой кусок, который сметает всё на своем пути. Диктофон стал тем куском, который отломился от айсберга.

– Sine, zašto sediš na hladnom podu? Još u predsoblju. Prehladićeš se. Možda bi trebalo da odete u saunu, malo da se zagreješ?39

Он снял наушники и посмотрел на Невену. Без слов взял диктофон и направился к шкафчику за полотенцем. Баня всегда помогала ему думать.

В парной распаривался берёзовый веник, наполняя воздух терпким ароматом. Драган начал париться, чувствуя, как тепло проникает в мышцы. Скрип деревянных досок под ногами, шум пара – всё это задавало мерность, в котором мысли становились яснее.