Коллекционер: Лот#1 Игры

Ож ги Бесофф

Коллекционер: Лот#1 Игры

Игра #ИЛИИЛИ

Никогда не любил замкнутые пространства. Впрочем, равно как и чересчур открытые. В то время, как первые давили на психику, ограничивали свободу движений, вторые – снимали любые ограничения и подавляли своими масштабами. В одних ты чувствовал себя великаном-переростком, а в других – микробом в океане вселенной. Во всем нужна была мера. По крайней мере, хотелось, чтобы была.

Детские воспоминания – самые сильные. И, зачастую, неважно, сколько прошло лет – то, что триггернуло тебя, когда был ребенком, выжигается на подкорке навечно. В назидание. Чтобы помнить. В тот день играли с другими пацанами в последний день зимних каникул. Та зима была снежная – сугробы были выше окон – рай для детворы. Вот и сделали в одном сугробе пещеру, в которую вел узкий длинный лаз – малозаметный со стороны, чтобы можно было комфортно прятаться от взрослых. Впятером залезли в самую сердцевину сугроба. Тихо, даже тепло, но темно. Через узкий ход едва-едва пробивался приглушенный свет зимнего дня. Потом все полезли наружу – по одному, друг за другом, еле-еле передвигаясь по проходу, извивались всем телом, как ужи.

А я был самый младший. Старшие полезли первыми, а когда пополз я, они просто закрыли выход фанерной доской, на которой катались с горки, а для верности кто-то еще привалился к ней спиной. Свет померк в пещере. Я был уже у самого выхода, зажатый слежавшимся твердым снегом со всех сторон. Слабые удары по фанере ни к чему не приводили. Я орал так, что чуть не лопнул собственные барабанные перепонки. Белое безмолвии сугроба без особого труда утопило и поглотило детский крик. Ужас окатил меня с головой. Сердце билось с такой силой, что почти выпрыгнуло из груди. Снаружи раздавался смех моих товарищей. Ни до, ни после я больше никогда так в жизни не пугался. До настоящего момента.

В тот день мне повезло – то ли кто-то из старшаков понял, что дальше шутить нельзя, то ли им просто наскучило издеваться, но через секунду фанеру убрали и дали мне возможность выползти. Я им тогда ничего не сказал. Но запомнил.

А открытые пространства… Лет 6 мне было, перед школой как раз, родители повезли меня в Москву. Тогда я первый раз в жизни попробовал эскимо на палочке и пепси-колу из маленьких вытянутых бутылочек. Помню, отец спросил: «Ну, как тебе наша Столица? Хочешь здесь жить?» Я посмотрел на бесконечные уходящие за горизонт широченные проспекты, армаду разномастных транспортных средств и толпы людей – и отрицательно покачал головой. Нет, нет, только не здесь. Безразмерное пространство не дает комфорта и уюта. Нет чувства защищенности. Да, ко всему можно привыкнуть. Но в 6 лет мне этого не хотелось. Бродить с родителями за ручку по ВДНХ и музеям, пить газировку и есть разные сладкие вкусности – это с превеликим нашим удовольствием. А жить – нет, увольте, как-нибудь без меня. Наш маленький уютный купеческий городок, такой родной и знакомый, подходит для жизни гораздо лучше: 5 минут и ты в садике, магазин – в соседнем доме, а до горсада с его аттракционами нужно только дорогу перейти. Мама работала в горисполкоме сразу за садиком, а папа… А вот папе не повезло – ему до завода приходилось каждый день идти минут 20, а смена начиналась в 07:20.

Нда… Как же давно это было. Десятилетия прошли с того времени. Голова стала белая, как тот снег из сугроба-ловушки. Морщины… Ну, что морщины… А куда без них? Дыхалка, вот только, подводит – все ж стаж курильщика отсчитывается аж с 3-го класса. Остальное, вроде, норм – так сказать, на удовлетворительном уровне.

Вот, только, надолго ли… Как и тогда, 40 лет назад, в сугробе, сейчас я заперт в такой же рукотворной пещере. Только под землей. И выход закрывает не тонкая фанерная доска, а тонны обвалившейся земли. И никто не перестанет дурачиться и не откроет выход. Кричи – не кричи. Одно отличие – я на сей раз здесь не один. К сожалению.

***

Слабый лучик фонарика с трудом разрезает мрак, как столовый нож застывшее в морозилке масло. Насколько хватит батарейки – большой вопрос. Но пока работает и слава Богу. Желтоватый свет выхватывает из тьмы низкий потолок и обшитые досками стены. На все про все метров 10 квадратных, вряд ли больше. Скорее, меньше. В дальней стене – узкий проход в соседнее помещение, которое еще меньше. Выход завален тоннами земли, вперемежку с досками, бревнами и камнями. Потолок – накатами. Сверху укрыт парой метров промерзшей земли.

Кислорода нет. Точнее, приток свежего воздуха отсутствует. Все, чем можно дышать, все здесь. Другого не будет. Если не выбраться. Человек в минуту потребляет литров 6 воздуха – это я еще из спортивного прошлого помню. Или 360 литров в час. Так что, воздуха хватит… хватит… ну, наверное на сутки примерно. Плюс/минус. Но я здесь не один – есть еще один кислорододышащий. А, значит, у нас есть полсуток или даже меньше. Часов 8 – 10. Да, пожалуй, лучше так ориентироваться.

Напротив меня, прислонившись спиной к стене, сидит парень. В полумраке не сильно понятен возраст – наверное, лет 25 – 30. Молодой еще. Совсем щенок. Дышит тяжело. Грязным рукавом пытается вытереть пот со лба. Получается так себе. Даже в слабом свете фонаря видно, что все, чего добился, это размазал грязь по своему лицу. Стало похоже на камуфляжную раскраску рейнджеров из старых фильмов про бравых американских вояк.

Не скрою, тоже утомился изрядно, но старался держать дыхание. Точнее, сдерживать по мере возможности. Сжечь кислород – дело дурное и нехитрое, а он нам скоро, ох как, понадобится. И еще… еще очень, вот прям, страсть как хотелось курить. Но нельзя, никак нельзя – иначе будет полный абздец.

Парень, казалось, прочитал мои бессловесные внутренние мучения.

– Не, дядя, – протянул он с кривой улыбкой, – даже не думай! Может, еще и подымишь – кто знает, как карта ляжет. Но только потом. Надо сначала вход разобрать. А там, глядишь, и покуришь еще. Напоследок…

– Не учи отца девок портить – не дорос еще, – с моей стороны прозвучало почти беззлобно, – ну, хули расселся? Давай, поднимай свои помидоры – работы невпроворот!

Парень хмыкнул, но все же встал. Ну как, встал – поднялся со своего места, согнувшись вопросительным знаком. Потолки были, дай Бог, если полутораметровые, а салажонок, явно был выше 180 сантиметров. Широкая грудная клетка, хорошо развиты мышцы верхнего плечевого пояса, крепкие налитые силой бедра. Хороший помощник, самое оно.

Мне-то попроще было с моими 162 сантиметрами – голову чуть наклонил и хоть бегай по землянке. А вот по «физике» я парню, конечно, уступал. Активный спорт закончился еще где-то в институте. Потом были нерегулярные походы в качалку и корпоративный футбол с коллегами пару-тройку раз в месяц. Форму, какую-никакую, держал, но не более того. Под пятьдесят все стало гораздо сложнее. Но руки еще были крепкие, хоть и не такие быстрые, как в институте, когда боксировал в весе «пера». КМС по боксу – это вам не баран чихнул.

Из шанцевого инструмента у нас на двоих была одна единственная саперная лопатка с лезвием, наточенным до бритвенной остроты. И два штык-ножа, от которых толку здесь было на полкопейки.

Лопатка была не моя – торчала из пола, воткнутая на половину лезвия. Парень встал, резким движением качнул ручку, высвобождая ее из земельного плена, и шагнул мимо меня к выходу. Еще в прошлый раз обратил внимание на аккуратные зарубки на рукояти – как будто хозяин скрупулезно и почти любовно вел чему-то учет. Или кому-то.

Пропустив его вперед, я привычно пристроился сзади, насколько позволяло пространство. Фонарик светил нам в спины, разбиваясь о них и рассеивая свет вверх и стороны. Парень начал мощно орудовать шанцевым инструментом. Я же подхватывал и отгребал назад разбитые комья земли, которые затем складывал на плащ-палатку и оттаскивал в дальнее помещение. Так и работали. Молча и споро. Проблемы возникали, когда на пути попадались бревна или доски. Тут, конечно, приходилось туго. Наших объединенных усилий еле-еле хватало, чтобы раскачать их и выдрать из земляного затора. Вот и сейчас на пути оказалось очередное, плохообработанное от коры бревно с небрежно спиленными сучками.

– Все, дядя, привал, утомился… – парень повернул ко мне свое лицо, мокрое от пота. Вода, казалось, лилась ручьями из всех его пор и, размывая грязь, попадала в глаза. Он пытался проморгаться. Получилось так себе.

– Дай сюда, девочка – получилось почти грубо, – и хватит скулить! Кто тебя только учил копать?

– А меня, дядя, учили этой лопаткой не землю копать, – парень усмехнулся и повернулся ко мне. Его черные во мраке глаза блеснули каким-то мрачным недобрым светом. Но я-то знал, что они у него зеленые – видел при свете фонаря.

Но лопатку мне отдал. Причем, протянул рукоятью вперед. Культурно так.

– Давай, покажи, какие борозды не портит старый конь!

Я молча забрал инструмент и принялся откапывать бревно со всех сторон. Через пару минут такой работы мне уже стало хреново. Еще хреновее станет, если бревно окажется длинным и я не найду конца, чтобы вытащить его из прохода. Тогда… А хер знает, что тогда надо будет делать. На мое счастье, конец бревна обнаружился у самой стенки – впритык.

– Давай, здоровяк, хули ты встал! Отдыхать он, видите ли, вздумал! Хватайся и потянули, мля! Тяни-толкай, мля! Читал в детстве сказку про Доктора Айболита?

Парень молча оттер меня чуть в сторону и ухватился за самый большой сучок.

– Давай, на счет «три»…

– Какой в жопу «три»! Тяни давай! Ну, мля! Счетовод, мля…

– Иии-раз, ииии-раз, ииии-раз…

Сука, как же плотно оно там сидит! Надо изменить тактику. В любом процессе главное – метода, понять как и что в какой последовательности делать.

– Слышь, салага, давай в разные стороны расшатаем: вверх-низ, от себя – на себя! Ну, давай!

Парень сипел, пыхтел, но ворочал бревно своими ручищами так, что вены синими канатами вздулись на белой коже.

Какими-то сверхчеловеческими усилиями удалось вывернуть из земли конец бревна. Но, сука, дальше оно не шло, как мы не тянули. Сука, что делать? Зацепилось за что-то, что ли?

– Хорош, – я понял, что тоже пропотел как в бане, одежда просто прилипла к телу. – Давай сделаем короткий привал. Надо поесть… Бензобак почти высох. Что у нас есть?

Парень отпустил сучок, отряхнул ладони друг о друга и с усмешкой произнес:

– Ну, дядь, не знаю, как у нас, а у меня лично есть пара банок гречки с мясом и несколько пачек галет. А у тебя?

Я устало привалился к торчащему из прохода бревну.

– А у меня, мля, хер на палочке – вот, что у меня! Ранец там где-то остался, – я мотнул головой в сторону выхода.

– Ааааа, – протянул напарник, – хер, говоришь, да еще и на палочке… Ну, что ж, тебе есть, что пососать да полизать, ха…

– Смотрю, у тебя богатый опыт, – я почувствовал, что немного стал закипать. Есть у мужиков такая особенность – голод вызывает злость и агрессию.

– Лан, дядь, – парень саркастически выставил вперед ладони обеих рук, – не гоношись! В бутылку-то не лезь раньше времени. Успеется еще… Не очкуй – поделюсь я с тобой, канеш. Только не пополам – я все же больше тебя раза в полтора. Но и голодным не оставлю. Думаю, одной банки и пачки галет нам хватит. А, кстати, а вода-то у тебя есть?

– Млять… – только сейчас я понял, что очень хочу пить. – Я же сказал, что ранец где-то похерил, а вода и еда, как понимаешь, там – не в карманах же мне бутылки таскать?!

– Ну, дядя, так себе, канеш, сатуёвина – у меня в ранце три поллитровки. И все. На двоих – чисто горло смочить. А нам еще, фиг знает, сколько копать…

– Млять… Млять… Твою мать…

– Ух, дядя, как тебя… Не стыдно «великий и могучий» руганью засорять, а? Ха…

– Да пошел ты…

– И пошел бы, да пока не могу. Давай пошли заправим баки, полчаса отдохнем и за работу. Давай, чё ты замер? Шевелись!

***

Как загипнотизированный, я наблюдал, как напарник своим штыком вскрывает консервную банку. Аккуратно поддел крышку кончиком ножа и отогнул в сторону. В нос шибанул запах еды. Я скорее понял, чем почувствовал, как по моей бороде текут слюни. В три потока. Сука. Как же жрать хочется. Ни есть, ни кушать, а именно – жрать. С большой буквы. Хотя, нет – в этом слове все буквы большие и три восклицательных знака на конце. Четыре. Пусть будет пять, чтобы нечетное число получилось.

Достав из ранца ложку, салага начал с аппетитом есть кашу, прикусывая галетой. Он аккуратно собрал весь жир с крышки и отправил себе в рот. Моя борода стала мокрой от слюней.

Парень стрельнул в мою сторону глазами, усмехнулся и, не торопясь, облизав ложку, протянул мне банку. Я жадно схватил еду. Руки заметно дрожали.

– Да погоди ты, дядя, на вот – галеты еще возьми!

Схватив пакет, я сразу отправил в рот половину галеты. Жевать не стал – подержал на языке. Размякнув от слюны, сухарь начал обволакивать слизистую зерновым чуть кисловатым вкусом. Приятно. Вкусно. Теперь можно и прожевать. И каша… А вот ложки-то у меня своей не было. Точнее, была, но не здесь. Да и хер бы с ней. Тщательно, насколько позволяла ситуация, вытер пальцы о штаны и куртку. Поднял руки вверх – посмотрел на тусклый свет.

– Что, дядя, боишься заразу в организм занести?

– Зря смеешься. Береженого, как говорится…

– Ну-ну, время покажет.

Я не стал продолжать диалог и сосредоточился на еде. Аккуратно запускал три пальца в банку и, стараясь не пораниться об острые края, медленно доставал оттуда комки гречки вперемешку с мясными волокнами и застывшим жиром и отправлял все в рот. Млять, как же это вкусно. В попытке растянуть удовольствие, подолгу держал кашу во рту, чтобы жир растаял и растекся по языку и небу. Так вкуснее. Да, гораздо вкуснее.

Парень с интересом наблюдал за моей трапезой.

– А ты, дядя, оказывается, гурман! Не хватает еще платочка на шею и рюмки водочки в руке, и так еще, мизинчик куртуазно оттопырить в сторону.

Он засмеялся. На удивление, таким приятным глубоким смехом. Это прозвучало не тонко или визгливо, а так, именно, что приятно, объемно.

– Да ты ешь, дядь, ешь! Твои силенки нам еще понадобятся. А времени все меньше и меньше… Эх, помню, бабушка в детстве гречку мне варила и сдабривала поджаренными на свиных шкварках грибами с морковью и луком. Объедение! А сверху еще добавляла шмат сливочного масла! Просто на убой кормила. А что? Съел такую миску и все – полдня сытый! Или гречаники, да со свиным фаршем, да под белым соусом… эх…

Я облизал покрытые расплавленным жиром пальцы.

– Это ж где тебя, малец, бабушка гречаниками кормила? На Черниговщине или Волыни?

Парень перестал улыбаться и внимательно посмотрел на меня.

– Бабушка жила практически на самой границе с Казахстаном. Я к ней каждое лето на каникулы ездил.

– Граница с Казахстаном… Это Россия что ли? Или Киргизия? С кем там у нас еще Казахстан граничит?

– Россия, да, Курганская область. А тебе-то что?

– Да, нет, ничего, – я спокойно пожал плечами, – просто так спросил. Пустой интерес… А мне вот бабушка гречку делала самым что ни на есть вкуснейшим образом. И, заметь, самым простым – в кастрюлю с доваренной гречкой добавлялись две банки тушенки и самым тщательным образом все перемешивалось. Все! Самое мужское блюдо готово! А по утрам на молоке делала – сверху тоже шмат масла добавляла и мед… Ой, как же вкусно-то было, а…

Напарник посмотрел на часы, хлопнул себя с силой по бедрам и поднялся. На полусогнутых.

– Лан, дядь, хорош лясы точить – выход сам себя не откопает. Давай арбайтен. Время – деньги. Для кого-то последние.

– Не торопи события, малец, время еще есть. Тише едешь – дальше будешь. Знаешь такую русскую пословицу, а?

Парень лишь усмехнулся и с силой вонзил в землю саперную лопатку аккурат между моими берцами.

– Арбайтен! Ферштейн?

***

Это блядское, по-другому и не скажешь, бревно, явно, за что-то зацепилось. Ни хера не хотело вытаскиваться. В четыре руки мы тянули с такой силой, что в один момент показалось, что еще чуть и у меня глаза от напряжения лопнут. Или, как бы сказала моя бабушка – «пупок развяжется». Да уж, развяжется. И не только пупок. Обессиленный я привалился к доскам стены. Прямо в правую щеку впилась здоровенная заноза. Да по херу. Одной проблемой больше, одной меньше…

А тут еще… Со все нарастающим ужасом я понимал, что мой ЖКТ, он же – желудочно-кишечный тракт, решил объявить мне демарш и устроить революцию в рамках своей зоны ответственности. На нижний клапан давило так, что сфинктер еле сдерживал каловые массы. Ну что за блядство, а? Дальше терпеть было невмоготу – не хватало только обделаться прямо в штаны.

– Я, это… мне бы… как бы… в общем…

– Что? – Парень с удивлением отпустил сучок долбанного бревна и повернулся ко мне. – Чё ты там мямлишь, старый?

– Мне… это…

– Чё?

– Да, млять, посрать мне надо! Вот чё! Причем, абздец, как срочно! Вот, прямо сейчас!

– А… так бы сразу и …

– Пошел я, кароч, в дальнюю комнатку. Раскопаю землю, сделаю свои дела и закопаю… Все равно сверху еще будем наваливать не одну тонну мусора.

– Ну ладно, пошли.

– Куда, мля, пошли? Я же сказал – мне надо! Ты, чё, за ручки меня держать собрался?

– Да, не, старый, – напарник усмехнулся, – сам подержишься… За воздух, ха…

– Ну и все, тогда…

– Просто мне тоже надо, – закончил парень.

– Чё?

– Клапан сейчас сорвет, говорю. Давай, дядь, пошли вместе срать, чего уж тут… То ли каша просрочена, то ли что-то с галетами попалось, то ли и то, и другое… В общем, считай, еды у нас больше нет – вторую банку я есть точно не буду. Щас продрищемся и словим обезвоживание. А в ранце только литр остался. А копать нам еще… кароч, копать и копать.

Нда, так я еще никогда в своей жизни не облегчался. Каждый выкопал себе ямку и устроился в позе «орла». Комнатка была маленькой и устроиться на отдалении друг от друга не получилось. Сидели практически лоб-в-лоб. Два, мля, гордых орла, и тужились, что есть сил.

Что-то, действительно, не то мы съели. Как в том анекдоте – «а отравился печенькой». Или галетой, в нашем случае. Никогда не думал, что в организме столько всего может скопиться. Все лишнее лезло и лезло наружу. Запоздало пришло осознание, что яму надо было больше копать. С запасом. А оно все лезет и лезет. Вот, ведь, дерьмо какое!

Через какое-то время с облегчением почувствовал… облегчение. Офигенное ощущение. Наверное, я улыбался в тот момент. Скорее всего, мой визави тоже – не знаю, в полумраке его лицо практически было не видно. Мы только тужились, практически синхронно, и в моменты наивысшего напряжения временами стукались лбами, чертыхались и продолжали насиловать перельстатику кишечника. В воздухе витала какофония звуков и ароматов. Сука, нам потом всем этим еще и дышать!

– Твою ж мать… – подал голос салага.

– Чё так?

– Бумага… подтирать-то чем будем? – я скорее почувствовал, чем увидел его озадаченный взгляд.

– Ойш ты, молодо-зелено… – снисходительно хмыкнул я, – трехслойная с ароматом лесной клубники тебе подойдет?

– Чего?

– Чего-чего… рвешь футболку на себе и подтираешься… подмыться бы после такого, но… кароч, рвешь и трешь! Понял?

Сделав дело, мы как могли, максимально качественно закидали землей отходы своей жизнедеятельности. Перешли в другое помещение – туда, где продолжал своим тусклым светом гореть фонарик. Насколько его еще хватит? В полной темноте будет полная амба.

– Слышь, малец?

– А? – он, как и я, сидел на земле, устало привалившись на плохоотструганные доски стены.

– Давай фонарик выключим.

– Зачем?

– Пока отдыхаем – можем сидеть в темноте. Свет нам понадобится, когда работаем. Никто не знает, насколько хватит заряда. Лучше экономить.

– Да, разумно, – парень протянул свою длинную ручищу и выключил фонарик.

Полная темень. Казалось, даже дышать стало тяжелее. Или воздух, действительно, уже стал спертым. Зрение выключилось полностью – хоть глаз выколи. А вот слух обострился – в тот момент казалось, что слышал даже писк полевых мышей за досками стен.

– Сколько мы уже здесь? – подал я голос.

– Пять часов тридцать две минуты.

– Кислорода хватит еще, в лучшем случае, часа на 3-4… Сколько нам еще копать, интересно?

– Надо справиться с бревном – оно наглухо блокирует движение дальше. Если после него будет только земля, то, думаю, за пару часов откопаемся. Наверное…

– Пить только хочется…

– Щас достану поллитровку.

– Не надо.

– Почему?

– Я еще когда жил в Крыму…

– Чего? Это когда ж ты, дядя, в Крыму жил?

Я посмотрел в его сторону. Понятно, что в темноте ничего не увидел. Но голос и так передал все его эмоции.

– Давно… очень давно… тебя тогда и в планах-то еще не было. В 70-х и до 90-х. Родился я там и вырос… Так-то…

– О как…

– Ну а хули… Союз Нерушимый – жили, где хотели, рождались, где придется… Батя в вертолетном полку служил… Не суть… Так вот, еще в школе с другом Пашкой мы у тренера одного занимались. Крутой мужик, мирового масштаба. Маленький, сухой, но техника – уникальная. Он всегда говорил, что научить боксировать может и зайца за пару месяцев – махать кулаками – дело нехитрое. А вот научить защищаться – это уже многолетнее искусство. Так-то. В общем, гонял нас тренер по горам – только в путь. И воду с собой брать запрещал. Говорил, если начать пить, то остановиться уже практически невозможно. А вот если перетерпеть первые 1 – 2 часа, то потом все – пить уже не хочется. Организм приспосабливается и работает на своих ресурсах, коих дохера и больше – взрослый человек состоит на 60% из воды. А перед кроссом еще селедкой соленой кормил, чтобы вода с потом вся не уходила…

– Ну, грамотно, чё… Так понял, ты бОксер?

Молодец парень – из всей речи выхватил самую суть.

– Ну, бывший, в далеком прошлом…

– Не делайте мне мозг, дядя, бывших не бывает – наработанная моторика остается в мышечной памяти.

– Пусть так… А потом отца перевели со всей семьей. А друг Пашка остался и присягу принимал уже в новой стране в 1992 году. Фотку присылал, где он стоит с автоматом и текстом присяги на плацу. В спецназ попал. Ага. Мне тогда, почему-то, запомнилась его обувь – новенькие кирзачи с таким элегантным ремешком на голенище для регулировки обхвата ноги. Нам же, когда в учебку загремел, кирзачи старого образца выдавали. И еще ботинки не самого лучшего качества.

– Чего так?

– Так я в МВД-шную часть попал служить. Нас постоянно привлекали в качестве патрульно-постовой службы. В ментовской форме мы ходили.

– И где?

– Урал… Мы с Пашкой еще долго переписывались. Он после сержантской школы остался на сверхсрочку. Все приехать ко мне хотел, но с финансами тогда было туго. У всех. И дурости тогда никакой тоже не было. Друг друга не резали. Культуру не делили…

– Ты еще слезу пусти, старый. Тоже мне…

– Захочу и пущу, и у тебя, молокосос, не спрошу.

– Ага, сами все просрали, своим поколением, а теперь слезы крокодильи льете… Хули, чего заслужили, то и получили. Бери и жри. Другого не заслужил.

Помолчали. Надо дальше копать, но сил уже нет. Еще бы чуток посидеть. Пить хочется, но надо терпеть. Облизал пересохшие губы.

– А я вот, – раздался голос из темноты, – чуть по военной стезе не пошел, но не срослось как-то, ага. А ведь дядька родной был дирижером военного оркестра при артиллерийском училище. Звал поступать.

– Это где это? В Курганской области?

– Нет… Когда-то, наверное, еще в твою молодость оно называлось СВАКУ.

– Саратов?

– Сумское Высшее Артиллерийское Командное училище имени Фрунзе.

– А… и чего не срослось?

– В 2000-х его переименовали в институт при державном университете, а в 2007 году состоялся последний юбилейный 110-й выпуск. Потом расформировали. Я тогда в школе еще учился.

– Ясно. И какая же у тебя профессия, парень, если уж по офицерской дорожке не пошел?

– Тебе понравится, – собеседник, явно, улыбнулся, – инструктор я.

– Фитнес, типа, а? Девок, поди, тренировал да лапал между делом, а?

– Ну, почти, инструктор по рукопашке. А точнее – мастер ножевого боя… Ладно, хорош прохлаждаться – кислорода все меньше остается. Арбайтен!

– Задрал ты со своим «арбайтеном». Немецкий, что ли, учил в школе?

– Не, украинский.

– О, я так и понял – сразу видно, ага.

– Хорош, прикалываться, старый, а то сдохнем здесь, как крысы. Оба.

Следующий час был посвящен крестовому походу против гребанного бревна, загородившего выход. Сменяя друг друга и обливаясь потом, мы по очереди орудовали саперной лопаткой в попытках вызволить бревно из земляного плена. Вероятность успеха нашего «холивара» таяла с каждой минутой и с каждой потерянной калорией. Расход кислорода увеличился в разы. Силы таяли. Дыхание начало сбиваться. И, судя по свечению, заряд в батарейках фонарика тоже подходил к концу.