Путь без креста

А в это самое время, когда тень от преториума удлинялась, поглощая последние островки света, двое мужей покидали город через восточные ворота. Иешуа шел, не оглядываясь на зубчатые стены Иерусалима, что вздымались за его спиной подобным каменной короне, увенчанной золотыми шипами храма. Воздух здесь был иным – не спертым от людского смрада и жертвенного дыма, а напоенным горьковатым ароматом полыни и нагретой за день земли.

Рядом с ним, тяжело опираясь на посох, шагал Шимон, называемый Петром. Его могучая грудь, казалось, все еще с трудом вмещала воздух, а в глазах, устремленных на спину Учителя, читалась смесь из безмерной радости, недоумения и неотпускающего страха.

– Куда мы идем, Равви? – наконец вырвалось у него, когда город скрылся за первым поворотом каменистой тропы.

Иешуа остановился. Его взгляд скользнул по выжженным солнцем холмам, уходящим к горизонту, где уже синели первые вершины Заиорданья.

– Туда, где есть уши, готовые услышать, – прозвучал его ответ, тихий, но четкий, как удар камня о камень. – Иерусалим отверг свое посещение. Но семя, упавшее на каменистую почву, может прорасти в иной земле.

Он повернул лицо к востоку, где лежали десять городов эллинов – Декаполис.

– Там живут люди, чьи сердца не отягощены бременем наших преданий. Они не ждут Мессию, восседающего на троне Давидовом. Возможно, именно они смогут понять слова о Царстве, что внутри нас.

Путь их лежал через пересохшие русла рек, где лишь изредка зеленели упрямые кусты тамариска, да ветер гнал по земле перекати-поле, словно повторяя их собственный путь – путь изгнанников, не знающих пристанища. С каждым шагом Иерусалим, с его дворцами и храмом, с его интригами и криками «распни», отступал, превращаясь в мираж, в горькое воспоминание. Впереди же расстилалась реальность – суровая, безжалостная, но бесконечно свободная. Земля обетованная осталась позади, а впереди ждал весь мир, полный незнакомых богов, иных законов и новых испытаний для слова, которое избежало креста, но теперь должно было доказать свое право на жизнь.

КНИГА ПУТИ БЕЗ КРЕСТА

Глава четвертая: СТРАНА КАМНЯ И ЧУЖЕЗЕМЦЕВ

Путь в Декаполис был подобен нисхождению в иной мир, где сам воздух становился иным – сухим, прозрачным и безжалостным, словно выжженный в горниле вечности. Солнце, не знающее пощады, выжигало последние следы иудейской зелени, заменяя её пейзажами апокалиптической красоты: бескрайние плато, усыпанные обломками базальта, будто разгромленными гигантами в незапамятные времена; ущелья, где ветер выл с тоской одинокого духа; и повсюду – камень, серый, коричневый, местами отливающий кровавым багрянцем, словно земля здесь истекала закалённой в огне кровью.

Иешуа шёл впереди, его силуэт казался высеченным из этого самого камня – худой, угловатый, но незыблемый. Его одежда, ещё хранившая пыль иерусалимских улиц, постепенно покрывалась тонким слоем розоватой пыли здешних земель. Он не спешил, но и не медлил; его шаг был мерным и упорным, как будто он не уходил от чего-то, а шёл к чему-то настолько важному, что даже изгнание теряло свою горечь перед лицом этой цели.

Шимон, следовавший за ним, чувствовал себя иначе. Его душа, рождённая среди зелёных холмов Галилеи и пропитанная влажным дыханием Генисаретского озера, сжималась в тоске. Эта земля казалась ему мёртвой, Богом забытой. Воздух обжигал лёгкие, лишённые привычной влаги.

– Равви, – голос его звучал хрипло, – разве может слово жизни прорасти среди этих камней? Взгляни! Даже полынь здесь чахнет от жажды.

Иешуа остановился, подняв руку, чтобы указать на горизонт, где над раскалённым маревом высились тёмные пики гор.

– Взгляни лучше, Шимон, – сказал он, и в голосе его впервые за многие дни прозвучала не усталость, а сила, подобная тихому гулу подземного источника. – Эти камни видели царств, о которых не ведает Иерусалим. Они помнят поступь армий Александра, шепот набатейских купцов, звон мечей селевкидов. Они древнее наших пророков. И они ждут. Не воды с небес, но истины, которая тверже их самих. Семя, способное расколоть камень, прорастёт где угодно.

К вечеру второго дня они достигли окраин Герасы, одного из десяти городов Декаполиса. Сначала это были лишь редкие, высеченные в скалах гробницы, похожие на пустые глазницы, смотрящие в пустыню. Затем появились террасированные поля, где упрямые земледельцы-эллины выращивали виноград и оливы, выцеживая влагу у скупой земли с помощью хитрых систем акведуков и цистерн. А потом, за поворотом дороги, открылся сам город – белокаменный, ярусный, раскинувшийся на склонах холмов, с колоннадами, театрами и храмами, посвящёнными чужим, могущественным богам.

Воздух здесь звенел иначе. Не монотонным гулом иерусалимского базара, где сплетались воедино молитвы, торг и политические сплетни, а стремительным, деловым ритмом эллинистического мира. Слышалась греческая речь, перемешанная с арамейской, латинские командные возгласы центурионов, патрулировавших дороги, и гортанные выкрики набатейских торговцев. Запахи тоже были иными: не запах жертвенного курения и горящего жира, а ароматы дорогих масел, кожи, пряностей и вина.

Они вошли в город через арку, украшенную резными гроздьями винограда – символом Диониса, и Шимон невольно сморщился, увидев это языческое изваяние.

– Не смотри на внешнее, Шимон, – тихо сказал Иешуа, будто читая его мысли. – Смотри в сердца. Эти люди строят, торгуют, творят. Их души жаждут гармонии, которую они ищут в мраморе и музыке. Но мрамор не может ответить на вопрос о вечности, а музыка утихает.

Они нашли пристанище на окраине города, в караван-сарае, где смешивались люди всех наций и верований. И именно здесь, среди вьючных животных и усталых путников, Иешуа начал творить своё новое служение.

Он не взошёл на возвышение в синагоге – её здесь не было. Он не цитировал пророков перед знатоками Закона – их здесь не находилось. Он сел у колодца на рыночной площади, где черпали воду рабыни и рабы, где останавливались возницы и ремесленники. И когда к колодцу подошла молодая девушка с кувшином, её лицо было отмечено печатью невысказанной скорби, он заговорил с ней.

– Дай мне испить, – сказал он, и его слова, произнесённые на её родном языке, прозвучали с такой простотой и достоинством, что она остановилась, удивлённая.

– Как же ты, иудей, просишь пить у меня, самарянки? – возразила она, и в глазах её мелькнула привычная насмешка, смешанная с любопытством.

– Если бы ты знала дар Божий и Кто говорит с тобой, – ответил Иешуа, и его взгляд, казалось, проникал в самую глубь её души, – ты бы сама просила у Него, и Он дал бы тебе воду живую.

– Господин, – сказала она, уже без насмешки, – у тебя и ведра нет, а колодец глубок. Откуда же у тебя вода живая?

Вся беседа была подобна тихому, но неотвратимому землетрясению. Он говорил ей не о Законе, а о жизни. Не о грехе в понимании фарисеев, а о той пустоте, что зияла в её сердце, которую не могли заполнить ни философские трактаты, ни изящные статуи, ни вино на пирушках. Он говорил о духе, который не живёт ни в храмах на горах Иудейских, ни в святилищах Самарийских, ибо Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине.

Когда он тихо сказал ей о её собственной жизни, о пяти мужьях, которые не смогли дать ей любви, и о шестом, который и вовсе не муж ей, женщина замерла, и слёзы, чистые и жгучие, потекли по её щекам, смывая белила и румяна. Это были не слёзы стыда, но слёзы освобождения – кто-то увидел её. Не её тело, не её социальную роль, а её израненную, жаждущую душу.

– Вижу, что ты пророк, – прошептала она, оставляя свой кувшин. И побежала в город, чтобы говорить не о новом учении, а о человеке, который «сказал мне всё, что я сделала».

Так начались дни в Герасе. Слово, избежавшее креста, нашло свою первую почву не в сердцах благочестивых иудеев, а в сердцах «нечистых» язычников. Оно не требовало обрезания, не призывало к разрушению алтарей. Оно обращалось к самой человеческой сути – к жажде любви, прощения и смысла, что тлела под грудой философий, ритуалов и социальных условностей.

Но и испытания пришли иными. Назарянин и его ученики столкнулись не с гневом священников, а с вежливым, холодным безразличием городских властей, с насмешками философов-киников, с суеверным страхом простого люда. Однажды к ним подошёл местный землевладелец, богатый и практичный эллин.

– Твои слова о «царстве внутри» красивы, проповедник, – сказал он, поправляя складки своей гиматии. – Но как они помогут мне увеличить урожай олив? Как они заставят моих рабов работать усерднее? Рим требует налогов, а рынок – товара. Твоё царство не платит динариев и не поставляет зерно.

Иешуа посмотрел на него с тем пронзительным состраданием, что порой страшнее гнева.

– Зачем тебе увеличивать урожай, если твоя душа пуста? – спросил он. – И что даст тебе весь хлеб мира, если, насытив им чрево, ты умрёшь от голода духа? Ищи же прежде царства истины и правды его, и всё это, в чём ты нуждаешься, приложится тебе. Ибо где сокровище твоё, там и сердце твоё будет.

Землевладелец ушёл, недовольно пожав плечами, но семя сомнения было брошено. Оно должно было упасть в почву его комфортной, размеренной жизни и терпеливо ждать своего часа.

А ночами, когда над Герасой вспыхивали холодные, незнакомые звёзды, Иешуа уходил в холмы, окружавшие город, и подставлял лицо тому же безжалостному ветру, что вытачивал скалы. Он молился Отцу не в привычных словах псалмов, а в молчании, вбирая в себя всю боль, все надежды и всё неведение этого нового мира. Крест остался позади, в Иерусалиме, но бремя, которое он нёс теперь, – бремя донести свет до тех, кто ходил во тьме, не ведая даже о том, что они во тьме, – было может, и не менее тяжким.

Он смотрел на огни города внизу – на огни цивилизации, гордости, разума и страдания – и знал, что путь только начался. Впереди лежали другие города Декаполиса – Филадельфия с её пальмовыми рощами, Дамаск с его древними тайнами, Скифополис с шумными базарами. И за ними – весь мир, огромный, жаждущий и не готовый. Мир, который нужно было спасать не от греха против Закона, а от отчаяния, что прячется за мраморными фасадами и улыбками на пирах.

И слово, лишённое жертвы, должно было теперь доказать свою силу не смертью, а жизнью – долгой, трудной и исполненной неизвестных доселе испытаний.

КНИГА ПУТИ БЕЗ КРЕСТА

Глава пятая: УЗКИЕ ВРАТА ШИРОКОГО МИРА

Рассвет в Герасе был явлением иным, нежели в Иудее. Здесь не было мягкого перехода от тьмы к свету и томления красок на горизонте. Нет – восточный край небес внезапно рассекался лезвием холодного огня, и сразу же, без предупреждения, солнце выплывало из-за зубчатых гор, обрушивая на землю потоки белого, безжалостного сияния. Камень стен и мостовых начинал звенеть от жара, воздух колыхался над площадями, и город пробуждался не к молитве, а к деятельному, шумному дню.

Иешуа стоял на краю главной площади, у подножия монументальной лестницы, ведущей к храму Артемиды. Его фигура в простом одеянии казалась инородной среди изысканных мраморных изваяний и позолоченных карнизов, но в этой инородности была странная, притягательная сила. К Нему уже подходили люди – не толпами, как бывало у берегов Генисарета, а поодиночке, украдкой, словно совершая нечто запретное.