Путь без креста

Георгий Жуков

Путь без креста

Георгий Александрович Жуков

Путь без креста.

(Рабочее название)

«От допросов меня спас профессор Стравинский

сказал, что я душевнобольной.

И что только сумасшедший может в наше время

написать роман о Христе и Пилате»

Х/Ф «Мастер и Маргарита»

Ю. Кара / 1994

Москва 2025

ПРОЛОГ:

О ТЕНИ, ОТБРОШЕННОЙ ДРУГОЙ ВЕЧНОСТЬЮ

Вначале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог. Всё через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.

Эта истина неизменна, как неизменен ритм приливов и отливов мироздания. Но в тот миг, когда Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и истины, в ткань предвечного замысла вошла тень возможности. Не иная истина, но иной путь её явления. Не отмена жертвы, но преображение её формы.

Представьте, вся человеческая история – это не прямая линия, ведущая к единственно возможной Голгофе. Это бесконечное древо, где каждая ветвь – это реальность, в которой был сделан иной выбор. Ветвь, где Адам устоял. Ветвь, где Каин обнял Авеля. Ветвь, где Понтий Пилат, этот жрец имперской целесообразности, вглядевшись в глаза Необычному Узнику, увидел не угрозу порядку, а его единственно прочное основание.

Эта книга – не про то, чего не было. Она – о той реальности, что отбрасывает тень на стены нашей собственной. О мире, где искупление пришло не через кровь на древке креста, а через слёзы, пролитые над спящими учениками в Гефсиманском саду. Не через единственный взрыв света в час смерти, а через долгое, терпеливое горение, растянувшееся на десятилетия.

Здесь вы не найдёте ответа на вопрос, какой путь был «лучше». Ибо любовь не измеряется шкалой «лучше-хуже». Любовь измеряется только самой собой. В нашей истории – та, что зовётся Историей – Любовь избрала крест. В истории, которую вам предстоит прочесть, та же Любовь избрала иное – быть распятой не на древе, а в сердце каждого, кто слышал слово Учителя и тут же забывал его, кто видел чудо и требовал нового, кто клялся в верности и отрекался при первом же крике петуха.

Этот путь был не легче. Он был, быть может, труднее. Ибо умереть за человека – акт великой любви. Но прожить ради человека, видя, как он снова и снова избирает тьму, – это любовь бесконечная.

Итак, откройте же эти страницы не как альтернативную историю, но как притчу. Как вопрос, обращённый к нам из вечности: а что, если спасение – это не разовое событие, а процесс? Не вспышка молнии, озаряющая небо, а ровный свет утренней зари, в котором приходится идти долгий-долгий путь?

Путь, на котором нет Голгофы. Но есть бесчисленные малые распятия. Нет Воскресения раз и навсегда. Но есть ежедневное восстание духа над плотью. Нет Чаши, которую можно испить до дна. Но есть бесконечная река, из которой приходится черпать каждое утро, чтобы нести живительную влагу в мир, умирающий от жажды.

Это – Путь Без Креста. Но не потому, что на нём нет жертвы. А потому, что жертва на нём стала самой жизнью.

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА:

О ПУТИ, КОТОРЫМ МЫ НЕ ШЛИ,

НО КОТОРЫЙ ВСЁ РАВНО ПРИВЁЛ НАС К СЕБЕ

Эта книга родилась из тишины. Из того пространства между строк канонических Евангелий, где остались невысказанными самые важные слова. Из той паузы между ударом молота и стоном распинаемого, где могла бы родиться иная реальность. Что, если бы чаша действительно миновала? Что, если бы Понтий Пилат, этот циничный римский прагматик, не умыл бы рук, а последовал голосу не политического расчёта, но – как ни парадоксально – голосу той самой «истины», о которой спрашивал своего необычного узника?

Перед вами – не апокриф и не альтернативная история в привычном смысле слова. Это философская попытка заглянуть в иную возможность, заложенную в самой ткани Божественного замысла. Мы с детства знаем историю о Распятии и Воскресении как о неком догмате, единственно возможном пути спасения. Но Бог, будучи всемогущим, не ограничен единственным сценарием. Вся человеческая история – это история Его уважения к нашей свободе. А что, если бы в тот судьбоносный день свободу проявил не только Христос, безропотно принявший Волю Отца, но и падший человек в лице Пилата? Что, если бы искупление могло прийти не через мучительную смерть, а через преображённую жизнь с финалом?

Этот вопрос и стал семенем, из которого проросла «Книга Пути Без Креста». Это не кощунственная попытка переписать Писание, а глубоко личный, выстраданный поиск ответа на вопрос: в чём же заключалась главная Жертва Христа? Только ли в физических страданиях на Кресте? Или её суть – в Безграничной Любви, которая была готова принять любой путь, любой исход, лишь бы только сердце человека дрогнуло и обратилось к свету?

I. ТЕОЛОГИЯ ВОЗМОЖНОСТИ:

ПОЧЕМУ ЭТОТ ПУТЬ БЫЛ ВОЗМОЖЕН?

Догмат об искупительной жертве Христа является краеугольным камнем христианского вероучения. Пророк Исаия предрёк: «Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились» (Ис. 53:5). Эта жертва воспринимается как единственно возможная цена за грех Адама. Но так ли это?

Бог есть Абсолютная Свобода. Его решения не обусловлены внешней необходимостью. Схоласты спорили: мог ли Бог спасти человечество иным способом? Фома Аквинский утверждал, что Крест был convenientissima – «наипригоднейшим» способом, но не единственно возможным. Любовь, которая есть суть Бога, ищет не удовлетворения юридического закона («око за око»), но исцеления самой природы падшего творения. Если бы для этого исцеления потребовалась не смерть, а долгая, тернистая жизнь, полная отвержения и непонимания, – разве Всемогущий не мог бы избрать и этот путь? Мог. Избрал.

Голгофа стала кульминацией Божественного кенозиса – истощания, умаления Бога до состояния раба. Но разве этот кенозис не продолжался все тридцать три года земной жизни Иисуса? Разве каждое унижение, каждая насмешка, каждое непонимание со стороны самых близких учеников не было малой жертвой? В предлагаемой вашему вниманию версии, этот кенозис становится не подготовкой к главной жертве, а самой жертвой – растянутой на годы, ежедневной, ежечасной.

II. ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ:

РИМСКИЙ ПРАГМАТИЗМ ПРОТИВ РЕЛИГИОЗНОГО ФАНАТИЗМА

Чтобы понять мотивацию Пилата, необходимо погрузиться в контекст эпохи. Понтий Пилат не был карикатурным злодеем. Согласно свидетельствам Филона Александрийского и Иосифа Флавия, это был жестокий и циничный администратор, для которого главными ценностями были порядок и стабильность. Иудея – мятежная, фанатичная провинция на окраине Империи – была для него местом ссылки и испытания.

В ночь перед судом Пилат получает донесения не только от Каиафы, но и от своих агентов. Он узнаёт, что казнь популярного в народе проповедника, пусть и объявленного мятежником, может спровоцировать беспорядки в переполненном пасхальном Иерусалиме. Он слышит о другом учении Иешуа – о «воздаянии кесарю». И его расчётливый ум римского юриста начинает анализировать: а не полезнее ли будет для Рима живой проповедник, призывающий к покорности властям, нежели мёртвый мученик, чья смерть может разжечь пламя восстания?

Его решение отпустить Иешуа – это не пробуждение совести, а холодный политический расчёт. Ирония судьбы заключается в том, что именно этот расчёт, лишённый какой-либо духовности, становится инструментом в руках Провидения, открывая путь, которым человечество не пошло, но который был возможен.

III. ФИЛОСОФИЯ ПУТИ:

СМЫСЛООБРАЗУЮЩАЯ СИЛА ВЫБОРА И ОТВЕТСТВЕННОСТИ

Главный вопрос, который ставится в этой книге: что делает человека свободным? Страдание или любовь? Принятие своей судьбы или активное её преобразование?

Классическая христианская аскетика видит в несении «своего креста» – болезней, скорбей, лишений – путь уподобления Христу. Это глубоко и истинно. Но в нашей версии акцент смещается. «Крест» здесь – это не страдание как таковое, а добровольное принятие на себя ответственности за преображение мира. Это тяжкий, лишённый ореола мученичества, труд ежедневного служения, научения, врачевания ран падшего человечества.

Иешуа, избежавший физической смерти, обрекает Себя на смерть иную – на смерть забвения, непонимания, на «распятие» в сердцах тех, кто так и не смог принять Его живого, лишённого ореола жертвы. Он проходит путь, во многом схожий с путём ветхозаветных пророков: отвержение, гонения, скитания. Его жертва становится не одноразовым актом, а протяжённым во времени служением, в котором каждый день – это новое принесение Себя в жертву.

Это поднимает один из самых сложных богословских вопросов: что имеет большую искупительную силу – акт абсолютной любви, явленный в момент смерти, или та же любовь, растянутая на годы терпеливого труда?

IV. ЛИТЕРАТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ:

В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОЙ ВОЗМОЖНОСТИ

Эта книга не просто реконструирует события, но выстраивает целостную богословскую и историческую модель мира, в котором Весть о Царстве Небесном распространяется не как религия Распятого Бога, а как учение Живого Учителя. Это позволяет по-новому взглянуть на многие этические и философские постулаты христианства, очистив их от наслоений вековой полемики и культурных особенностей.

Как изменилась бы Нагорная проповедь, если бы её произносил не Тот, Кто готовится к смерти, а Тот, Кому предстоит долгая жизнь странствий и трудов? Как читались бы притчи, лишённые эсхатологического трагизма? Меняется ли их смысл, если они обращены не к «последним временам», а к будничной, повседневной жизни грядущих веков?

V. ДУХОВНОЕ ЗАВЕЩАНИЕ:

О ЧЁМ ЭТА КНИГА НА САМОМ ДЕЛЕ

В конечном счёте, «Книга Пути Без Креста» – это не о том, «что было бы, если бы». Это притча о нашей собственной ответственности. О том, что спасение – не магический ритуал, произошедший раз и навсегда 2000 лет назад, а процесс, в котором каждый из нас призван участвовать здесь и сейчас.

Крест в этой книге не исчезает. Он преображается. Он становится тем крестом, который несут все ученики Христа – крестом любви, милосердия, прощения и долготерпения. Это крест, который тяжелее деревянного, ибо нести его приходится всю жизнь, не ожидая ни славы, ни благодарности, ни даже понимания.

История, которую вы держите в руках, – это приглашение к диалогу. К размышлению о том, как мы, люди XXI века, понимаем жертву, искупление, свободу и любовь. Это попытка вернуть христианству его изначальную динамику Пути, а не только Памятования.

Возможно, прочитав эту книгу, вы по-новому взглянете на строки канонических Евангелий. Возможно, вы ощутите ту самую «возможность», которая витала в воздухе дворца Пилата. А возможно, вы просто задумаетесь о том, какой крест несёте вы, и есть ли у вас мужество нести его с тем же достоинством, с каким его нёс Тот, Кто избрал Путь Без Креста, обрекая Себя на тысячи малых распятий, – лишь бы только мы, люди, научились наконец любить.

С глубоким уважением к вашему собственному поиску Истины,

Жуков Г.А.

КНИГА ПУТИ БЕЗ КРЕСТА

Глава первая: ЧЕТВЕРТЫЙ ЧАС НОЧИ, ИЛИ РИМСКИЙ РАСЧЕТ

Влажность предрассветного иерусалимского воздуха была густой, как масло. Она впитывала в себя дым от потухших костров, пыль пересохших улиц и тревогу – липкую, всепроникающую. Тревогу города, набитого паломниками, как тюк сена солдатом, который боится огня. Понтий Пилат, пятый префект Иудеи, стоял у раскрытого окна преториума, не чувствуя прохлады. Он чувствовал лишь тяжесть своего сенаторского перстня на пальце – символа власти, которая в этой проклятой провинции была тоньше папируса.

Из сада Гефсиманского доносились стихающие отголоски. Иешуа Ха-Ноцри. Имя это, как отчет легата, вертелось в его голове. Не пророк, не целитель, не мессия – проблема. Проблема, которую первосвященник Каиафа с поклоном, но с оскалом в голосе, принес ему, римскому чиновнику, на блюде, приправленную обвинениями в нарушении имперских законов.

– Он называет себя царем, – голос Каиафы вился в его памяти, как змея. – Царем Иудейским. Против кесаря.

Пилат сжал кулаки. О, он знал цену этим словам. Знать бы, кого распинать, а кого оставить – вот высшая математика власти на краю Империи. Распни не того – и получишь бунт. Помилуй не того – и донос в Рим о «мягкотелости префекта» не заставит себя ждать. А донос от Каиафы, у которого связи в самом дворце Тиберия на Капри, был опаснее меча сикария.

Он повернулся от окна. В свете масляных ламп его лицо, обветренное пустынными ветрами, казалось высеченным из старого мрамора – жестким и непроницаемым.

– Привести его. Одного.

Стражники ввели Человека. Он не был избит, как многие другие. Лишь руки связаны кожаным ремнем. Одежда простая, пыльная. Но взгляд… Пилат, видевший взгляды рабов, царей, умирающих гладиаторов и сумасшедших, не видел такого. В нем не было ни страха, ни вызова. Была усталость, глубокая, как устье Тибра, и в самой ее глубине – непоколебимый мир. Мир, который раздражал Пилата больше, чем любое оскорбление.

– Ты Царь Иудейский? – голос прокуратора прозвучал сухо, по-деловому.

Тот, кого звали Иешуа, посмотрел на него, и Пилату показалось, что этот человек видит не стены преториума, а что-то далекое, возможно, сам Рим.

– Ты говоришь это, потому что я так сказал. Царство Мое не от мира сего. Если бы от мира сего было Царство Мое, служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан иудеями.

Пилат усмехнулся одним уголком губ. «Не от мира сего». Фраза философа. Или очень умного политика. В ней не было призыва к мятежу. Не было отрицания власти кесаря. Было нечто более опасное – отрицание самих основ игры. Этот Назарянин играл в иную игру, с иными правилами, и Пилат инстинктивно почувствовал, что на его доске – всего лишь пешка.

В этот момент в покой, не дожидаясь разрешения, вошел центурион Луций, командир ночной стражи. Он был бледен, что для этого обветренного ветерана было равносильно панике.

– Префект, – его голос был сдавленным. – Толпа у ворот. Несколько сотен. Жрецы натравили их. Требуют крови Назарянина. Но… есть сведения от наших лазутчиков. В толпе – зелоты. Много.

Пилат замер. Зелоты. Фанатики, для которых любой повод был хорош, чтобы поднять восстание. Пасха. Переполненный город. Казнь популярного в народе проповедника… Это не была бы казнь. Это была бы «искра в бочке с порохом».

– Они кричат: «Распни Его! Нет у нас царя, кроме кесаря!» – доложил Луций, и в его голосе прозвучала горькая ирония.

И тут в голове Пилата, как молния, сверкнула мысль. Ясная, холодная, выверенная, как легионерский клинок. «Нет у нас царя, кроме кесаря». Фраза, которую он никогда не слышал из уст иудейских священников. Это была лесть. Грубая, отчаянная. И в своей отчаянности – разоблачающая. Они боятся Его больше, чем я. Они боятся, что учение Назарянина подорвет их собственную власть. Они используют Рим, чтобы убрать своего личного врага.

И Понтий Пилат, префект Иудеи, принял решение. Не как судья. Как политик. Как римлянин.

Он вышел на лифостротон, помост перед преториумом. Толпа загудела, увидев его. Каиафа, стоявший впереди, с торжествующей ухмылкой приготовился услышать смертный приговор.

Пилат поднял руку. Воцарилась тишина.

– Я не нахожу в этом человеке вины, достойной смерти.

До него донесся вздох тысячи глоток – изумленный, яростный. Каиафа вскинул голову, его лицо исказилось.

– Но по обычаю, на Пасху я отпускаю вам одного узника! – продолжил Пилат, его голос гремел, перекрывая нарастающий ропот. – Выбирайте! Варавву, разбойника и убийцу, или Иешуа, называемого Ха-Ноцри?

Он знал ответ. Он рассчитывал на него. Толпа, ведомая священниками, как стадо, проревела:

– Варавву! Дай нам Варавву!

Пилат медленно оглядел их. Его взгляд упал на Иешуа, который стоял неподвижно, глядя куда-то поверх голов толпы, на просыпающийся восток. И тогда Пилат произнес слова, которые должны были войти в историю, но не как акт малодушия, а как акт высшей государственной воли.

– Итак, – его голос прорезал утренний воздух, чистый и холодный, как сталь. – Вы получаете то, чего хотите. Разбойника – вам. А этого Человека… – он сделал паузу, давая своим словам обрести вес, – …я, Понтий Пилат, Префект Иудеи, объявляю религатом на территории провинции. Он будет изгнан за ее пределы до заката солнца. Стражники, отведите Назарянина обратно в камеру. Его судьба будет решена по римским законам, а не по вашим крикам.

Он повернулся и ушел с помоста, не слушая ни воя толпы, ни шипящих проклятий Каиафы. Он спас Рим от лишней крови, а себя – от головной боли. Он не подозревал, что только что изменил ход истории, отпустив в мир не казненного мученика, а живого пророка, чье учение, лишенное ореола жертвенности, должно было пойти по миру иным, куда более тернистым путем.

А на востоке, над Моавитскими горами, занимался новый день.

КНИГА ПУТИ БЕЗ КРЕСТА

Глава вторая: ДОКЛАД ПРЕФЕКТА. ОБОСНОВАНИЕ РЕШЕНИЯ

После того как за осужденным опустилась не дверь темницы, а застава на границе Самарии, Понтий Пилат удалился в свой кабинет. Воздух в нем все еще пах пылью и тревогой минувшей ночи. Приказав принести чернила, свиток и восковые таблички для черновика, он погрузился в молчание, подбирая слова, которые должны были не оправдать, а объяснить императору логику его поступка. Это был не рабский отчет, но доклад стратега – холодный, расчетливый и наполненный скрытыми смыслами.

[ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ ЧЕРНОВИК НА ВОСКОВЫХ ТАБЛИЧКАХ]

Копия. Исх. № [Неразборчиво]

От: Понтий Пилат, Префект Иудеи

Кому: Тиберию Цезарю Августу, Императору Рима

Дата: Прим. 18-й день до майских календ, год консульства

Текст:

Гай Понтий Пилат – Тиберию Цезарю Августу, Imperatorу, привет.

В своем последнем послании Ты, как всегда, мудро напомнил мне, что бремя управления провинцией есть бдение постоянное, и что долг наш – не в угождении толпе, но в сохранении спокойствия Империи и бесперебойном поступлении дани в ее казну. Руководствуясь сим высшим законом, я принял решение, о котором считаю долгом отчитаться непосредственно Тебе, дабы избежать превратных толкований в устах клеветников.

Речь идет о деле некоего Иешуа, прозванного Ха-Ноцри (Назарянином), коего местные первосвященники и старейшины обвиняли в мятеже, именуя его «Царем Иудейским». После ночного дознания, проведенного лично мною, сколь-либо значимых доказательств сего обвинения обнаружено не было. Человек сей – проповедник, философ из Назарета, чьи речи о каком-то «нездешнем царстве» более смахивают на бред сумасшедшего, нежели на программу политического переворота.

Однако суть не в его невинности, коя есть предмет второстепенный. Суть – в последствиях.

1. Экономический расчет. На момент суда город Иерусалим, по примерным оценкам, вмещал в себя до трехсот тысяч паломников, собравшихся на их главный праздник – Пасху. Казнь столь известного в народе человека, пусть и по надуманному предлогу, могла стать отправной точкой. Быть беде. Беспорядки такого масштаба парализовали бы не только город, но и торговые пути. Сбор податей был бы сорван на месяцы, а убытки казны – несопоставимы с гипотетической выгодой от казни одного бродячего философа. Спокойствие – вот надежнейший источник дохода.

2. Тактический и военный расчет. Мои лазутчики донесли, что в толпе, требовавшей крови Назарянина, активно действовали зелоты – фанатики, жаждущие восстания. Их целью была не столько смерть проповедника, сколько повод. Казнь, санкционированная Римом, стала бы для них священным знаменем. Двум когортам, стоящим в Антонии, было бы недостаточно для усмирения города, охваченного религиозным фанатизмом. Потребовалось бы выжигать кварталы, что породило бы не успокоение, а новую, еще более лютую ненависть на поколения вперед. Зачем нам создавать мучеников, если можно лишить бунт его символа?

3. Политический расчет. Главными обвинителями Назарянина выступили первосвященник Каиафа и его клан. Стало мне ясно, что истинная причина их ярости – не в лояльности Риму (о коей они столь громко кричали), но в том, что учение сего человека подрывает их духовную и, как следствие, финансовую власть над простонародьем. Они пытались использовать легионную силу, дабы устранить своего внутрииудейского соперника. Позволить им это – значит признать, что Рим стал орудием в руках местных клик. Я счел унизительным для достоинства Рима идти на поводу у этих интриганов. Мы должны диктовать условия, а не исполнять чужие.

Таким образом, я поступил следующим образом: удовлетворил требование толпы, отпустив на свободу настоящего преступника – разбойника Варавву, дабы показать, что мнение народа (пусть и сфабрикованное) учтено. Что же касается Иешуа Ха-Ноцри, я не оправдал его, дабы не бросать прямого вызова священникам, но объявил его персоной нон грата и изгнал за пределы провинции.

Этим шагом я достиг следующего:

· Устранен немедленный повод к бунту.

· Подорван авторитет первосвященников, показано, что последнее слово – за Римом.

· Убран источник смуты, но без придания ему ореола мученичества.

· Сохранены экономические интересы Империи в регионе.

Я убежден, что один живой и безвестный проповедник в изгнании куда менее опасен, чем мертвый пророк, чья могила станет местом паломничества для всех недовольных. Сила Рима – в умении отличать настоящие угрозы от теней и действовать с холодным расчетом, а не с яростью.

Да хранят Тебя боги.

С совершенным почтением,

Понтий Пилат,

Префект Иудеи.

КНИГА ПУТИ БЕЗ КРЕСТА

Глава третья: ДОРОГА НА ВОСТОК

Солнце, расплавленное и безжалостное, начинало свое нисхождение над каменистыми холмами Иудеи, когда Понтий Пилат стоял в прохладной полутьме своих покоев. Воздух здесь был густым, пропитанным ароматом кипарисового дерева и слабого вина, но не мог перебить запах власти – терпкий, железный привкус решений, которые оставались на языке еще долго после их произнесения.

Его жена, Клавдия Прокула, вошла бесшумно, словно тень от пламени светильника. Ее движения были порывисты, взволнованны, а в широко раскрытых глазах стояло то особенное возбуждение, что появляется у свидетелей исторических событий, еще не осознавших их величия.

– Они говорят, ты отпустил его! – выпалила она, не дав ему промолвить и слова. Ее пальцы, тонкие и нервные, схватились за складки его туники. – Говорят, ты выслушал их всех – этих жрецов с лицами, как у хищных птиц, эту толпу, пахнущую потом и злобой, – и не поддался. О, как я рада! Как я благодарна богам и твоей мудрости!

Пилат молча наблюдал за ней, за этой средиземноморской страстью, столь чуждой его собственному, выдержанному в духе римской дисциплины, нраву.

– Ты не видел, чего стоит одна отрубленная голова, – продолжала она, и голос ее понизился до драматического шепота. – Того Иоканаана, которого они звали Крестителем. Ироду стоило лишь шепнуть, и палач принес ее на блюде, еще хранившую ужас в закатившихся глазах. И что? Стал ли Ирод от этого сильнее? Спит ли он теперь спокойнее? Нет! Тень того человека преследует его, я знаю! Он видит эти глаза в своих снах. А ты… ты не дал им сделать из тебя такого же Ирода. Ты не стал палачом для этого бродячего мудреца.

Она замолчала, переводя дух, и в тишине комнаты лишь слышалось мерное жужжание мухи, бьющейся о мраморную плиту.

– Они принесли бы тебе его голову, как трофей, – прошептала она, – а на деле это был бы твой собственный трофей против тебя же. Ты поступил не как жрец, не как судья, ты поступил как правитель. Ты оставил им их ненависть, а себе – чистые руки.

Пилат наконец повернулся к окну. За его пределами город затихал, переваривая случившееся, но он-то знал – это затишье обманчиво, как тишина перед землетрясением.

– Чистые руки? – его голос прозвучал глухо, без всякой торжественности. – Руки правителя никогда не бывают чисты, Прокула. Они лишь вымазаны в иной грязи. Я не смыл с них кровь, я лишь избежал того, чтобы вымарать их ею публично, на виду у всех, кто ждал этого зрелища. Иногда достаточно просто выслать проблему за пределы видимости, чтобы она перестала быть проблемой. Иешуа из Назарета теперь – чья-то другая забота.