Жизнь простого человека

неразвитое чувство художника, влекущее к прекрасному.

В мастерской Иванова выполнялись отделочные работы, требовавшие большой точности и

чистоты. Работали и по художественному чекану. Основным металлом для обработки служила

бронза. И вот случалось, что именно к Жомову обращались за советом, когда нужна была не

только оценка качества работы, но и её художественности.

– На рынок годится, – резко говорил Пашка, и это означало, что художественная сторона

работы была не на высоте.

Коротко и так же резко он делал замечания, что нужно изменить, как изменить, – и,

странное дело, вещь словно становилась другой. Это мне казалось настоящим чудом.

Возможно, что в основе беспокойной натуры Пашки Жомова жило чувство настоящего

художника, заглушенное подневольным трудом, нищетой, пьянством, не нашедшее выхода и

мучившее молодого парня.

Вскоре после того, как я начал работать в мастерской, хозяин получил выгодный заказ на

изготовление бронзовых украшений для строящегося или ремонтировавшегося театра варьете

«Мулен-Руж». Нам часто приходилось бывать в помещении варьете. И вот, я помню, как-то раз,

когда мы там работали, привезли несколько бронзовых фигур, которые предполагалось

установить в фойе.

На мой взгляд, все они были одинаковыми, но Жомов залюбовался только одной из них –

небольшой бронзовой фигуркой юной девушки, пляшущей с тамбурином в поднятых руках.

Лицо у него было грустным, задумчивым, когда он, стоя возле фигурки, разглядывал её.

– Да, братцы вы мои, вот это работа! – вырвалось у него со вздохом, и он посмотрел на нас

с какой-то непонятной тревогой в глазах.

– Что ж, у тебя губа не дура! – услышали мы чей-то голос и, обернувшись, увидели

высокого, полного господина в богатой шубе с бобровым воротником – архитектора,

руководившего постройкой. – Это, братец, настоящий… – И он назвал имя какого-то

иностранного скульптора, если не ошибаюсь, Клодиона. – Знаешь, сколько эта штучка стоит?

– Не в деньгах дело, – буркнул Жомов и отошёл в сторону.

В эту минуту я готов был простить Пашке все обиды. Я чувствовал, что он, беспутный

Пашка Жомов, правильно понял что-то такое, чего не понимал этот барин, куривший душистые

сигары и приезжавший на работу в щегольском экипаже.

Страшной, беспросветной была жизнь рабочего человека! Будь она трижды проклята, эта

тёмная, подлая жизнь далёкого и невозвратного прошлого, ломавшая, калечившая, принижавшая

человека!

Моё учение началось с того, что старый мастер, к которому приставил меня хозяин,

заставлял подавать, приносить, держать то зубило, то сверло. Вот когда я с благодарностью

вспомнил отца и его стремление научить меня своему ремеслу! Многое из того, чему он обучал

меня, пригодилось теперь. Потом мне стали поручать простую отделку деталей напильником.

Мой мастер, Платон Никитич, был настоящим художником своего дела. Не обладая чутьём

Пашки Жомова, он отличался необыкновенной чистотой работы. Он вгонял меня в пот, требуя

безукоризненной отделки какого-нибудь бронзового канделябра. Ему я обязан тем, что на всю

жизнь приобрёл навык тонкой и тщательной работы.

Платон Никитич пользовался большим уважением в мастерской за свои знания,

накопленные длительным опытом трудовой жизни, за своё замечательное мастерство. Хозяин,

всегда говоривший, что наш брат, рабочий, не бог весть какое сокровище: «Свистни – десяток

прибежит, да ещё и поклонится», – дорожил стариком, боялся, как бы кто из конкурентов не