Тульпа

– Да, и это тоже. Но это – следствие, не причина, – я удивилась самой себе, что так легко нахожу слова. – А причина… есть.

Причина сидела рядом, на соседнем кресле. Она кивала, будто говорила: «Давай, рассказывай. Всё равно от меня не избавишься». И холодок её присутствия лёгким туманом осел в комнате.

– Вы знаете, что такое тульпа?

Слова сорвались сами. Я тут же сжалась в комок. Стоило ли вскрывать её существование? Родители ничего не знали, а я несовершеннолетняя – значит, всё повторят им. Вчера Тень была права: если это моя вина, отвечать придётся мне.

Но психолог не удивился.

– Конечно знаю, – кивнул он. – Не самое популярное явление. Лет пятнадцать назад встречалось чаще, когда у подростков было меньше развлечений. Сейчас тема почти исчезла. Удивлён, что ты это знаешь. У тебя есть тульпа?

Он положил руки на стол, сцепив их в замок, и посмотрел на меня внимательно. В его взгляде не было осуждения, только лёгкое давление, которое ощущалось в груди.

– С января. Примерно полгода. Ну, чуть меньше, – ответила я.

Я начала рассказывать, как создавала её, как она постепенно вторглась в мою жизнь. Психолог внимательно слушал, откинувшись в кресле. В пальцах у него вертелась ручка, а на бумаге время от времени появлялись записи. Я старалась не думать о том, что, возможно, выйду отсюда с каким-то диагнозом.

– Ты пыталась избавиться от неё?

– Да, – ответила я. – Пробовала по советам из интернета, хотя таких советов мало. Много пишут, что тульпа – на всю жизнь. Но я пыталась: игнорировала её, прогоняла… Всё без толку. Она со мной. Она вот здесь, на кресле. Появляется, когда захочет. Я её не вызываю. Она вышла из-под контроля.

– Она тебе как-то вредит? Делает что-то плохое? Оскорбляет?

– Нет, скорее наоборот. Всегда рядом, даёт советы, философствует… Но меня это достало. Почти всё время с ней – невыносимо. Я люблю быть одна. И из-за неё я чувствую себя полной дурой.

Психолог не спешил с ответом и продолжал писать, не упуская ни единой детали.

– А бывает так, что ты слышишь её голос, но не видишь её? Голос звучит только в голове? И всегда ли он один и тот же? Или их несколько?

Я пожала плечами.

– Нет. Всегда один и тот же. Это мой голос. И я вижу её и слышу одновременно.

Разговор длился полтора часа. Я проходила тесты с абстрактными картинками, отвечала на вопросы, рисовала. После этого психолог позвал родителей и сообщил почти официальным тоном, словно вручал справку с печатью:

– Никаких клинических признаков шизофрении или другого расстройства я не увидел. Я не врач, не могу ставить диагнозы, но могу направить к врачу, если что-то подозреваю. Здесь – не тот случай. У Лии есть свои психологические особенности, но это характер, не патология, не болезнь. Просто темперамент. Скорее всего, она перерастёт. Всё в порядке. У неё просто невероятно яркая фантазия.

Он повернулся ко мне.

– Ты занимаешься творчеством?

– Да, – выдавила я, – я музыкант. Играю на гитаре. У меня скоро будет группа.

– Думаю, ты можешь писать чудесные баллады.

Я с трудом сдержала раздражение.

Когда мы вышли из кабинета, мама сразу выдохнула резко, освобожденно. Папа даже улыбнулся и подбросил в руке ключи от машины, как будто мы прошли какое-то испытание. А я тащилась за ними по коридору и бубнила себе под нос. Для них главное было услышать одно-единственное слово: «здорова». Мои слова, страхи, вопросы – не имели значения.

Моя проблема осталась при мне. Ни таблеток, ни терапии, ни ответа. Толстый дядечка в очках говорил со мной, как с ребёнком. Меня не восприняли всерьёз. Я осталась с этой бедой один на один.

3. «Свобода»

Моё лето тянулось скучно. Лишь одно радостное событие его спасло: мы с Кириллом всё-таки собрали группу и нашли помещение для репетиций – подвал жилого дома. В гараже репетировать больше не получалось: он постоянно нужен был отцу Кирилла.

Местное КСК разрешило нам занять подвал, но с условием – привести его в порядок. Мы ухватились за шанс и пахали до ночи: выносили мусор, отмывали стены, кое-где наклеили обои, а трещины закрыли плакатами. Через пару недель там уже стояла вполне приличная база: старенькая, но рабочая аппаратура, собранная отовсюду, барабаны, комбики, пара диванов. Подвал пах пылью и сыростью, а сверху гулко проходили шаги жильцов – но нас это только веселило. Благо, они на нас не жаловались.

К нам присоединился басист Артур – высокий нескладный парень из религиозной семьи с вечной челкой на глазах. Он держал бас так, будто прятался за ним. А ещё вокалист Миша – харизматичный и шумный, живший на сцене даже вне её: он ввалился в подвал, сразу заорал строчку и хлопнул меня по плечу. Мы быстро поладили, хотя споров хватало: в каком строе играть, какой рифф круче, почему песня должна звучать именно так, а не иначе.

Главное, что три раза в неделю мы собирались на репетиции. Дисциплина, работа, шлифовка звука. И впервые за долгое время я чувствовала, что живу.

Мои песни, написанные вместе с Тенью, понравились ребятам. Постепенно из черновых демок мы сделали полноценные песни.

– «У каждой цели – своя возможность, у каждой боли – своя мечта». Это круто, Ли! В этой строчке даже не вздумай что-то менять! – восхищались ребята на одной из репетиций.

В такие моменты я ощущала себя особенной, талантливой и нужной миру.

Стоит ли говорить, что в спорах о музыке рядом со мной всегда стояла Тень? Именно она подсказывала, какие слова выбрать. Я открывала рот – и тут же видела, как Тень качает головой, грозит пальцем: «Молчи. Слушай. Повторяй за мной». Я повторяла – и каждый раз выходила победителем.

– Слушай, это офигенный припев! – Артур стянул с лица чёлку и покачал головой. – Я думал, он сырой, а теперь прям качает.

– Конечно качает, – усмехнулась я, и Тень довольно кивнула где-то справа от меня.

– Ну-у… – Миша шумно вздохнул, готовясь спорить. – Куплет всё равно длинный. Надо резать!

– Ничего не надо! – я резко перебила его. Слова сами вылетели, как сумасшедшие. – Если урежем, потеряем драйв.

Миша прикусил губу и махнул рукой:

– Ладно, ладно, сделаем, как ты сказала.

И ребята опять посмотрели на меня как на лидера. Без Тени у меня бы ничего не вышло, я бы не могла вести конструктивный спор с правильным аргументами, а просто злилась и кричала, не в силах объяснить свою позицию. Моё сердце обливалось литрами горячей крови, когда я понимала это.

Всё лето я провела на репетициях. Споры, крики, хлопки по струнам, треск сломанных барабанных палочек. Кто-то гремел бутылкой газировки, кто-то ругался на фальшивую ноту, и в конце концов мы всё равно валились на диваны, уставшие, но счастливые.

– Вот это прогон! – Миша скакал по подвалу, как по сцене, – вы слышали, как у нас получилось?!

– Если бы не твоя фальшь, – буркнул Артур, было бы ещё лучше.

– Заткнись, зануда! – в Артура полетела барабанная палочка. Он еле увернулся. Мы дружно заржали.

А потом началась учёба. Она меня мало интересовала. Это была та часть моей жизни, где я никогда не слушала Тень. Сначала она пыталась вмешиваться, подсказывала, что ответить у доски, шептала формулы. Но я лишь раздражённо огрызалась. Вскоре и она фыркнула, отвернулась, махнув рукой на мой школьный бардак. И я была рада, потому что порой мне хотелось разбить себе голову о стену – лишь не слышать её нравоучений.

Я училась из рук вон плохо. Математика казалась китайской грамотой, физика – магией из параллельного мира, а литература… я её больше не любила.

– Я найду тебе репетитора, – мама говорила тихо, но в её голосе дрожали нервы.

– Не надо, – отрезала я.

– Надо! Ты совсем забросила учёбу. Музыка разрушит твою жизнь. Ты всё бросишь и останешься ни с чем!

– Это не жизнь! – я закричала в ответ, размахивая руками. – Жизнь – там, в подвале, где мы играем!

– Подвал?! Ты называешь это жизнью?!

– Да! – я почти захлебнулась воздухом. – Лучше подвал и гитара, чем твои дурацкие оценки и «перспективы»!

Мама тяжело вздохнула и резко села на стул. Я хлопнула дверью, убежала в свою комнату и плюхнулась на пол рядом с Тенью. Мы молча слушали музыку. Иногда слова взрослых ранят сильнее, чем любой гитарный рифф.

Мама изменилась – за одну ночь постарела лет на десять. Кожа стала ещё бледнее, тоньше, будто через неё просвечивали невысказанные тревоги.

Я стала замечать странности в разговорах родителей. Их общение превратилось в короткие, сухие фразы.

– Ты купил хлеб?

– Да.

– Когда уйдешь?

– После обеда.

Слова были точными, но пустыми. Между ними всегда незримо сидел кто-то третий, отделяя их друг от друга. Молчаливый, тяжёлый, и я не могла его увидеть, только ощущала каждый клеткой.

Неужели у них больше нет тем для разговоров? Неужели я и мои странности стали настолько привычными, что о них даже больше не спорят?

Седьмой класс я закончила с трудом, перебиваясь с двоек на тройки. С началом учебного года мы стали реже репетировать и постепенно теряли контакт. Но однажды всё же выступили на местном концерте. Моё первое публичное выступление.

Я так волновалась, что пальцы дрожали, а дыхание сбивалось.

«Главное, не забудь партию» – твердил внутренний голос. Но стоило загудеть колонкам, руки сами вспомнили, что делать. В зале кто-то заорал раньше времени, кто-то засмеялся и даже захлопал, но я упрямо держала ритм. В первом ряду стояла Тень. Люди проходили сквозь неё, а она кивала мне, как дирижёр.

– Неплохо для первого раза, – сказал Артур за кулисам, поправляя чёлку.

– Ты чуть не убила меня этим выступлением, – хохотнул Миша.

– Зато никто не ушёл, все нас слушали, – я вытерла вспотевшие ладони о джинсы.

Тень улыбнулась – да, я видела эту призрачную улыбку – и сердце ударило так, словно это она только что играла вместо меня.

Дома по вечерам всё чаще слышались приглушённые голоса. Я подолгу сидела в комнате, но сквозь двери доносились обрывки:

– Ты опять задержался…

– Работа. У меня рейсы.

– Всё время рейсы.

– Не при ребёнке.

А дальше – тишина.

Мама выглядела уставшей, папа всё больше работал. Я боялась спросить. У нас не было принято лезть в разговоры взрослых. Я ведь ещё маленькая. Маленькая, наивная девочка с гитарой и глупыми мечтами.

Любопытство тянуло узнать, но я только сильнее закрывалась в себе. Эти мысли давили, загоняли в бесконечную тревогу. Тогда я начала писать рассказы и стихи – прятала их в ящик стола, под учебники и тетради, скрывала от чужих глаз.

Хотя могла бы и не прятать. Всё равно моими чувствами никто не интересовался.

Со временем родители перестали меня замечать. Я жила своей отдельной жизнью, но эта свобода была тяжёлой и пустой.

Раньше мама строго проверяла дневник, отчитывала за тройки, ворчала про репетитора. А теперь она забыла, что её дочь учится в школе. Я сама однажды протянула ей тетрадь:

– Хочешь посмотреть? Сочинение. Я думаю, хорошо написала. Как ты думаешь?

Она подняла красные глаза, потом устало махнула рукой:

– Делай как знаешь.

Я снова покрасила волосы и заявила, что больше не пойду в парикмахерскую – хочу отрастить чёлку, чтобы выглядеть старше.

– Хорошо, – сказала мама, даже не глядя. – Твоё дело.

Я смотрела на неё в ожидании привычной вспышки – но её не было. Мама сдалась. Я победила.

Сначала я обрадовалась: наконец-то свобода. Но радость была странной, она сопровождалась ощущением, что кто-то посторонний смотрел на меня изнутри, следил за каждым шагом. Мне стало легче дышать, но и тревожно – пустота вокруг родителей давила так же сильно, как раньше их контроль.

Я ещё не знала простой истины: свободу нельзя давать человеку без мозгов. Одиночество может быть куда страшнее любых ограничений.

К концу учебного года мои оценки были настолько плохи, что меня чуть не оставили на второй год.

И тогда вмешалась Тень. Она явилась в пышном платье, стала выше ростом. Она явилась прямо из той тревоги, что меня сковывала.

– Ты же понимаешь, чем тебе это грозит? – голос Тени звучал чуждо, но требовательно. – Выучи билеты. Просто вызубри их. Тексты и песни оставь на потом.

– Отстань, – пробормотала я и сжала пальцы на висках, – у меня всё равно ничего не получится. Я пытаюсь, но всё без толку. Я не хочу тебя даже слушать.

– Ты собираешься реально остаться на второй год? Мама будет плакать. Папа злиться.

Я задыхалась от злости, закатила глаза, топнула ногой. Хотела крикнуть в ответ, но слова застряли в горле у невидимой баррикады.

Пальцы сами начали царапать ручкой по тетради, выводя между строк кривые полоски.

Тень наклонила голову так близко, что мне стало странно тяжело – она сжимала невидимый обруч вокруг висков.

– Делай, – сказала она, и я медленно села за билеты.

Каждый раз, когда я тянулась закрыть тетрадь, Тень легонько толкала меня плечом. Я не чувствовала это физически, это было что-то сродни фантомным болям. Её невидимая ладонь держала мою руку на странице. Я ненавидела её, хотела толкнуть прочь, взбунтоваться, но терялась. Где-то в глубине я понимала: если бы её не было рядом, я бы, скорее всего, ничего не сделала.

В итоге я сдала английский на пятёрку, по остальным предметам вышла с неплохими оценками. Плита с плеч рухнула, но холодное присутствие Тени оставалось: раздражающее, неумолимое… и необъяснимо необходимое.

Но дома легче не стало. Атмосфера оставалась напряжённой. Мама молчала, а вокруг неё повисло что-то чужое и нервное. Мне показалось, в квартире происходит то, чего я не знаю – или чего не должна знать. Нервный тик стал появляться всё чаще.

Однажды я зашла на кухню. Мама сидела с ноутбуком, экран светился белым.

– Что смотришь? – спросила я нарочито спокойно.

Она вздрогнула и резко захлопнула крышку.

– Ничего. Уроки сделала?

– Почти, – пробормотала я и села рядом. Пальцы сами начали водить по столу ногтём.

Тень шепнула: смотри, как дрожит её рука.

И правда, мама теребила край рукава и допила чай почти залпом, явно стремясь закончить разговор ещё до его начала.

В другой раз я застала её у телевизора. Каналы щёлкали один за другим: новости, сериалы, мультики – всё сливалось в бессмысленный шум.

– Мам, что-то ищешь?

– Нет, просто так, – коротко бросила она и вздохнула.

Я заметила: глаза у неё были красные, но она упорно делала вид, что это от усталости.

Я пыталась быть рядом, но незаметной. Иногда подходила ближе, задавала пустяковые вопросы, иногда специально уходила в коридор – подслушать мимолётные детали. Каждое движение матери фиксировалось в памяти: как она листает экран телефона, как резко закрывает крышку ноутбука, как короткие колючие фразы летят в адрес отца.

Я не задавала вопросов, но знала: что-то происходит. И Тень тоже знала.

«Щёлканье каналов. Вздох. Дрожащие пальцы. Слишком частые задержки на работе. Рейсы. Фотографии в ноутбуке. Запомни всё это. Это важно.»

Иногда я ловила себя на том, что просто наблюдаю за мамой: пальцы торопливо бегают по клавишам, глаза состредоточенно всматриваются в экран, губы что-то шепчут вполголоса.

Она почти не смотрела на меня – и внутри всё закипало: хотелось сорваться, накричать вытрясти правду.

– Мам, ты со мной разговариваешь вообще? – вырвалось однажды.

Она подняла стеклянные глаза.

– Конечно. Уроки сделала?

– Сделала, – соврала я.

И всё. Ледяная тишина вернулась, будто её не прерывали.

Я сжала кулаки под столом. Тень стояла рядом и шептала: не смей устраивать истерику, смотри дальше, отмечай детали. Это бесило. Но именно её голос удерживал меня от того, чтобы перевернуть ноутбук, оттолкнуть маму, закричать в лицо.

Домашние задания мама больше не проверяла – просто верила на слово. Для неё это был знак доверия, для меня – ещё одно доказательство её равнодушия. И только Тень, стоя за спиной, не позволяла расслабиться: садись и делай, возьми себя в руки. Ты можешь. Ты просто думаешь, что не можешь. Иногда я проклинала её за это. Но без неё провалилась бы окончательно.

Папа почти перестал бывать дома: по словам мамы, у него прибавилось работы. Раньше он тоже уезжал в рейсы как дальнобойщик, но в тот год его почти не существовало – всё лето я его не видела.

Репетиции с группой тоже постепенно сошли на нет. Миша увлёкся личной жизнью, Артура ограничили религиозные родители, Кириллу стало скучно – он ушёл в спорт. Я со слезами забирала с реп базы гитару и комбик – подарок бабушки и её сожителя. Теперь инструменты стояли в углу, одинокие и ненужные. Смотреть на них было тяжело.

– Не переживай. Провал – это не конец. Это всего лишь шанс. Уникальный. Шанс сделать ещё лучше, уже не с нуля, а опираясь на опыт.

– Замолчи! – отрезала я. – Только твоей философии мне сейчас не хватало.

Мне хотелось поговорить с мамой, но слова застревали на полпути. Мы никогда не были близки. Мама выполняла обязанности – лечила, кормила, ругала или хвалила – но душевной связи не было. После смерти моего младшего брата она исчезла. Максу было всего четыре, мне десять, когда он умер. Я потеряла не только брата, но и маму. Она растворилась в больничных коридорах и запахе лекарств – и не вернулась.

Однажды я сидела в комнате с раскрытой книгой на коленях, но слова давно расплылись в серое месиво. За дверью донёсся приглушённый мамин голос:

– Куда ты возвращаешься? Куда?.. Я готовлю документы. Нет, пока не знает. Время придёт – скажу.

Она говорила ровно, без интонаций, без эмоций. Я замерла, стараясь даже не дышать. Сердце грохотало в висках. Что-то важное происходило у меня за спиной – и мне этого не говорили.

Я прислонилась к холодной стене, сдерживая слёзы. Хотелось исчезнуть, уйти от собственной беспомощности. Почему я не могла просто выйти и спросить? В груди стоял тяжёлый жар, всё вокруг замерло и давило на меня со всех сторон.

Мамины слова продолжали звучать глухим эхом. Я с силой захлопнула дверь, бросилась на кровать и уткнулась лицом в подушку.

И тогда в тишине что-то дрогнуло – рядом со мной дёрнулся воздух. Я знала это чувство.

– Ты не вовремя, – прошептала я тускло, сжимая белую наволочку до боли в пальцах.

– Наоборот, – отозвалась она. Её голос был на редкость мягким, почти ласковым. – Я пришла именно вовремя.

Я сжала зубы, не поворачиваясь.

– Сейчас ты должна быть рядом с мамой, – продолжала она тихо, – не спорить, не огрызаться. Поддерживать.