Операция «Счастье»: перезагрузка в Новый год

Он замолчал. За окном садилось солнце, окрашивая снег в розовые и оранжевые тона. Красиво. Как на открытке. Идеальная картинка.

– И как-то раз я вернулся домой раньше. У меня сорвалась встреча с клиентом. Я думал, удивить ее. Зайду, обниму, может, даже позволю себе кусочек темного шоколада. Я открыл дверь и услышал… звуки. Не из спальни. Хуже. Из нашего спортзала. Из нашей святыни.

Стас сжал кулаки так, что побелели костяшки.

– Я открыл дверь. И там они были. Лера и… и Павел. Другой тренер из нашего клуба. Они… они занимались не тем, чем должны были. И самое смешное, самое паршивое во всей этой истории, это то, что я не стал кричать. Не стал драться. Я просто стоял и смотрел. А она, увидев меня, даже не смутилась. Она просто закончила свое… упражнение, поправила волосы и сказала мне. Сказала так спокойно, как будто обсуждает погоду.

Он повернулся к ним. Лицо его было искажено гримасой боли и бессильной ярости.

– Она сказала: «Спокойно, Стас. Это не то, чем ты думаешь. Это просто… профессиональный интерес. У Павла более прогрессивный подход к функциональному тренингу».

В гостиной повисла мертвая тишина. Даня замер с приоткрытым ртом. Антон медленно снял очки и потер переносицу, словно у него разболелась голова от услышанного.

– Более… прогрессивный подход, – прошептал Даня, и в его голосе прозвучало чистое, недоверчивое изумление. – Она, блин, сказала это?

– Да, – кивнул Стас, садясь на диван. Вся его бравада, вся его накачанная маска рухнула, и на ее месте остался только маленький, потерянный мальчишка, которого предали самым абсурдным образом на свете. – В тот момент я понял все. Я был для нее не мужем. Не любовником. Я был… устаревшей моделью. Тренажером, который пора сменить на новый, с более прогрессивными функциями.

Он допил виски одним залпом и поставил бокал на стол с таким стуком, что Антон и Даня вздрогнули.

– Вот так. Моя история о несбывшейся мечте. Я хотел быть рокером, а стал устаревшей фитнес-моделью. Вот это поворот, да?

Глава 5 Синдром хорошего мальчика

В гостиной повисла тишина, густая и вязкая, как остывший мед. История Стаса, с ее абсурдным, унизительным финалом, повисла в воздухе. Даня медленно качал головой, словно пытался вытряхнуть из ушей фразу «более прогрессивный подход». Стас смотрел в пустой бокал, его лицо было маской отчаяния и усталости. Он вывалил наружу свою гнойную рану, и теперь ждал, что будет дальше. Осуждение? Жалость? Или, что хуже всего, куча «дельных» советов?

Антон сидел неподвижно. Он не смотрел ни на Стаса, ни на Даню. Он смотрел на свои руки, лежащие на коленях – длинные, тонкие, с умелыми, аккуратными пальцами врача, которые никогда не резали, а лишь лечили и успокаивали. Он слушал историю Стаса, и в ней была та же нота, что и в его собственной жизни. Только у Стаса все было громко, ярко, почти театрально. А у него… у него все было тихо, аккуратно и, пожалуй, поэтому еще больнее.

Он медленно, почти неслышно, поставил свой бокал на стол. Звон хрусталя был единственным звуком в комнате.

– Более прогрессивный подход… – тихо повторил он, и его голос, обычно ровный и спокойный, прозвучал с горькой, сухой иронией. – По крайней мере, у нее было объяснение. Логичное, с ее точки зрения. У меня… у меня все было проще. И, наверное, хуже.

Стас и Даня повернулись к нему. Даня впервые за вечер замолчал по-настоящему, поняв, что сейчас начнется что-то серьезное.

– Моя жена, Марина, – начал Антон, не поднимая глаз, – тоже врач. Врач от Бога. Хирург. Третий год заведующая отделением в той же клинике, где я работаю. Она… она привыкла принимать решения. Быстрые. Решительные. Часто – жизненно важные. Она видит мир черно-белым. Есть сильные, есть слабые. Есть эффективные, есть балласт.

Он сделал паузу, словно собираясь с силами.

– Я, кажется, всегда был балластом. По крайней мере, в ее глазах. Мы познакомились на работе. Я ей нравился. «Ты такой… душевный, Антон. Такой чуткий». Она ценила это во мне как во враче. Я умел находить подход к самым сложным пациенткам, умел говорить с ними так, что они переставали бояться. Для нее это было полезным навыком. Как умение ставить капельницу.

Антон впервые поднял на них глаза. В его взгляде не было злости, только всепоглощающая усталость.

– Но дома это «умение» превращалось в «слабость». Я хотел провести отпуск в тихом домике у моря. Она считала это скучным и тратила недели на то, чтобы убедить меня поехать на «нормальный» курорт, где можно было «полезно знакомиться». Я пытался обсудить с ней фильм, который мы посмотрели. Она говорила, что не имеет времени на эту «попсу», и спрашивала, почему я до сих пор не доучил английский, чтобы читать профессиональную литературу в оригинале.

Даня заерзал в кресле. Он, наверное, ожидал историю о пьяных загулах и побоях. А здесь было что-то другое. Холодное, методичное разрушение человека.

– Она никогда не кричала, – продолжил Антон, и его голос стал еще тише. – Это было бы проще. Она просто… констатировала факты. «Антон, ты не можешь принять решение. Ты всегда колеблешься». «Антон, ты слишком мягок с этим пациентом, нужно быть строже». «Антон, ты ведешь себя как мальчик». А однажды… однажды мы готовились к встрече Нового года. Три года назад. Она хотела пойти к своему начальнику, я хотел остаться дома. Мы спорили. Я не мог настоять на своем. Я молчал, пытаясь подобрать слова, а она смотрела на меня… с таким холодным презрением.

Он замолчал, и в комнате стало так тихо, что было слышно, как за окном проезжает машина.

– И тогда она сказала. Спокойно, почти безэмоционально. Как ставит диагноз. «Ты прекрасный врач, Антон. Может, даже лучший в своей области. Ты умеешь слушать, ты умеешь сопереживать. Но в жизни это не работает. Ты… тряпка».

Последнее слово он произнес так тихо, что друзья едва расслышали. Но оно ударило по ним с силой гири. «Тряпка». Самое унизительное, что можно сказать мужчине.

– А потом она добавила, – голос Антона дрогнул, но он справился. – «А вот Виктор Семенович… у него твердая рука. Он знает, чего хочет. И берет это». Виктор Семенович – это и есть ее нынешний муж. Тот самый заведующий.

Стас тяжело выдохнул. Вся его история с фитнес-блогершей вдруг показалась ему какой-то нелепой комедией. А здесь была настоящая трагедия. Холодная, как операционный стол.

– Она ушла на следующий день. Не стала ничего объяснять. Просто оставила записку на столе: «Я не могу быть со слабым мужчиной. Это противоречит моим принципам». И все. Я остался в нашей квартире, в которой все было так, как она любила. И я понял, что она права. Я слабый. Я не смог ее удержать. Не смог за себя постоять. Я даже не смог закричать ей вслед.

Он замолчал и снова уставился в свои руки. Даня хотел что-то сказать, какую-то ободряющую шутку, но поймал взгляд Стаса и осекся. Стас смотрел на Антона с неподдельным сочувствием. Он понял. Они были в одной лодке. Только у каждого своя пробоина.

– И с тех пор… – тихо закончил Антон, и в его голосе прозвучало полное отчаяние. – С тех пор я чувствую себя недостаточно мужественным. Когда я покупаю продукты, я стою у полки и не могу выбрать сорт хлеба. Потому что в голове сидит ее голос: «А ты уверен, что это не слабость?». Когда я разговариваю с пациенткой и пытаюсь ее успокоить, я думаю: «А не слишком ли я мягок?». Она сломала меня. Не изменой, не скандалом. Она просто… поставила диагноз. И я с ним согласился.

Глава 6 Крах бизнес-принца

Тишина, последовавшая за исповедью Антона, была тяжелой. История Стаса была абсурдной, почти фарсовой. История Антона – холодной, хирургически точной. Но у обеих был один общий знаменатель: предательство. Предательство женщин, которые должны были их любить.

Даня сидел в кресле, ссутулившись. Его широкие плечи, казалось, съежились. Он больше не был разухабистым хвастуном. Он был просто уставшим мужчиной в модной, дорогой одежде. Он молча допил свой виски и поставил бокал на стол с глухим стуком.

Стас и Антон ждали. Они знали, что теперь его очередь. И они боялись. Боялись, какая еще гадость вылезет на свет из-под глянцевого фасада их друга.

– Ну что, – пророкотал Даня, и его голос был хриплым от выпитого и от сдерживаемых эмоций. – Пришла очередь бизнес-принца поделиться своими байками. Только у меня, в отличие от вас, история не трагическая, а поучительная. С хэппи-эндом. По крайней мере, для меня.

Он выпрямился, и на мгновение в его глазах снова блеснул тот самый старый Даня – наглый, самоуверенный, готовый встретить мир с улыбкой.

– Моя бывшая, – начал он, откашлявшись, – ее звали Катей. И да, она была стервой. Меркантильной, расчетливой, примитивной. Дочка какого-то чиновника, привыкла, что все ей должны. Я для нее был… перспективным вложением. Понимаете? Я был молод, энергичен, гонял на крутой тачке, обещал горы. А она была красивой куклой, которую нужно было выставлять на показ.

Он говорил так уверенно, так отточено, словно репетировал этот монолог перед зеркалом.

– И знаете, что самое смешное? Я думал, что я играю в эту игру. Что я использую ее связи, положение ее отца, чтобы пробиться. Я строил свой стартап, она мне помогала… точнее, ее папочка помогал. Все было как в учебнике по бизнесу. А потом я понял, что это не игра. Что я просто пешка в их шахматах. И мне это надоело.

Он сделал паузу, эффектно глядя на друзей.

– Я не стал ждать, пока она меня бросит за очередного более успешного партнера. Я сам выставил ее за дверь. В общем-то, без лишних эмоций. Просто сказал: «Катя, все. Мы разные люди. Ты хочешь жить в вольере, а я – быть свободным». И все. С тех пор я не пожалел ни на секунду. Очистился, так сказать.

Он откинулся на спинку кресла с видом победителя, который только что выиграл сражение с драконом.

Наступила тишина. Стас смотрел на Даню, и что-то в этой истории не вязалось. Слишком гладко. Слишком правильно. Слишком… по-книжному. Он посмотрел на Антона. Тот сидел, идеально прямой, и медленно тер переносицу очками, словно размышляя над сложным диагнозом. Это был его жест, когда он готовился задать неудобный, но очень точный вопрос.

– Постой, Даня, – тихо начал Антон, надевая очки. Его голос был спокоен, почти бесстрастен, но в этой бесстрастности была вся сила. – Ты говоришь, что это была игра. Что ты использовал ее. Но я помню пару твоих старых постов, которые ты не удалил. Ты выкладывал фото с ней. С какой-то дачи… у озера. Подпись была что-то вроде: «Мое личное солнце». Ты тогда выглядел… по-настоящему счастливым. Если это была игра, то ты очень в нее вжился. Не похоже на холодный расчет.

Даня дернулся. Его победительная улыбка дрогнула, как фотография, на которую попала вода.

– Ну… это был… пиар, – начал он, уже менее уверенно. – Нужно было поддерживать имидж. Показать, что у нас все хорошо.

– Да забудь ты про имидж! – резко вмешался Стас. Он тоже чувствовал фальшь, но его подход был более прямым, эмоциональным. – Даня, мы же знаем тебя! Помнишь, в одиннадцатом классе ты влюбился в Ленку Иванову? Ты три месяца ходил за ней, как тень, носил ее портфель, писал ей такие дурацкие стишки, что мы потом все вместе ржали. Ты не умеешь притворяться! У тебя лицо как открытая книга. Ты хочешь сказать, что за несколько лет ты превратился в такого холодного актера, который мог годами играть любовь, ничего не чувствуя?

Даня замолчал. Он смотрел то на Стаса, то на Антона, и его лицо медленно менялось. Маска уверенности сползала, обнажая под ней что-то испуганное, потерянное. Он пытался что-то сказать, заикался, но слова не шли. Логика Антона и эмоциональный напор Стаса создавали тот самый пресс, под которым его заученная история начала трещать по швам.

– Я… я не врал, – наконец выдавил он, и его голос был уже совсем тихим. – Я и правда ее любил. Блин, как же я любил…

Он закрыл лицо руками. Его широкие плечи затряслись. И тут рухнула вся его заученная сказка, рассыпалась в пыль под точными, беспощадными вопросами друзей, которые знали его настоящим.

– Все было не так, – прошептал он в ладони. – Все совсем не так. Я не выгонял ее. Она ушла сама. Оставила меня ни с чем.

Он поднял на них глаза, красные от слез, которые он так долго пытался скрыть.

– Брак по расчету… да, это так и было. Только с ее стороны. Ее отец, важный чин, посчитал меня перспективной партией для своей дочки. А я… я был дурак. Я думал, что это мой шанс. Мой стартап… вы помните, я мечтал о сети пиццерий? Я его запустил. Большой, красивый проект. С инвесторами, с аналитикой, со всей этой дрянью. И отец Кати был одним из первых инвесторов. Он верил в меня. Она… я думал, она тоже.

Он горько усмехнулся.

– Мы летали. Первые полгода – просто огонь. Открывали точки, пресса писала, деньги текли рекой. Я думал, что я король. Что я покорил мир. А потом… а потом мир меня и съел. Конкуренты подложили свинью, поставщик оказался мошенником, маркетинговая стратегия провалилась. Все. Началось падение. Сначала медленное, а потом – обвал. Деньги таяли на глазах. Я пытался что-то спасти, продавал машину, закладывал квартиру… все впустую.

Он замолчал, тяжело дыша.

– А Катя… она смотрела на все это и молчала. Сначала пыталась поддерживать, но в ее глазах я видел, как гаснет уважение. А потом она просто… отдалилась. Стала приходить домой поздно. Говорила, что занята. А я сидел в своем пустом офисе, смотрел на цифры и понимал, что я – неудачник. Что я проиграл. Не только деньги. Я проиграл ее.

Последние слова он произнес с таким отчаянием, что у Стаса сжалось сердце.

– В тот день, когда все рухнуло окончательно, когда я понял, что мы в долговой яме на много лет вперед, я пришел домой. Она ждала меня. С собранными чемоданами. И она сказала… – Даня закашлял, его лицо исказилось от боли. – Она посмотрела на меня так… так, будто я был насекомым. И сказала: «Я не собираюсь сидеть в долговой яме с неудачником. Это не было в наших планах». И ушла. К какому-то другому «перспективному партнеру».

Он опустил руки и без сил откинулся в кресло. Больше в нем не было ни капли бизнес-принца. Не было ни хвастуна, ни кутилы. Был только сломленный мужчина, который потерял не только деньги и бизнес, но и любовь, веру в себя и последние остатки самоуважения.

– Вот такая у меня история с хэппи-эндом, – глухо закончил он. – Я остался один. С долгами. С провальным проектом. И с ощущением, что я – полный ноль.

Глава 7 Огоньки напротив

Тишина, которая вновь воцарилась в гостиной после последней исповеди, была не просто тишиной. Это было нечто материальное. Нечто с весом и плотью. Она давила на уши, как при глубоком погружении, и мешала дышать. Она была густой, вязкой, как смола, и, казалось, впитала в себя всю боль, всю горечь и все унижение, что вывалили на этот идеально чистый стол три одиноких мужчины.

Они сидели и молчали. Этот молчаливый акт продолжения их посиделок был куда более откровенным, чем все слова, что были сказаны раньше. Они пили виски. Не для веселья. Не для смелости. Они пили, чтобы затушить пожар внутри. Чтобы оглушить голоса в головах.

Стас сидел, откинувшись на диване, и смотрел в потолок. Он больше не видел идеальных, серых плит. Он видел лицо Леры, которое она ему сказала о «прогрессивном подходе». Он слышал ее голос, спокойный и деловой, как будто она обсуждала не его предательство, а поставку нового оборудования в спортзал. Он чувствовал себя не мужем, которого бросили. Он чувствовал себя устаревшей моделью тренажера, который вынесли на свалку. И его идеальный дом, его цитадель, теперь казался ему не крепостью, а роскошным надгробием над его жизнью. Он механически поднял графин и долил в свой бокал, потом в бокал Антона, потом Дани. Движения были точными, выверенными, как на тренировке. Он пытался решить эмоциональную проблему физическим действием, и это не работало.

Антон сидел, сгорбившись, и смотрел в свой бокал. В бурой жидкости он пытался разглядеть ответ. Ответ на вопрос, который мучил его уже третий год: «Что со мной не так?». Он прокручивал в голове все сцены, все разговоры с Мариной. Каждое ее «ты должен», каждое ее «это слабость». Слово «тряпка» не просто звучало в ушах – оно было вытатуировано на его душе. Он был хорошим врачом. Его ценили коллеги, его любили пациенты. Он спасал жизни, успокаивал страх, возвращал надежду. Но дома он был никем. Он был «слишком мягким». Он был «недостаточно мужественным». Он допил свой виски до дна и почувствовал, как огонь обжигает горло, но не заглушает холод внутри. Холод, который исходил от одной-единственной фразы, сказанной женщиной, которую он любил.

Даня сидел в кресле, уставившись в пустой камин. Его маска бизнес-принца была разбита вдребезги. Под ней обнажилась сырая, кровоточащая рана неудачи. Он не просто потерял деньги. Он потерял лицо. Он, который всегда был душой компании, заводилой, тем, кто ведет за собой, оказался в самом низу. В долговой яме. Яме, из которой не видно не то, что горизонта, а даже лучика света. Он вспомнил взгляд Кати. Не гнев. Не обиду. А холодное, почти биологическое отвращение. Словно она увидела таракана, который случайно выполз на свет. И это было хуже всего. Он бы справился с ненавистью. С гневом. Но с таким… пренебрежением? Нет. Он допил виски и сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль была единственным реальным ощущением в этом фальшивом мире.

Они сидели в своих отдельных ямах одиночества, и эта тишина была их общим дном. Время остановилось.

За окном сгущались сумерки, окрашивая снег в унылые серо-голубые тона. Тик-так. Где-то в доме настенные часы делали свою неумолимую работу. Тик-так. Каждый звук был как удар молотка по натянутой струне их нервов.

И тут Антон, который не выдерживал этого давления, медленно, как во сне, повернул голову к окну. Он всматривался в темноту, словно пытаясь найти там ответ, спасение, что угодно.

И вдруг он замер.

– А у соседей… праздник, – произнес он тихо, глухо. Словно не им, а самому себе. В его голосе не было злости, только бесконечная, выжженная тоска. – Настоящий.

Эта фраза, тихая и горькая, разорвала тишину, как нож. Стас и Даня одновременно повернули головы к окну.

И правда. Сквозь голые ветви деревьев, метрах в пятидесяти за их забором, в окнах соседнего коттеджа мерцали огни. Теплые, желтые, живые. Они мигали, переливались, создавая ощущение движения, жизни. И едва уловимо, сквозь двойные стеклопакеты, доносилась приглушенная музыка. Где-то там были люди. Они смеялись. Они танцевали. Они пели. Они встречали Новый год.

Они были счастливы.

И это чужое, беззаботное счастье, бьющее через соседский забор, уперлось им в лица, как личное оскорбление. Как издевательство.

Стас посмотрел на огни, и ему показалось, что они смеются над ним. Над его пустым, идеальным домом. Над его тишиной. Они кричали: «Смотри, вот как надо жить! А ты сидишь один, как идиот, в своем стеклянном ящике!»

Антон вжал голову в плечи. Эта приглушенная музыка казалась ему обвинительным приговором. «Там – жизнь, – шептал ему внутренний голос, – а ты – тень. Ты – «тряпка», которая боится даже включить музыку погромче, чтобы не потревожить никого».

А Даня просто смотрел. Он смотрел на тот праздник, на который его не позвали. На ту жизнь, из которой его выгнали. Для него это было не просто оскорблением. Это была демонстрация его провала. «Вот, – говорили эти огни, – мы – успех. Мы – веселье. А ты – неудачник. Ты – долг. Ты – ничто».

Они трое, сломленные, обманутые, потерпевшие крах, сидели в полумраке и смотрели на чужое счастье. И в этот момент их одиночество перестало быть личным. Оно стало общим. Общим, как эта бутылка виски на столе. Общим, как эта тяжкая тишина, которую только что разорвал Антон. И в этом общем отчаянии, в этой общей зависти к тем, кто просто смеялся за стеной дома, родилась первая за десять лет искра настоящего, не фальшивого братства. Искра, рожденная из общей боли.

Глава 8 Три богини на кухне

В то самое время, когда в стерильной гостиной Стаса тишина стала густой и тяжелой, как свинец, за стеной, в соседнем коттедже, царила атмосфера совсем иного рода. Она была не менее меланхоличной, но гораздо более… живой. Здесь не было идеального порядка. На стенах висели фотографии в рамочках, на полках стояли книги, набитые так, что грозили вот-вот рассыпаться, а из кухни доносился запах рыбы, мандаринов и слегка подгоревших коржиков.

Три женщины сидели за большим деревянным столом, заваленным остатками праздничного ужина. Они были разными, как ночь и день, но их объединяла одна общая черта – тихое, упрямое одиночество, которое они пытались заглушить шумом телевизора, музыкой и бокалом просекко.

С телевизора раздавался напыщенный, самоуверенный голос. По одному из центральных каналов, стоя с бокалом шампанского, выступал политик – лидер думской фракции, человек с лицом актера и манерами проповедника.

– …и я хочу поблагодарить всех вас, наших граждан, за труд, за уверенность в нашу силу и за вашу сплоченность…

– О, сплоченность, – тонким, ироничным голосом протянула Кира, покручивая в пальцах ножку бокала. – Особенно мы сплоченны, когда все смотрим телевизор в своих квартирах, все пьем дешевое «шампанское» и мечтаем, чтобы год наконец-то кончился, еще даже не начавшись.

Хозяйка дома Кира была богиней в своем собственном царстве. Царстве острого ума и язвительных комментариев. У нее были правильные черты лица, пронзительные серые глаза, которые, казалось, видели тебя насквозь, и волосы, собранные в небрежный, но элегантный пучок. Она выглядела так, словно только что сошла с обложки интеллектуального женского журнала, чтобы высказать свое авторитетное мнение обо всем на свете. Ее сарказм был доспехом, таким же прочным и блестящим, как сталь, и она носила его с гордостью. Под этим доспехом скрывалась невероятно ранимая романтическая душа, которую однажды предали и грубо втоптали в грязь.

Напротив нее, почти полностью скрывшись за огромной кружкой с какао, сидела Вера. Она была богиней земли. Доброй, плодородной, немного чудаковатой. У нее были мягкие, добрые глаза, в которых всегда плескалось сочувствие, и длинные, светлые волосы, которые она постоянно убирала за ухо. На ней был старенький, но уютный свитер с оленями, а на коленях дремал ее верный спутник – такса по кличке Буцефал. Вера отломила крошку от своего печенья и, оглядываясь, словно совершая тайное преступление, сунула его собаке.

– Буцефал, ш-ш-ш, – прошептала она, когда тот преданно зачмокал. – Это наш маленький секрет.

Вера умела любить так, как умели немногие. Безусловно и всеобъемлюще. Она отдавала свою душу животным, людям, работе. И именно эта ее способность к безоглядной доброте и стала причиной ее краха. Ее бывший муж, «практичный и приземленный мужчина», в итоге счел ее «слишком мягкой» и «бесхребетной» и ушел к женщине, которая, как он выразился, «знает цену вещам и деньгам». Вера так и не поняла, как можно «ценить» что-то больше, чем живых существ, тем более тех, что болели и от этого страдали.

Третья богиня, Полина, была богиней творчества и хаоса. Энергичная, яркая, с вечно растрепанными волосами, в которые вечно что-то вплетено – то ленточка, то веточка цветка. Она была организатором праздников и флористом, человеком, который умел превращать обычный день в сказку. Но сейчас ее сказка превратилась в горькую драму. Она не смотрела телевизор. Она не слушала Киру. Она смотрела в свой телефон, и свет от экрана создавал на ее лице болезненные, синеватые тени.

В ее ленте появилось новое фото. Ее бывший партнер и любовник, Максим, с которым они вместе строили ивент-агентство, стоял, обнявшись с их самыми крупными клиентами. Подпись гласила: «С нашими любимыми! Закрываем год на высокой ноте! Новые проекты уже в работе!». Полина знала этих клиентов. Она привела их в компанию. Она разработала для них все концепции. А теперь он позировал с ними, как будто она никогда и не существовала. Он не просто ушел, оставив ее с долгами. Он украл ее жизнь, ее творение, ее будущее и теперь выставлял это напоказ.

Полина сжала телефон так, что костяшки побелели. Она чувствовала не столько злость, сколько холодную, всепоглощающую пустоту. Он научил ее доверять не только ему, но и людям. А потом предал ее самым подлым образом, используя ее доверие как свое оружие. Теперь она боялась всего. Боялась новых идей, новых партнеров, новых чувств. Каждый звонок от потенциального клиента вызывал у нее панику. А каждый взгляд привлекательного мужчины – желание немедленно построить вокруг себя стену.

– …и я верю, что наш народ выберет правильный путь! – вещал телевизор.

– Ха, – коротко и горько выдохнула Полина, не отрывая глаз от экрана.

Кира и Вера одновременно посмотрели на нее. Они знали, что это значит.

– Опять он выложил что-то? – мягко спросила Вера.

Полина лишь кивнула, не в силах произнести ни слова.