#ПравдаБолит

По спине пробежали ледяные мурашки, и я инстинктивно откинулась в кресле, как от удара током. В ушах зазвенела тишина.

И в этот самый момент, разрывая оглушительную тишину моей комнаты, в моих беспроводных наушниках, которые лежали на столе отключёнными, с разряженным аккумулятором, раздался шёпот.

Он был тихим, едва различимым, состоящим из одних лишь шипящих и свистящих звуков, словно помехи на пустой частоте. Он длился не больше секунды. Но я расслышала. Я расслышала отчётливо, как будто эти звуки были выжжены раскалённой иглой прямо у меня в мозгу.

«…замолч-ииииии…»

Это было не слово. Это был звук самой тишины. Звук пустоты, у которой вдруг появился голос.

Я резко, почти в панике, схватила наушники и швырнула их на другой конец стола, как будто они были раскалённым углём. Сердце колотилось где-то в горле, бешеными, неровными ударами, будто пыталось вырваться из клетки грудной клетки. Это не было воображением. Это не был глюк техники – я проверяла, они были выключены! Это был тот самый шёпот, что я слышала возле Миланы в школе. Только теперь он был здесь. Со мной. В моей комнате. В моей крепости, которая внезапно оказалась бумажным замком.

Я огляделась, чувствуя, как холодеют кончики пальцев. Комната была залита привычным, холодным светом мониторов. Всё было на своих местах: гирлянды, постеры, клавиатура. Но что-то изменилось. Воздух стал вязким, тяжёлым, им было трудно дышать, и я почувствовала лёгкий, но отчётливый запах озона – тот самый, что бывает после близкого разряда молнии или когда перегорает мощная лампа. Запах статики. Запах чего-то сломанного.

«Оно знает, что я смотрю», – прошептала я сама себе, и от звука своего собственного голоса, такого слабого и испуганного, по коже снова побежали мурашки. Стало ещё страшнее, потому что это была не паранойя. Это была констатация факта.

Я медленно, преодолевая сопротивление, повернула голову обратно к экрану. Видео с Миланой всё ещё было на паузе. Искажённое лицо без рта замерло, занимая собой весь экран моего большого монитора. Оно было здесь. И теперь оно знало обо мне.

И тут я совершила свою первую, настоящую ошибку. Я не выключила видео. Не вырвала шнур из розетки с такой яростью, словно это была змея. Вместо этого, движимая каким-то иррациональным, почти детским и при этом смертельно опасным любопытством, я медленно, как в замедленной съёмке, поднесла дрожащий палец к клавише «Пробел».

Мне нужно было знать. Что будет, если я досмотрю это до конца? Что оно – это существо, эта аномалия – мне покажет? Что оно попытается мне сказать своим беззвучным шёпотом и зашитым ртом? Это был не рациональный поиск истины, каким я всегда прикрывалась. Это был вызов. Бросок перчатки в лицо тому, что пряталось по ту сторону экрана.

Палец плясал над клавишей, отдаваясь мелкой дрожью во всей руке. Внутри всё кричало, визжало, рвалось наружу одним-единственным словом: «НЕТ!». Каждая клетка моего тела, каждый инстинкт самосохранения умоляли отступить.

Но я же Лиса. Эта маска, этот позёрский цинизм, эта роль правдолюбца – всё это срослось со мной так плотно, что стало второй кожей. Я должна была докопаться до сути. Даже если эта суть смотрела на меня с экрана мёртвыми, пиксельными глазами, в которых не было ничего человеческого. Даже если эта суть знала моё имя.

Я нажала «Пробел».

Видео продолжилось с того же злополучного кадра. И… ничего. Абсолютно ничего. Милана, всё так же улыбаясь своей натянутой, театральной улыбкой, показала результат опроса – какого-то Ваню из параллельного класса. Никаких прозрачных лиц. Никаких цифровых теней. Никакого ледяного шёпота в наушниках. Всё закончилось так же обыденно и скучно, как и начиналось. Ролик завершился, и на экране замерла заставка следующего видео.

Я выдохнула воздух, которого не замечала, что держала. Сердце начало понемногу сбавлять свой бешеный ритм. Возможно… возможно, мне всё показалось? Сыграли злую шутку нервы, усталость от монтажа, напряжение последних дней? Сейчас, в этой тишине, при холодном свете монитора, всё это внезапно казалось таким нелепым, таким надуманным.

Я схватила телефон, пытаясь вернуться в нормальный, оцифрованный мир, где всему есть объяснение. Отправила Артёму сообщение: «Прикинь, у меня наушники сами включились и зашептали. Глюк какой-то». Я старалась, чтобы смайлик в конце выглядел максимально небрежно и естественно.

Он ответил мгновенно, как всегда: «Скорее всего, села батарейка в Bluetooth-модуле. Сбоит. Или наводки от роутера. Разберу завтра, посмотрим».

Да. Конечно. Наводки. Севший аккумулятор. Логично. Рационально. Артём всегда находил этим вещам простое, элегантное объяснение. Его мир был построен на коде и схемах, и я всегда ему завидовала.

Но почему тогда я до сих пор не могу унять эту предательскую, мелкую дрожь в кончиках пальцев? Почему они всё ещё леденят, будто я только что вернулась с мороза?

И почему мне кажется, прямо сейчас, краем глаза, что в самом тёмном углу комнаты, куда не добивает свет мониторов, только что шевельнулась тень? Не просто сгусток темноты, а нечто более плотное, более осознанное. Тень, которой там быть не должно.

С нарастающей паникой я закрыла все вкладки, связанные с тем челленджем, очистила историю браузера, как заговорщик, заметающий следы. Открыла ютуб и включила первое попавшееся – запись какого-то смешного скетча. Звук чужого, раскатистого смеха заполнил комнату, оглушительный и фальшивый. Но он не смог прогнать, не смог заткнуть то давящее ощущение, что в самых тихих паузах, между этими звуками, в самой ткани тишины, притаилось нечто чужое.

И молчаливое.

Очень, очень молчаливое.

ГЛАВА 4 – ВТОРАЯ ЖЕРТВА

На следующий день я чувствовала себя как герой дешёвого хоррора, который точно знает, что монстр настоящий, но все вокруг списывают его слова на паранойю или жажду внимания. Я шла в школу, кутаясь в куртку, хотя на улице было тепло, и солнце слепило глаза. Каждый скрип двери, каждый неожиданный хлопок учебником за спиной заставлял меня вздрагивать, а сердце – бешено колотиться где-то в горле. Воздух казался густым, наполненным невидимой статикой, и я ловила на себе странные взгляды – видимо, моё напряжение было слишком очевидным.

На большой перемене, протискиваясь с буфетным стаканчиком через толпу, я увидела Сашу Кузнецову. Самую тихую девочку в школе, которая всегда держалась особняком. Она сидела одна на широком подоконнике в почти пустом коридоре, уткнувшись в телефон. На её экране, который я увидела краем глаза, был тот самый, уже навязший в зубах опрос «#ПравдаБолит». Я замедлила шаг, недоумевая. Она не была частью этой шумной тусовки, не гналась за лайками, не участвовала в подковёрных войнах за популярность. Зачем ей это?

Саша глубоко вздохнула, её плечи сгорбились, будто под невидимой тяжестью. Затем она резко, почти с отчаянием, ткнула пальцем в экран, выбирая кого-то из списка, и тут же судорожно поднесла этот же палец к своим губам, закусив его. Жест был одновременно и жестом удачи, и немой мольбой – будто она просила у самой себя прощения за то, что сейчас сделает.

Меня что-то толкнуло изнутри. Я сделала невольный шаг в её сторону, уже открывая рот, чтобы сказать… что? «Не делай этого, это опасно, тут проклятие!»? Она бы посмотрела на меня как на сумасшедшую, отшатнулась бы, а потом по всему school-чату разнеслась бы новость, что Лиса совсем поехала крышей.

Внутренняя трусиха, та самая, что пряталась за левым ухом, торжествующе зашептала: «Иди мимо. Это не твоё дело. Ты же не хочешь, чтобы над тобой смеялись?»

И я прошла мимо. Сжав зубы и чувствуя, как по спине разливается жгучий стыд. Трусиха победила.

Через два часа, посреди скучного урока истории, весь наш этаж оглушил пронзительный, беззвучный крик. Вернее, это был даже не крик, а резкий, хриплый, порывистый выдох, полный такого немого, абсолютного ужаса, что кровь в жилах буквально застыла. В классе на секунду повисла тишина, а потом все разом сорвались с мест и высыпали в коридор.

В центре круга зевак стояла та самая, тихая Саша. Она обеими руками впилась в своё горло, её глаза были неестественно широко раскрыты и полны слёз и животной паники. Она снова и снова пыталась что-то сказать, её рот судорожно ловил воздух, но вместо слов вырывался лишь тот самый, леденящий душу, безголосый хрип. Рядом с ней металась её подруга, растерянно хватая её за руку и повторяя: «Саш, что случилось? Саш, да говори же, ну!»

И я снова это УВИДЕЛА.

Ту же серую, пиксельную дымку. Тот же мерцающий, как неисправный экран, ореол вокруг неё. Только на этот раз он был гораздо плотнее. Ярче. Более… сформировавшимся. Будто накормленный. От него исходила лёгкая, но отчётливая вибрация, которую я чувствовала кожей, как чувствуешь приближение грозы по наэлектризованному воздуху. Это Эхо уже знало, что делает. Оно набирало силу.

«Вторая», – прошептала я беззвучно, и у меня резко закружилась голова, в глазах поплыли тёмные пятна. Это не было совпадением. Это была система. Эпидемия.

Я почти бегом бросилась в туалет, заперлась в кабинке и, чувствуя, как трясутся руки, написала Артёму. Мне нужен был его рациональный взгляд, его цифровая крепость, за которую можно было бы спрятаться.

Я: Привет. Тут странное. Та девочка, Саша Кузнецова, только что тоже потеряла голос. Прямо на уроке. И я снова вижу эту… рябь вокруг неё.

Ответ пришёл почти мгновенно.

Артём: Рябь? Ты про визуальные артефакты? Может, у тебя давление? Или мигрень?

Я: Нет, не артефакты! Она в воздухе, Артём! Я не сплю и не брежу. Они обе прошли этот дурацкий челлендж #ПравдаБолит. И обе теперь немые.

Артём: Стресс. Массовая истерия. В интернете полно статей. Девочки в этом возрасте очень внушаемы.

Я: И у обеих в горле сидит один и тот же «стресс»? И этот «стресс» мерцает, как сломанный телик?

Пауза затянулась. Я видела, что он печатает, потом бросает, потом снова печатает.

Артём: Ладно. Допустим, это не истерия. Но что ты предлагаешь? Ты же не пойдёшь к директору с заявлением о цифровом призраке, ворующем голоса?

Он был прав. Абсолютно прав. Но именно это и сводило с ума. Я посмотрела на своё отражение в экране телефона – испуганное, бледное. Я была единственной, кто видел угрозу. И единственной, кто мог что-то сделать. Даже если не знал – что.

Теперь уже никто не смеялся. В коридоре повисла тяжёлая, давящая тишина, которую разрывали лишь жуткие, беззвучные попытки Саши издать хоть какой-то звук. Каждый её безрезультатный выдох, каждый хрип, застревающий в сжатом горле, отзывался во мне ледяным эхом. Учителя переглядывались, и в их глазах читалась не просто обеспокоенность, а настоящая растерянность. Кто-то побежал звать медсестру, кто-то бормотал что-то про «эпидемию какой-то немоты».

Эпидемия. Да. Только разносчик был не биологическим вирусом, а вирусным контентом. Цифровой чумой, расползающейся по нашим же телефонам.

В тот же вечер челлендж «#ПравдаБолит» взлетел на первые места во всех школьных пабликах и личных сторис. Но теперь он был окутан не просто ажиотажем, а настоящей, живой, пугающей легендой. «Говорят, если пройдешь его и соврешь, он заберет твой голос», – писали в анонимных чатах. Ирония была в том, что эта самая легенда, этот шепот о проклятии, делали его еще популярнее. Его прошли уже десятки человек. Он мутировал из глупой забавы в нечто зловещее и желанное одновременно. Блобы, как я их называла, сновали по виртуальным полям, неся на своих спинах невидимые споры беды.

Я сидела дома, в своей якобы безопасной крепости, и смотрела на графики роста упоминаний хэштега. Они взлетали вверх, как температура у тяжелобольного. Мои пальцы нервно барабанили по клавиатуре. Ждать больше было нельзя. Я должна была снять разоблачение. Прямо сейчас. Пока тишина не поглотила ещё кого-то. Я должна была доказать, что это не мистика, а… а что? Я всё ещё не могла сформулировать это вслух, даже для себя. Но я обязана была попытаться остановить это единственным способом, который знала, – своим методом Лисы.

Я включила камеру. Механически надела свой розовый парик – он казался сейчас неестественно ярким, почти кричащим. Я попыталась собрать в кулак всю свою напускную харизму и сарказм, но они рассыпались, как песок сквозь пальцы.

«Всем привет, это Лиса, и сегодня мы поговорим об очередной школьной страшилке…» – мой голос прозвучал чуть выше и напряжённее обычного.

Я начала говорить. О массовой истерии, о психосоматике, о том, как сильное убеждение и стадный инстинкт могут влиять на тело, вызывая реальные, физические симптомы. Я сыпала терминами, говорила уверенно, даже язвительно, как и раньше. Но внутри всё сжималось в один тугой, холодный узел. Я лгала. Я знала, что лгу. И от этого предательства по отношению к самой себе мне становилось не по себе.

И вот я добралась до сути. «…а теперь давайте посмотрим на тот самый "проклятый" челлендж, из-за которого все носятся, как угорелые…»

Я потянулась к мышке, чтобы кликнуть и вывести на экран позади меня видео Миланы. И в этот самый миг мой главный монитор затрещал.

Это был не мифический звук. Раздался настоящий, физический треск – сухой и резкий, как разряд статического электричества, которого достаточно, чтобы испортить микросхему. Изображение на мониторе поплыло, превратилось в хаотичную, бешеную кашу из цветных пикселей, заливая комнату неоновым, больным светом. И посреди этого цифрового апокалипсиса, на секунду, проступило лицо.

Оно было не искажённым и полупрозрачным, как раньше. Оно было чётким, детализированным, гиперреалистичным. То самое лицо без рта. Оно было огромным, монументальным, и занимало собой весь экран, вытесняя всё остальное. И самое ужасное – оно смотрело. Не в объектив. Не в пространство. Оно смотрело прямо на меня. Сквозь экран, сквозь камеру, прямо мне в глаза. Его взгляд был пустым, лишённым всего человеческого, но в нём читалось холодное, безразличное знание. Знание обо мне.

В комнате пахло озоном и палёным пластиком.

Я вскрикнула – короткий, пересохший звук, – и рывком откатилась от стола на своём кресле. Сердце колотилось так, будто пыталось выпрыгнуть через горло. Воздух в комнате был густым и пахло озона, как после грозы. Не думая, действуя на чистом инстинкте, я выдернула шнур монитора из розетки. Треснувший экран погас, и комната погрузилась в тревожный полумрак, освещённый только холодным сиянием экрана ноутбука.

Запись была безнадёжно испорчена. Но это было мелочью. Гораздо страшнее было другое… оно меня предупредило. Оно знало, что я собираюсь сделать, и буквально вырвало у меня из-под носа моё главное оружие – возможность говорить. Оно продемонстрировало свою силу так явно, что у меня потемнело в глазах.

Дрожащими, ватными пальцами я нащупала телефон и, почти не видя текста от слёз, написала Артёму: «СРОЧНО. Нужна твоя помощь. Это не истерия».

Он ответил почти мгновенно, его сообщение стало спасательным кругом в захлестнувшей меня панике: «Уже бегу. Держись, Лисик. Я захвачу всю технику и бананы».

Я коротко, истерически улыбнулась, смахивая предательскую влагу с щёк. Его плоские, всегда неуместные шутки были сейчас единственной ниточкой, связывающей меня с тем старым, нормальным, логичным миром, где техника не смотрела на тебя мёртвыми пиксельными глазами.

Но я-то знала. Мой мир перестал быть нормальным. И логичным. Он треснул, как тот экран, и из трещины на меня смотрело нечто древнее, голодное и безжалостное.

Проклятие было настоящим. Больше не было сомнений. И оно явно начало охоту. И я, похоже, была его следующей мишенью.

ГЛАВА 5 – ВСТРЕЧА С ТЕХНАРЁМ

Артём появился на пороге моей комнаты через сорок минут, запыхавшийся, с огромным, набитым доотказа рюкзаком за спиной. В одной руке он зажал коробку с новой пайкой для моего системника, в другой – нелепую связку ярко-жёлтых бананов, которая болталась так весело, будто мы собирались на пикник, а не на борьбу с цифровым призраком.

– Привет, Лисик, – выдохнул он, переступая через порог и протягивая мне бананы. – Это для твоих нервов. Калий. В интернете пишут, помогает. А теперь показывай своего «злобного хакера», из-за которого ты меня срочно подняла.

Я молча, без единого слова, отвела его к рабочему столу и жестом показала на мой главный, теперь уже мёртвый и чёрный монитор. Я всё ещё боялась до него дотрагиваться, будто он мог укусить, ударить током или снова показать ТО лицо.

– Он… оно… проявилось, – выдохнула я наконец, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. – Прямо во время записи. Я хотела вставить в ролик тот клип… и картинка поплыла, зависла, а потом… там было лицо. Чужое. У него рта…

Я не смогла договорить, просто бессильно махнула рукой.

Артём хмыкнул, отложил дурацкие бананы прямо на клавиатуру и с деловым, сосредоточенным видом приступил к осмотру монитора. Он повертел его, постучал по корпусу костяшками пальцев.

– Лиза, ну что же ты творишь, – покачал он головой с видом заправского инженера и потыкал в кнопку питания. Монитор молчал, как и я. – Ты же его из розетки выдернула? Давай по-человечески, с подачей питания начнём.

Он наклонился и воткнул шнур обратно в розетку. Я невольно отступила на шаг, сжавшись в комок и ожидая нового кошмара, нового треска статики и этого леденящего взгляда. Но экран спокойно, почти лениво загорелся, показывая стандартные, умиротворяющие обои с котом в скафандре на фоне туманности Андромеды. Никаких пиксельных бурь. Никаких лиц.

– Видишь? – Артём удовлетворённо улыбнулся, снимая очки и протирая их краем футболки. – Обычный перегрев. Или конденсатор где-то в блоке питания подсел. От резкого скачка напряжения могло вынести и не так. Сейчас продиагностируем, всё прошьём, почистим от пыли.

Он уселся за мой компьютер, его длинные пальцы привычно и уверенно застучали по клавиатуре, запуская программы для диагностики. Я стояла рядом, обхватив себя за плечи, и молча смотрела, как на экране сменяются окна с логами системы, графиками температуры компонентов, непонятными цифрами, которые для него были открытой книгой.

– Артём… – голос мой прозвучал тихо и хрипло. – Это не конденсатор. И не перегрев. Я не сошла с ума. Поверь. Я… я вижу кое-что. То, что другие не видят. Эти… глюки. Эхо. Я всегда их видела, просто… просто не признавалась.

Он на секунду оторвался от экрана, посмотрел на меня поверх оправы своих очков. Его взгляд был не насмешливый, не снисходительный, а скорее… внимательный и усталый. В нём читалась готовность если не верить, то хотя бы слушать.

– Ладно, – тяжело вздохнул он. – Допустим, я принимаю твою версию. Допустим, там действительно завёлся какой-то цифровой Бука, порождение злого интернета. Но, Лис, даже у самого страшного вируса, у самого сложного червя есть исходный код. Есть алгоритм. Есть точка входа. Покажи мне то самое видео. Тот самый челлендж. Не с экрана, а исходник. Давай посмотрим на него вместе, без паники и без выдёргивания шнуров. Как на обычный баг, который нужно пофиксить.

Я сглотнула комок, подступивший к горлу, и дрожащим курсором открыла сохранённую на жёстком диске копию того самого челленджа Миланы. Мы уселись рядом, и я прокрутила запись до злополучного момента. Когда на экране появился тот самый кадр, я дрогнувшим пальцем ткнула в монитор, оставив жирный отпечаток на стекле.

– Вот. Смотри же. Прямо здесь. Лицо.

Артём прищурился, придвинулся к экрану так близко, что его очки почти касались поверхности. Он внимательно всматривался, его взгляд был сосредоточенным и непредвзятым.

– Хм… – Он пролистал несколько кадров вперёд и назад, запустив своеобразный цикл. – Вижу небольшой артефакт, да. Но, Лиза, – он откинулся на спинку кресла, – это очень похоже на банальный наезд камеры, когда объектив слегка теряет фокус, и последующий шумоподавляющий алгоритм, который сработал криво, сгладил не те участки. Смотри. – Он развернул клавиатуру к себе и быстрыми движениями открыл видео в профессиональном редакторе, запустив временную шкалу. – Вот здесь – характерные черты сжатия, видишь, эти квадратики? Здесь – кластер битых пикселей, которые система пытается интерполировать. Никакого постороннего лица, тем более без рта, я не вижу. Только цифровой шум.

От его спокойного, методичного голоса, от этих уверенных терминов мне действительно стало чуть легче. Воздух в комнате снова казался воздухом, а не электролитическим гелем. Может, я и правда всё придумала? Нарисовала ужас в случайном наборе пикселей, потому что была напугана историей с Миланой? Но, тогда как объяснить тот леденящий душу шёпот в наушниках? Или растущее, как снежный ком, число девочек, теряющих голос?

– Хорошо, – не сдавалась я, чувствуя, как почва под ногами снова становится зыбкой. – Допустим, с лицом я ошиблась. А как ты логически объяснишь, что все, кто прошёл этот дурацкий челлендж, одна за другой теряют голос?

– Массовый психоз, – пожал он плечами, его пальцы продолжали бегать по клавиатуре, выискивая новые данные. – Эффект плацебо, только наоборот. Сила внушения. Ты же сама в своих ранних роликах не раз рассказывала про подобные феномены. Девочки наслушались страшилок, поверили в проклятие, и их собственный мозг, дабы соответствовать ожиданиям, банально выключает им голосовые связки. Всё просто и ужасно логично.

– Нет, – я покачала головой, чувствуя, как волна отчаяния снова накатывает, холодная и неуёмная. – Не просто. Взять Сашу Кузнецову… она была тихой, замкнутой. Она не истеричка, не драматизировала. И она тоже прошла челлендж. И теперь тоже молчит. Твоя теория не срабатывает на всех.