#ПравдаБолит

Наталья Габитова

#ПравдаБолит

ГЛАВА 1 – ЛИСА: КОРОЛЕВА РАЗОБЛАЧЕНИЙ

Я включила камеру, и экран тут же захлебнулся уведомлениями. Они набегали друг на друга, как стая диких птиц, такие плотные, что на секунду мир за пределами монитора перестал существовать. В правом верхнем углу привычно подпрыгнул счётчик лайков – он всегда радовался, будто лабрадор, кторого выпустили на волю. Ниже проплывала лента комментариев, мельтешащая так быстро, что я ловила только обрывки: «ого…», «лисик…», «это фейк…». Справа в чате кто-то уже заспамил синей волной смайликов-кисиков. Всё, как всегда, родной цифровой хаос.

Я была в своей крепости. За спиной тихо потрескивали гирлянды, отражаясь в тёмных стёклах мониторов. На столе стояла кружка с недопитым кофе, превратившимся в мутную, холодную жижу. Казалось, всё на своих местах. Но сердце всё равно колотилось где-то в районе горла, настойчивое и громкое, словно пыталось доказать мне, что я сама себе вру.

Мой самый большой секрет? Я – трусиха. Не по-детски, не из-за пауков или тёмного коридора. Взрослая, липкая трусость. Та, что притаилась за левым ухом и дышит горячо-горячо, будто у неё собственные лёгкие. Она обычно шепчет: «Алиса, а что, если они УВИДЯТ?» Её шёпот такой тонкий, что его легко спутать с собственным пульсом. Но сегодня она не шептала. Сегодня она орала, надрывалась, будто ей и правда было что терять.

Я зажмурилась, пытаясь сбросить напряжение, но на сетчатке всё ещё плавали светящиеся точки от бликов – маленькие цифровые мошки, которые всегда появлялись, когда я волновалась. Ладони стали влажными и холодными, будто я только что сунула их под струю ледяной воды.

На основном экране застыло видео с той самой заброшки. Свет от фонарика плясал по ржавым трубам, отбрасывая длинные, неверные тени. Пацан за кадром пытался говорить ровно, но каждый его слог дрожал и срывался, будто язык не слушался. Он клялся, что поймал в объектив «призрака советского рабочего». Я ткнула в паузу.

Для любого зрителя – это просто размытое серое пятно, бесформенное месиво пикселей. Но я уже давно научилась смотреть не на картинку, а сквозь неё. Я свела глаза чуть левее, туда, где пятно сливалось с тенью. И увидела. Не артефакт сжатия. Не блик. Маленькую, ядовито-жёлтую цифровую рябь. Словно кто-то провёл по матрице реальности грязной кистью, испортив идеальную картинку. Она мерцала, вспыхивала короткими, резкими импульсами, будто подавая сигналы, и исчезала, оставляя в воздухе странное ощущение… будто что-то только что дышало мне в затылок.

Я сглотнула. В горле встал плотный, неудобный ком, будто я пыталась протолкнуть кусок холодного пластика.

И тут же из самой глубины черепа прорвался тот самый голос, надрывный и сиплый:

«ВЫКЛЮЧИ КАМЕРУ.

УДАЛИ ВСЁ.

ПРИТВОРИСЬ, ЧТО НИЧЕГО НЕ БЫЛО».

Он прозвучал настолько чётко и громко, что я дёрнула плечом, чисто рефлекторно, будто меня кто-то окликнул. Колени под столом вдруг стали ватными, предательски подкосились, и я почувствовала, как по ним пробежала мелкая дрожь.

Но я же Лиса. Эта маска, этот розововолосый аватар держал меня крепче любого стального каркаса. Я вцепилась в неё, как в спасательный круг в бушующем море.

Я выпрямила спину, с силой отодвинула стул – он скрипнул жалобно и нервно, словно разделяя мою тревогу, – и поправила парик. Розовые пряди скользнули под пальцами, но на секунду мне померещилось, что кончики волной дёрнулись сами по себе, едва заметно, будто по ним пробежал статический разряд. Я снова моргнула. Просто игра света. Или глаза устали от экранов.

Глубокий вдох. Выдох. Пальцы, всё ещё предательски подрагивая, потянулись к клавиатуре, чтобы запустить запись нового дубля. Шоу должно продолжаться. Всегда.

– Друзья, перед нами очередной «неоспоримый» proof of paranormal. – Мой голос звучит чуть выше обычного, в нём проскальзывает лёгкая дрожь, но я цепляюсь за него, как за якорь. – Но давайте включим мозги и режим «Zoom».

Мои пальцы, ватные и непослушные, скользят по тачпаду. Я медленно, почти не дыша, увеличиваю кадр. И вот она – цифровая рябь. На этот раз она не просто мерцает. Она пляшет. Пиксели щёлкают, как крошечные статические разряды, и каждый щелчок отдаётся в висках тупой болью. Кажется, будто это пятно на экране – не просто артефакт. Оно шевелится. Словно что-то живое и любопытное принюхивается к объективу камеры, изучая меня из своего цифрового улья.

Дышать становится тяжело, воздух в комнате будто стал густым и вязким. Я так сильно сжимаю мышку, что суставы на пальцах белеют. Сердце колотится где-то в горле, отдаваясь глухим, быстрым стуком, который, кажется, может вырваться наружу.

Щелчки ряби повторяются, но теперь они не хаотичны. Они будто подстраиваются под ритм моего дыхания – учащаются, когда я делаю вдох, и затихают на выдохе. Это не случайный шум. Это диалог. Я моргаю, и в самый миг, когда веки смыкаются, мне кажется, что в центре пятна мелькнула тень. Чья-то спина? Плечо? Быстрый, скользящий силуэт, который наклонился, чтобы рассмотреть меня поближе, и так же стремительно отпрянул.

По позвоночнику пробегает ледяная игла. Вслед за ней спина тут же покрывается гусиной кожей, и мне инстинктивно хочется отодвинуться от экрана, от этого невидимого, но ощутимого присутствия.

Я пытаюсь собраться. Внутренний диктор бубнит заученную мантру: «Это всего лишь видео. Дрожание камеры. Пыль на матрице. Свет». Но ком в горле становится только плотнее, а колени под столом предательски вибрируют, словно заряженные током. Голос моей внутренней трусихи теперь не кричит, а шипит настойчиво и монотонно, прямо в ухо: «Ты видишь это… а они видят тебя. Они всегда видят».

Я делаю глубокий, прерывистый вдох, так что грудная клетка сжимается от напряжения, и с силой сжимаю челюсти. Пальцы снова находят клавиши. Я снова навожу на пятно, увеличиваю его до предела, и теперь, сквозь страх, начинаю различать структуру. Это не просто шум. Внутри ряби пульсируют мельчайшие искры света. Они не случайны. Они движутся в ритме, похожем на дыхание. Словно кто-то огромный и невидимый спит за экраном, и эти искры – отголоски его снов.

– Видите? – говорю я в камеру, вкладывая в голос все силы, чтобы он звучал ровно и насмешливо, хотя губы предательски подрагивают. – Дух – это самый обычный пакет на сквозняке. Автор, поздравляю: ты подарил нам пять минут слабой надежды и три секунды разочарования. Ставьте лайк, если не верите в фейки!

Я делаю паузу, чтобы вставить угарный мем, обрезаю затянутые сцены, добавляю резкие, смешные звуковые эффекты. Моя комната-крепость: гирлянды, мониторы, мощный системник, гудящий ровным гулким звуком. Всё это должно давать ощущение контроля. Но внутри – будто холодный камень застрял под рёбрами. Мониторы мерцают, и в их тёмных стёклах на долю секунды отражаются мои глаза – широко раскрытые, а в их глубине, мне кажется, я вижу не своё отражение, а что-то постороннее, что-то, что смотрит на меня из цифровой пустоты.

Через час ролик, наконец, готов. Я загружаю его с подписью: «РАЗОБЛАЧАЕМ: Призрак завода им. Кирова оказался ПАКЕТОМ! #мистика #разоблачение #ЛисаПротивФейков».

Первые комментарии прилетают почти мгновенно, как родные огоньки в темноте. «Лисик, ты лучшая!», «Опять всё по полочкам разложила», «А я уже поверил :(». Я чувствую, как на моё лицо наползает слабая, уставшая улыбка. Это чувство – тёплое и знакомое. Свет фонарика в холодной комнате. Голос разума. Публичная победа.

Но даже сквозь этот шквал одобрения экран тихо шепчет что-то своё, едва уловимое. Я трясу головой, с силой прогоняя назойливое ощущение, и одним движением пальца переключаюсь на школьный чат, где уже кипит своя, земная жизнь.

И тут… мой телефон будто вздрогнул в руке. Дёргаюсь рефлекторно.

Весь школьный чат был взорван обсуждением нового челленджа. Все сторис, все пересылы, все сообщения – везде мелькал один и тот же хэштег: «#ПравдаБолит». Суть до кринжа проста: выложить в сторис анонимный опрос с убийственным вопросом «Кто тебя предал?» и вариантами – именами одноклассников. А потом вывалить результат на всеобщее обозрение, сделав вид, что тебе просто «интересно».

– Вау, – выдохнула я, и это прозвучало скорее устало, чем удивлённо. – Очередная тупость для просмотров. Интересно, сколько же блобов в это ввяжется на этот раз?

Блобы. Моё личное, тихое и пренебрежительное название для них. Для всего мира – это просто никнеймы и аватарки в чате, одноклассники, друзья, фолловеры. Для меня – БиоЛогические Объекты, Бездумные. Люди, которые бездумно лайкают, репостят и распространяют вирусный контент, абсолютно не подозревая, что некоторые из этих безобидных челленджей – настоящие проклятия, цифровые паразиты. Они плывут по общему информационному потоку, всплывают и исчезают, их действия кажутся им незначительными. А на самом деле каждое такое «бездумное» действие оставляет в воздухе лёгкую, едва уловимую вибрацию. Словно тонкий-тонкий холодок скользит по коже, заставляя меня инстинктивно ёжиться.

Я снова прокрутила чат, наблюдая, как знакомые имена и лица подпрыгивают в такт общему вирусному ликованию. Смайлы, гифки, восклицания – всё это создавало шумный, яркий фон. И среди этого всего – они. Блобы. Они не думают. Не смотрят по-настоящему. Они не замечают, как я, наблюдая за ними с экрана, чувствую, как от их коллективной активности по моей спине пробегают крошечные статические разряды. Их присутствие здесь и сейчас было ощутимо физически – как лёгкое, но навязчивое напряжение, которое сковывало плечи и заставляло сердце биться чуть быстрее, чуть тревожнее. Даже моя крепость – комната с гирляндами и мерцающими мониторами – не могла дать полной защиты от этого фонового гула бездумной человеческой активности.

Я отбросила телефон в сторону, и он мягко приземлился на одеяло. Моя работа – разоблачать большую, пафосную, фейковую мистику. А эта локальная школьная драма с её обидами и анонимными опросами? Она казалась слишком мелкой, слишком приземлённой, чтобы тратить на неё свои силы и внимание. Слишком человеческой.

По крайней мере, так мне хотелось думать в тот самый момент. Пока я не знала, что ровно через два дня моя одноклассница Милана, королева этой самой школы, потеряет голос. Не сорвёт его, а потеряет. И я увижу, как вокруг неё уже мерцает то самое прозрачное, пиксельное Эхо, беззвучно пожирающее тишину.

А ещё чуть позже… мне придётся сделать самый страшный выбор в своей жизни. Не снять крутой ролик, не придумать остроумный ответ хейтерам. А рассказать правду. Всю. До самого дна.

Но всё это будет потом. А сейчас… сейчас я – Алиса «Лиса» Волкова, королева разоблачений. И мой самый большой, самый ужасный секрет всё ещё в безопасности.

Пока что.

ГЛАВА 2 – ПЕРВАЯ ЖЕРТВА

На следующий день в школе пахло не столько мелом и старыми партами, сколько напряженным, сладковатым ароматом всеобщего любопытства. Челлендж «#ПравдаБолит» витал в воздухе, как настоящий вирус, заражая собой всё вокруг. Он был не просто мемом – он был топливом, на котором работали сегодня все социальные механизмы. Я видела, как девочки – а иногда и пацаны – кучковались в углах коридоров, перешёптывались, прикрывая рты ладонями, и украдкой тыкали в экраны своих телефонов. Их взгляды, быстрые и оценивающие, скользили по тем, чьи имена мелькали в анонимных опросах, выискивая малейшую реакцию: вздрогнул ли он? Покраснела? Отвернулась?

«Блобы», – мысленно фыркнула я, натягивая на себя привычную маску цинизма. Они так старались казаться взрослыми, глубокими и ранеными, раздувая из каждой школьной мышиной возни целую трагедию в пяти актах. Ну да, кого-то кто-то «предал». Не поделился шпаргалкой по физике? Не позвал на день рождения, куда позвали всех, кроме тебя? О, ужас, конец света. Меня от всей этой показушной драмы слегка тошнило.

Милана, наша локальная инфлюенсерша и королева токсичных пабликов, была, разумеется, в своей стихии. Она парила по центральному коридору, словно выходила на красную дорожку, собирая восхищённые и завистливые взгляды, которые были для неё важнее лайков. Её сторис с этим дурацким челленджем собрали уже сотни ответов, и она этим дышала, как чистым кислородом. Она поймала мой взгляд из-за плеча своей подруги и удостоила меня снисходительной, язвительной улыбкой. Мол, смотри, лисичка-разоблачительница, как надо создавать настоящий хайп, а не копаться в чужих глюках. Я в ответ оскалилась таким же сладким, отточенным до автоматизма, абсолютно фальшивым оскалом. Наша немая война, игра в кошки-мышки, где роли постоянно менялись, длилась уже года два, и правила мы знали наизусть.

На уроке литературы она устроилась через ряд от меня и что-то оживлённо, с хихиканьем, шептала своей соседке Карине. Её голос – высокий, немного громковатый, всегда чётко различимый в общем гуле – был её главным оружием и украшением. Она умела им виртуозно управлять: вкладывать в слова нужные интонации, то кокетливо растягивая фразы, то отрубая их, как ножом. И вот учительница, Татьяна Анатольевна, устало оглядев класс, вызвала её к доске – анализировать образ Татьяны Лариной.

Милана грациозно поднялась, уверенная в себе, как всегда. Она щёлкнула ногтями по крышке телефона, откладывая его, и сделала несколько шагов к доске. Весь класс затих, ожидая шоу. Она обернулась к нам, чтобы начать свой ответ, открыла рот…

И ничего не произошло.

Сначала на её лице застыла лёгкая улыбка. Потом – недоумение. Она снова попыталась что-то сказать. Её губы сложились в знакомую форму, язык дрогнул… но вместо звонкого, самоуверенного голоса из её горла вырвался лишь короткий, сухой, беззвучный выдох. Тихий-тихий шелест, как от осеннего листа, падающего на асфальт.

Сначала в классе повисло всеобщее оцепенение. Кто-то сдержанно хихикнул, решив, что это такая шутка. Но когда Милана, побледнев, с широко раскрытыми от ужаса глазами, снова и снова безрезультатно двигала губами, в воздухе повисла тяжёлая, леденящая тишина. И только я, застывшая у окна, видела это.

Вокруг неё, словно искажённый прозрачный нимб, мерцало Эхо. Оно было похоже на жаркий воздух над асфальтом, но только цифровой, составленный из мириад мелких, дрожащих пикселей. Оно пульсировало вокруг её горла, сжимая его невидимым обручем, и в его мерцании мне почудился тихий, беззвучный смешок. А в ушах у меня вдруг возник навязчивый, высокочастотный писк – словно кто-то вставил в мозг сломанный динамик.

Проклятие было настоящим. И оно только что проявилось во всей своей ужасающей реальности. Прямо здесь, в кабинете литературы, на фоне портрета Пушкина.

Класс замеревший секунду назад, затаив дыхание, взорвался сдавленным смешком, который вырвался наружу, словно пар из перегретого котла.

«Что, Лапина язык потеряла?» – прошипел чей-то голос с задней парты, и по рядам пробежала новая волна хихиканья.

«Прикидывается, чтобы не отвечать», – уверенно заявил кто-то другой, и в его тоне слышалось одобрение: мол, крутой трюк, надо запомнить.

Но я не смеялась. У меня во рту пересохло, а пальцы похолодели. Потому что я это ВИДЕЛА.

Возле Миланы, прямо в воздухе, колыхалось мерцающее пятно. Оно было похоже на дрожащий маревый воздух над раскалённым асфальтом, только состояло не из струек тепла, а из тысяч серых, безжизненных пикселей, как на экране умирающего телевизора. Это пятно, это Эхо, обволакивало её, как ядовитый туман, сгущаясь особенно плотно вокруг её горла. Я могла поклясться, что сквозь общий гул класса я слышала его – тихий-тихий, противный шепоток, похожий на шипение радиопомех, настойчивый и бездушный. Это не был глюк, который я иногда видела на экранах. Это было нечто большее. Нечто… живое. И явно голодное.

Меня бросило в холодный пот, и внутри всё сжалось в один тугой, болезненный комок, застрявший под рёбрами.

«Эхо», – пронеслось в моей голове, и это слово, которое я сама когда-то придумала для таких аномалий, вдруг стало тяжёлым и реальным, как камень. Я никогда не думала, что встречу нечто настолько… осязаемое, настолько явное в мире за пределами монитора.

Татьяна Анатольевна, нахмурившись, с раздражением посмотрела на Милану. «Лапина, не надо притворяться. Отвечай или садись», – её голос прозвучал сухо, как осенний лист.

Милана, с широко раскрытыми от паники глазами, в которых плескался чистый, животный ужас, лишь беззвучно пошевелила губами, словно рыба, выброшенная на берег. Затем она судорожно прижала ладонь к горлу и, спотыкаясь, бросилась на своё место, уткнувшись лицом в учебник.

На перемене её, конечно же, окружили. Все думали, что это розыгрыш, новая крутая тема для сторис. «Мил, ты гений! Продолжай в том же духе!» – восхищались подруги. Но любой розыгрыш когда-нибудь заканчивается. А её голос не возвращался. Её лицо постепенно становилось землистым от страха. Она отчаянно писала что-то в телефоне и тыкала экраном в лица подругам: «Я НЕ МОГУ ГОВОРИТЬ!!!» – было написано в её заметках. Восклицательные знаки выглядели как крик, который не мог вырваться нарушу.

К концу дня шепотки стали другими. Уже не про розыгрыш, а про «массовую истерию» и «стресс перед контрольной по геометрии». Классная руководительница, вздохнув, отвела побледневшую Милану к медсестре. Та, не мудрствуя лукаво, посветила в горло карманным фонариком, пожала плечами и вынесла вердикт: «Перенапряжение голосовых связок. Поменьше кричи, деточка, и попей тёплый чай с мёдом».

Но я-то видела. Видела, как серый пиксельный туман плыл за Миланой по коридору, неотступно, как тень. И этот беззвучный шёпот в моих ушах становился только навязчивее. Чай тут был явно бессилен.

Я шла домой, и с каждым шагом тот самый холодный, скользкий комок под рёбрами становился всё больше и тяжелее. Он давил на лёгкие, мешая дышать полной грудью, и отдавал неприятной ломотой в самых глубинах живота. Я пыталась загнать себя в привычные, безопасные рамки логики, как всегда, это делала. Ларингит. Да, обычный ларингит, что тут такого? У всех бывает. Стресс. Совпадение. Просто её время пришло, а челлендж – просто случайное совпадение, зловещая, но ничего не значащая деталь.

Но я-то знала, что это наглая, сладкая ложь, которую я сама себе рассказывала, чтобы не сойти с ума. Я видела это Эхо. Я чувствовала его мерзкую, статичную ауру, видела, как оно, живое и голодное, обвилось вокруг её горла. Оно было реальным. Осязаемым. И оно пришло прямиком из того самого дурацкого челленджа, на который я вчера смотрела с таким высокомерным презрением, свысока называя его потребителей блобами.

Моя внутренняя трусиха, та самая, что пряталась за левым ухом, теперь не шептала, а визжала от торжества, и её голос звенел в костях: «Вот видишь? Я же говорила! Я предупреждала! Не лезь, не смотри, не ввязывайся! Теперь она немая. А следующей, гляди, можешь стать ты! Или того хуже – ты её заразила одним только своим взглядом?»

Домой я почти вбежала, захлопнув за собой дверь своей комнаты с такой силой, что затряслись полки. Словно за мной по пятам бежало что-то невидимое, тот самый серый пиксельный туман. Я одним движением включила все мониторы, залила экраны ослепительными, кислотно-неоновыми обоями с геометрическими паттернами. Мне отчаянно нужен был свет. Яркий, искусственный, оглушающий свет, чтобы выжечь эту липкую, холодную, цифровую тьму, что прилипла ко мне из школы.

Дрожащими пальцами я открыла сторис Миланы. Тот самый ролик с челленджем. Я прокрутила его ещё раз, заставив себя дышать ровно. И вот он, самый конец. Она улыбается в камеру своей самой победной, язвительной улыбкой, перед тем как ткнуть пальцем в экран с результатом опроса… и в этот миг кадр на долю секунды дрогнул. Не так, как дрожат артефакты сжатия. Это было иначе – резко, неестественно, будто плёнку надорвали. И в этом разрыве, в этом цифровом шраме, проступил тот самый серый, пиксельный туман. А в его центре, как вспышка, мелькнуло чьё-то лицо. Незнакомое. Искажённое. И у него не было рта.

У меня перехватило дыхание. Сердце не просто ёкнуло – оно провалилось куда-то в пятки, оставив в груди ледяную пустоту. В ушах зазвенела оглушительная тишина, в которой отдавался только бешеный стук крови в висках.

Это не было массовой истерией. И не ларингитом. Это было проклятие. Настоящее, цифровое, живущее в лайках и сторис. И я, похоже, была единственной, кто это видел. Видел его источник. Видел его лицо.

И я понимала, всем нутром, всеми закостеневшими мышцами, что это только самое начало.

ГЛАВА 3 – ЧУЖОЙ ШЁПОТ

Той ночью мне снилось, что я застряла в ловушке собственного телефона. Экран был липким и вязким, как гигантская паутина, и я не могла выйти из приложения, где бесконечно повторялось то самое искажённое лицо с зашитым ртом. Оно не издавало ни звука, но его тишина была оглушительной, давящей, словно вакуум, высасывающий из меня воздух.

Я проснулась с противной сухостью во рту, будто наглоталась песка, и с тяжёлым, холодным камнем на груди. Первое, что я сделала, – это уткнулась в экран телефона, проверяя все чаты. Ничего нового. Абсолютно. Милана всё ещё не могла говорить, но все уже мало-помалу переключались на другие темы: сплетни про новую училку по английскому, предстоящую контрольную по геометрии, от которой вчерашние ужасы казались не такими уж и важными. Казалось, история с челленджем тихо умирала, задвинутая очередным витком школьной рутины.

Но я-то знала. Я видела Эхо. Оно не могло просто так взять и испариться. Такое не исчезает.

Весь день в школе я чувствовала себя шпионом в стане врага, который даже не подозревает о моём существовании. Я наблюдала за всеми. Впитывала обрывки разговоров. Мои глаза сами собой искали в воздухе малейшие намёки на те самые пиксельные искажения, а уши ловили каждое слово, связанное с Миланой.

«…а Милана вчера в клипе сниматься должна была, а теперь молчит…» – доносилось из толпы у столовой.

«…говорит, вообще ни шёпота, вообще ничего…» – перешёптывались девочки у зеркала в туалете.

«…врачи ничего не находят, типа здорова…» – бросил кто-то в общий чат.

Каждое такое слово было крошечным кусочком пазла, который складывался в одну ужасную картину. После уроков я заперлась у себя в комнате, отгородившись от мира. И тут во мне началась настоящая гражданская война. Голос Артёма, моего технаря-друга, чей мозг работал как идеальный процессор, требовал: «Собери данные! Систематизируй! Разложи всё по полочкам, и ты найдёшь рациональное объяснение!». Мы же с ним именно так и работали – он искал баги в коде и сбои в железе, пока я строила логические цепочки. Его подход всегда был моим якорем.

Но тут же, из тёмного угла сознания, выползала моя внутренняя трусиха и начинала свой противный шёпот: «Закрой все вкладки. Удали историю поиска. Иди смотри смешные видосики с котиками, пока не стало слишком поздно».

В этот раз с огромным усилием победила логика. Я глубоко вздохнула, словно собираясь с прыгнуть в ледяную воду, и открыла на большом мониторе видео Миланы. Тот самый ролик с челленджем. Я поставила его на паузу в тот самый, проклятый кадр, где заметила аномалию. И начала медленно, по кадру, разбирать его на части, как когда-то учил меня Артём, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, хоть какой-то баг, который можно было бы объяснить без привлечения голодных цифровых призраков.

Это была нудная, кропотливая работа, от которой глаза слипались и начинала болеть голова. Я увеличивала изображение до максимума, пока не проступали отдельные пиксели, переключала цветовые каналы в поисках несоответствий, искала малейшие следы монтажа, двойного сжатия или наложения графики. И всё было чисто. Слишком чисто. Обычное видео, снятое на телефон, без каких-либо признаков постобработки. Но чем дольше я вглядывалась в этот цифровой слепок реальности, тем сильнее нарастало у меня за грудиной тяжёлое, тошнотворное чувство тревоги. Оно подползало медленно, как туман, сжимая горло. Будто кто-то невидимый стоял у меня за спиной и так же пристально смотрел на экран, следя за каждым моим движением, за каждым щелчком мыши. Воздух в комнате стал густым, им было тяжело дышать.

И тогда я решила пойти другим путём. Я перестала искать подделку, созданную человеком. Я начала охотиться за глюком. За сбоем в самой реальности.

Я замедлила воспроизведение до 25%, и мир на экране погрузился в тягучее, почти сонное движение. Кадр за кадром. Напряжённая улыбка Миланы. Едва уловимое движение её губ, складывающихся для того, чтобы произнести очередную колкость. И.… вот он. Тридцать четвертая секунда. Прямо перед тем, как её палец должен был ткнуть в экран с результатом опроса. Её лицо – живое, уверенное – на долю секунды будто накладывается на другое. То самое. С наклеенным пластырем, намертво стирающим губы. Оно было полупрозрачным, призрачным, и искажённым, будто сигнал спутникового стрима во время сильной грозы. Но самое ужасное – оно смотрело. Прямо в камеру. Прямо сквозь экран. Прямо на меня. Его взгляд был пустым и в то же время полным какого-то древнего, холодного знания.