Когда я вспомню

Ася Карпова

Когда я вспомню

Глава 1

Моего мужа не существовало. Нет, если рассуждать в принципе, это прямоходящее скопление клеток наверняка присутствовало где-то в границах обитаемой вселенной. Проблема была в другом: в момент, когда включался ЕГО будильник, ему желательно было бы лежать на соседней подушке и сразу исправлять это досадное недоразумение.

Но его там не было. А самая противная мелодия на свете продолжала секунда за секундой испытывать мои нервы на прочность.

Голос не включался, выдавая вместо себя какой-то невнятный сип, так что на умную колонку удалось шикнуть только со второго раза. Та послушно потухла, бросив напоследок:

– Ну и пожалуйста!

Я двигалась по квартире с опаской, нашаривая пальцами стены и отчаянно пытаясь проснуться. Недели было недостаточно, чтобы привыкнуть к новой планировке и начать ориентироваться в ней даже с закрытыми глазами. Но это было маленькое неудобство, которое с лихвой окупалось двумя просторными комнатами – приятное отличие от прошлой съемной квартиры, где была только спальня и та размером с место на кладбище.

Сидевший на кухне Игорь встретил меня полным отсутствием внимания – его взгляд был прочно прикован к монитору, а плотно обхватывавшие голову наушники придавали ему легкое сходство с Чебурашкой. Никогда не понимала его манеру выбирать себе места работы. Аура на кухне хорошая для программистов, что ли? Или какой-нибудь предыдущий хозяин квартиры был той же профессии, после смерти вернулся призраком и теперь витает по квадратным метрам в виде духа операционки? В любом случае, Игорь заметил, что теперь не один, только когда я подошла ближе. Он поднял слегка расфокусированный взгляд – глаза были такими очаровательно-красными, что захотелось посоветовать хорошие капли – и медленно стянул с себя наушники.

– Саш, ты чего… – он прервался: от долгого молчания его голос тоже не спешил проявляться и напоминал скорее трение наждачки о дерево. Впрочем, пара секунд сухого кашля вернули все на место. – Ты чего не спишь? Ночь на дворе. Я уже почти закончил, сейчас ложусь.

Я даже не стала тратить энергию на ответ. Лишь ткнула пальцем в направлении окна, со спрятанным где-то глубоко ехидством наблюдая, как лицо повернувшегося мужа осветило еще почти летнее солнце, и он явно начал понимать, что что-то в жизни пошло не по плану.

– Доброе утро, дорогой. Время уже восемь, у тебя через час встреча с командой, – Игорь стойко встретил этот удар судьбы, выразив свое несогласие лишь полным безнадежности стоном. – Да, я точно так же отреагировала, проснувшись от твоего будильника сейчас, а не от своего в десять. Дай угадаю: опять попалась интересная задачка и ты не смог оторваться?

– Точно. Смог запустить нагрузочное тестирование на паре асинхронно реплицированных кластеров, представляешь?

За то время, которое мне понадобилось, чтобы пару раз прокрутить в голове фразу и найти в ней знакомый предлог, муж успел запустить кофеварку и уже через несколько минут наслаждался напитком такого насыщенно-черного цвета, что при одном взгляде на него поневоле открывались глаза и немного заходилось сердце. Очки он сдернул с уставшей переносицы и аккуратно положил на столешницу, подальше. Чтобы не вышло как в прошлый раз, когда нам обоим пришлось собирать пазл из осколков от неловкого движения руки. И тогда это были пятые, юбилейные очки за полгода.

– Вот скажи, – Игорь задумчиво покрутил в воздухе полупустой чашкой, но все же отставил ее, решив не поддаваться соблазну больше необходимого, – почему я закончил школу десять лет назад, но стоит наступить первому сентября – и вместе с ним приходят грусть, тоска и депрессия? Причем такие мощные, что хочется зарыться под одеяло и притвориться, что меня здесь нет…

– У тебя еще все не так страшно, Рикки. Съездишь сейчас в офис, отмучаешься за пару часов – и нормально. А вот тому, кто придумал театральный сезон в этот день открывать, я бы посоветовала вытащить голову из тазобедренного пояса и прикрутить на место, к плечевому.

Он только мягко и чуточку наивно улыбнулся, как и всегда, когда я употребляла это сокращение его имени. А кто кому доктор, если родители назвали его так, что даже пару букв не выкинуть? Не называть же его, как свекровь: «Игорёёёша», причем обязательно протяжно и с той незабываемой интонацией, которую она называла французским прононсом, а я – недолеченным насморком.

– Нормально ты фразу закрутила с утра, уважаю. – Он потер глаза кулаками, точно ребенок, отчаянно не желавший просыпаться. – Нет, надо в душ. Очень-очень холодный душ.

Проводив через полчаса мужа и приведя себя в порядок, я поймала себя на том, что механически разлиновывала блокнот, делая из него подобие ежедневника. Как будто в столичных магазинах мало уже готовых, на любой, даже самый извращенный вкус. Нет, похоже, эту память о студенческой жизни не перебить парой лет свободного плавания. Начало сезона как новый учебный год – сразу начинаешь задумываться, что день грядущий нам готовит и какая нагрузка выпадет тебе на этот раз. Всего и разницы, что теперь это не пары по сценической речи, а репетиции, спектакли и прочие милые радости жизни.

Дома было до невозможности пусто и тихо. В такие моменты с грустью вспоминался степенный и невероятно толстый кот Василий, которого на прошлой квартире попросила приютить хозяйка. Вроде бы к ней привозили внука, у которого обнаружилась аллергия на кошачью шерсть, так что животное пришлось в срочном порядке отлучать от дома. Планировалось, что на время, конечно. Но внука забрали через неделю, а Василий так и продолжал жить у нас и по утрам ронять шерсть в кофе, внося этим свою лепту хаоса в размеренный распорядок дня. Жаль, забрать его с собой не получилось – скорее вышло бы утащить холодильник или еще какую тумбочку. Но за кота хозяйка встала грудью – и немаленькой – даже тогда, когда мы предложили обменять Василия на залог и еще доплатить сверху. Помню, как на ее фразу «Друзья друг друга не предают» Игорь тихо хмыкнул, уже потом, когда мы садились в такси: «Таких друзей до Китая в интересной позиции не переставить». Зато теперь, в своей уже квартире, можно было подумать о том, чтобы завести кого-нибудь. Не собаку, конечно – с нашими графиками бедное животное сошло бы с ума в четырех стенах – а вот котенка… почему бы и нет?

Московская улица встретила меня так, как и должна встречать любого ступающего на ее землю – словно ей было на меня наплевать. Только дураки и безнадежные романтики думают, что жизнь в каком-то месте останавливается после их ухода. Этот город дышал бы, стремился и несся, даже если бы в нем не осталось ни одного жителя. Тут даже листья, которые не чувствовали в себе больше сил усидеть на предназначенном им дереве, перекатывались по тротуару с такой скоростью, словно пытались успеть еще пожить. Никогда к этому не привыкну, наверное. После детства в глубоко провинциальном городе, до которого любой прогресс добирался с опозданием на пару десятков лет, столица по первости казалась мне городом с приставкой «слишком». Слишком быстрый, слишком шумный, слишком другой. И то, что я в итоге научилась вливаться в толпу, пока что не делало меня ее частью.

Когда спускаешься в метро первого сентября – начинаешь думать, что оно наполнено хоббитами. Нет, школьниками, конечно, но что значит имя, если ты все равно в половине случаев смотришь поверх голов? И все они торопились в центр, как и я. Только в их планах были Красная площадь, Арбат и прочие «развлечения» под бдительным оком родителей. А в моих – работа, благо, дорога от района под простым названием Новогиреево занимала немногим более получаса. День москвича начинался в подземке и в ней же и заканчивался – все равно большинство людей засыпало в вагоне, доходя до дома исключительно на морально-волевых. Хотя, если подумать, спокойно сидеть в несущемся поезде было куда лучше, чем становиться элементом красной линии на карте извечных пробок.

Театр за лето не изменился. Те же выщербины на асфальте, ступеньки, истертые ногами бесчисленных народных и заслуженных, и вахтерша тетя Маша. Милейшая женщина, берущая под свое артритное крылышко всех, кто служит в здании, но способная задержать даже апостола Петра до тех пор, пока он не приложит пропуск и не распишется в журнале. Мне от нее досталось вкуснейшее овсяное печенье, причем, судя по полупустому пакету – я пришла не первой и даже не десятой. Избежать обмена новостями не получилось, так что тетя Маша смогла вдоволь поохать над «бедной девочкой, которой приходится жить у черта на куличках». Да уж, не чета ей, вдове то ли генерала, то ли генерал-полковника, от которого осталась квартира на Котельнической набережной. Тут в театр устроишься ради развлечения, разве что. А я, проходя по коридорам, осознала, что провожу по стенам кончиками пальцев. Что, скучал, старый ты ворчун? Возвращаются твои дети, один за другим, и ты словно выдыхаешь. Ведь кто ты без них? Всего лишь память о прошлом среди плеяды похожих зданий, громоздящихся в центре. Зато теперь чувствуешь себя нужным и важным, зажигаешь огни на рампе и ждешь, ждешь первых звуков оркестра, чтобы сбросить оковы возраста и подарить себя пусть не миру, но хотя бы городу.

Чем хорош первый день сезона? Тем, что можно не соваться в гримерки, не метаться судорожно по закулисью, а чинно и степенно пройти в зал, воображая себя простым зрителем, перед которым сейчас раскроется занавес, погружая в придуманную режиссером сказку. Те, кто обычно стоял на сцене, передвигались между креслами, шутили, смеялись, и, стоя в дверном проеме, так просто было видеть в них обывателей, и так сложно – актеров…

– Сашенька, душенька, – раздался сзади чуть дребезжащий баритон, – не будешь ли ты столь любезна сделать два шага вперед и не загораживать проход?

Тело откликнулось на эту полупросьбу быстрее мозга и мне только и оставалось, что наблюдать, как шествует – по-другому и не скажешь – к своему месту Григорий Иванович. В душе шевельнулось острое чувство зависти: чтоб я в его возрасте имела такую осанку. Хотя… я и в своем-то настолько прямой спиной не отличаюсь. Нет, все-таки он прелесть что такое!

Господин Ромодановский, как уважительно называл его директор, был чуть ли не старейшим членом труппы, заслужившим за время своей театральной карьеры все мыслимые и парочку немыслимых наград. К тому же он выгодно отличался от коллег своего возраста тем, что неизменно уважительно и доброжелательно относился к молодежи. Не считал, что мы пытаемся занять его место и вообще выжить из театра, а наоборот – старался помочь и подбодрить. Особенно это помогало, когда за пять минут до своего первого спектакля ты стоишь за кулисами и «играешь елку» – в смысле, становишься бледно-зеленым и дрожишь всеми отростками.

Одеваться он предпочитал в старую добрую классику, выгодно отличаясь этим от нас, кучки молодых оболтусов, для которых верхом шика считалась немятая толстовка. И хотя все считали, что Григорию Ивановичу с такой-то фамилией нужны как минимум окладистая борода и боярский кафтан для полного соответствия образу, он давно и прочно выбрал для себя любимую эпоху – Советский Союз – и с тоской вспоминал, как представители его и следующего поколений этот самый Союз и развалили.

Проводив Ромодановского взглядом, я села недалеко от выхода, помахав устроившимся около сцены коллегам. Нет уж, туда я не пойду, благодарю покорно. Подальше от начальства, поближе к столовке – этот девиз был давно и прочно усвоен еще с первого курса института.

Остальные подтягивались неохотно. Кажется, добрая половина коллег до сих пор мысленно была в отпуске и старалась пореже открывать глаза и лицезреть суровую действительность. В воздухе тут и там витали свежие новости, разнося всем заинтересованным грязные подробности того, кто, с кем, зачем и почему. Складывалось впечатление, что служителям Мельпомены для существования вовсе не нужен кислород – с тем же успехом они дышали сплетнями. Но в одном их очень просто было сравнить со школьниками: все замерли и тут же сели, когда вошел строгий директор.

Я иногда думала, что члены труппы представали в его глазах этакой многоглавой гидрой, у которой есть ровно две цели существования: осложнить ему жизнь и сделать это как можно более талантливо. Так что общение с нами он всегда старался свести до социально приемлемого минимума. Вот и сейчас: сухо поздравив всех с началом нового сезона, мужчина выдал невразумительную речь, которая была краткой, как доклад профессионального военного, и расплывчатой, словно предвыборные обещания политика. Мол, вы, конечно, молодцы, но можете еще лучше, так что не расслабляйтесь, а то ух я вам!

– Да-да-да, спасибо, Роман Степанович, они все поняли и, я уверена, очень прониклись, – оттерла его плечом маленькая, доходящая мне едва ли до подбородка и стремящаяся к идеальной геометрической форме женщина с копной небрежно встрепанных ржаво-рыжих волос. Очки в черной оправе, на которой сверкали фальшивые камни, закрывали половину лица и так отчаянно ей не шли, что порой хотелось притвориться крайне неловким созданием, разбить их и всем коллективом скинуться на новые.

– Спасибо, Эмилия Львовна, – с отчетливым облегчением в голосе выдохнул директор и сбежал. То есть тактически отступил в свой кабинет, где его наверняка ждали гораздо более важные дела.

Эмилия Львовна Церес была первым человеком, которого я встретила в театре, когда устроилась туда. Среди некоторых членов труппы бытовало мнение, что в ее корнях были евреи; остальные были свято уверены, что богоизбранный народ отметился еще в коре, листьях и прочих частях этого генеалогического дерева. И дело было вовсе не в том, что она практически всегда отвечала вопросом на вопрос; просто ни у одного человека, которому я рассказывала о своем обучении и поставленных в его период спектаклях, я не видела в глазах выражения «за сколько тебя продать и что я за это получу».

– Всем доброе утро, – бросила режиссер, открывая неизменную папку – ее она носила с собой всегда и казалось, что этот символ будет с ней и на ее же собственных похоронах, чтобы окружающие ничего не забыли и не перепутали Ваганьковское с Новодевичьим. – Новый сезон, поздравляю, бла-бла-бла, предлагаю считать, что все торжественные речи мы закончили. К делу. Сезон открываем «Петром», спектакль в субботу, играет первый состав, репетиция завтра в десять ноль-ноль. Надеюсь, вы не сильно отъелись за отпуск, потому что если костюм разойдется во время примерки – перешивать будете на свои.

Я тут же записала время репетиции в телефон. Пусть роль у меня там так себе, начать и кончить, но стоило опоздать на прогон или, того хуже, на нем не появиться – и можно было заказывать себе красивые тапочки. Белые. Потому что госпожа режиссер найдет тебя в любой точке страны или лично слетает за рубеж, чтобы прикопать незадачливого сотрудника под пальмами или где он там обретается.

Свой «ангельский» характер Эмилия Львовна вообще не считала нужным скрывать, одинаково неприязненно относясь к опоздавшим в любое время творческого процесса. Вот и сейчас женщина подняла голову, вглядываясь поверх нас.

– Маслов, я все равно тебя вижу! – прогрохотала она. – Сядь уже куда-нибудь и не пытайся от меня спрятаться! С твоими почти двумя метрами это выглядит немного наивно.

Я бросила взгляд назад: так и есть, в проходе, смущенно выпрямившись после слов режиссера, стоял тот, кого было действительно приятно видеть. Олег, видимо, выцепил из повернувшейся к нему труппы мое лицо, потому что просиял и тут же устроился на соседнем ряду.

– Так, я не понял что-то: я на неделю в отпуск уезжал – ты чего с волосами сделать успела, мелкая? Где они? – раздался от него шепот, а следом кожу головы пронзила легкая боль от дерганья за прядь аккуратного каре.

От неожиданности я зашипела и повернулась к другу с желанием высказать все, что думаю о таких действиях, но голос от сцены начал грохотать снова:

– Маслов! Воронцова! Если вы думаете, что я вас не вижу – вы заблуждаетесь до самой печенки! Хватит шептаться! Что вы там устроили на этот раз?

– Прощения просим, Эмилия Львовна, – неожиданно высоким голосом произнес Олег, вызвав смешки у сидящих рядом. – Ручку забыл, у Саши спрашивал…

– А голову ты дома не забыл?

– Забыл, – с готовностью подтвердил он. – И голову, и дневник. Завтра с родителями к директору?

– Знаете, – философски проговорила режиссер, возведя очи горе, – я очень рада, что вы, ребята, наконец-то явили свое истинное лицо. Взрослые люди, известные кому-то актеры, а на деле – детский сад, ясельная группа. Осталось вас усадить на горшок, а потом уложить спать, пока родители не пришли.

– А вот, кстати, неплохо было бы, – начал было зевать Олег, но тут же осекся: сидящий рядом Ромодановский положил ему руку на плечо и заглянул прямо в душу чрезвычайно добрыми глазами. Становилось ясно: дешевле будет помолчать.

– Спасибо, Григорий Иванович, – отметила его вмешательство Церес, – продолжим. В этом сезоне у нас замена: Троцкая решила уйти в декрет, причем я надеюсь, что процесс воспроизводства детей удастся ей лучше, чем игра на сцене. Хуже все равно невозможно. Мы с Романом Степановичем посидели на просмотре выпускников и выбрали очень многообещающую претендентку.

Женщина изобразила приглашающий жест в направлении первого ряда,и рядом с ней встала блондинка, возвышающаяся над Эмилией Львовной как бы не на полторы головы, притом до того худая, что было удивительно, как ее не сдуло нашим дыханием.

– Прошу любить и не жаловаться, – продолжала режиссер, – Светлана Намедина. Светочка очень хорошая девочка, красный диплом, уже есть опыт ролей первого плана, так что я надеюсь, что вы достойно примете ее в коллектив…

Мы дружно посмотрели на умненькую девочку Светочку. Умненькая девочка Светочка в ответ подарила нам улыбку хорошо воспитанного крокодила. А ведь наверняка ей сейчас было ужасно страшно. Я еще помнила, каково это – стоять перед всеми навытяжку и буквально чувствовать липкие ленты внимания, которые в один момент окутывают тебя плотным коконом, так что становится попросту невозможно дышать.

– И еще момент, – Эмилия Львовна отпустила девушку царственным жестом, но та не поспешила прошмыгнуть и спрятаться ото всех – наоборот, проплыла к своему месту так, что оставалось позавидовать ее самообладанию. – В этом году мы ставим «Мастера и Маргариту». Точнее не мы, – добавила она в ответ на мгновенно поднявшийся шум, – ставит Верховенский, но в нашем театре. Так что будьте готовы: в понедельник открытый кастинг, и я очень надеюсь, что вы постараетесь выложиться настолько, что не придется звать никого со стороны. Вам ясно?

Последнюю фразу она проговорила до того зловещим тоном, что нам ничего не оставалось, кроме как закивать. Ясно, чего уж тут неясного. Повышаем рейтинг театра, приглашаем режиссера, имя которого гремело по всей Москве последнюю пару лет. Причем, как ни странно – в хорошем смысле. Он не ставил пошлости, не переиначивал классиков так, что те в гробах начинали вертеться – просто смещал акценты и в результате получал что-то новое, от чего оставались в восторге и зрители, и критики. И да, артистов для своих постановок он неизменно выбирал, не обращая внимания на заслуги и регалии. Мог и на народного рявкнуть, припечатывая, что тот не попадает в образ. В прошлом году ставил «Идиота», так чуть ли не половину актеров из Малого позвал. И все через кастинги, говорили, что многочасовые, пока из носа не начинала течь кровь вперемешку с мозгами.

– Первый тур – самопробы, – продолжила посвящать нас в тонкости бытия Эмилия Львовна. – Записать видео надо сегодня-завтра, длительность не больше двух минут. Тематику и почту, куда отправлять ваши шедевры, узнаете у Веры.

Сидевшая на первом ряду помощник режиссера даже не оглянулась на нас – только показала «Викторию» левой рукой, продолжая упоенно что-то строчить в блокноте правой.

– А если мы ему не понравимся? – раздался голос с галерки. – Что нам перед ним, плясать, что ли, чтобы в состав попасть?

Мои глаза закатились сами собой: нашел, кому такие вопросы задавать. Но застать врасплох Эмилию Львовну не удалось бы и бульдозеру. Она принадлежала к той породе людей, которые любую попавшую на их роговицы жидкость обзовут божьей росой.

– Надо будет, Димочка, – ласково заявила она, – я на тебя лично женское платье надену и отправлю канкан танцевать, понял? А то и другие услуги оказывать. Все, антракт, негодяи!

Сбежать из зала, конечно же, не получилось: Олег захотел обсудить все произошедшее за то недолгое время, в течение которого мы не виделись и не созванивались. И это был тот редкий случай, когда мне было комфортно общаться с кем-то из коллег. Хотя как можно называть только коллегой человека, с которым вы за пару лет успели прочно сдружиться семьями? Так что я покорно слушала его рассказ о путешествии по Германии, по местам былой славы отца, который успел послужить еще в ГДР и возил с собой всю семью.

Рассказ о странной улице «Под липами» прервало пришедшее сообщение.

«Ты не закончила там еще? Предлагаю отметить начало вашего сезона. На Патриках, конечно, все забито, но я успел забронировать нам столик в итальянском ресторанчике. Мидии, вино и я – все для тебя и только сегодня!»

Игорь… этот сухой технарь иногда умел удивлять до странности своевременными жестами. Особенно сейчас, когда он знал, как тяжело мне вливаться в коллектив после перерыва. От такого в душе, словно отказываясь подчиняться неумолимой смене сезонов, расцветали ирисы.

Глава 2

– Хорошие новости? – понимающе хмыкнул Олег, наблюдая за метаморфозами моего лица. По ощущениям, от потеплевших щек в этот момент можно было запитывать лампочки.

Повернуть экран, показав сообщение, было делом двух секунд.

– Мелкая в своем репертуаре… «Сейчас я буду кушать, сейчас меня покормят», – Олег процитировал одну из моих любимых фраз. – Тебе Игорь еще вместо цветов стейки не дарит?

– Почему «еще»? Он с момента знакомства так делает! Зачем мне дома лишний веник, если он не из лаврушки и его нельзя бросить в суп?

– Официально заявляю: ты безнадежна. А как же там, не знаю, красота, эстетика…?

– Для красоты дома есть я. И если кто-то сейчас в этом засомневается – получит по наглым ушам вот этой самой сумочкой, ясно? – предупредила я, стоило Олегу открыть рот для какой-нибудь язвительной гадости.

Он поднял руки, сдаваясь. Зал тем временем успел опустеть – последним днем отдыха нужно было насладиться по полной, и тратить лишние мгновения в пыли портьер не хотелось никому. Олег поправил на переносице узкие очки, которые в последний год начал носить практически постоянно, и провел по темно-каштановым волосам, спускающимся уже чуть ли не до середины шеи.

– Стричься не пробовал?

– Нет, зачем? – Он подал мне руку практически машинально – хороших манер ему было не занимать – и двинулся к выходу из зала. – У Церес я спросил – она не против такого имиджа. А Яна меня и лысым бы любила.

– Скорее, лысым она бы тебя убила.

Хотя ладно, его жена была если и не святой женщиной, то чем-то близким к тому. У всех остальных милейший характер моего друга периодически вызывал желание подправить ему мировоззрение сковородкой. А она ничего, держалась уже – сколько они там лет женаты? Пять? Семь? Так, если сейчас Олегу тридцать два, а поженились они через год после института… да, семь, получается. И ведь до сих пор выглядели как молодожены.

Нет, они не вешались друг на друга при всяком удобном, а главное неудобном случае, заставляя людей стыдливо отворачиваться или шипеть им вслед. Есть ведь пары, ведущие себя так сладко, что у окружающих слипались все выходные отверстия разом. А у Масловых вполне получалось довольствоваться обществом друг друга, редко подпуская немногочисленных избранных к теплоте семейного очага.

Вот и сейчас: мужская половина труппы неспешно удалилась в направлении ближайшего бара на Большой Дмитровке, тактично проигнорировав тот факт, что до вечера – времени традиционных междусобойчиков – оставалось еще несколько часов. Что ж, Эмилия Львовна им судья. Как говорится, с утра пьют либо аристократы, либо дегенераты, а у нас в коллективе под первое условие подходил один Ромодановский, и то из-за фамилии. Олег же, проигнорировав приглашение, вел меня по коридорам театра и было понятно – стоит нам расстаться на ближайшей станции метро и он поспешит домой, к Яне.

– Слушай. – Я застыла на месте, обдумывая пришедший в голову вариант. Сделавший по инерции два шага вперед Олег остановился и в недоумении обернулся. – А если немного все переиграть? Скажем, сейчас мы с Игорем просто прогуляемся, а вечером все вчетвером сходим куда-нибудь в бар. И сезон откроем, да и просто увидимся, сто лет нигде не собирались. Яну так вообще с моего дня рождения видно не было. Сидит дома как сыч, и не вытащишь ее никуда…