Старые леди и убийство в приёмной доктора

Полагаю, покойный мистер Броу её бил, как это ни печально. Хотя никаких доказательств у меня нет, просто общее ощущение. Он был такой грубый, а она при нём боялась лишнее слово сказать. Сейчас-то миссис Броу разговаривает довольно громко и выглядит представительной и весьма уверенной в себе женщиной.

Любит поучать других, но не слишком навязчиво, а даже, я бы сказала, элегантно. Знаешь, не снисходительно, а как бы участливо, и возникает ощущение, что она не поучает, а просто обсуждает твою ситуацию и пытается помочь. Но… это лишь ощущение. Возможно, я слишком строга к миссис Броу, однако мне всё-таки кажется, что она именно поучает. При этом всегда создаётся впечатление, что она-то никогда бы не попала в сложное положение или по крайней мере точно бы знала, как из него выпутаться. То есть на первый взгляд пытается помочь, а на самом деле хвалит саму себя. Наверное, мне одной так кажется, потому что все относятся к ней хорошо. (Ив смеётся и говорит, что согласна: миссис Броу ведёт себя именно так, как я сказала.)

Конечно, я не могу точно знать, зачем она собиралась к доктору, но сын мясника гуляет с её служанкой и говорил своей матери – то есть жене мясника – что служанка сказала, что миссис Броу всё время жалуется на колено. Жена мясника мне однажды об этом поведала – к слову пришлось. Правое колено, если тебе интересно, хотя я уверена, что уж эта подробность точно лишняя. Так что вполне возможно, что миссис Броу пришла к доктору из-за своего правого колена. Она действительно немного прихрамывает, когда устаёт, я несколько раз замечала. Но никогда, надо отдать ей должное, не жалуется. Может быть, привыкла к терпению в браке, а может, просто не любит жаловаться. Я ей очень сочувствую – понимаю, каково это, когда болят кости.

Теперь насчёт мисс Белл. Луиз Белл, двадцати лет, дочь бакалейщика. Помогает родителям в лавке. Но люди говорят, что очень этим недовольна и хочет уехать в город и найти там какую-нибудь «чистую» работу. Да я и сама однажды слышала, как она ссорилась с отцом и говорила, вернее – кричала, что в нашей деревне хорошо только старикам и женатым, а для молодёжи тут жить – всё равно что гнить в болоте. Прямо в лавке, при покупателях, можешь себе представить? Мы все сделали вид, что временно оглохли, а потом как-то машинально купили больше, чем собирались, чтобы хоть чем-то подбодрить мистера Белла, но он был страшно удручён и всё время бормотал что-то вроде «О, дети, дети» с видом короля Лира. А она просто хлопнула задней дверью, и всё. Это была душераздирающая сцена.

И вообще – когда Луиз стоит за прилавком, она как будто делает нам, покупателям, одолжение. С ней не то что не поговорить ни о чём – иногда прямо боишься лишнюю банку «Овалтина» попросить. Её отец, конечно, ведёт себя совершенно по-другому, он очень дружелюбный человек, и мы все, его верные покупатели, весьма сочувствуем ему из-за поведения дочери.

Притом эта Луиз Белл даже не хорошенькая. Похожа на мышку. Зубы выступают, подбородок скошенный… Полагаю, именно поэтому ей кажется, что здесь болото, – никто за ней не ухаживает. Она, бедняжка, верно, думает, в городе что-то изменилось бы. Хотя… кто знает, а вдруг и изменилось бы. Возможностей для этого в городе больше, не поспоришь. А тут у нас эта мисс Белл дружит с двумя такими же невзрачными девушками – ходят втроём в кино, хихикают и делают вид, что им и без парней невероятно весело.

Но на самом деле им совсем не весело. И вообще Луиз чаще всего такая унылая. Была бы она хоть чуточку поживее! Для женщины это часто важнее красоты – живость, ты согласна со мной?

Думаю, наша деревня и впрямь кажется Луиз болотом, но, боюсь, город не пошёл бы ей на пользу. Такие девицы в городе скорее попадут в беду, чем хорошенькие, будут рады первому встречному, а он обязательно обманет. Дурнушки обычно так доверчивы. Вряд ли родители смогли бы удерживать Луиз дома, если бы у неё были свои деньги. Это её и спасает – что денег нет. Но если Луиз получит какое-нибудь наследство от какой-нибудь тётушки (ничего не знаю о наличии таковой, это я просто к примеру), она наверняка тут же покинет родительский дом.

Зачем ей надо было к доктору, я даже предположить не могу. На вид она вполне здорова. И даже нервы у неё, я уверена, в полном порядке, несмотря на вызывающее поведение. Скорее её родителям нужно лечить нервную систему. Возможно, они и лечат, не удивилась бы.

Так, дальше мистер Крайстер… Джордж Крайстер, шестьдесят лет, знаменитый художник. Неожиданно для нашей скромной деревушки, не так ли? Но он и правда художник, пишет в основном натюрморты, говорят, они неплохо продаются. Я видела в журнале парочку его работ – не в моём вкусе. Отнюдь. Возможно, я слишком сурова, но вот Ив тоже видела его картины и тоже не в восторге. Всё слишком яркое и большое. Виноград с огромными ягодами, дыни, клубничины… цвета такие ненатуральные… Я бы не хотела, чтобы у меня в столовой прямо перед глазами висели гигантские персики жгучего красного цвета. Однако люди покупают! Может, мы с Ив просто не разбираемся в современном искусстве, и у нас нет вкуса? Ив протестует и говорит, что у нас он есть.

Между прочим, журнал с работами мистера Крайстера – как раз из тех старых, что лежат в приёмной доктора Бердфорда. Так что не одна я видела эти картины, и многие говорили – это большая честь и гордость для нас, что такая знаменитость у нас живёт, и хвалили его полотна. Уж не знаю, искренне или нет.

Так вот, расскажу о самом мистере Крайстере, хватит уже о его пугающих и одновременно популярных натюрмортах. Он небольшого роста, плотный, лысоватый, не красавец, но очень живой и любезный. Всегда довольно остроумно шутит, даже когда говорит о погоде, – вернее, именно когда говорит о погоде, потому что больше ни о чём с ним поговорить не удаётся, по крайней мере мне. У них с женой симпатичный коттедж – кстати, недалеко от дома доктора Бердфорда. Жену зовут Элизабет, она лет на двадцать младше Джорджа, они оба кажутся дружной и спокойной парой, а уж как там на самом деле – кто знает. Хотя я уверена, что они действительно дружная пара, это заметно по многим мелочам. Например, в разговоре они иногда понимающе переглядываются и улыбаются друг другу, а так ведут себя только любящие супруги.

Судя по тому, как они живут, его натюрморты и правда хорошо продаются. У них две машины – у каждого по машине! Сын учится в дорогой частной школе. Они регулярно ездят в Лондон на всякие выставки или в театры и иногда проводят там неделю, а то и две. У них в Лондоне квартира. С деревенскими жителями Крайстеры особо не общаются, как ты уже поняла, – видимо, друзья у них только там, в Лондоне. Да и мы, честно говоря, считаем их чужаками: приехали сюда пять лет назад, купили дом, сделали дорогой ремонт. Не местные и богатые, понимаешь. Сама знаешь, как это важно для деревни – местный ты или нет, богатый или как все.

И к тому же они назвали свой коттедж «Маленький домик»! А он, видишь ли, большой. Очень в их стиле – так иронизировать. Это тоже многих раздражает. Ирония хороша в меру, а когда человек иронизирует постоянно, кажется, что он над тобой смеётся. Но, возможно, в их лондонской компании такая манера – обычное дело, и они ничего плохого не имеют в виду. Кто знает, как там принято у этих знаменитостей. А может быть, они и правда смеются над всеми нами, только нам это не показывают. Но если так, нам, строго говоря, не за что на них обижаться.

Их слуги – а у них и кухарка, и горничная – ничего никому не рассказывают, так что неизвестно, зачем ему надо было к доктору и почему он не пошёл к какому-нибудь дорогому лондонскому специалисту. Удивительно, что есть целых две женщины, которые не болтают о своих хозяевах. Это как-то подозрительно, правда? Я не могу себе представить, чтобы моя Мэри никому ничего обо мне не рассказывала. Было бы даже обидно, в конце концов. Но, возможно, такая молчаливость прислуги объясняется тем, что обе женщины – не местные, хозяева привезли их из Лондона. Когда Крайстеры уезжают в Лондон надолго, они и прислугу с собой забирают. Думаю, эти женщины относятся к простым деревенским жителям свысока и не считают нужным сближаться с ними.

Больше мне нечего поведать тебе о мистере Крайстере, так что перехожу наконец к последнему – и главному – герою. Мистер Эдвард Браун. Лет тридцать с небольшим. Вот он не просто не местный – он приезжий! Приехал за неделю до роковой среды, поселился в «Лисе и бабочке». Неизвестно, зачем, что ему надо было. Никто из наших его раньше не видел – это абсолютно точно, потому что такого человека невозможно забыть. Он мог бы быть симпатичным – высокий, стройный, голос приятный… если бы не фиолетовое родимое пятно чуть ли не в пол-лица.

Бедняжка! Сколько он натерпелся из-за этого – уж наверняка. И в школе дразнили, как пить дать, и когда вырос – все только на это пятно и обращали внимание. Горничная из «Лисы и бабочки» – кузина Мэри, и поэтому я знаю: когда он первый раз вошёл в паб – все замолчали. А потом, конечно, какие-то остряки начали изводить его вопросами об этом пятне. Так нетактично. Ужасно тяжело должно быть человеку. Он не огрызался, но горничная сказала – было видно, что ему очень неприятно. Тем не менее он ходил в паб каждый день (он вообще редко выходил из «Лисы и бабочки») и даже постоянно разговаривал с теми самыми остряками.

Горничная, правда, утверждает (по словам Мэри), что если всё время общаться с таким человеком и видеть это жуткое пятно каждый день, неделю за неделей, постепенно можно привыкнуть и не обращать внимания, но, видишь ли, этого мы уже не сможем проверить. Потому что именно таинственного мистера Брауна и убили в ту среду в приёмной доктора Бердфорда.

Полагаю, дорогая Пру, ты будешь разочарована, но сегодня придётся закончить письмо – на самом интересном месте. У Ив уже отваливается рука от писанины – она молчит, героически пишет, но я же вижу. Да, Ив, не спорь! И, конечно, она устала с дороги, а я сразу после обеда вцепилась в неё. Но Ив и сама понимает: важно скорее всё тебе описать. Думаю, какой-то предварительный материал для размышлений мы тебе уже дали, а завтра продолжим рассказ. У меня есть идея, как облегчить Ив работу. Надеюсь, жена викария нам кое-чем поможет, пойдём к ней прямо с утра. Если всё получится, ты сразу увидишь, в чём состояла идея, как только достанешь письмо из конверта.

Ив отдохнёт, а я почитаю мистера Диккенса. Ты знаешь, что если надо отвлечься, я всегда беру какую-нибудь его книжку. Сейчас я взялась перечитывать «Жизнь и приключения Николаса Никльби», эта книга меня всегда утешает, там много грустного, но много и чудесного юмора, присущего только мистеру Диккенсу.

До завтра, дорогая Пру.

Преданные тебе

Вайолет и Ивлин

Дорогая Пруденс!

Как я и обещала, мы с Ив уселись писать тебе на следующий же день. Уверена, ты ещё вчера поняла, какая идея пришла мне в голову, и сейчас открыла конверт и убедилась, что была права. Да, конечно, пишущая машинка! Как ты знаешь, Ив много лет работала секретарём у профессора археологии (десять с половиной, невозмутимо уточняет Ив), и ей часто приходилось печатать на машинке. Она утверждает, что это гораздо легче, чем писать от руки, так что теперь я могу эксплуатировать свою милую сестру с чистой совестью. С более чистой, по крайней мере.

Возможно, это не слишком вежливо – писать личное письмо не от руки, а на машинке, будто это какой-то отчёт (хотя это, строго говоря, и есть отчёт), но ведь мы так давно с тобой дружим, милая Пру, и я знаю, что ты всё прекрасно понимаешь и не обижаешься.

Машинку, как я и сказала в прошлый раз, мы достали у жены викария. Ну, то есть фактически у викария, но дала нам её его жена. Мы пошли к ней вдвоём, хотя мне несподручно опираться на трость левой рукой (а правой больно), но я хотела прогуляться, а главное – поговорить с миссис Робинс, женой преподобного. Конечно, они с Ив знакомы, и Ив могла бы сходить за машинкой одна, у неё и без меня получилось бы, но уж очень мне хочется участвовать в расследовании. Не подумай, милая Пру, я не воспринимаю всё это как игру, напротив – я так обеспокоена судьбой доктора Бердфорда, что рвусь в бой, только не знаю, с чего начать.

Пока что мы начали с беседы с миссис Робинс. Как ты помнишь, наша чудесная церковь семнадцатого века Сент-Энн стоит неподалёку от моего дома (прямо как у тебя), и дом викария там же, поэтому прогулка была недолгой. Миссис Робинс хлопотала на кухне, но была рада нас видеть (она всегда искренне радуется всем гостям) и сразу предложила нам по чашечке чая, от чего мы, разумеется, не отказались. Гораздо удобнее беседовать за столом, в спокойной обстановке. И у миссис Робинс всегда такие вкусные фруктовые пироги! Правда, на этот раз пирогов не было, а были лимонные кексы, тоже великолепные.

Как я и надеялась, за чаем разговор очень быстро свернул на наше убийство. Как ужасно это звучит – наше убийство, но мы тут так его и воспринимаем. Ведь оно случилось в нашей родной деревне! Миссис Робинс и её муж – из той половины жителей, что не верит в виновность доктора (да, мнения разделились примерно пополам), и мы могли спокойно обсудить с ней случившееся.

– Невозможно, чтобы доктор был настолько неосторожен или глуп, – убить человека прямо в собственной приёмной, в доме, где живёт его семья! – сказала миссис Робинс.

Ив возразила: полиция может подозревать, что доктор, наоборот, чрезвычайно хитёр и поступил так именно затем, чтобы никто на него не подумал.

– Чушь! – сказала миссис Робинс.

Она вообще весьма прямодушна.

– Или в состоянии аффекта, внезапно, в приступе ярости? – предположила Ив.

– И у доктора совершенно случайно оказался пистолет в кармане его халата? – фыркнула миссис Робинс. – Нет, не верю.

Конечно, мы согласились, ведь Ив говорила всё это только чтобы оживить наш разговор с миссис Робинс.

Мы постарались выведать у неё какие-нибудь свежие сплетни о том, что же на самом деле думает полиция, но оказалось, констебль Питерс теперь старается как можно меньше болтать об этом у себя дома. Видимо, он быстро понял, каким образом всем становится известен каждый шаг полиции. И наверняка инспектор Редли запретил ему болтать. Тем не менее, общий настрой наших соседей таков: не сегодня-завтра доктора арестуют. В этом уверены как те, кто считает его способным на убийство, так, увы, и мы сами.

– В любом случае это очень плохо для его практики, – сказала миссис Робинс. – Я знаю, что несколько семей уже решили не обращаться к нему. Даже те, кто был раньше записан на приём, отменили запись.

– Они что, думают, он будет убивать всех направо и налево прямо у себя в кабинете? – возмутилась я.

– Что бы они ни думали, но пациентов у доктора всё меньше.

Я тут же решила: обязательно пойду к нему на приём, чтобы все видели. И вообще надо больше разговаривать об этом с людьми и убеждать их в том, что доктор не виновен. Общественное мнение – это очень важно, правда?

Когда мы перешли к главной части нашего визита и попросили дать нам на время пишущую машинку, миссис Робинс, конечно, несколько удивилась, но мы объяснили, что у Ив появилась срочная подработка по перепечатке рукописи. Бедная Ив! Я заставила её врать! Но Ив согласна со мной: ради благого дела можно иногда притвориться. Не могли же мы сказать правду, Пру, дорогая, как ты думаешь? Никто не должен знать, что мы занимаемся расследованием, иначе с нами просто не станут разговаривать, и нам не удастся ничего выведать.

Главная неловкость была в том, что на этой машинке преподобный обычно пишет свои проповеди. Но миссис Робинс уверила нас – абсолютно ничего страшного не случится, некоторое время он попишет их от руки. Ему, мол, это даже полезно. Хотя, если вдуматься, что тут может быть полезного? К тому же завтра воскресенье, а значит, сегодня ему как раз надо готовить проповедь! Ужас. Она сходила за мужем, и он вышел к нам и горячо заверил нас, что будет только рад отдохнуть от машинки. Господи, как стыдно. Но отступать было уже некуда, мы рассыпались в благодарностях, и миссис Робинс, спасибо ей и за это тоже, велела младшему сыну отнести злосчастную машинку ко мне домой, потому что нам самим было бы тяжело её тащить. То есть не нам, разумеется, а Ив, я-то вообще не смогла бы.

Мальчик понёс машинку, а мы не пошли сразу домой – заглянули на почту, чтобы купить бумагу и заодно поболтать с Дорис Кобб, которая там работает и всегда в курсе всех сплетен. Дорис – внучка мистера Кобба, того самого, который подслушивает мои телефонные разговоры. Это у них фамильное – любовь к сплетням.

– Жене доктора пришло сразу четыре письма! – выпалила она, как только нас увидела, мы даже дверь не успели закрыть. – Наверное, от всех родственников сразу. Из разных мест, даже из Шотландии. Вот не знала, что у неё кто-то есть в Шотландии. Никогда оттуда писем не было, я бы запомнила. Уж точно не за тем они все вдруг написали, чтобы узнать, какая у нас тут погода.

– Они могли бы просто позвонить ей, если хотят что-то узнать, – сказала я.

– Не у всех есть телефон, – резонно возразила Дорис. – А может быть, родственники решили отречься от неё – не по телефону же это делать!

– Дорис, ну что ты говоришь, опомнись! Отречься! Ты, наверное, читаешь слишком много бульварных романов. Двадцатый век на дворе – никто в наше время ни от кого не отрекается.

– Ну, это в обычной ситуации, а когда у человека в родне окажется жена убийцы, что ему ещё делать, как не отречься от неё? – сказала Дорис своим самым противным голосом. – А романов я вообще никаких не читаю, некогда мне.

Честно говоря, мне вся семья Кобб не очень нравится. И я верю, что Дорис вообще не читает, как и её дедушка. Бесполезно предлагать им романы мистера Диккенса.

Пришлось строго объяснить Дорис, что никого нельзя называть убийцей, пока это не признал суд, а кроме того, доктор Бердфорд – в принципе не тот человек, который смог бы убить, да ещё и собственного пациента, да ещё и в собственной приёмной.

Но Дорис со мной не согласилась. Сказала, что никогда не знаешь, что может прийти в голову маньяку. Маньяку, Пру! Вот уже доктор Бердфорд у неё и маньяк.

А тут ещё на почту зашёл молочник, услышал, о чём мы говорим, и стал с энтузиазмом доказывать, что кроме доктора больше некому было убить, и вообще среди докторов всегда было и будет много убийц, это, мол, профессия такая, их всех прямо тянет на убийство, потому что они слишком хорошо знают, как у человека внутренности расположены.

Ах, Пру, ну как же так? Как они могут нести такой бред? Ведь когда всё было хорошо, эти же самые люди – буквально эти же самые —обожали доктора Бердфорда. Кто лечил молочника, когда тот сломал ногу? Уж как молочник радовался, когда смог ходить, а потом даже бегать! Сейчас и не скажешь, что было время, когда он еле ползал с костылями. А Дорис? Как она тяжело болела в прошлом году, доктор ходил к ней каждый день, она потом на каждом углу хвалила его, а теперь такое говорит! Я напомнила Дорис о том, как доктор её вылечил, а она сказала:

– Это же просто его работа, что же мне теперь, всю жизнь ему кланяться?

Бесполезно было объяснять, что чувствовать благодарность – не значит всю жизнь кланяться. Мы с Ив купили бумагу и пошли домой очень расстроенные.

Дома нас уже ждала машинка, и изумлённая Мэри хотела знать, что с ней делать. Мы поставили машинку в гостиную и сразу же принялись писать тебе.

Кстати, на всякий случай сообщаю: Мэри мы тоже рассказали историю о срочной подработке. Как будто я буду диктовать по рукописи, а Ив печатать. Закрыли дверь в гостиную и попросили Мэри не входить, пока мы работаем. И разговариваем тут вполголоса, опасаясь подслушивания. Всё это и смешно, и дико, но я действительно не хочу, чтобы слухи о нашем расследовании поползли по всей деревне. Мэри – ужасная сплетница.

Прости, что нагрузила тебя всеми этими подробностями, но я так огорчилась из-за разговора на почте! Мне было просто необходимо всё это выплеснуть. Понимаю, что никаких важных новостей мы за это утро не узнали. Только прониклись нехорошей атмосферой и впали в уныние.

А теперь наконец переходим к главному – к описанию того, что же произошло в тот день в приёмной доктора. Вернее, к тому, о чём мы примерно знаем. Ведь о том, что там на самом деле произошло, никто доподлинно не знает, в этом-то всё и дело.

Итак, возвращаемся в роковое утро среды.

Напоминаю тебе, хотя ты, конечно, всё это уже изучила в прошлом письме: в ту среду у доктора было четыре пациента – мистер Браун на девять, мистер Крайстер на девять тридцать, мисс Белл на десять и миссис Броу на пол-одиннадцатого.

Они все пришли в приёмную в полдевятого – конечно, кто-то раньше на несколько минут, кто-то позже, но все примерно в одно и то же время. Расселись по неудобным креслам (хотя, возможно, им-то было удобно) и стали ждать доктора. Приёмная была открыта, но кабинет закрыт – доктор пришёл только без пятнадцати девять. Он вошёл в приёмную через дверь, ведущую из частной половины, и снова запер её после этого. Доктор сказал, что в девять часов вызовет первого по очереди, и зашёл в кабинет.

Прошло минут десять, и тут случилось нечто непредвиденное.

Дверь, отделяющая приёмную от частной половины, снова открылась, и в неё влетела Элис с криком и плачем.

– Элберт, он упал, скорее, скорее!

Всем было понятно, что она говорит об их малыше. Доктор выскочил из кабинета и понёсся за женой на частную половину дома. Обе двери он в спешке не закрыл.

Пациенты остались в приёмной в надежде, что с младенцем всё в порядке и доктор скоро вернётся. Примерно в девять пятнадцать, когда стало ясно, что расписание в любом случае уже сдвинулось, миссис Броу сказала, что у неё всё было рассчитано, а теперь она боится опоздать на заседание женского комитета, поэтому лучше потом запишется на другой день. Попросила остальных передать это доктору, когда он вернётся, и ушла.

Ещё минут через пять то же самое сделала мисс Белл: сказала, что должна в определённое время сменить отца за прилавком, он будет недоволен, если она опоздает, и убежала.

После них и мистер Крайстер сдался и тоже ушёл. Попросил мистера Брауна сказать доктору, что они все потом запишутся заново. Мистер Браун обещал передать, потому что он собирался дождаться доктора. Так, по словам мистера Крайстера, и сказал: «Я определённо его дождусь, он мне очень нужен». Очень нужен! Загадочно, правда?

А примерно без двадцати десять доктор Бердфорд вернулся в приёмную и увидел там застреленного мистера Брауна.

Застреленного, Пру! За те десять минут, что мистер Браун оставался в приёмной один, кто-то его застрелил! Прямо в голову. Ужасно. Когда пришёл доктор Бердфорд, бедный мистер Браун был уже мёртв и лежал на полу в собственной крови. Оружия рядом не было. Совершенно точно не самоубийство.

Это очень краткий пересказ произошедшего – то, что я знаю из отрывочных разговоров с разными людьми (пока в основном с Мэри, а она-то, как ты понимаешь, поговорила уже со всей деревней). Я реконструировала историю из разных кусочков, но, может быть, что-то было не так или не совсем так. Конечно, я не могу пойти прямиком к доктору и начать его расспрашивать!

Одно скажу с уверенностью: с малышом доктора всё в порядке, слава Богу. Он тогда действительно упал, но всё обошлось.

Дознание состоится послезавтра, в понедельник, его откладывали из-за болезни коронера, так что мы многое узнаем послезавтра. Конечно, мы с Ив пойдём и будем самыми внимательными слушателями. Надеюсь, Ив даже будет записывать разные важные факты в свой маленький блокнот. Она говорит, что на всякий случай это надо сделать обязательно, а так как моя дорогая сестра владеет стенографией, у неё получится записывать быстро и точно. Ив даже придумала, что ответит, если кто-нибудь заметит и спросит, зачем она это делает. Ив скажет, что хочет развлечь этим нашу одинокую престарелую тётушку в Дорсете, которая любит читать о всяких происшествиях. Как ты понимаешь, нет у нас никакой тётушки ни в Дорсете, ни где-либо ещё.

Разумеется, всё тебе потом подробно расскажем.

Но я уверена: помимо официальных показаний, которые мы услышим послезавтра, очень важны частные разговоры с разными людьми. Мне кажется, после дознания будет уже уместно поговорить и с пациентами, которые были там в тот день, и с самим доктором… как бы невзначай. Думаю, нам с Ив обязательно надо побеседовать с каждым из них, вот только сначала мы хотим получить от тебя точные инструкции. О чём спрашивать? Что узнавать? Надо ли нам что-нибудь сделать конкретное? Как вообще действовать? Стоит ли войти в контакт с инспектором Редли? С констеблем Питерсом точно не стоит, это понятно, но и насчёт инспектора я сомневаюсь, вряд ли он по достоинству оценит наше рвение. Хотя… а вдруг…

Я в такой растерянности, милая Пру, но преисполнена решимости бороться за доктора. И Ив тоже. Пожалуйста, напиши, что нам делать, мы очень волнуемся.

Чуть не забыла сообщить важную вещь. Вот это я знаю совершенно точно: на другой день после происшествия полиция искала в пруду орудие убийства и нашла его – старый револьвер без отпечатков пальцев. Говорят, вода смывает отпечатки (или нет?), но в любом случае вряд ли убийца держал его голыми руками. Хотя, конечно, кто знает. Вдруг это всё-таки было убийство в состоянии аффекта?