Хранитель пепла. Кокон

Алексей Тибар

Хранитель пепла. Кокон

Пролог

Из чёрного кокона страхов, где душа утопает в горе, зарождается хрупкий свет искупления, что несёт умиротворение мученикам.

– Заметки Безымянного Странника

– Да здравствует Император Каргус! Да здравствует Империя!..

Итак, свершилось. На четвертом десятке жизни я поднялся на вершину, с которой уже некуда было идти. Весь континент лежит у моих ног. Не просто завоёванный, а усмирённый. Моя армия могуча и непоколебима, каждое её звено исполняет свою роль будто шестерёнка в большой военной машине моей страны. Поистине это великое изобретение, а создателем являюсь я – Каргус Завоеватель.

Я рад, цель всей моей жизни исполнена, и я стою здесь: на балконе Мраморного дворца, впитывая этот момент. Не крики, а визг. Рёв толпы, конца которой не видно. Они выкрикивают моё имя, и в голосах их нет ненависти, которую я заслужил. Лишь истерия. Надежда. Поклонение. Сердце моё, давно забывшее о тепле, отозвалось ледяным удовлетворением. Они любили своего палача. Какая жалкая и прекрасная шутка.

– Ваше Императорское Величество… – Шёпот за спиной. Придворный на колене, голова склонена так низко, что казалось, вот-вот коснётся плит. – Беглый король Клавдий… пойман. В катакомбах. С семьёй.

Уголок моего рта дрогнул. Кончилась твоя игра, старый трус.

– Докладывай детали.

– Схватили при попытке бежать по подземным ходам. Охрана перебита гвардейцами. Доставят в цепях.

– Я увижусь с ними в тронном зале.

– Как прикажете! – не поднимая глаз, он попятился прочь.

А гул тем временем нарастал. Они славили меня. Того, кто разорил их города, сжёг их поля, перемолол в мясо их сыновей. Они должны были бы рыть мне могилу зубами, но вместо этого – рёв обожания по всем улицам Ромау. Такова природа стада. Оно не хочет свободы. Оно жаждет сильного пастуха, чей бич будет щадить послушных и разить строптивых. Они видели не человека – в их глазах я полубог, воплощение силы и власти.

Терра была едина ныне. Впервые за тысячу лет. Народы всего известного нам мира – от варваров востока до надменных владык запада – теперь часть моей империи – страны, что принадлежит лишь мне.

Неспешным шагом, в окружении свиты прихлебателей и безмолвной стражи, я двинулся в покои бывшего короля. Коридоры Мраморного дворца были вымощены полированным камнем из Белой Гряды, что расположена на окраине королевства. Под сводами плыл ненавязчивый цветочный аромат алхимических ламп, в свете которых переливались геометрические узоры из зеленого и пурпурного порфира. Стены, облицованные тонкими плитами мрамора, кое-где несли на себе груз прошлого – фрески и мозаики. Святые и короли взирали на меня с высоты; их глаза, выложенные смальтой, словно следили за каждым шагом, безмолвно осуждая за завоевание их дома.

Наконец мы достигли королевских покоев. Здесь безвкусная, почти отвратительная роскошь достигала своего апогея. Стены сплошь покрывали мозаики из смальты и золота. Полы прятались под коврами с грубыми нитями и кричащими красками, выглядевшими чужеродно. Но самое отвратительное – огромное зеркало, занимавшее треть стены. Подобное даже у местных фетизких владык, что на порядок богаче прочих, считалось верхом достатка. Рама источала золотое и серебряное сияние, усеянное изумрудами, топазами и рубинами. Идеально отполированное стекло отражало всю комнату, удваивая её удушливую пышность. Я увидел в нём своё отражение…

Украдкой я скользнул взглядом по своре прихлебателей, выискивающих малейшую перемену в моём лице. Им невыносимо любопытно, о чём я думаю. Но разве дано им понять? Заметив мой взор, они, словно щенки, низко склонились и поспешили уйти, стараясь бесшумно притворить дверь. Они боятся меня. А значит – уважают. Их следует держать в почтительном напряжении, ибо ничто не учит правильному поведению лучше, чем осознание, что каждая твоя минута может оказаться последней. Я и есть Власть. И им лучше не забывать об этом.

Всматриваясь в драгоценную гладь зеркала, я подмечал каждую деталь. Сегодня я с ног до шеи закован в латы, игриво поблёскивающие в свете люстр. На голове – золотая оливковая ветвь, один из символов императорской власти. Когда-то, в далёком прошлом, я был слаб и ничтожен, и окружающие стригли мои волосы коротко. Привычка укоренилась во мне навсегда.

Я старею. Широкий лоб прорезали морщины, а глаза давно утратили былой юношеский оскал. Они стали строже, и теперь в них отражалась лишь холодная, непоколебимая решимость; даже в волосах проступила седина. Моя сила справилась со всем, и лишь одно осталось ей неподвластно – время.

Внезапный стук отвлёк меня от созерцания, и вскоре дверь бесшумно отворилась. В покои проскользнула тщедушная мужская фигура.

– Ваше императорское величество…

– Ну, здравствуй, Квинт. С какими новостями?

Он служил «мистиком» долгие годы, тот самый человек, что собирает слухи и вскрывает заговоры против меня. Он заслужил моё доверие, не единожды исполнив свой долг безупречно.

– Государь, мы доставили Клавдия и его семью во дворец…

– Ведите их в тронный зал. Я скоро буду.

Квинт, не поднимаясь, склонил голову ещё ниже, затем поднялся и растворился за дверью, закрыв её без единого щелчка.

В последний раз окинув взглядом своё отражение, я медленно повернулся и прилёг на королевское ложе. Всё моё существо заполнило глухое, неторопливое чувство предвкушения. Клавдий… Значит, мы встретились вновь. Это будет занятно.

Я восседаю в тронном зале на месте, что некогда принадлежало королю Фетизии. Трон его выкован в пышном стиле: сияет позолотой, точно заключив в себе солнце, и усыпан драгоценными камнями, что при тусклом свете напоминают глаза древних чудовищ, что вымерли, но остались в истории. Резные подлокотники, изображающие львов, извиваются в причудливых формах, а несколько мраморных ступенек с прожилками алого порфира возвышают его над миром, подчёркивая величие, ныне присвоенное мной.

Махнув рукой, я даю право завести гостей этого мрачного вечера. Врата распахиваются с грозным грохотом, стража стройными рядами просачивается внутрь. По среди колонны – король и весь его приплод.

В цепях, что звенят с каждым шагом, бредёт не только престарелый Клавдий, чьи волосы с годами потеряли пламенный цвет, и его жена, в кандалах ведут двух молодых девушек и малолетнего наследника престола. Они идут тяжело, изредка спотыкаясь о холодный камень и неровно дыша. Чем ближе они приближаются, тем яснее я могу разглядеть выражение лица Клавдия. Оно будит во мне смутное чувство: с одной стороны, губы невольно кривятся в усмешке, а с другой в груди у меня разгорается тёмное удовольствие, что питается их унижением…

Когда их шаги замирают у подножия трона, я взмахиваю рукой и стража повинуясь моему безмолвному приказу, заставляет их рухнуть на колени. Мы смотрим прямо в глаза друг другу. Молчание тянется, и в этой тишине я слышу их сердца – рваный ритм, отчаянный, подобный барабанам предвещающим нечто ужасное. Они наслышаны обо мне, поэтому их страх, первобытный и звериный, пропитывает воздух. Это ласкает моё сердце.

– Оставьте нас, – обращаюсь я к страже и другим присутствующим. Они спешно удаляются.

Мы остаёмся одни, и тяжёлая тишина вновь сгущается вокруг. Мой взгляд скользит по их лицам. Их жалкие попытки унять дрожь, подавить плачь, заглушить своё собственное дыхание! Это забавляет меня и разжигает азарт, как зрелище умирающей добычи сжатой моими клыками.

– Милостивый… – дрожащий голос Клавдия, осмеливается нарушить тишину.

– Как ты смеешь, – перебиваю я медленно, смотря на его сына и дочерей. – Тебе ли, Клавдий, так самоуверенно брать слово, когда твоя судьба висит на волоске?

– Прошу простить! – старик выкрикивает и падает ниц, с глухим стуком ударившись головой о каменный пол, его губы бормочут бессвязные мольбы.

– Поднимись, – приказываю я, но он не слышит, утопая в своём ужасе, – Поднимись, я сказал! – повысил я тон, после чего он выпрямился, как пружина, – Мне не нужны твои жалкие извинения. Ты же помнишь меня, не так ли?

– Господин… я… я не…

– Не лги, Клавдий, – вновь перебиваю я, – Я чувствую биение твоего сердца, как оно сжимается от страха. И это верно, ты знаешь, что со мной не шутят. Отвечай.

– Да, господин, я помню вас… – его седая голова качается в разные стороны, а глаза ищут спасения, которого нет, – Но… видит Бог, я не виноват. Помилуйте, прошу вас!

– Теперь я покажу твоей молодой семейке, почему вы здесь…

Я протянул руку, и невидимая сила, подчиняясь моей воле подняла небольшой кристальный шар в воздух. Тот лежал в нескольких шагах от меня на резном подносе. Плывя по воздуху, он вскоре мягко лёг в мою ладонь.

Я полностью сконцентрировался на нём: через мою руку в него просачивалась сама моя жизнь. Великая Синева, что является утробой этих камней, пожирает душу всякого, кто рискнёт биться с её мощью. Я же лишь отдаю частичку себя. Внутри хрустального сердца сферы затлел уголёк, с каждой секундой пожирая тьму всё сильнее. Вскоре шар вспыхнул ослепительным сиянием, а энергия внутри начала биться из стороны в сторону. Я почувствовал небольшое недомогание. Он взял даже с избытком.

Я закрыл глаза и почувствовал, как энергия хлынула из моей руки. Когда веки вновь распахнулись, я увидел как багряные нити света, тонкие точно иглы, пронзили головы тех, кто стоял внизу. Их глаза закатились, и они пали наземь.

Мир вокруг дрогнул, и я провалился в своё сознание. Рядом со мной Клавдий, поодаль стоит его семья, они все испуганно озираются в разные стороны. Их руки скованы невидимыми путами моей воли, рты запечатаны мрачным туманом. Они – лишь тени, безмолвные зрители.

Перед моими глазами вспыхивают хаотичные видения, точно рой образов проносится перед глазами. Они мчатся в моей голове, показывают мне того мальчика. Жалкое и несчастное существо. Для меня это длится лишь миг, но затем на меня обрушивается сокрушительная и неумолимая лавина чувств… Я задыхаюсь. Боль. Обида. Одиночество. Ярость. Страдания. Горло моё перетянуто, в голове шум, и я стою весь согнувшись, балансируя на грани разума и безумия.

Вспышка. Я снова в тронном зале. Перед глазами белая дымка, вокруг мерцающая тьма. Она уходит медленно. Я начинаю видеть. Мой взгляд невзначай падает на дочерей Клавдия. Их глаза полны слёз, и они смотрят на меня с жалостью. Это ранит меня, но теперь они знают. Клавдий, павший на колени, склонил седую голову. Королева даже не смотрит в мою сторону, гримаса сожаления повисла на её лице. Лишь юный царевич дерзко встречает мой взгляд, его губы кривятся. Он не понимает.

– Клавдий… – мой голос, низкий и тяжёлый, разрывает тишину.

– Прости меня… Прости меня, Каргус! – он кланяется и касается лбом холодного пола, его слова хриплые и отчаянные звучат как мольбы, – Я ужасно поступил, но я умоляю пощади!

– Такое нельзя прощать… – я медленно схожу по ступенькам вниз.

Клавдий резко вскидывает голову и его взгляд полный ужаса цепляется за меня. Все обеспокоенно провожают меня глазами. Я вплотную подхожу к королевичу. Дерзкий для юнца взгляд всё ещё пытается удержать мой, но в глубине его глаз уже дрожит душа. Я замечаю это. У него смелое сердце и острый ум… И всё же, кто он такой передо мной?

Резким движением я хватаю его за горло, и мои пальцы сжимают его, словно стальные тиски. Подняв его вверх, я слышу крики его матери и плачь сестёр, их мольбы рвутся в воздухе, не достигая меня. Мне давно уже всё равно. Клавдий потрясён, он рвётся встать, однако невидимая сила, моя воля, вдавливает его в камень так, что кости его трещат. Надо сдержаться, а то его размажет.

– Умоляю… – хрипит Клавдий, но я не обращаю внимания.

Я смотрю на лицо королевича, болтающегося в моей хватке, от удушья он покрывается краской. Та твёрдость, что была в нём испарилась, теперь он боится и руками пытается разомкнуть мои пальцы. Я лишь наблюдаю как жизнь в его глазах меркнет, и в тот миг как глаза его начинают хаотично закатываться, тело слабеть, а сознание ускользать из него, я с силой пробиваю его грудь. Моя рука проходит насквозь, и его сердце, ещё трепещущееся, зажато в моей кисти. Я чувствую его последние удары, вижу как тьма застилает взор мальчишки. Он уже мёртв.

Королева воет, его сёстры рыдают, Клавдий, сломленный, не может сдержать слёз, что текут по его морщинистому лицу. Я откидываю тело мальчика в сторону. Его сердце, мгновенье назад бившееся в моей руке, теперь лишь слабо подрагивает, угасает.

– Ты чудовище! – выкрикивает королева с лицом полным ненависти, прервав свой плач.

Она пытается подняться. Я ослабляю гнёт своей ауры на неё, и она, точно выпущенный из клетки зверь, бросается на меня с отчаянным криком. В миг я перехватываю её руку и выкручиваю с такой силой, что она оказывается спиной ко мне. Моя аура вновь сгущается и обволакивает её, тяжёлая как стальная цепь. Она не может и шевельнуться. Клавдий и его дочери, чьи лица искажены ужасом, издают отчаянный вой.

Я чудовище? – шепчу я, наклоняясь к ней, мой голос холоден, как дыхание смерти, её глаза мечутся в панике, – А кто сделал меня таким? Знаешь ли ты, знатная тварь, что я когда-то был таким же как твой сын? С первых дней жизни, сами того в полной мере не сознавая, из меня лепили чудовище. Они все думали, что я буду покорной пешкой, что яд, который изрекал его поганый рот, достаточно промыл мне разум. Но тёмная сущность его не будет досаждать мертвецам, ведь у него более нет языка. Конечно, ты знаешь. Я показал вам всем.

– Агх-а… – захрипела королева, когда моя рука сжала ей глотку и с рывком вырвала трахею вместе с частью пищевода. Кровь хлынула яростным потоком, мои руки по локоть в алой влаге.

Дочери королевы захлёбывались своими слезами. Ослабив давление на неё до едва ощутимого, я позволяю телу королевы рухнуть. Схватившись руками за изуродованную гортань, она скручивается на полу, точно младенец в утробе. Я смотрю на неё, и тёмное удовлетворение растекается по моему телу.

– Господин, пощадите хотя бы моих дочерей! – завопил Клавдий.

– Ты смешон… – холодно ответил я, встав над двумя молодыми девушками.

Плач их прекратился, и они застыли словно трагичные статуи. Лица их приобрели вид немой мольбы, а глаза цеплялись за меня ища милосердия…

– Тогда я даже не был королём! Мой отец тогда правил! Я лишь… я… Прошу, гоподин, пощадите их… – в конце его голос истончился до шёпота, он почувствовал глухое эхо своей собственной вины.

– Ты исполнял его волю. Ты думаешь, я забыл о всех муках, на которые ты и вся ваша семейка обрекли меня? Как вы жгли меня живьём, чтобы проверить стойкость моей кожи против огня? Как топили в сосудах, поверх заполненных кислотой? Морили голодом чтобы узнать нуждаюсь ли я в еде? Почему же ты не пощадил меня, Клавдий? – вопрос повис в воздухе, Клавдий лишь сокрушённо склонил голову.

Заметив мой взгляд, дочери Клавдия вздрогнули. Они стояли на коленях у моих ног, и подняв руки прямо над их головами, я почувствовал, как моя аура, тёмная и беспощадная, скопилась вокруг них. Одним лишь желанием я свернул им шеи, быстро и безболезненно, лишь мгновенная тьма поглотила их жизни.

Клавдий тихо рыдал, распластавшись на полу, тело его сотрясалось от горя. Повернувшись к нему, я поймал его взгляд. Глаза были мутные от слёз, в них горела горькая злоба – жгучая, бессильная.

– Как долго я к этому шёл… Тридцать лет минуло с того дня, когда я вырвался из вашего заточения. И сейчас я отплатил тебе. Жаль, твой дряхлый старик и брат сгинули прежде, чем я добрался до них. Я бы с наслаждением выдирал из них кость за костью, потихоньку.

– Ты чудовище… – Клавдий прохрипел, его голос дрожал, – Мы, при всей нашей жестокости, не сравнимся с тобой. Мы делали это из нужды, а ты действуешь как зверь. Слепо и кровожадно…

– Нужды? – усмехнулся я, – Не было никакой нужды в мои муках, лишь прихоть и амбиции твоего отца. Помнишь, что было за пару дней до моего побега? Ты явился ко мне, скрывая лицо, и твой визит разжёг ненависть в моём сердце, вечный огонь, преследующий меня до сих пор… Если бы я мог тогда, как зверь, схватил бы я тебя за горло и перегрыз его. Подобно чудовищу, коим ты меня называешь.

– Будь проклят тот солдат, что помог тебе сбежать, – со злобой выплюнул он слова, – Пусть он горит в преисподней до скончания времён, и демоны пожирают его плоть!

– Следи за языком… – прошептал я, – Из всех людей встреченных мною за жизнь, я не встречал никого более достойного вечного блаженства. Знаешь, ты умрешь за мои муки. Но твоя семья… они пострадали не за меня. Это плата ему. За обещание, которое я не сдержал.

– Я проклинаю тебя! – его глаза вспыхнули, – Надо было убить тебя тогда, при первом же взгляде полным злобы! Господи! Я должен был приказать ему расправится с тобой… Убить. Убить… – он повторял это слово, словно заклинание, из его глаз хлестали слёзы.

– Довольно, – твёрдо молвил я, – Ты поговорил вдоволь. Испытал много душевной боли, но знаешь… этого до сих пор недостаточно, чтобы утолить мой гнев.

Одной только волей я вознёс его над землёй, повернул до вертикального состояния. Он держался в воздухе, растянутый, точно звезда, каждая его конечность в свою сторону. Почти угасший его взгляд был устремлён мне в глаза.

Приятное тёмное чувство объяло моё сердце. Я ждал этого тридцать лет… Лёгким движением глаз я вырвал ему мизинец на левой руке. Рваный и полный муки крик наполнил зал и я насладился им сполна. Остановив кровотечение силой своей ауры, я продолжил расправу. Дальше безымянный палец, потом средний…

Это действо продолжалось, пока он не лишился всех пальцев на руках и ногах. Взгляд его помутнел, веки дрожали, он несколько раз чуть не падал в обморок, но, к моей радости, этого не происходило. Когда последний его палец на правой ноге отлетел, он отреагировал слишком спокойно, почти безмолвно. Подобная боль, видно, стала для него привычной. Это меня не устроило. Я придумал нечто новое.

Силой мысли я начал скручивать его правую ногу, начиная от ступни и до таза, в тугую спираль. Кости хрустели, как сухие ветви, плоть рвалась с влажным чавканьем, и он заорал – первобытный вопль, что эхом отразился от стен, наполнил меня радостью. Дальше такую же участь разделили другие конечности. Когда я закончил с последней, Клавдий напоминал мне нелепую, перекрученную сардельку. Это меня позабавило.

Клавдий едва находился в сознании, его воля слабела. Долго не продержится. Он был ничтожен передо мной – никто не может противостоять моей ауре, но этот старик, чьё тело с самого детства закалялось укрепляющими зельями и отварами, оказался довольно живучим. Пожалуй, если бы на него обрушилась часть крепостной стены, он бы выбрался из-под обломков, отделавшись лишь ссадинами и синяками.

Я удерживал его кровь в теле, хоть это и требовало усилий – стоило лишь на миг ослабить ауру, и алая река хлынула бы из каждой щели в его изломанном теле. Надо заканчивать. Достав меч из ножен, остриё которого всё переливалось оттенками красного, я подошёл к Клавдию.

Он был на грани небытия, уже мало внешне походя на человека. Размахнувшись, я всадил меч почти до рукояти ему в грудину, он издал жалобный хрип.

– Скажи, каково это – когда тебе вспарывают брюхо? – в моём голосе тлела насмешка.

Медленно таща лезвие к низу его тела, я слышал его вялые стоны. Они ласкали мой слух. Дойдя до конца, я выдернул клинок и вместе с ним вывалились и кишки, с глухим шлепком они сползали наземь. Клавдий уже был при смерти, его глаза стекленели.

– Этого всё еще мало… – полушёпотом сказал я, смотря в его беспамятное лицо, в котором угасала последняя искра жизни.

Лёгким движением глаз я оторвал его голову от туловища, после чего я полностью снял давление своей ауры. Изувеченное тело плюхнулось на пол, ото всех щелей в нём хлынула кровь. Она растеклась по полу, образовав перед троном алый оазис.

Я поднялся обратно по ступенькам наверх. Теперь это моя крепость и мой трон.

Нас называют по-разному. Большая часть континента клеймит нас «Прокажёнными», несущими горе и смерть. Я же предпочитаю слово «Иные» – так нас называют некоторые варварские племена на востоке. Они чтят нашу силу, считая её даром духов.

Я всегда был особенным. Иные – крайне редки. Никто не ведает, как именно мы получаем свои способности. Мы в разы сильнее любого обычного человека – будь он бедный крестьянин, сгорбившийся от непосильного труда, либо заносчивый аристократ, увешанный золотом. У каждого Иного своя сила, но я отличаюсь от других: мне даны два дара – самоисцеление и аура.

Мои исцеляющие способности не раз позволяли мне оправится от тех ран, от которых бы любой сложил голову. Будь то разодранная плоть или отсечённая конечность, они затягиваются и заживают. Я не контролирую этого.

Однако аура – это способность, что позволяет мне по истине гнуть мир, как я того пожелаю. Одного моего взгляда, единого желания хватит, чтобы сжать человека в труху или разорвать на куски. И не только людей – я дробил военные корабли, точно скорлупу, сжимал в шар марширующие полки вражеского войска. Помимо этого, вокруг меня всегда тлеет незримый барьер, защищающий моё тело от клинков, и от оружия, что изрыгает пламя и металл. За десятилетия жизни и битв, я отточил своё боевое искусство.

Оглядываясь назад, я не припоминаю ни одного равного мне среди Иных. Множество воинов c невиданными ранее дарами, были убиты мной без особого труда. Их дары сияли ярко, но они пали от моей руки.

Помню, пару лет назад ко мне подослали ассасина. Его дар – вампиризм – был уникален: он ослаблял жертв с расстояния и уносил их жизни под покровом ночи. Однако он ошибся, недооценив мою ауру. Во сне я словно почувствовал как нечто противное касается меня, моего барьера. Очнувшись я быстро нашёл его и смял в бесформенную кашу.

Любопытно то, что… Можно сказать, ниспосланная способность определила его судьбу. Он стал тенью в ночи и скрытым клинком людей, которые ему заплатили за мою голову. Так же и мои две силы сплетённые воедино сделали меня Каргусом Завоевателем.

Когда я научился грамоте, я поглощал столько книг, сколько бы их ни попадалось на моём пути. Больше всего меня заинтересовали «Хроники Терры». В данных текстах пересказывалась тысячелетняя история континента. Отсюда я узнал о великих империях, что рождались то тут, то там; о их правителях, чьи мена эхом звучали в веках; мифических существах, вымерших сотни лет назад; об Иных, чьи силы ткали саму ткань истории человечества.

Зачастую именно Иные становились великими завоевателями. Автор – хронист Лукреций, писавший об этом, – винил их безграничную жажду власти и чувство собственной неуязвимости. Он был отчасти прав. Но уже тогда я уяснил одну вещь для себя: если ты избран самой судьбой для великих деяний, вправе ли ты отказываться от них?

Я лежал на кровати в покоях захваченного дворца и размышлял о прошлом, настоящем и грядущем. Предстояло многое: подавление недовольных, управление страной, указы, дела… Одна мысль об этом вогнала меня в уныние, но лишь до тех пор, пока я не вспомнил о мучениях Клавдия. Я облегчённо вздохнул, вновь прогоняя в голове всё то, что сделал с ним и его семьёй.

Внезапно раздался стук. Не от двери. Я повернув голову и в тонкой полосе лунного света, что пробивался сквозь занавеси, увидел ноги – до пояса. Они небрежно раскинулись в кресле. Стук продолжался, хотя фигура оставалась неподвижной. Тьма в комнате сгустилась, словно чёрный туман; масляные лампы на стенах угасли, не испуская ни толики света. Пространство освещалось лишь белоснежным небесным шаром.

– Мы снова встретились, Каргус, – прошипел голос.

– Назови своё имя, – потребовал я.

– Нет.

Я попытался смять незваного гостя в труху, но сила не отозвалась – лишь пустота, словно кто-то вырвал её из меня. Я вскочил на ноги и достал первый же клинок, подвернувшийся мне под руку.

– Ну-ну-ну, Каргус, – он успокаивающе проговорил, – Не стоит. Ты же почувствовал это, правда? Беспомощность. И ты уже понял кто я, поэтому так осторожен. Назови моё имя.

– Лекс…

В голове моей промчалась мысль окрикнуть стражу, но не успел я открыть рот, как он, подобно змее, рванулся ко мне из кресла. Его клинок, чей стук я слышал мгновением назад, мелькнул во мраке, едва различимый. Отклонив его дальний выпад в сторону, я текучим движением вознёс меч над его головой, тотчас рубанув её. Противник растворился у меня на глазах.

– Ха, ты всё ещё неплох! – голос раздался со всех направлений, будто само пространство шептало его слова.

– Лекс, бейся! Хватит прятаться как помойная крыса!

– Как скажешь, – у его голоса появился источник, он всё также вальяжно сидел в кресле.

Он – Иной, но имеет только один дар – Ликвидацию силы. Она вытягивает способности жертвы, оставляя её беспомощной на короткий промежуток времени. За всю жизнь я встречал только его одного с таким типом силы, и лишь с ним в схватке я чувствую себя обычным человеком, уязвимым и жалким. Но что странно… откуда этот туман и тьма? Его дар не творит такого.