Том 1 Грохот Разломной Бури

К середине дня воздух над Лейнхолдом стал не только тяжёлым, но и каким-то натянутым, как кожа на барабане. Каэрон стоял на телеге, поправлял мешки с зерном, когда почувствовал, как через доски под ногами прошёл короткий толчок. Не удар, не настоящая дрожь, а будто кто-то снизу легонько ткнул кулаком в основание деревни.

На площади сначала зашумели не люди, а ведра. Стоявшие у колодца пустые бадьи вдруг разом звякнули, закачались, а потом вода в самом колодце поднялась и опустилась, как грудь, набирающая и бросающая воздух. Плеск был тяжёлым, глухим, будто в глубине, под зеркалом, кто-то медленно вдохнул и выдохнул через толщу камня.

– Видели? – выкрикнул кто-то, но голос тут же захлебнулся в общем гуле.

Местные маги, те немногие, у кого была слабая Евхария, отреагировали первыми. Женщина у лавки, обычно гревшая руки над кружкой и помогавшая травами, резко схватилась за виски, согнулась, словно ей в голову вбили раскалённый гвоздь. Парень у кузницы, который иногда подталкивал жар в горне тихими движениями ладоней, уронил клещи, прижал пальцы к глазам.

– Резануло… – прошептал он, и слово оборвалось на полувздохе.

В этот момент над одним из дальних полей, ближе к краю деревни, воздух начал дрожать. Сначала Каэрон решил, что там просто поднимается пар, но солнце так и не вышло из-за тяжёлых облаков, и жару взяться было неоткуда. Марево висело неподвижно, не поднимаясь вверх, а как будто расширяясь в стороны, делая само пространство над землёй мягким, зыбким.

Каэрон обернулся на крик у колодца, и звук, которого здесь никогда не было, ударил в уши. Не громко, но так, что внутри всё сжалось: не то треск, не то протяжный внутренний звон. Будто где-то глубоко под Лейнхолдом тончайшая пластина камня медленно начала трескаться, а кто-то заставил его слышать это прямо в костях.

На миг телега под ним показалась ему стоящей не на земле, а на куче тонких, дрожащих пластин. Ему почудилось, что, если сделать лишнее движение, всё это рассыплется – дома, улицы, люди, – скользнёт в стороны, как плохо сложенный настил. Пальцы сами вцепились в край мешка так сильно, что суставы побелели.

Звук оборвался так же внезапно, как начался. Вода в колодце успокоилась, только ещё раз тихо плеснула о каменные стенки. Женщина с Евхарией выпрямилась, бледная, как полотно, парень у кузни медленно отнял руки от лица, тяжело дыша. Люди вокруг начали говорить громче, чем нужно, заполняя тишину словами, как будто боялись, что она вернётся.

– Земля дёрнулась, вот и всё, – сказал кто-то. – Было уже такое.

– Колодец старый, – поддержал другой. – Свалятся стены – придётся новый копать, вот и вся беда.

Каэрон стоял на телеге и чувствовал, как пот стекает по спине полосой, несмотря на холодный воздух. Липкий страх, поднявшийся в нём вместе с тем звуком, не уходил, только отступал чуть вглубь, как зверь, затаившийся в тени. Он оглядел площадь, людей, колодец – всё выглядело, как всегда, только в глазах у многих мелькали те же блестящие точки паники, которые они старательно прятали за руганью и нервным смехом.

Он спрыгнул на землю, проверил упряжь, делая вид, что занят делом. Внутри же повторял, как заклинание: «Стабилизировалось. Всё успокоилось. Просто день такой». Слова плохо ложились, не цепляясь ни за что реальное, но других у него не было.

Высоко над Лейнхолдом, там, где ни один глаз не мог увидеть, а ни одно ухо не услышать, сеть Варр’Кесса на миг напряглась. Узлы, привязанные к Сердечным Землям, сделали первый пробный щелчок, словно кто-то проверил, насколько выдержит ткань Реалиса, если к ней приложить немного больше веса. Разлом ещё не раскрылся, но мир уже сделал свой первый тихий вздох, принимая удар, о котором никто в Лейнхолде не знал по имени.

Глава 2. Деревня, разорванная изнутри

Разлом открылся без грома и молний. День был таким же серым, как десятки до него, когда середина деревенской улицы просто стала слишком яркой. Свет у колодца сгустился в один тугой ком, будто кто-то сжал ладонью сам воздух, и всё вокруг на миг поблекло, отступив к краям зрения.

Каэрон стоял у телеги, затягивал ремень на мешках с зерном и сначала подумал, что его ослепило от резкого отблеска. Он щурился, разворачиваясь к источнику света, и увидел, как привычная серость вдруг вывернулась. Воздух сложился внутрь, как перевёрнутая ткань: края улицы будто потянулись к центру, а в самой складке вспухла белая, режущая пустота.

Белый ком лопнул, но не наружу – в себя. На его месте осталась узкая, живая трещина, вертикальный разрез в самом воздухе. По её краям ползли холодные искры света, не тёплого, как от огня, а жёсткого, будто вылитого из металла. Искры дрожали, как зубы у человека, которого трясёт без звука.

Звука не было. Но люди на улице всё равно попадали на колени, зажимая уши, словно их били по голове. Воздух вокруг стал настолько плотным, что грудь не хотела подниматься, и каждый вдох давался, как глоток густой воды. Лица побелели, губы двигались, но крик никто не слышал.

Магически чуткие услышали первое. Женщина с Евхарией у лавки выгнулась, вцепившись пальцами в виски, и завалилась на бок. Парень от кузницы рухнул прямо в грязь, ударившись коленями, и заорал, но вместо голоса из его рта вышел только хрип. Внутри их голов резанул визг, похожий на рвущийся металл, и этот визг, как невидимая игла, прошивал всех, у кого в крови хоть немного было силы.

Каэрона накрыло волной тепла. Не резким пожаром, а сплошным жаром, от которого в один миг испарился пот, высохли губы, заломило глаза. В то же мгновение по спине пошёл ледяной холод, будто кто-то провёл лезвием от шеи до поясницы. Кожа одновременно горела и стыла, тело не успевало выбрать, как реагировать.

На долю секунды он был уверен, что прямо сейчас превратится в пепел. Свет ударил в него, как раскалённая стена, и мир вокруг пропал: не стало ни телеги, ни домов, ни людей, только белое давление, ломающее его изнутри. Кости скрипнули, дыхание пропало, сердце сорвалось с привычного ритма.

Но он не сгорел. Свет прошёл сквозь него, как через плохо подогнанную дверь, оставив внутри глухое эхо боли. Ничего не лопнуло, кожа осталась целой, пальцы всё так же сжимали край мешка – а внутри будто кто-то открыл новую, чужую полость, где плоть не до конца понимала, кому принадлежит.

Он рухнул на колено, ухватившись за обод колеса, и с трудом вдохнул. Воздух вернулся, но уже не был прежним: казалось, что в каждом вдохе есть невидимая пыль света, царапающая горло. Перед глазами плясали пятна, мир качался, но сквозь это качание он всё равно видел главное.

Там, где ещё минуту назад была середина улицы, теперь зияла рана. Не дыра в земле, не провал, а разрыв, висящий в воздухе. Края улицы обрывались у самой трещины, как край разрезанной ткани, а дальше начинался чужой, слепящий мрак. Не просто темнота – свет, такой яркий, что переворачивался в глазах в чёрное пятно.

По краям разлома продолжали танцевать холодные искры, впивались в пространство, как крючья. Они держали эту рану открытой, не давая миру затянуться. В глубине мрака что-то шевелилось – не форма, не силуэт, а давление, готовое пролиться наружу.

Каэрон, всё ещё полуслепой от света, понял только одно: воздух в Лейнхолде разорвался, как тонкая кожа, и то, что теперь смотрит на них из разлома, не знает ни их имён, ни их жизни.

Разлом сначала просто дышал. Края раны в воздухе дрожали, холодные искры сползали вниз, капая в пустоту, и из этой пустоты тянуло не жаром и не холодом, а чем-то третьим – сухим давлением, от которого хотелось вывернуть лёгкие. Каэрон, застывший у телеги с багром в руках, видел только тёмное нутро раскола и не мог заставить себя моргнуть.

Первой выползла тварь, похожая на животное лишь отдалённо. Её тело блестело, будто его лепили из сгустков света и сырой плоти одновременно: под полупрозрачной кожей шли тугие жилы сияния, дергаясь в такт движениям. В ногах было слишком много суставов, суставы шевелились независимо друг от друга, и каждый её шаг оставлял в грязи не отпечаток, а узкий, чёрный ожог, дымящийся тонкой струйкой.

Следом, скребя когтями о край разлома, вывалилась вторая. Она вытягивалась, как струна, шея уходила вперёд, будто тварь нюхала сам воздух. Вместо глаз – матовые впадины, из которых просачивался тусклый свет, рот слишком длинный, тянущийся почти до шеи. Когда она раскрыла его до конца, челюсти хрустнули, показывая ряды зубов, разного размера и угла, как будто кто-то просто вдавливал их в десну без меры, пока было место.

Они не озирались, не искали взглядом. Им не нужно было видеть. Первая дернулась в сторону ближайшей хижины, как только из-за стены донёсся чьей-то судорожный вдох. Она рванулась так быстро, что ноги едва поспевали за телом, оставляя в грязи цепочку обугленных следов. Вторая повернула вытянутую голову к колодцу, где кто-то забывался, тяжело дыша, и медленно пошла туда, каждый шаг – мягкий, почти бесшумный.

Лейнхолд взорвался небоем – паникой. Кто-то закричал, наконец прорвав глухоту. Женщина попыталась вырвать ребёнка из проёма двери, но первая тварь уже достигла их. Каэрон успел увидеть, как её конечности расправились веером, как свет под кожей вспыхнул ярче, и затем тела просто исчезли в этом движении. Не крик, не кровь, только резкий хлопок мяса о стену и влажный звук, когда лишнее упало на землю.

Дальше всё пошло слишком быстро. Другая тварь, та с длинной шеей, втянула воздух, будто пробуя запахи, и резко рванулась в сторону бегущей группы людей. Её рот распахнулся так широко, что челюсти едва не упёрлись в плечи, и она срезала ближнего мужчину на бегу, как косой траву. Остаток тела по инерции сделал ещё шаг, прежде чем рухнуть, скрючившись.

Третья и четвёртая вылезли из разлома почти одновременно – более низкие, широкие, с копытами, в которых тоже горел свет. Они шли не на крики, а на движение: реакция была мгновенной, стоило кому-то дернуть рукой, упасть, броситься в сторону. Любая дрожь пола, любой шорох одежды становились для них командой к броску. Дома, ещё минуту назад казавшиеся крепкими, начали рушиться изнутри: стены, куда врезались эти тела, трескались, крыши съезжали, балки ломались, придавливая тех, кто пытался спрятаться.

Крики перепутались с глухими ударами, с треском дерева, с хрипами, обрывающимися на полуслове. Где-то в стороне гном из Кладов пытался добраться до своей кувалды, но одна из тварей уже пересекла улицу от одного единственного его шага. Он успел только развернуться, поднимая руку, и исчез в коротком, рваном движении, после которого на земле осталось слишком мало, чтобы назвать это телом.

Каэрон стоял, дрожа так, что багор в руках подрагивал. Всё в нём орало бежать, но ноги не подчинялись. Мир сузился до багра и ближайших живых силуэтов, которые ещё могли двигаться. Он видел мальчишку, застрявшего между телегой и стеной, видел женщину, прижимавшую к груди пустые руки – ребёнка она уже потеряла где-то в этой мешанине света и плоти.

Он сделал шаг. Потом второй. Ноги наконец пошли вперёд, будто чья-то чужая воля толкнула его в спину. Багор оказался тяжёлым, но знакомым: гладкая древко под ладонью, шершавый обод металла на конце. Каэрон стиснул его так сильно, что пальцы заныли, поднял древко, сбивая оцепенение.

– Беги! – выкрикнул он куда-то в сторону, даже не глядя, кому кричит.

Голос сорвался, но сам факт крика прорвал внутри что-то, позволив миру снова двинуться. Он рванул к тем, кто ещё мог бежать, к тем, кто ещё не успел попасть под световые пасти. Твари Невии шли на тепло и движение, и он, с багром в руках, сам становился для них приманкой – но это было лучше, чем стоять и смотреть, как деревню рвут на части, не находя в её людях даже достатка плоти, чтобы насытиться.

Мальчишку он заметил не сразу. Тот застрял под перекошенной балкой у покосившегося сарая, где ещё утром играли в глине. Теперь балка лежала поперёк его ног, прижав к земле, а вокруг хлопья пыли смешивались с дымом и криком. Мальчишка хрипел, тянул к Каэрону руку, пальцы в грязи, ногти сорваны о землю.

Каэрон бросился к нему, багор бросать не решился – перехватил одной рукой, другой ухватился за обугленное дерево. В голове гудело так, будто внутри черепа кто-то колотил молотом, руки дрожали, ладони скользили по пыли и крови. Балка не хотела двигаться, вросла в землю, как корень. Он рявкнул, не разбирая слов, и выжал из себя всё, что оставалось в плечах. Дерево скрипнуло, сдвинулось на ладонь, потом ещё. Мальчишка всхлипнул и дернулся, пытаясь вырвать ноги.

– Ползи! – выдохнул Каэрон, отбрасывая балку в сторону.

Мальчишка рванулся, оставляя за собой в грязи размазанный кровавый след. Каэрон подхватил его под плечи, поставил на одну ногу, вторую мальчишка почти не чувствовал, только висел, цепляясь за рубаху.

– К реке! – заорал Каэрон так, что горло сорвалось. – Все к реке, живо!

Слова вылетали сами, без мысли. Просто где-то внутри сидело упрямое: вода – это граница. Вода отделяет. Пусть хоть на миг, но между ними и светящимися тварями будет что-то ещё, не только голая земля.

Он потащил мальчишку по улице, цепляясь сапогами за камни, услышал сбоку, как кто-то подхватывает его крик:

– К реке! К воде!

Глухой хор голосов оборвался на полуслове, когда над площадью что-то хрустнуло. Каэрон обернулся и увидел, как одна из тварей навалилась на старого гнома из Кладов. Тот стоял на коленях, пытался дотянуться до упавшей кувалды, когда тварь свалилась сверху, как комок светящейся плоти. Её лапы, усеянные суставами, вонзились в землю по обе стороны от его тела, рот разошёлся в стороны, капая жидким светом.

Каэрон дернул мальчишку к стене, толкнул его туда, где развалины хоть немного прикрывали от прямого броска, и сам бросился вперёд. Багор оказался в руке так, будто вырос из неё. Он рванулся, не думая, что будет дальше, просто зацепившись взглядом за гнома, который ещё дышал.

Тварь уже впечатывала морду в грудь гнома, когда железный наконечник багра врезался ей в бок. Удар получился неровным, полускользящим, но сила была всей массой тела. Тварь выгнулась, свет под кожей вспыхнул и потемнел местами, как если бы его запачкали сажей. Из разорванного бока брызнул не кровь – густая, вязкая светящаяся масса, обжигая древко.

Она заорала не звуком – воздух вокруг вибранул, как натянутая струна. Тварь сдёрнуло с гнома, швырнуло в сторону, где она, цепляя когтями землю, пропахала борозду и врезалась в стену соседнего дома. Камень треснул, осыпался ей на спину.

Удар не убил её. Она уже поднималась, расправляя бесчисленные суставы, рот растягивался снова, и свет под кожей приходил в бешеное движение. Но траектория была сбита, и этих нескольких ударов сердца хватило.

Гном, кашляя, хрипя, как сломанный мех, перевернулся на бок и пополз к стене. Из-под него растекалась тёмная лужа – там, где свет твари успел коснуться плоти. Каждый вдох давался ему, как вой, но он всё же дополз, прижимаясь спиной к камню, закрываясь от разлома хотя бы этим куском мира.

Каэрон уже не смотрел, закончила ли тварь подниматься. Багор в руке пульсировал, древко обожгло ладонь, где на него попали чужие светящиеся капли. Он развернулся, поймал взглядом мальчишку, который всё ещё жался к завалу, замерзший, как загнанный зверёк, и метнулся дальше, к дому родителей.

Мир вокруг превратился в вязкий кошмар. Дома, которым он доверял с детства, расползались, как гнилая древесина под ножом. Окна светились изнутри чужим огнём, то вспыхивая, то гаснув, когда очередная тварь врывалась внутрь. Крики рвались клочьями, иногда обрывались так резко, будто кто-то перерезал их ножом. В промежутках между ними стоял густой гул – то ли шёпот разлома, то ли шум крови в ушах.

Краем глаза Каэрон увидел у околицы ещё одну вспышку. Воздух там сложился, как при первом раскрытии, серое небо завернулось внутрь, и второй разлом, меньше, но не менее живой, разодрал пространство. Из него уже выползали новые твари – ниже, шире, с копытами, из которых сочился свет. Они шли плотной волной, заполняя собой пространство между домами.

Деревня, которую он знал, размалывалась на части под чужой, бесстрастной силой. Никакой злобы в этих существах не было – только функция. Они рвали, ломали, давили всё, что двигалось, как вода, сносящая гнилой мост. Каэрон бежал через этот бурлящий ад, стиснув зубы так, что жгло челюсть, и держал в голове только одно направление: дом, родители, хоть кого-то выдернуть из пасти света, пока Лейнхолд ещё существует хотя бы на половину дыхания.

Узкая улица между сараями была забита дымом и пылью, так что всё впереди казалось одним тёмным комком. Каэрон, зажав багор в ладонях так, что пальцы онемели, рванул туда, где по памяти должен был быть короткий проход к его дому. Он почти не видел, куда ставит ноги, спотыкался о камни и обломки, пока вдруг не понял, что перед ним нет ни стены, ни двери – только нечто, что шевелится поперёк улицы, заслоняя её собой целиком.

Тварь походила не на животное, а на перекрученный хребет, вытащенный из чьего-то тела и заставленный жить отдельно. Её основа уходила по диагонали, от стены к стене, словно кто-то швырнул на улицу огромный позвонковый столб. Из каждого «позвонка» торчали лезвиеподобные пластины, направленные в разные стороны, некоторые дрожали, как при вдохе, другие уже были вонзены в землю и камень. Под полупрозрачной, похожей на стекло кожей вился тусклый свет, прорываясь наружу через трещины.

Каэрон резко остановился, чувствуя, как дыхание застревает в горле. В первый миг он подумал обойти, проскочить под поднятыми пластинами, пока тварь занята чем-то ещё. Он сглотнул, пытаясь заставить ноги послушаться, сделал осторожный шаг в сторону, стараясь не задеть ни одного обломка под ногами. Багор держал ближе к телу, чтобы не зацепиться.

Тварь развернулась на нём так, будто её провернули за невидимую ось. Лезвия вдоль её «хребта» дрогнули, и весь этот костяной вал повернулся, нащупывая его не глазами – остриями. Каэрон даже не успел проклясть себя за лишний взгляд: казалось, что само намерение обойти, сам сжатый страхной ком в груди выдал его положение. Пластины с шорохом вошли глубже в землю, тварь будто упёрлась, а потом метнулась вперёд, разрывая улицу.

Земля перед ним вспухла и разошлась, как мягкая корка. Лезвия шли веером, вспарывая грязь, доски, камень, превращая путь в сплошной скрежет. Каэрон вскрикнул и, вместо того чтобы бежать назад, шагнул навстречу, выставляя багор под углом. Наконечник скользнул в сторону, но он упёр древко себе в бок, натянул, как рычаг, и со всей силы врезал по боковой пластине твари.

Удар отозвался в руках густым, противным звуком. Это было не просто «хрясь» – скорее смесь хруста кости и треска толстого стекла. Лезвие прогнулось, на миг вошло внутрь, будто его впихнули в мягкую, вязкую толщу, свет под «кожей» вспыхнул и заколыхался. По древку прошла вибрация, взорвав ладони болью.

Тварь дёрнулась, траектория её рывка сбилась, но не исчезла. Один из длинных, изогнутых, как серпы, отростков скользнул вдоль его тела и вошёл в бок. Не глубоко, не до костей, а будто кромкой – но достаточно, чтобы мир вспыхнул белым. Плоть разошлась, как рваная ткань, по диагонали от рёбер к тазу.

Каэрон не сразу понял, что именно произошло. Вначале было только тепло – резкое, обжигающее, словно ему к коже приложили раскалённое железо. Потом из раны ударил холод, и через эту щель в тело будто залезло что-то чужое, плотное. Огонь пошёл не по поверхности, а внутрь, под кожу, в мышцы, вгрызаясь в каждую жилу. Это не была обычная боль; казалось, что вместе с кровью по нему растекается тот самый свет, который кишел под кожей тварей.

Он рухнул на колени. Багор выскользнул из пальцев, отлетел в сторону, стукнувшись о камень глухо, как ненужное. Руки попытались прижать бок, но пальцы сразу обожгло – от того, что вытекало из раны, жарило не меньше, чем изнутри. Дыхание превратилось в короткие, рваные вздохи, каждый – как удар кулаком в распоротое место.

Мир сузился до пульса боли. Шум боя, крики, треск рушащихся стен – всё ушло, остался только гул в черепе и тяжёлое, чужое дыхание над собой. Тварь была совсем близко, он чувствовал, как воздух вибрирует от её шевелящихся пластин. Где-то сбоку тонко скребли по камню лезвия, подбираясь, нащупывая удобный угол.

Он попытался поднять руку, потянуться к багру или хотя бы закрыть голову, но мышцы отказались слушаться. В теле не осталось ни сил, ни опоры – только разорванный бок, из которого тянуло наружу жизнь, и жгучий яд света, разливающийся по нему, как расплавленный металл.

Тварь над ним собиралась сжаться в один удар. Перекрученный хребет чуть приподнялся, лезвия вдоль его длины встали гуще, напоминающий гребень пилы. Она опускалась на него не торопясь, уверенна в том, что добыча уже не дёрнется. В этот момент Каэрон ясно понял: он больше не может подняться. Ноги – чужие, руки – пустые, а весь его мир сейчас вмещается в один стремительно приближающийся силуэт, готовый разрезать его пополам одним ровным, бесстрастным движением.

Лезвийный хребет уже опускался, закрывая над Каэроном весь свет. Пластины сошлись плотнее, готовясь к одному чистому разрезу, и он успел только втянуть воздух, который всё равно не хватило бы, чтобы закричать.

Удар не достиг цели. Между тварью и его телом будто возникла трещина в самом движении, и в эту щель врезалась темная фигура. Короткий меч, матовый, без украшений, вспыхнул еле заметным отблеском, когда сталь с силой скользнула по светящейся пластине.

Саррен не рубил – он искал. Клинок прошёл вдоль лезвия, словно ощупывая его, и в тот миг, когда вибрация металла совпала с внутренним дрожанием твари, меч нырнул глубже, в узкий промежуток между двумя пластинами. Там, где сходились невидимые связи, удерживавшие конструкцию в едином теле.

Узел под сталью хрустнул. Звук был густой, глухой, как если бы раскололи сразу стекло, кость и что-то ещё, чего не бывает в Реалисе. Свет под кожей твари дёрнулся, вспух, как перегретая жидкость, и разом лопнул.

Тварь взорвалась не огнём, а глухой вспышкой света. Никакого жара, только удар слепой белизны, от которой резануло глаза. Перекрученный хребет сложился в себя, пластины осыпались, как ломкие листы, и вся масса чудовища осела, превращаясь в груду бесформенной плоти и затухающего сияния. В воздухе остался запах озона, жжёного мяса и чего-то металлического, что не должно было пахнуть.

Каэрон моргнул, пытаясь вернуть миру очертания. Перед ним стоял чужак, которого он никогда раньше не видел в Лейнхолде. Плотная тёмная одежда, облегающая тело, будто вторая кожа, тяжёлые сапоги, словно рассчитанные на камень, а не на грязь деревенских улиц. По предплечьям шли тонкие линии – не татуировки, а живые светляки под кожей, мерцающие в такт невидимому ритму, что пробегал по земле от разлома.

Глаза Саррена скользнули по нему быстро, точно. Сначала – рана на боку, где всё ещё пульсировал чужой жар. Потом – в сторону улицы, где рвался и переливался в воздухе главный разлом. Затем – по деревне, размолотой на части: дым, обломки, светящиеся пятна, ползающие между домами. В этом взгляде не было паники, только холодная оценка, будто он смотрел не на хаос, а на карту, где кто-то грубо переставил узлы.

Каэрон попытался что-то сказать, но из горла вышел только сдавленный хрип. Мир качался, свет в глазах то собирался, то рассыпался, и чужак казался то ближе, то дальше, как в дурном сне. Он почувствовал, как земля под коленями снова чуть дрогнула, откликаясь на близость разлома, и линии на руках незнакомца вспыхнули ярче, словно мир дёрнул за них изнутри.

Не сказав ни слова, Саррен шагнул ближе. Пальцы сомкнулись на плечо Каэрона крепко, но без лишней грубости. Одним рывком он поднял его, вырывая из грязи, как выдёргивают застрявший колышек, развернул и перекинул его руку себе на шею, будто это был не раненый человек, а груз, который нельзя оставить.

Боль в боку вспыхнула так, что всё стало белым, но хватка не ослабла. Саррен подхватил его под спину, перенося вес на себя, и двинулся вперёд, не оглядываясь на оседающую тушу твари. Шаги были ровными, выверенными, как будто он точно знал, в какую сторону тянет самый опасный резонанс и где земля ещё выдержит.

Каэрон висел на нём, глотая воздух рваными глотками, и слышал только два звука: собственный сбившийся пульс и спокойное, чуть ускоренное дыхание чужака. Вокруг всё ещё кричали, рушились стены, шипел свет, но для него мир сузился до этих двух ритмов. И до одного простого факта: кто бы ни был этот человек с мерцающими линиями на руках, для него он сейчас не был ни жителем Лейнхолда, ни прохожим. Он был грузом, который Саррен решил не потерять.