Полная версия
И река ее уносит
Джихён Юн
И река ее уносит
Jihyun Yun
AND THE RIVER DRAGS HER DOWN
Copyright © 2025 by Esther Yun
Художественное оформление А. Андреева
Иллюстрация на переплете А. Сабировой
© Карманова М., перевод на русский язык, 2026
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2026
Посвящается дочерям и детям с ключом на шее
Но что-то не так.
Горе – спиральная лестница.
Я потеряла тебя.
Линда ПастанМансины говорят, что «ладони мертвецов полны шипов» (chugŭn sonŭn kasisonida); соприкосновение с ними ранит живую плоть.
Лорен Кендалл «Шаманы, домохозяйки и другие беспокойные духи: Женщины в ритуальной жизни Кореи»Пролог
Сестра, из своих предсмертных часов я помню немного. Только будто нарисованные акварелью, расплывчатые силуэты осин, которые яростно раскачивались на ветру. Наш городок зарос «кружевами королевы Анны» и другими сорняками, такими красивыми, что никто не пытался с ними бороться. Я помню, как мои ноги споткнулись о рельсы на железнодорожном мосту, где я балансировала множество раз, раскинув руки, словно собиралась взлететь.
Но я упала.
Дыхание скользило облачками пара перед лицом. Только после того, как моя голова ударилась о поверхность реки, разлившейся из-за дождей, после того, как я не смогла ни за что ухватиться и меня потащило вниз, я поняла, что могу погибнуть.
Вода убила меня раньше холода, мои легкие переполнились до краев. Спасибо, Господи, ты сделал то, что не могло быть безболезненным, по крайней мере быстрым. Поисковые группы тралили реку, но меня унесло слишком далеко. Меня нашли спустя несколько дней, синюю и распухшую, застрявшую на камнях на дальней мели. Парень, который обнаружил тело, рассказывал в интернете, что он сначала подумал, будто мои длинные волосы – это пучок водорослей, который выбросило на берег, и только потом увидел труп.
Время от времени его фотография всплывает на форумах, где ее разглядывают, словно достопримечательность: такова неизбежная судьба тех, кто умер раньше срока. Но меня любили. По корейской традиции семья оплакивала меня две ночи и три дня. Ты отказывалась от еды и от рисового вина, которые тебе предлагали, пока не ослабела – и тогда тебя унесли, как куклу.
Похороны были тихие. Семья забрала меня домой в бирюзовой вазе с филигранной гравировкой – изображением белого оленя. Над камином сделали алтарь с фотографией, на которой я улыбалась, глядя на что-то за кадром.
Но это не значит, что я никогда не проснусь. Сестра, я слышу тебя, чувствую, как твои руки погружаются в землю, ищут.
Я отвечу на твой зов – я вернусь.
Часть I. Сестра
Глава 1
Ее старания пропали даром – крыса все равно умерла.
Суджин поняла это, как только вошла в комнату, и Милкис не бросилась к выходу из клетки, услышав ее. Шорох ее лапок по обрывкам газеты или скрежет в переходах клетки присутствовал постоянно, как фоновая музыка. Но этим вечером ее встретила только идеальная, зловещая тишина.
Суджин нашла Милкис в одном из гамачков, подвешенных на верхнем уровне клетки, тельце скрючено, напоминая апостроф. Она умерла недавно и еще не окоченела, а розовый носик на ощупь казался влажным. По крайней мере, она умерла безболезненно, в отличие от прошлого раза, когда опухоли в ее молочных железах разрослись так, что стали размером с миндальный орех и проступали под животом.
Суджин взяла крысу. Милкис не назовешь красивым животным: необычно большая для своего вида, шерсть неровно растет из-за болезней кожи, глаза слезящиеся и выпуклые, как зерна граната. Но она была любима – и она скоро вернется.
Натянув латексные перчатки, Суджин положила крысу на подстилку в пластиковый лоток и отрезала хвост скальпелем, который позаимствовала на уроке биологии. Хвост поддался лезвию легче, чем она ожидала. Послышался короткий влажный звук, как когда перерезают позвоночник рыбе. Суджин поместила отрезанную часть в пластиковый пакетик. Позже она использует ее, чтобы снова призвать Милкис. А остальное следует вернуть земле.
Опухоли снова обнаружились в животе крысы, готовые вот-вот стать злокачественными, хотя и не успели разрастись. Если предать земле больное тело, болезни вернутся. Лучше работать с чистым фрагментом или начать с нуля, то есть с костей. Но хвост был безупречен. С ним должно хорошо получиться.
Суджин завернула тело в салфетки и убрала в обувную коробку – кремировать на кладбище домашних животных. Там, где был отрезан хвост, кровь просочилась на салфетку алыми колечками, и она с трудом сглотнула, подавляя тошноту, которая поднималась к горлу. Покончив с этой простой операцией, она опустила дрожащие руки, впившись ногтями в скальпель, надеясь, что резкая боль поможет ей собраться.
Суджин Хан было всего семнадцать, но она уже знала, что такое смерть. Она видела, как Милкис умирает и возрождается несчетное число раз, но теперь впервые воскресит кого-то сама. Ее сестра, Мираэ, всего на год старше нее, была смелей и могла спокойно перенести что угодно, поэтому всегда брала кровавую часть процесса на себя. «Закрой глаза», — сказала бы Мираэ, и, когда Суджин открыла бы их снова, разрез был бы уже сделан. Самая здоровая часть тела отделена от остального, чтобы одно предать земле, а другое – огню.
Прошлой осенью Мираэ утонула в реке Блэк-Пайн, и об этом говорили в их городке и за его пределами. Сестра по-прежнему повсюду мерещилась Суджин: Мираэ у раковины, напевает себе под нос, смывая пену с посуды. Мираэ в закатном солнце, причесывает волосы у окна, открыв ставни, так что ветер треплет пряди. Имя Мираэ образовано от корейского слова, означающего будущее, но будущего у нее никогда не будет. Десять месяцев, прошедшие от ее смерти до настоящего момента, не изменили ничего. Суджин все еще ощущала, как скорбь разрывает ее, словно стервятник.
Стук по стене заставил ее вздрогнуть. В дверях стоял отец, настороженно глядя на нее.
– Тук-тук, – произнес он, стараясь, чтобы это прозвучало непринужденно (получилось не совсем удачно). Суджин никогда не понимала, как это ему удается – произносить «тук-тук» так, что это звучит будто мрачная весть. Он откашлялся, но не переступил порог, а вместо этого прислонился к дверному косяку и скрестил руки на груди. Его неловкие движения раздражали ее.
Раньше было иначе. Всего год назад Суджин, Мираэ и их отец часто смотрели поздние телешоу, развалившись на диване. А потом они уговаривали его среди ночи съездить на заправку за дрянными такито и слашами с кока-колой. Их небольшая семья казалась крепкой и неуязвимой. Но после смерти Мираэ все изменилось.
– Уезжаешь сегодня? – спросила Суджин. Лицо у отца было осунувшееся, потемневшее, с неровными пятнами щетины, словно пегая конская шкура.
– Ага. – Он кивнул. – В доме есть все припасы. Если что-то понадобится, позвони. Я буду приезжать на выходные.
Они жили в Джейд-Акр – крошечном курортном городке; поразительно красивый, он угнездился посреди лесов и высоких утесов, рядом с морем такого невыносимо синего цвета, что казалось, будто смотришь на радужку гигантского глаза. Лето было долгим и знойным, город задыхался от туристов, которые расшвыривались деньгами, словно обстреливая ими окрестности.
Несколько месяцев все пребывало в изобилии: фруктовые деревья, птичьи гнезда, вода в неглубоких заливах – туристы готовы были немало платить, чтобы нырять там днем, рассчитывая посмотреть на морских улиток трех исчезающих разновидностей, а потом тайком пробирались туда ночью, чтобы нырять еще. Но в несезон город становился мрачным, будто отрезанным от мира, и на него обрушивался дождь, который превращал пейзаж в мутное месиво. Все делалось сырым и размякшим, и из города редко кто выезжал.
Отец был одним из немногих. Каждый год, как только заканчивался туристический сезон, а значит, иссякал и поток скромного дохода, который приносила сдача жилья туристам, отец собирал вещи и ехал три часа на восток, в Брэгг-Хиллс, где работал в строительной компании своего кузена. Ездить туда ежедневно из дома было бы слишком долго, так что отец жил у кузена в рабочие дни и возвращался в Джейд-Акр на выходные.
Ситуация была далеко не идеальной. Либо ты зарабатываешь достаточно во время туристического сезона, либо остаток года перебиваешься с хлеба на воду. Когда мать Суджин была жива, она хотела из-за этого уехать из Джейд-Акр. «Гостевые коттеджи Ханов» приносили все меньше дохода. Каждый год получалось отложить все меньше. Но папа не хотел ничего слушать.
«Как мы можем продать дом, в котором выросли девочки? Разве мы не мечтали жить здесь?»
Когда мама семь лет назад погибла в автокатастрофе, возможность уехать умерла вместе с ней. Никто не хотел покидать дом, где еще жили воспоминания о маме – а теперь и о Мираэ. Суджин ощущала их здесь повсюду. Ее любимые – в алькове окна, в каждом дверном проеме – как бесконечные вопросы.
– С тобой все будет в порядке, Су? – спросил отец. Впервые она оставалась дома совершенно одна. После того как не стало мамы – Суджин тогда было десять, а Мираэ – одиннадцать, сестры полагались друг на друга. Они привыкли быть самостоятельными – и им иногда это даже нравилось. Свобода идти спать, когда захочется, есть, что пожелаешь, и представлять, будто они взрослые. Но на этот раз Суджин останется одна.
– Папа, я не маленькая, – ответила она. – Все будет хорошо. Кроме того, я не одна. – Она показала ему то, что было у нее в ладонях.
– Опять пришло то время? – спросил он, слегка вздрогнув при виде отрезанного хвоста.
Папа скривил губы, потер подбородок, о чем-то задумавшись. Но, что бы это ни было, он отбросил эту мысль. И лишь повторил то, что много раз говорил обеим дочерям:
– Позаботься, чтобы никто не увидел.
* * *Магия была семейным наследством, которое передавалось по женской линии. Но началось все с катастрофы – с деревни, страдавшей от голода.
Наступил проклятый сезон проклятого года. Всю зиму град, не прекращаясь, обрушивался на землю. Суровые морозы сковали мир и держались до самого лета, так что проросшие зерна замерзли. Затем, когда холода наконец отступили, многострадальный полуостров поразили землетрясения, уничтожив те посевы, которые устояли перед морозом.
Оставшись без зерна, жители убивали скот, вплоть до последнего исхудавшего поросенка, и вот уже не осталось ничего, даже костей.
Так им казалось.
Под покровом ночи, при свете анемичной луны девочка выскользнула из дома и подбежала к пересохшему колодцу на краю деревни. Когда-то ее назовут прародительницей, но пока что она была просто девочкой, которую голод превратил в животное. Она прижала ухо к устью колодца и услышала внутри тихий шорох.
Убедившись, что вокруг никого нет, она вытащила веревку, которая уходила в темноту, и вместо ведра достала ржавую клетку. Внутри оказалась курица, которая клевала нарезанную траву и сушеных насекомых.
– Тс-с-с, – произнесла она и открыла клетку. Предупреждать не было необходимости. Птица от рождения была тихой и покорной, она никогда даже не квохтала.
Девочка погладила ее худое тело. Кое-где виднелась кожа – птица в одиночестве выщипывала себе перья. Девочка спрятала ее и сохраняла в живых, надеясь, что она отложит яйца. Хоть что-то, чтобы прокормить и поддержать семью. Но этого не случилось.
Девочка повторяла, что ей жаль, хотя на самом деле это было не так. Она убила курицу быстро и съела ее еще быстрее. Она и другие выжившие члены семьи впивались в тело птицы в тайном, исполненном стыда экстазе.
На следующий день, впервые за много месяцев, она проснулась сытой, по-прежнему держа за щекой куриную кость. Исполненная надежд, она вернулась в поле и зарыла кость в землю, рассчитывая, что питательный костный мозг подкормит почву. Но вместо этого она увидела, как из земли появляется клюв, жадно хватая воздух. Земля не рождала посевов, но девочка вытащила из нее живую курицу. Та царапала и клевала что-то невидимое.
С криками она побежала домой к маме. Слишком отчаявшиеся, чтобы надеяться на чудо, они быстро забили и съели курицу, а затем снова опустили косточку в землю. Дар забирал у девочки много сил. Ее руки дрожали от усталости. Из носа капнула кровь. Но она закопала кость с улыбкой.
Снова. И снова. Косточка крыла и плевок. И так ее семья жила, пока остальные голодали, тощали, болели и умирали. Пошли слухи, что их семья связана с демонами. Курица умерла тысячу раз.
* * *Осень в этом году наступила рано, края деревьев уже тронуло золото. Суджин ненавидела осень. Это осенью Мираэ поехала на вечеринку и так и не вернулась. Ее тело, выброшенное на камни, обнаружили через несколько дней в соседнем городе – нашел какой-то парень из местной старшей школы. На фотографиях, которые он сделал, прежде чем вызвать полицию, лицо сестры было раздутым, неузнаваемым, как у всех, кто провел в воде слишком много времени; ее голову окаймляли отражения осенних ветвей, словно сломанная корона.
Осень никогда больше не покажется Суджин красивой. Она отвела взгляд от вершин деревьев и взглянула на дорогу.
Когда Суджин поднялась на холм, ей открылось кладбище домашних животных «Мирные лапки». В сумерках бледно окрашенное здание мерцало, словно вот-вот исчезнет. За ним простиралось поле, усеянное небольшими могильными камнями, которые отмечали места упокоения любимых питомцев. Суджин увидела сына владельца кладбища, Марка Муна, который, опустившись на одно колено, ухаживал за геранями у входа в приемную. Лучи закатного солнца запутались в его волосах, высвечивая каштаново-рыжие пряди в его черной гриве. Работая, он фальшиво напевал себе под нос и не услышал скрип гравия у нее под ногами, когда она приблизилась. Даже когда она остановилась прямо у него за спиной и ее длинная тень вытянулась на стене, он продолжал работать. Она опустилась на колени.
– Привет, – сказала она. Он вздрогнул, и садовые ножницы промахнулись мимо мертвого листа и вместо этого срезали цветы.
– Проклятье. – Марк бросил ножницы и взял упавшие герани.
За исключением кустика, который он случайно срезал, герани цвели великолепно, несмотря на необычно холодный сентябрь. Суджин не удивилась. Она знала Марка, сколько себя помнила, и никогда не видела, чтобы что-то живое погибло от его руки. Она думала, возможно, это из-за того, что он вырос, окруженный смертью, так что научился ей угождать и мог держать на расстоянии, идя на мелкие компромиссы.
– Не хотела тебя пугать, – сказала она. – Извини, жалко цветы.
Марк поднял взгляд, только сейчас заметив ее присутствие. Хотя он был высоким и гибким, его лицо еще оставалось по-детски щенячьим: карие глаза по-прежнему казались слишком большими. У него было то мальчишеское очарование, которое обезоруживало и его приятелей, и выпивающих во время отпуска мамаш, в особенности когда он улыбался так, как сейчас.
– Не переживай насчет этого. – Он встал, отряхнул землю с ладоней и протянул руку Суджин. Помог ей подняться, а когда убрал руку, у нее на ладони осталась влажная грязь, которую она вытерла, не стараясь этого скрыть.
– В чем дело? – спросил Марк, хотя, вероятно, уже понял. Раз в пару лет Суджин и Мираэ приходили к нему с обувной коробкой, в которой лежало что-то мертвое. Обычно крыса, иногда – птица. Малые создания превращались в пепел за двадцать минут, не больше. Она открыла коробку, а он потянулся, развернул салфетки и увидел внутри Милкис. Его лицо оставалось удивительно спокойным. Впрочем, Суджин и не ожидала, что его впечатлит мертвая крыса.
Марк помогал родителям вести бизнес с четырнадцати лет, занимался всем: от телефонных звонков до заказа гробиков для кошек. Но чаще всего он помогал с кремацией. Суджин догадывалась, что формально он работал незаконно, но взрослые смотрели на это сквозь пальцы, как смотрели на многие другие нарушения: подростки работали или садились за руль, не достигнув нужного возраста, они проносили ром в бутылках из-под минералки в городской кинотеатр или курили ночами на пляже, если погода позволяла.
– Понял. – Марк забрал коробку и открыл дверь. – Родителей нет, так что за счет заведения. – Если ему и казалось странным, что она кремирует своих крыс, а не закапывает в саду, как большинство владельцев, он об этом ничего не говорил. – Входи.
Внутри Суджин встретил знакомый запах лаванды и антисептика. Как обычно, камин радостно горел в углу, а на столе красовались свежесрезанные травы. Никто бы и не предположил, что эта странная комната с бледно-желтыми обоями – похоронное бюро для питомцев. Но выставленные на виду урны с надписями золочеными буквами вроде «ВСЕ ЛАПКИ ПОПАДАЮТ В РАЙ» и «ГАВ!» выдавали назначение этого места.
– Похожа на ту, что ты приносила пару лет назад, – сказал Марк, снова разглядывая Милкис. Красноватые полумесяцы ее полуприкрытых глаз затуманились. – И за пару лет до этого.
– Мне нравятся крысы-альбиносы, – пожала плечами Суджин.
– Дай угадаю. Эту ты тоже назвала Милкис?
Она сняла куртку и повесила у двери, а затем тяжело присела на плюшевое кресло в зоне ожидания.
– И следующую так назову.
– Генеалогическое древо? Типа «Здесь лежит Милкис Восьмая, она прожила жизнь, полную грызения брусков и поедания изысканного сыра»?
– Думаю, это уже Милкис Десятая.
– Верно… – сказал Марк. Нет, он даже не догадывался. – Так что, ты хочешь, чтобы я… ну… принес тебе прах? Будет совсем немного. Даже не горсточка. Но я могу положить в коробочку для кольца или еще куда.
– Нет, спасибо. Можешь пустить на удобрения.
– На самом деле кремированные останки не очень хороши для растений. Много кальция и соли, понимаешь? Из-за этого почва становится слишком… – Он заметил, как она смотрит на него с едва прикрытой скукой, и замолчал, закрыв рот и громко стукнув зубами. Суджин умела заставить людей вот так умолкнуть, прямо человек-многоточие.
Он откашлялся.
– Тогда я займусь этим, – сказал он, повернулся, чтобы уйти, но затем остановился. – Ты лучше подожди. Я принесу тебе пепел, хорошо? Делай с ним что хочешь.
Суджин подождала, пока Марк не скроется за дверью помещения для кремации, и поняла, что на этом все. Она сняла шарф. Она не рассчитывала задерживаться, но решила, что лучше подождать, чем рисковать, когда Марк Мун пойдет искать ее, держа в руках горсть крысиного праха. Он отличался особым упрямством в таких вопросах. Мираэ и Марк были в чем-то удивительно похожи. Суджин не понимала, почему не замечала этого в детстве, ведь они трое были друзьями не разлей вода.
Мираэ всегда настаивала, что надо посмотреть на кремацию Милкис. Их низкие голоса, приглушенные скрежетом печи, ее маленькие ладони, прижатые к стеклу смотрового окна.
«Почему нам нужно смотреть? — спрашивала Суджин. – Мы же вернем ее в полночь».
«Это все равно важно», — отвечала сестра.
Организатор похорон Мираэ упомянул, что некоторые семьи находят утешение, наблюдая за кремацией своих близких. Присутствие во время последнего физического перехода помогает некоторым исцелиться, пояснил он. Отец сказал, что хочет присутствовать при кремации, и рыдал, когда тело Мираэ отправилось в печь в непритязательном ящике. Суджин не плакала. Она стояла снаружи, глядя на покатые холмы, рассеченные лучами закатного солнца, и бесслезно всхлипывала. Вечерние птицы, похожие на яркие елочные игрушки, пели в кронах деревьев. Она ощущала, что ее ранит каждая прекрасная вещь, которую ее сестра никогда не увидит.
Организатор похорон не понимал одного: Суджин не хотела исцеляться. Если она не будет просыпаться каждое утро от того, что отсутствие сестры разрывает ее на части, это будет означать, что память о ней стирается. Суджин предпочитала исцелению боль.
Глава 2
Всего через пару минут после того, как Марк отправился к печи, входная дверь распахнулась, и в приемную ввалилась женщина, цветисто ругаясь на корейском и пытаясь удержать в равновесии три коробки, составленные друг на друга так, что Суджин видела только макушку женщины. Верхняя коробка начала соскальзывать, и Суджин вскочила как раз вовремя, чтобы поймать ее, прежде чем та упадет.
– Черт. Спасибо, сынок, – пропыхтела женщина. – Трудно поверить, что твой отец заказал всю эту чушь! Три дюжины теннисных мечей и бог знает сколько сырых костей. Он хочет выдавать наборы. Наборы! Зачем скорбящей семье набор вещей для животных? Если у меня из-за его дурацких идей защемит позвоночник, помоги мне бог…
Она поставила коробки на пол и со вздохом выпрямилась, сжав кулаки и уперев их в поясницу.
Только тогда она осознала, что жалуется на жизнь вовсе не сыну.
– Суджин! Прости, я думала, это Марк. Что ты здесь делаешь, дорогая?
Странно было слышать это от нее. Семь лет назад у нее бы и вопроса не возникло, зайди Суджин в дом Мунов и даже в похоронное бюро. Суджин хранила столько воспоминаний о том, как они с Марком и Мираэ играли за столом, составляя в урнах букеты из одуванчиков и садовых цветов.
– Я… – Суджин посмотрела на женщину, которая в детстве была ей все равно что тетя. На ее теплые карие глаза и маленькие руки. Когда мать Суджин была жива, они с миссис Мун были лучшими подругами. Суджин помнила, как они с мамой засиживались вечерами и смеялись до хрипоты. Она не сомневалась, миссис Мун не возражала бы, если бы Марк оказал ей услугу, но бизнес есть бизнес, и его маме необязательно знать. – Просто зашла кое-за чем. Пропустила уроки вчера, – сказала Суджин, роясь в сумке в поисках мятого клочка бумаги, чтобы продемонстрировать его в качестве доказательства.
– Вижу. – Миссис Мун взглянула на бумажку, а затем всмотрелась в лицо Суджин с нежностью, которая вызвала у нее тревогу. Суджин посмотрела на свои руки, на пустой тетрадный лист, который держала в руках. Чувствуя себя глупо, она засунула его обратно в сумку и уставилась на пол. – Как у тебя дела? – спросила миссис Мун. – В школе справляешься? Ешь достаточно? – Последний вопрос она задала, ущипнув Суджин, словно не одобряя ее костлявость.
– Все нормально.
– А папа? – настойчиво спросила она. – Как у него дела? Много работает?
Ее вопросы были настойчивыми, а в глазах читалась искренняя тревога, из-за чего Суджин занервничала. Она не любила болтать, тем более об этом. То, что оставлять несовершеннолетнего без присмотра на много дней было не вполне законно, заставляло ее помалкивать об отъезде отца на неделю. Но Муны, конечно, знали. Они видели, что финансовое положение семьи Суджин становится все более шатким, и понимали, что отец Суджин делает все возможное, чтобы удержаться на плаву.
Миссис Мун взяла холодные ладони Суджин в свои, теплые. Жест получился материнским, но это не успокаивало. А причиняло боль.
– Если тебе что-то нужно, ты всегда можешь…
Суджин высвободила руки.
– Спасибо, – сказала она, собирая вещи. – Простите, мне нужно идти.
Суджин не стала дожидаться, пока Марк отдаст ей пепел. Она вышла из похоронного бюро, ощущая, как сочувствие миссис Мун тянется за ней, пока их не разделила дверь.
* * *Когда Суджин добралась до дома, стало уже темно и начал моросить дождь. Она быстро шла по лесу, держа над головой фонарь, освещавший путь. Нужно было закопать хвост, прежде чем дождь превратит землю в грязь.
Суджин не пришлось идти далеко. Ее дом, как и большинство других в Джейд-Акр, стоял обособленно, среди леса. Кроме двух коттеджей, которые ее семья сдавала летом в аренду, вокруг не было ничего, деревья терялись в тумане.
Дойдя до поляны, Суджин опустилась на колени, запустила пальцы в землю, просеяла ее между ладонями. В счастливые годы мама часто приводила ее и Мираэ сюда, чтобы убедить жизнь вернуться. Может, поэтому почва здесь всегда была такой рыхлой: земля так и не улеглась, потому что от нее требовали слишком много.
Достав из кармана лопатку, Суджин принялась за дело. Земля поддалась легко. Достаточно и неглубокой ямки, но она должна быть широкой настолько, чтобы хватило места для того, что вырастет. Закончив копать, она положила хвост в ямку и прикрыла землей, не утрамбовывая, а затем снова погрузила руки в землю, так, что ее ладони обхватили хвост. Оставалось только ждать.
Сначала ничего не происходило. В темноте стрекотали насекомые. Сверху за ней наблюдала сова. Ее белая голова мелькнула между листьями, когда что-то ее спугнуло. Сова исчезла, промелькнув вихрем перьев, и на поляну опустилась тишина, словно накрыв ее плащом. Глубокая, непроницаемая, из-за которой вечер вдруг показался пугающим, будто исчез барьер, отделявший Суджин от другого мира.