Корнишоны любви

Алекс Ланн

Корнишоны любви

Пролог.

Москва, 2098 год.

Город больше не спал.

Звуки мегаполиса пульсировали, как кровь в венах планеты: дроны, реклама, гул автотреков, сияние неона.

Но в одной старой лаборатории на окраине научного квартала царила почти тишина – нарушаемая лишь шелестом приборов и дыханием двух уставших людей.

Алекс Корвин, тридцатипятилетний биоинженер, был человеком, которого нельзя было назвать красивым в привычном смысле.

Высокий, немного сутулый, с вечным беспорядком в каштановых волосах и взглядом человека, который слишком долго разговаривает с микроскопом.

Он был одержим идеей – не просто понять природу эмоций, а научиться их воспроизводить.

Алекс верил, что если человек сумел воссоздать геном, он сможет восстановить и чувства.

И именно эта вера заставляла его проводить ночи среди стекла и колб.

Рядом с ним – Марина Мерцалова, журналистка, на два года младше, с короткими рыжими волосами и язвительным чувством юмора.

В столичных СМИ её знали как неудобного автора – она писала об утечках данных, о контроле сознания и корпоративной цензуре.

Но за этой жесткостью скрывалась человек, которому не безразлично, куда катится человечество.

Они познакомились шесть лет назад – комично, как в старых фильмах.

В продуктовом магазине Марина изучала ценник на вино, когда Алекс, задумавшись о новой формуле, задел полку и опрокинул разбитую бутылку красного вина прямо ей на платье.

Она выругалась – искренне и громко, на что он, весь красный, только промямлил:

– Простите, это… реакция внезапной ферментации…

Она рассмеялась, а он – впервые за много лет – тоже.

Так началась история, в которой романтика шла рука об руку с наукой и безумием.

Проект «Экстракт корнишона»

Алекс Корвин шагал по мостовой Инновационного квартала, держа в руках контейнер с образцами – шесть крошечных ампул с прозрачной жидкостью, в которой плавали зелёные спирали. Они выглядели как крошечные маринованные огурцы. И именно в них, если верить упрямому биоинженеру, скрывалась новая эра человеческих чувств.

Его лабораторию финансировала корпорация «Нейрогея» * (от сочетания слов нейронные связи и «ГЕЯ» на латинском –земля), занимавшаяся разработкой, в том числе, эмоциональных стимуляторов. Но то, что открыл Алекс, было не просто химией – это была формула синтетической привязанности.

Одно прикосновение, один вдох – и между двумя людьми пробегала искра понимания, словно их сердца синхронизировались. Алекс назвал вещество «экстракт корнишона» – в честь забавного вида бактерий, участвующих в ферментации. Марина только смеялась:

– Корнишоны любви, Алекс. Так и назови проект. Людям понравится.

Он и сам улыбался. Её смех успокаивал любую тревогу.

Но за шутками скрывались сложные эксперименты.

Первый образец вызывал у подопытных людей кратковременную эйфорию и чувство глубокой привязанности к случайному объекту рядом.

Второй – запускавший нейропередачу окситоцина, – приводил к эффекту «эмоционального зеркала» – испытуемые начинали чувствовать чужие эмоции, как свои.

А третий, после усовершенствования, вызывал нечто похожее на телепатическую эмпатию – люди начинали понимать друг друга без слов.

Но были и странные побочные эффекты:

один испытуемый отказался от еды, утверждая, что «любовь питает его больше еды»;

другая женщина начала разговаривать с отражением, уверяя, что оно «чувствует её боль».

А один из добровольцев влюбился в синтетический манекен.

Марина фиксировала всё в своих заметках и часто шутила:

– Если вдруг изобретаешь глупость, всегда проверяй, не работает ли она.

Когда корпорация «Нейрогея» – монополист в сфере нейронных технологий – узнала о проекте, Алекс получил официальное предложение: передать патент и продолжить работу «в интересах общества».

Но Марина сразу почувствовала подвох.

Она писала серию статей:

«Любовь под подписку: как корпорации торгуют чувствами»,

«Нейронный капитализм: экономика эмоций»,

«Кто контролирует нас, пока мы улыбаемся?»

Эти статьи стали вирусными, попали под цензуру, а вскоре – и под приговор.

Аккаунты Марины удалили, публикации стерли из архивов, а её имя оказалось в списке «социальных угроз».

– Они не простят, – сказал Алекс однажды вечером. – Ты слишком громко назвала их рабами власти.

– А ты слишком тихо создаёшь инструмент, который может спасти от них всех, – ответила она.

Нападение

Всё началось в ночь, когда Алекс почти завершил финальную формулу.

Снаружи – туман, ливень и гул дронов.

Марина заметила красные огни за окном.

– Это не просто патруль. Они нас нашли.

Через минуту лаборатория наполнилась ревом винтов, стекло осыпалось градом пуль.

С потолка сорвался кабель, загорелась панель с химреакторами.

– Алекс, бери образцы! – закричала Марина, дергая его к сейфу.

Они схватили кейс с ампулами и кинулись вниз по лестнице, в технический тоннель, когда наверху прогремел взрыв.

Огненный язычок коснулся полки, на которой стоял прототип. Реакторы вспыхнули один за другим.

Лаборатория взорвалась светом и дымом.

Они бежали, пока за спиной рушился их мир.

На улице – пламя, дроны в воздухе, голограммы «Нейрогеи» мерцали на каждом экране:

«Нарушители эмоциональной безопасности будут задержаны!»

Израненные, в пепле и копоти, они укрылись в подвале старого дома.

Марина прижала к груди кейс.

– Всё, что у нас осталось, – три ампулы и вера в то, что это должно принадлежать людям.

Алекс посмотрел на неё – и впервые понял, что она не просто партнёр.

Она – его равновесие. Его совесть. Его реальность.

– Если мы выживем, – сказал он хриплым голосом, – я больше не назову это формулой.

– А как?

– Просто любовью.

Она улыбнулась сквозь дым и усталость.

– Нет, пусть будет так, как ты сказал вначале. «Корнишоны любви». Это хотя бы звучит человечно.

Глава 1. Беглецы

Ночь. Москва. 2098 год.

Дождь шёл, как будто кто-то сверху опрокинул океан. Город вспыхивал отражениями неона, а стеклянные башни отражали молнии.

На окраине, где заканчивались магистрали и начинались ржавые переулки, два человека пробирались сквозь дождь, держась за руки, будто это был их последний якорь в мире, который рассыпался на глазах.

Марина шла впереди, сжимая в руке кейс из титановой стали. Внутри звенели три ампулы с жидкостью, едва зеленоватой, как весенние листья в луче солнца.

Алекс тащил за собой сумку с оборудованием – остатки их жизни, их исследований, их ошибочного спасения.

За спиной дымился квартал – бывшая лаборатория, превращённая в обугленную массу металла и стекла.

Дроны обыскивали территорию, прочёсывали улицы лазерными лучами, их бездушные голоса эхом разносились по воздуху:

– Подозреваемые отмечены как эмоционально нестабильные. При обнаружении применять парализаторы. Не допустить утечки данных.

Алекс споткнулся, едва не уронив кейс. Марина подхватила его.

– Осторожнее, профессор, – прошептала она. – Без тебя я этот чертов гений‑проект не соберу заново.

– А без тебя я уже не знаю, кто я, – отозвался он тихо.

Она пересекла улицу, юркнув в пролом между стенами старого жилого блока.

Внутри пахло гарью, сыростью и ржавчиной. Переключив браслет на сканер, Марина вывела на стену карту подземных тоннелей.

– Вот. Здесь – выход к ветке метро М‑6, которую закрыли ещё после наводнения. Тоннели глушат тепловые сигналы. Там мы сможем хотя бы на пару часов пропасть из их сетей.

– А потом? – спросил Алекс, переводя дыхание.

– Потом будем думать. Возможно, Сандра всё ещё держит подполье.

Они спустились по лестнице в полутёмный подвал, дверь за ними захлопнулась, отрезая остатки мира.

Под Землёй

Старое метро встретило их тишиной и влагой. По рельсам бежали струйки воды, на стенах – мозаика лозунгов прошлого века:

«Свобода через разум», «Любовь – устаревшая версия зависимости».

Марина включила фонарь, свет выхватил из темноты вагон – без окон, с проржавевшими сиденьями, испещрённый символами подпольщиков.

Алекс провёл рукой по стене.

– Всё это спокойно могло стать музеем нашей гибели.

– Или музеем нашего спасения, – возразила Марина. – Если доживём до утра.

Они нашли служебное помещение и устроились там: на полу – старые кабели, несколько ящиков, пыль.

Марина открыла кейс, проверила целостность ампул.

– Повезло. Ничего не треснуло.

Алекс взглянул на них – как на три последних звезды, от которых зависела вся Вселенная.

– Знаешь, – сказал он, – эти ампулы содержат не просто энергию связи. Они содержат память. Каждая – как резервуар эмоций.

Марина усмехнулась.

– Ну конечно. Ты и чувства превращаешь в алгоритмы.

– А разве мы сами не алгоритмы? Просто сложные, с примесью хаоса.

Она замолчала, глядя на пульсирующий свет.

– Иногда я боюсь, что ты перестанешь различать науку и любовь.

Он посмотрел на неё тепло, спокойно, :

– Если бы не ты, я бы уже перестал.

Алекс подвинулся, обнимая прижался носом к ее волосам, она пахла озоном и жасмином, и на мгновение они забыли обо всём.

Воспоминание

Ему вдруг вспомнилась первая ночь, когда она осталась у него в лаборатории.

Тогда они только начали работать вместе. Марина сидела на полу, в старой рубашке, с кружкой дешёвого кофе.

– Знаешь, – сказала она тогда, – любовь нельзя создать.

– Нельзя, – ответил он, – но можно понять, как она рождается.

– А если поймёшь, не убьёшь её?

Он посмотрел на колбы и тихо ответил:

– Наверное, убью. Но тогда и воскресить смогу.

И она просто протянула руку и тронула его пальцы – первый жест, ещё без слов, который навсегда остался в его памяти.

Настоящее

Где-то вдалеке послышался шум.

Марина моментально потушила фонарь.

Через вентиляцию послышалось позвякивание дронов.

– Они прочёсывают туннели, – сказала она. – Вперёд.

Они двинулись вдоль рельсов, стараясь не шуметь.

На повороте свет прожектора скользнул по стене – и пронёсся мимо. Сердце у Алекса замирало.

Перед ними – ответвление, узкая лестница. Марина кивнула: наверх.

Когда они поднялись, выбрели в другой тоннель – этот был сухой, уцелевший.

На стене – вывеска: «Станция Люблино‑2».

Станция-призрак.

Алекс сел на лавку, устало прикрыв глаза.

– Не помню, когда в последний раз спал.

– Главное, чтобы ты не заснул прямо здесь. Если заснёшь, я не донесу твой гениальный мозг до спасения.

– Тогда пообещай, что оставишь хотя бы правое полушарие. Оно спокойнее, – пробормотал он с улыбкой.

Марина рассмеялась, впервые за много дней – по-настоящему. Этот звук напомнил ему, зачем всё.

Публикации, что всё изменили

Пока они отдыхали, Марина достала из внутреннего кармана старый носитель данных.

– Это резерв. Архив моих статей. То, что не смогла стереть даже «Нейрогея».

Она включила экранчик. Голограмма осветила их лица.

Строки мелькали перед глазами:

«Нейрогея» утверждает, что работает во имя человечества.

Но на деле – она строит экономику эмоций, контролируя не разум, а сердце.

Их будущая цель – создать управляемую любовь.

Сетевую лояльность.

Если мы позволим им, следующие поколения будут не любить, а подключаться.

– Из-за этого они объявили тебя террористкой, – сказал Алекс. – Им проще стереть память, чем признать правду.

– А тебе – проще всё рационализировать, чем просто признать, что мир сходит с ума, – ответила Марина.

Она выключила голограмму. – Но теперь у нас есть не слова, а доказательство. Формула. Они этого боятся.

Вторжение

Внезапно откуда-то сверху донёсся резкий треск и дрожь.

Пыль осыпалась с потолка.

– Не может быть… – прошептал Алекс. – Они сюда не доберутся, тут экранирование…

Но в воздухе уже стоял едкий запах озона. Марина метнулась к двери служебного коридора.

– Алекс! Быстро сюда!

Металл разошёлся над их головами, словно потолок расползается живым криком. Вниз упали три дрона‑штурмовика.

Марина выстрелила из импульсного пистолета, один дрон разлетелся в искрах.

Алекс прикрыл её и толкнул к выходу.

Они бежали по узкому тоннелю, вырываясь в чёрный коридор, где сквозь решётки пробивался тусклый свет улицы.

– Сюда! – Марина вбила код на старой панели.

Люк открылся, и они выбрались на поверхность.

Позади слышались взрывы – дроны зачищали станцию.

На улице – холодный рассвет. Москва превращалась в электронный лабиринт. Вдалеке, сквозь дым, виднелись постеры:

«Любовь под надзором – залог стабильного будущего».

Марина опустилась на колено, тяжело дыша.

– Мы не можем больше прятаться, – сказала она.

– И что ты предлагаешь?

– Найти тех, кто всё ещё верит в свободу эмоций. Я знаю, где. Есть одно место.

Алекс кивнул.

– Веди.

Он посмотрел на небо – дроны уже сворачивали круги.

– Но имей в виду, Марина… они не остановятся.

Она поднялась, вытирая кровь с губ.

– А я и не собираюсь им облегчать задачу.

В пути

Они добрались до старого грузового катера, стоявшего на берегу канала. Марина завела двигатель, и судно тронулось, скользя по мутной воде.

Город оставался позади, а впереди тянулся густой туман – как покров между жизнью и неизвестностью.

Алекс стоял у поручня, глядя на отражение фонарей в воде.

Марина подошла и прислонилась рядом.

– Думаешь, мы выберемся?

Он повернулся к ней, глаза усталые, но светлые:

– Честно? Не знаю. Но пока ты рядом – это всё ещё любовь, а не просто химия.

Она улыбнулась, положила голову ему на плечо.

Катер уносил их в ночь, где не было законов, где за каждым облаком могла таиться новая гонка или новое чудо.

Над Москвой вставало солнце – холодное, синтетическое, но в его лучах всё ещё отражался живой смысл.

На волне качался кейс с ампулами. Жидкость внутри поблёскивала, будто живая.

И где‑то глубоко в душе Алекс понял: даже если весь мир рухнет, именно здесь, в этой крошечной банке – последняя надежда человечества вспомнить, что значит чувствовать.

Глава 2. Город без сна

Катер дрейфовал вниз по реке, оставляя позади серый, затянутый дымом мегаполис.

Небо темнело, словно старалось стереть само воспоминание о городе, в котором любовь стала товаром.

Алекс стоял у борта, держась за поручень, глядя, как неон растворяется в воде.

Воздух был горький, пах озоном, горелыми проводами и дождем.

Марина сидела на палубе, кутаясь в плащ, усталая, но собранная.

Только её глаза выдавали тревогу – настойчивую, как зуд в сердце.

Она не просила остановиться, но время от времени смотрела на него, будто проверяя: «Он все ещё здесь? Или уже потерян в своих мыслях?»

Катер шёл тихо.

Они приблизились к техническому причалу в старой промышленной зоне.

Краны, проржавевшие мосты, тишина, где ни сигналов, ни реклам – только прошлое.

Марина посмотрела на часы.

– Через двадцать минут здесь появится дежурный дрон. Нам нужно уйти.

– Куда?

– Я знаю место. Там под прикрытием остатки независимой сети. Люди, которые не продались «Нейрогее».

Он не ответил, только кивнул.

Через лабиринт разрушенных дворов они добрались до старого квартала.

Мокрые стены, вывески на полувыбитых окнах: «ХолодИЛЛюжн», «НейроКофе», всё, что осталось от прошлого мира.

В одном доме – полуразваленном, с металлической дверью – Марина постучала определённым ритмом: три коротких, один длинный, два коротких.

Прошло несколько секунд, дверь открылась.

Их встретила женщина средних лет, широкоплечая, с усталым лицом, в бронежилете с эмблемой – сердце, пронзённое молнией.

– Марина? Жива, чёрт побери.

– Здравствуй, Сандра, – сказала Марина. – Нам нужен приют. И доступ к связи.

– У тебя особый талант находить неприятности, – хмыкнула Сандра. – Проходите.

Они спустились вниз по узкой лестнице.

Подполье представляло собой целый город под землёй – широкие тоннели, переплетения проводов, самодельные генераторы.

Люди в пыльных костюмах, вооружённые, занятые – это были не просто беглецы, это остатки системы, которые отказались подчиняться.

Когда они вошли в большой зал, Алекс замер.

У длинного стола, где дымились термокружки и лежали голограммы карты, стояла женщина…

Та, кого он когда-то любил.

Виктория Ланн.

Его прошлое. Его первая любовь, ещё до Марины.

Она подняла голову, и время словно сжалось.

Глаза – те же серо‑голубые, внимательные, изучающие.

Улыбка – как лезвие бритвы, тонкая и вроде бы дружелюбная.

– Алекс Корвин, – произнесла она тихо, приближаясь. – Если бы мне кто‑то сказал, что я снова тебя увижу, я бы решила, что вирус любви вышел из-под контроля.

– Виктория, – сказал он потрясённо. – Ты… ты здесь?

– А где же ещё, – усмехнулась она. – После того, как нас обоих вычеркнули из списка живых, единственная работа – подполье.

Марина стояла рядом, молча, сдержанно. Только лёгкое движение губ выдало, что внутри всё кипит.

– Значит, вы знакомы, – сухо произнесла она.

– Раньше, – ответила Виктория, не глядя на неё. – Очень давно. Алекс когда‑то считал, что можно объяснить чувства молекулами. Я тоже… верила.

Марина кивнула – вежливо, но глаза остались холодными.

Алекс вдруг ощутил, как между ними мгновенно возникла напряжённая нить – невидимая, но ощутимая.

Снова прошлое

Когда Алекс и Виктория работали вместе, они занимались проектом «Элон‑4» – системой взаимодействия человека и искусственного разума.

Они были молоды, амбициозны, спали по два часа в сутки и мечтали «понять формулу привязанности».

Всё закончилось, когда проект перешёл под контроль военных.

Виктория ушла, сказав:

«Ты слишком ищешь любовь в формулах. Когда захочешь найти её в человеке – найди меня.»

Он нашёл.

Но уже Мариною.

В подполье

Сандра провела их в командный зал.

На экранах мигали маршруты дронов, секторы города, карты подземных сетей.

– Мы называем себя “Сетью Пульса”, – объяснила Сандра. – Остатки независимых инженеров, журналистов и биотехов. Ты, Алекс, – подарок судьбы. «Нейрогея» охотится за твоим кодом, но теперь он будет оружием у нас.

Алекс нахмурился.

– Я не создавал оружие. Я создавал чувства.

– А теперь чувства стали оружием, – вмешалась Виктория. – Всё зависит от того, кто нажимает на триггер.

Марина села у стены, глядя на неё.

Ревность не была очевидной – ни слова, ни жеста, но взгляд стал настороженным.

Внутри – хрупкое сочетание боли и гордости.

Сандра жестом прервала напряжение:

– Нам нужно решить, что делать с формулой. Алекс, у тебя три ампулы. Если хотя бы одна попадет к ним, игру будет не остановить.

Алекс открыл кейс, достал одну.

Прозрачная, с мягким изумрудным свечением.

– Это не просто химия. Это зеркало. Кто к нему прикоснётся, увидит не то, что хочет, а то, что боится. Любовь всегда обнажает страх.

Марина смотрела на него. Он говорил почти тем же тоном, каким рассказывал ей однажды в дождь о величии человеческого сердца.

Теперь рядом стояла другая женщина, и Марине пришлось приложить усилие, чтобы не позволить зависти вырасти в что‑то большее.

Вечер

Позже, когда собрание распалось, Сандра занялась охраной периметра.

Алекс сидел у генератора, проверяя импланты данных.

К нему подошла Виктория.

– Ты изменился, – сказала она.

– Все мы изменились.

– Нет. Ты стал… мягче. Раньше ты был как формула: точный, беспощадный. Теперь у тебя появилась переменная, которая рушит уравнение.

– Это Марина, – сказал он прямо.

Виктория чуть улыбнулась.

– Я заметила. Смотрит на меня так, будто я вирус.

– А ты вирус? – спросил он спокойно.

– Может быть. Но я всё ещё хочу понять, можно ли излечить человечество от страха любить.

Марина услышала их голоса из соседней комнаты.

Она не подслушивала специально – так просто получилось.

Но слова Виктории обожгли: «Может быть, я вирус».

Сердце Марины сжалось.

Она не сомневалась в Алексe, но знала: прошлое всегда оставляет тень.

Она вернулась в комнату и застала Викторию уже рядом с ним.

– Мы готовы к синхронизации данных, – холодно сказала Марина.

– Отлично, – ответила Виктория, улыбаясь, будто ничего не случилось.

Ночью

Свет в подземелье тусклый, лишь пульсация ламп.

Марина не спала.

Она сидела у стола, печатая на старом терминале текст – статью, начатую ещё до побега.

Заголовок: «Когда любовь становится оружием. Кто нажмёт первым?»

Эта статья должна была выйти в сеть, как только подполье получит доступ к ретранслятору.

Она писала тихо, сосредоточенно, но мысли всё время возвращались к Виктории.

Кому Алекс доверяет больше – себе или прошлому?

Вдруг – щелчок за стеной.

Тишина нарушилась.

Марина мгновенно выключила терминал и схватила пистолет.

Из туннеля вышла Виктория.

– Не спишь?

– Привычка, – ответила Марина, не опуская оружие.

– Нервничаешь из‑за меня?

– Нет, просто не люблю, когда кто-то двигается по ночам без причины.

– Удивительно, – усмехнулась Виктория. – Ты очень похожа на меня шесть лет назад.

Марина молчала.

Виктория подошла ближе, остановилась напротив.

– Он рассказывал тебе обо мне?

– Нет. И, наверное, правильно сделал.

– Тогда знай: я его любила. Даже сейчас… возможно, по-своему всё ещё люблю.

Марина лишь кивнула:

– Каждый имеет право на воспоминание. Но будущее – моё.

Они посмотрели друг другу в глаза. В этом взгляде сошлись две силы: огонь и лёд.

Утро наступило слишком тихо. Подземка, обычно полная звуков, будто замерла.

Алекс проснулся с чувством тревоги.

Сандра уже поднимала тревогу:

– Сеть перехвачена. Они знают наше местоположение!

– Кто-то слил координаты, – сказал Алекс, включая сканеры. – Как?!

Ответ пришёл сам: дверной шлюз заискрил, и на экране слежения высветилось исходящее соединение.

Активен протокол «Элон‑4».

Алекс застыл. Этот код мог знать только один человек из всех в подполье.

Он резко обернулся.

Виктории не было.

– Чёрт, – выругался он. – Она увела копию данных!

Марина почувствовала, как по спине пробежал холод.

Всё встало на место: ночные прогулки, странные разговоры, глазки, брошенные на него.

С потолка прогремел взрыв – подземелье содрогнулось.

Сандра закричала:

– Все наверх! К выходу Б‑12! Они идут!

С потолка падали осколки. Экраны гасли. В коридоре мелькнули тени штурмовиков.

Алекс схватил Марину за руку и повёл через аварийный тоннель.

С потолка капала вода. Где-то позади слышался визг металла – дроны прорывались внутрь.

– Алекс! – голос из темноты.

Он обернулся. Виктория стояла в конце коридора, держа пистолет.

Её глаза светились жёстким, ледяным блеском.

– Отдай ампулы, – сказала она. – Не вынуждай меня стрелять.

– Ты… работаешь на них.

– Я работаю на тех, кто выживет. Ты всё равно создашь то, что не сможешь контролировать.

Марина шагнула вперёд.

– Если ты стреляешь, Виктория, ты убьёшь не человека, а то, что осталось от самой себя.

Та, кажется, дрогнула.

Мгновение – и Алекс воспользовался им. Рывок, удар, оружие отлетело.

Марина схватила кейс, Виктория отступила, в её глазах мелькнуло сожаление – или просто холод вычисления.

– Ты не понимаешь, – прошептала она. – Они уже здесь. Даже если уйдёте – всё равно не спрячьтесь.

Взрыв прервал разговор. Стены подземелья содрогнулись.

Пыль, обломки, крики.

Алекс и Марина успели броситься в боковой коридор, когда потолок рухнул, погребая всё под собой.