Полная версия
Падение белого короля
А потом, в конце четвёртой недели, когда он уже почти смирился с тем, что это серое небытие и есть его будущее на ближайшие годы, Семён Маркович пришёл с неожиданной новостью.
«Есть вариант, – сказал он, избегая смотреть Артёму в глаза. – Неожиданный. Следствие предлагает сделку. Полное признание вины, деятельное раскаяние, особый порядок рассмотрения дела. Взамен – условный срок. Три года условно с испытательным сроком пять лет».
Артём смотрел на него, не веря. Это было невозможно. С его статьёй, с такой суммой ущерба… Условный срок был фантастикой.
«Почему?» – только и смог выговорить он.
Адвокат пожал плечами. «Могу только предполагать. Резонанс у дела большой, но не тот, что им нужен. Орлов дал все нужные показания, активы арестованы, компания работает. Вы им больше не интересны. Вы – отработанный материал. Держать вас здесь, возиться с долгим, шумным процессом – лишние хлопоты. Они получили всё, что хотели. Им проще выкинуть вас на улицу, нищим и сломленным, чем кормить за казённый счёт. Ваше полное уничтожение – и есть их главная победа. Они не просто сажают вас в тюрьму, они стирают вас из жизни. Это куда более показательная порка».
Признать вину. Признать, что украл три миллиарда. Поставить подпись под собственным приговором, под историей, написанной Вадимом. Это было последним унижением. Но альтернативой были годы в лагере, которые он мог и не пережить.
«Я согласен», – сказал он, и эти два слова показались ему тяжелее всего, что он произносил в жизни.
День освобождения не был похож на праздник. Он был похож на ампутацию. Его провели по тем же гулким коридорам, но в обратном направлении. Скрип замков уже не вызывал страха, только глухую апатию. Ему вернули его вещи. Костюм висел на нём, как на вешалке. Он переоделся из тюремной робы в свою старую кожу, но она больше не была его. Она стала чужой.
Последняя тяжёлая металлическая дверь со скрежетом отъехала в сторону. Удар. Не физический. Удар света, звука, воздуха. После недель, проведённых в сером, приглушённом мире, реальность обрушилась на него, как лавина. Яркое, холодное солнце слепило глаза. Рёв машин оглушал. Десятки лиц, спешащих, живых, равнодушных. Свобода пахла выхлопными газами и морозом. Она была огромной, пугающей, враждебной.
Он стоял на крыльце следственного изолятора, щурясь от света. Никто его не встречал. Он был один. В кармане лежали паспорт и несколько тысяч рублей, которые были при нём в день ареста. Телефон был мёртв.
Он поймал такси, назвав адрес своего пентхауса. Старая привычка. Инстинкт. Таксист бросал на него косые взгляды в зеркало заднего вида. Наверное, от него всё ещё пахло тюрьмой.
Его дом встретил его тишиной. Он поднялся на свой этаж. Дверь. Его дверь, обитая тёмной кожей. И на ней – белая бумажка, перечёркнутая жирной красной полосой, и капля сургуча с нечётким оттиском. «Опечатано. ГСУ СК РФ».
Он тупо смотрел на эту печать. Официальное свидетельство того, что он больше не имеет дома. Он протянул руку и коснулся пальцами сургуча. Тот был холодным и твёрдым. Он нажал сильнее. Потом ещё. Сургуч не поддавался. Он ударил по двери кулаком. Один раз. Второй. Третий. Боль в костяшках была чем-то настоящим, живым, и он вцепился в это ощущение, как утопающий в соломинку. Он бил, пока из глаз не брызнули слёзы – первые за всю его жизнь. Злые, горячие, беспомощные.
Он спустился вниз, шатаясь. Консьерж, который раньше вскакивал при его появлении, сделал вид, что не замечает его, уткнувшись в журнал.
Нужно было найти Ксению. Не для того, чтобы что-то вернуть. Чтобы увидеть. Понять. Поставить точку. Он не знал её номера наизусть, но помнил адрес. Он снова поймал такси, отдав ему почти все оставшиеся деньги.
Он позвонил в домофон. Ответил её голос, ровный и холодный, как всегда. «Кто?»
«Это я. Артём».
Пауза. Долгая, звенящая. Он слышал, как она дышит.
«Поднимайся», – наконец сказала она.
Она ждала его у приоткрытой двери. Идеально уложенные волосы, лёгкий макияж, кашемировый домашний костюм. Она не выглядела расстроенной или подавленной. Она выглядела… отдохнувшей.
Он вошёл в квартиру. И замер. Квартира была почти пустой. Исчезли картины, которые он ей дарил. Исчезла антикварная консоль. Исчезла плазменная панель во всю стену. Осталась только встроенная мебель и звенящая пустота.
«Решила сделать ремонт», – она проследила за его взглядом, и в её голосе не было ни капли смущения.
«Ясно, – он обвёл взглядом голые стены. – Ты быстро».
«Я всегда была быстрой, ты же знаешь, – она прошла на кухню. Он пошёл за ней. – Кофе?»
«Нет».
Она налила себе воды. Её движения были плавными, отточенными. Она не смотрела на него.
«Зачем ты пришёл, Артём?» – спросила она, сделав маленький глоток.
«Хотел посмотреть тебе в глаза».
Она наконец подняла на него взгляд. Её глаза были прозрачными, как лёд. В них не было ни жалости, ни злости, ни любви. Ничего. Абсолютный ноль по Кельвину.
«Посмотрел? – она поставила стакан. – Я не буду извиняться или что-то объяснять. Ты играл в большую игру и проиграл. Катастрофически. Я свой выбор сделала. Я ставлю на победителей».
«На Вадима?» – вопрос сорвался сам собой.
Она едва заметно улыбнулась уголком губ. «Вадим умеет добиваться своего. Он оказался умнее, чем ты думал. Чем мы все думали. Он предложил мне будущее. А что можешь предложить ты? Условный срок и долги на три миллиарда? Это был плохой проект, Артём. Я выхожу из него с минимальными потерями».
Его собственная лексика. Его цинизм. Она всё впитала. Она была его идеальным отражением, и теперь это отражение жило своей жизнью.
«Ты была частью всего этого, – сказал он глухо. – Ты знала».
«Я знала, что ты строишь империю. И хотела быть в ней королевой. Но ты не удержал корону, – она пожала плечами. – Вадим предложил мне другую. Больше и надёжнее. Это всё. Разговор окончен. Мой адвокат свяжется с твоим по поводу оставшихся формальностей».
Она повернулась, чтобы уйти.
«Ксения».
Она остановилась, не оборачиваясь.
«Просто скажи, – его голос был едва слышен. – Хоть что-то было настоящим?»
Она молчала несколько секунд. Потом, так и не повернувшись, бросила через плечо: «Настоящим был твой потенциал. Ты его не оправдал. Прощай, Артём. И постарайся не попадаться мне на глаза. Мой новый статус не предполагает общения с уголовниками».
Дверь за ней закрылась, оставив его одного в пустой квартире, в пустой жизни.
Он вышел на улицу. Небо, чистое и холодное утром, затянуло серыми, тяжёлыми тучами. Пошёл мелкий, ледяной дождь. Он не чувствовал холода. Он шёл, не разбирая дороги, по мокрому, блестящему асфальту. Люди с зонтами обтекали его, как неподвижный камень в реке.
Он остановился у витрины какого-то магазина. В тёмном стекле, по которому стекали струйки дождя, он увидел своё отражение. Худой, измождённый человек в дорогом, но помятом костюме, с провалившимися глазами, в которых не было ничего, кроме серого пепла. Он смотрел на этого незнакомца несколько секунд, пытаясь найти в нём хоть одну знакомую черту. Не нашёл. Тот, кем он был – Артём Корнеев, король московского олимпа – умер там, в кабинете следователя. А этот… этот был никем. Призраком в мокром городе.
Дождь усилился. Артём поднял воротник пиджака. В кармане нащупал несколько последних скомканных купюр. Этого хватит на ночлежку. Или на бутылку самой дешёвой водки. Он ещё не решил. Он стоял под дождём, один во всём мире, и впервые в жизни не знал, какой сделать следующий ход. Он был на нулевом этаже. И единственный путь отсюда вёл только вниз.
Тени старых друзей
Ночь он провёл в капсульном хостеле недалеко от Павелецкого вокзала, в пластиковом гробу, пахнущем чужим сном и дешёвым дезинфектором. Сон не шёл. Он лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в симфонию чужой нищеты: храп из соседней капсулы, пьяное бормотание в коридоре, скрип пружин над головой. Его тело, привыкшее к ортопедическому матрасу и выверенной температуре климат-контроля, бунтовало. Кожа зудела от соприкосновения с жёсткой синтетической простынёй. Каждый вдох казался усилием, словно он дышал не воздухом, а спрессованной, пыльной безнадёгой. Утром он купил в переходе самый дешёвый кнопочный телефон и сим-карту, оформленную на несуществующего Ухтомского Ивана Петровича. Старый смартфон, его бывший командный центр, был мёртв, а главное – скомпрометирован. Этот же, новый, был анонимным, как безымянная могила. Он был инструментом, а не продолжением руки.
Первый звонок был актом почти иррациональной веры в старый мир, в его незыблемые законы. Он набрал номер Михаила Воронова, главы венчурного фонда «Vector Prime». Михаил был не другом, но партнёром. Циником, прагматиком, хищником. Человеком, который ценил цифры выше репутации и прибыль выше морали. Он должен был понять. Должен был оценить актив, а не его временную упаковку. Артём отошёл в сторону от шумного потока людей у метро, репетируя в голове первые фразы. Без эмоций. Без просьб. Только бизнес. Консультации. Анализ рисков для нового портфеля фонда. За скромный процент. За еду.
«Слушаю», – голос Воронова в динамике прозвучал так же ровно и холодно, как всегда. Словно был пропущен через фильтр, убирающий все человеческие обертоны.
«Михаил, это Артём Корнеев».
На том конце провода повисла пауза. Не удивлённая, не растерянная. Оценивающая. Пауза, за время которой невидимый процессор в голове Воронова просчитал все возможные риски и выгоды от этого звонка. Рисков было на порядок больше.
«Артём, – произнёс он наконец, и в голосе не было ни тени сочувствия. – Удивлён твоему звонку. Слышал, у тебя неприятности».
«Это решаемые неприятности, – солгал Артём, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – У меня есть некоторые соображения по поводу твоего нового азиатского проекта. Я видел их презентацию. Там системная ошибка в оценке…»
«Артём, – Воронов перебил его, не повышая голоса, но интонация стала твёрдой, как замёрзшая сталь. – Давай не будем тратить ни моё, ни, как я понимаю, твоё весьма ограниченное время. Твой номер в моей записной книжке уже помечен как токсичный актив. Любая аффилиация с тобой на данный момент несёт в себе репутационные издержки, несопоставимые с любой возможной выгодой. Я ценю твой ум, но рынок ценит чистоту. У тебя её больше нет. Мне жаль. Не звони сюда больше».
Короткие гудки. Артём опустил руку с телефоном. Всё. Холодно. Профессионально. Безжалостно. Он был не человеком, попавшим в беду. Он был акцией, рухнувшей до нуля. Его списали с баланса. Его делистинговали с биржи жизни. В груди не было обиды, только ледяное, выжигающее всё внутри понимание. Так работает система. Его система. Она просто сработала против него.
Он побрёл в сторону Замоскворечья, по старым, кривым улочкам, где на каждом шагу история соседствовала с упадком. Ему нужно было перегруппироваться. Профессиональный мир закрыт. Оставался личный. Люди, связанные с ним не контрактами, а чем-то иным. Чем-то, чему он никогда не доверял, но на что теперь вынужден был опереться.
Олег Свиридов. Владелец небольшой, но успешной компании по кибербезопасности. Пять лет назад его стартап был на грани краха. Конкуренты устроили ему настоящую войну, и Олег, талантливый технарь, но никудышный бизнесмен, был готов выбросить белый флаг. Артём потратил две недели своего времени, бесплатно, из чисто спортивного интереса. Он вскрыл стратегию конкурентов, нашёл уязвимости в их продукте и разработал для Олега такую контратакующую схему, что тот не просто выжил, а откусил солидный кусок их рыночной доли. Олег тогда плакал в его кабинете от благодарности, жал руку и клялся, что обязан ему всем.
Артём нашёл его в маленьком кафе на Пятницкой, где тот часто обедал. Олег сидел за столиком у окна, уткнувшись в ноутбук. Он поправил очки, отхлебнул свой латте. Выглядел он хорошо: пополневший, уверенный в себе, в дорогой рубашке. Артём подошёл к столику.
«Олег».
Свиридов поднял голову. Узнавание, радость, а затем – панический ужас сменили друг друга на его лице с такой скоростью, что это было похоже на системный сбой. Он вскочил, опрокинув стакан с водой.
«Артём? Ты… как ты здесь?» – он озирался по сторонам, словно боялся, что их увидят вместе.
«Вышел. Вчера», – Артём сел на стул напротив, не дожидаясь приглашения.
«Вышел… – Олег сел тоже, его движения стали дёрганными, суетливыми. Он промокал салфеткой лужу на столе. – Это… это хорошо. Я очень переживал. Очень. Просто… ты же понимаешь, такое время, звонить… могли неправильно понять».
«Понимаю, – сказал Артём. – Я не за этим. Мне нужна помощь, Олег».
Свиридов вздрогнул. Он избегал смотреть Артёму в глаза, его взгляд бегал по скатерти, по меню, по проходящим за окном людям. Куда угодно, только не на лицо человека, которому он был всем обязан.
«Да, конечно… чем могу… – пробормотал он. – Если юридическая помощь нужна, у меня есть хороший…»
«Мне нужны деньги, – Артём решил резать напрямик. Эта игра в вежливость была унизительнее прямого отказа. – В долг. На первое время. И, возможно, какая-то работа. Неофициально. Я могу делать для тебя аналитику. Никто не узнает».
Олег замер. Его лицо стало серым. Он тяжело сглотнул. «Артём… друг… ты же понимаешь…»
«Что я понимаю, Олег?» – в голосе Артёма появился металл.
«Всё прослушивается! Всё отслеживается! – Олег перешёл на сдавленный шёпот, наклонившись через стол. – Любой перевод на твоё имя, даже на левую карту, тут же всплывёт! А работа… Артём, у меня семья, у меня дети! У меня компания, которую я строил… ты же сам мне помог её построить! Я не могу рисковать всем! Они же… они же придут и за мной! Скажут – пособник! Скажут – финансировал преступника!»
Он говорил быстро, сбивчиво, и в его глазах стоял животный страх. Не за Артёма. За себя. За свой уютный мирок, который мог треснуть, если он протянет руку утопающему. Артём смотрел на него, на этого трясущегося, испуганного человека, и не чувствовал гнева. Только брезгливость. Словно наблюдал за поведением какого-то примитивного организма, чья единственная функция – выживание любой ценой.
«Я вернул бы всё. С процентами», – сказал он тихо, уже не прося, а просто констатируя факт из параллельной вселенной, где такие слова ещё имели вес.
«Дело не в деньгах! – почти взвизгнул Олег. – Дело в том, что ты… ты теперь как радиоактивный. К тебе прикасаться нельзя. Прости. Правда, прости».
Он вытащил из кармана бумажник, торопливо отсчитал несколько купюр по пять тысяч и попытался сунуть их Артёму под стол. «Вот… возьми. Это всё, что могу. Просто… как от человека. Не как от друга. Хорошо?»
Артём смотрел на эти деньги, на пухлые, вспотевшие пальцы Олега. И в этот момент что-то внутри него окончательно умерло. Он медленно поднялся.
«Оставь себе, Олег, – его голос был абсолютно ровным. – Купи детям мороженое».
Он развернулся и пошёл к выходу, не оглядываясь. Он чувствовал на спине взгляд Олега – испуганный, виноватый и, самое главное, полный облегчения. Второй круг ада был пройден. Профессионалы от него отказались. Друзья – предали. Оставались тени. Тени из далёкого прошлого, из той жизни, которую он так старательно похоронил под фундаментом своего успеха.
Был ещё Слава Белов. Они учились вместе на физтехе. Слава был неглупым, но ленивым и завистливым. Он всегда смотрел на Артёма снизу вверх, с плохо скрываемой ненавистью к его таланту, к его целеустремлённости. Их пути разошлись сразу после института. Артём начал строить свою империю, а Слава ушёл системным администратором в какую-то полугосударственную контору. Они не виделись лет десять, лишь изредка пересекаясь в соцсетях, где Слава оставлял язвительные комментарии под постами о достижениях Корнеева.
Артём нашёл его через общих знакомых. Слава согласился встретиться на удивление легко, даже с какой-то радостной готовностью. Он назначил встречу в шумном фуд-корте торгового центра на окраине Москвы. Место было выбрано идеально для унижения: грохот музыки, крики детей, запах пережаренного масла и дешёвого пластика.
Слава ждал его за столиком, перед ним стоял большой стакан с пивом и тарелка с куриными крылышками. Он сильно раздался вширь, обзавёлся пивным животом и сальным блеском на лице. Увидев Артёма, он расплылся в широкой, хищной улыбке.
«Корнеев! Какими судьбами! – прокричал он, перекрывая шум. – Садись, гостем будешь! Пива?»
«Нет, спасибо», – Артём сел напротив. Он чувствовал себя экспонатом в кунсткамере.
«Ну да, ну да, ты же у нас всегда на спорте был, – Слава с хрустом откусил крыло. – А я вот, по-простому. Слыхал я про твои приключения. Весь интернет гудит. Да уж, высоко летал, больно падать. Я всегда говорил, что эти ваши стартапы – пузырь один. Вот у меня – стабильность. Оклад, соцпакет, тринадцатая зарплата. Никаких рисков».
Он говорил с наслаждением. С упоением человека, который всю жизнь завидовал чужому успеху и наконец-то дождался его краха. Он не злорадствовал открыто. Он сочувствовал. И это было в тысячу раз хуже.
«Слав, я к тебе по делу», – Артём решил не тянуть. Каждое мгновение здесь было пыткой.
«Да понимаю я, понимаю, – кивнул Слава, вытирая жирные пальцы о салфетку. – Не от хорошей жизни ты старину Белова вспомнил. Что, совсем швах?»
Артём молчал. Само его присутствие здесь было ответом.
«Ладно, – Слава откинулся на спинку пластикового стула, принимая вид благодетеля. – Помню, как ты мне по термеху помогал. Считай, долг возвращаю. Работы, сам понимаешь, дать не могу. У нас контора серьёзная, служба безопасности мышь не пропустит, не то что… тебя. А вот деньжатами подкину. Сколько тебе надо-то, на первое время?»
Он смотрел на Артёма выжидательно, с любопытством патологоанатома, изучающего интересный труп.
Артём почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Он должен был произнести сумму. Он должен был попросить. Сказать: «Дай хоть сколько-нибудь». Но слова застряли в горле. Он смотрел на сытое, самодовольное лицо Славы, на его жирные губы, и понимал, что не сможет. Это была последняя черта, за которой начинался полный распад. Он мог вынести предательство Вадима, холодность Ксении, трусость Олега. Но он не мог вынести эту унизительную, сальную жалость.
«Я передумал, – сказал он тихо. – Извини, что отвлёк».
Он встал.
«Э, ты куда? – удивился Слава. – Я же помочь хочу! По-человечески! Вот, держи!»
Он вытащил из кармана потрёпанного джинсового пиджака несколько мятых тысячных купюр и протянул их Артёму. Тысяч пять, не больше.
«Возьми, не стесняйся. Мне не жалко. На доширак хватит».
Артём посмотрел на его руку. На деньги. И медленно покачал головой. Он развернулся и пошёл прочь, сквозь галдящую толпу, сквозь запахи и звуки чужой, сытой, беззаботной жизни. Он слышал, как Слава крикнул ему в спину: «Ну и дурак! Гордый какой! Жизнь-то тебя ещё не научила!».
Он вышел из торгового центра в серые, промозглые сумерки. Деньги, которые дал ему Олег, почти кончились. В кармане оставалось на одну ночь в капсуле и на дешёвый ужин. А дальше – пустота. Полная, абсолютная, звенящая пустота. Социальный лифт, который он с таким трудом построил для себя, который вознёс его на самую вершину, теперь действительно работал только в одном направлении. Но он не просто ехал вниз. Он падал. В свободном падении, в тёмную, бездонную шахту.
Он шёл по грязным улицам спального района. Мимо серых панельных домов с тёмными, недружелюбными окнами. Мимо детских площадок, покрытых ржавчиной. Это был тот самый мир, из которого он когда-то сбежал, который презирал всей душой. И теперь этот мир принимал его обратно в свои унылые, бетонные объятия.
Он остановился у витрины круглосуточного магазина. В мутном, заляпанном стекле, подрагивающем от света неоновой вывески «ПРОДУКТЫ 24», он увидел своё отражение. Незнакомый мужчина с осунувшимся, небритым лицом и дикими, загнанными глазами. Костюм, который ещё несколько дней назад был символом власти, теперь висел на нём грязной, мятой тряпкой. Человек в витрине был похож на прокажённого. На тень. На того, от кого шарахаются на улице, кого брезгливо обходят стороной.
Он смотрел на это отражение долго, без мыслей, без чувств. Аналитический аппарат в его голове, его главный инструмент, его дар и проклятие, окончательно заглох. Он больше не пытался найти решение. Он понял, что его нет. В рамках этой системы, в границах этой шахматной доски – решений для него не существовало. Значит, нужно было либо умереть, либо… сменить доску. Или сломать её к чертям.
Холодный ветер пробирал до костей. В животе урчало от голода. Отчаяние перестало быть абстрактным понятием. Оно стало физическим. Оно было в дрожи его рук, в кислой слюне во рту, в тяжести в ногах, которые отказывались идти дальше. Он прислонился лбом к холодному стеклу витрины, закрыл глаза. Всё. Предел. Точка замерзания. Он больше ничего не хотел. Ни доказывать, ни бороться, ни выживать. Он просто хотел, чтобы всё это закончилось. Прямо здесь. Прямо сейчас.
Предложение, от которого нельзя отказаться
Холодное стекло витрины больше не давало ответов. Оно лишь тупо отражало уличный фонарь, превращая его в размытое, больное пятно. Артём оттолкнулся от него, чувствуя, как затекшие мышцы протестующе ноют. Пустота внутри больше не звенела – она превратилась в тяжёлый, вязкий вакуум, который тянул его вниз, к асфальту, к земле. Он сделал несколько шагов, бесцельно, подчиняясь единственному оставшемуся инстинкту – двигаться, чтобы не застыть окончательно, не превратиться в соляной столб посреди этого равнодушного города.
За углом, в полуподвальном помещении, тускло светилась вывеска. Несколько букв перегорело, и вместо названия бара «Причал» читалось нелепое «ич л». Это место не зазывало, а констатировало факт – конечную точку, дно, куда прибивает всё, что потеряло курс и управление. Дверь, обитая потрескавшимся дерматином, поддалась с глухим стоном.
Внутри было темно и густо. Воздух можно было резать ножом: он состоял из слоёв прогорклого масла от фритюрницы, застарелого табачного дыма, запаха пролитого пива и несвежих человеческих тел. Тусклые лампы под абажурами из грязного пластика едва разгоняли мрак, выхватывая из него отдельные детали: липкую поверхность стойки, обитые клеёнкой диваны с прожжёнными дырами, несколько помятых лиц за столиками. Из динамиков над стойкой хрипел какой-то забытый эстрадный певец, его голос тонул в гуле дешёвой вентиляции и невнятном бормотании немногочисленных посетителей.
Артём подошёл к стойке. Он не осматривался, не оценивал обстановку. Его аналитический аппарат, привыкший сканировать и структурировать любое пространство, отключился. Он просто двигался к единственному источнику возможного забвения. За стойкой дремал грузный бармен с лицом, похожим на непропечённый блин. Артём положил на липкое дерево последние мятые купюры.
«Водку. Самую дешёвую. И стакан».
Бармен нехотя открыл один глаз, смерил его взглядом – потрёпанный дорогой костюм, трёхдневная щетина, безумные глаза – и молча кивнул. Он не задавал вопросов. Сюда приходили не для того, чтобы разговаривать. Он налил гранёный стакан до краёв из бутылки без этикетки и пододвинул его Артёму.
Первый глоток обжёг горло, пищевод, огненным шаром прокатился в пустой желудок. Артём задохнулся, согнулся, уперевшись руками в стойку. Тело, привыкшее к дорогим винам и односолодовому виски, взбунтовалось против этого яда. Он выпрямился, тяжело дыша, и посмотрел на своё отражение в мутном зеркале за спиной бармена, испещрённом трещинами. Человек в зеркале смотрел на него с брезгливым сочувствием.
Артём залпом допил остальное. Огонь внутри сменился резким, химическим теплом, которое начало медленно расползаться по венам. Он пододвинул пустой стакан бармену. Тот молча наполнил его снова.
После третьего стакана мир потерял резкость. Звуки стали глуше, свет – мягче. Тяжёлый вакуум внутри начал заполняться мутной, тёплой жижей безразличия. Мысли, которые последние сутки метались в черепе, как обезумевшие птицы в клетке, замедлили свой полёт, стали вязкими, неповоротливыми. Вот обрывок совещания… графики, цифры… бессмысленный набор пикселей. Вот лицо Ксении, красивое, как фарфоровая маска… ничего не значащая картинка. Лицо Вадима… просто лицо. Боль притупилась, превратилась в тихий, монотонный гул на периферии сознания. Это работало. Анестезия начала действовать.
