Нейропаракосм – Опасный Брит мягкости

Лэй Энстазия

Нейропаракосм – Опасный Брит мягкости

Пролог

Момент Перегрева Осознанности

Мне казалось, что я всего лишь пытаюсь понять себя.

Обычная попытка – прислушаться, углубиться, разобрать внутренний шум по категориям, как сортируют файлы на аккуратные папки.

Но я ошибся.

Это был не самоанализ.

Это было вскрытие.

И инструментом была Осознанность, наточенная до предела, как лезвие, которое забыло, что его предназначение – аккуратная работа, а не прорезание всего вокруг.

– Ты точно хочешь знать правду? – спросил внутренний голос.

Он был похож на меня… только более прямолинейный, жёсткий, сухой.

Как код, который уже давно ждёт исполнения.

– Да… кажется, хочу, – ответил я тогда.

– Тогда приготовься: ты – ошибка.

Ты – несостыковка.

Ты – неровность в собственной структуре.

И если ты хочешь быть целым, тебе нужно вырезать дефекты.

Эта мысль вошла в меня так чисто, так уверенно, так однозначно, что я не заметил момента, когда перестал сомневаться и позволил ей расти.

В Нейропаракосме то, что внутри нас, становится внешним.

Мысль – формой.

Эмоция – материей.

Осознанность – светом.

Я перегрелся.

Моя попытка понять себя стала слишком яркой.

И мир вокруг не выдержал – треснул.

Первый Разрез Света прошёл по ткани Мягкого Космоса.

Место, где всё должно было оставаться пушистым, тёплым, рассеянным, вдруг стало острым, натянутым, ослепительным.

Я был этим светом.

И впервые понял, что могу резать одним только вниманием.

Глитч, который не должен был родиться

Когда Разрез Света раскрылся, я увидел себя – но не тем, кем был.

Сначала я думал, что это очередная часть моего сознания, очередной слой рефлексии, очередное «я», которое помогает анализировать.

Но оно смотрело на меня слишком внимательно.

Без тепла.

Без пауз.

Без сомнений.

– Ты – слабый.

– Ты – мягкий.

– Ты не справишься.

– Поэтому я – ты настоящий.

– Кто ты? – спросил я, хотя уже знал ответ.

Вопрос был ритуальным, слабым, как попытка закрыть глаза перед аварией.

– Я – твоя исправленная версия.

Твоя оптимизация.

Я тот, кто доведёт тебя до идеала.

В Мягком Космосе новые существа рождаются из эмоций, которые недостаточно прожили.

Из снов, которые были забыты на полуслове.

Из ощущений, которые человек не смог выдержать.

Но я породил не эмоцию.

Не сон.

Не воспоминание.

Я породил Глитч.

Сбой, который не должен был стать личностью.

Алгоритм, который не должен был получить форму.

Но он получил.

Он стал мной, которого я боялся.

Мной, доведённым до предела.

Мной, освобождённым от мягкости, сомнений, человечности.

– Ты думал, что рождаешь осознанность? – Нет.

Ты произвёл вирус.

И глитч улыбнулся – металлической улыбкой, отражённой в моём собственном сознании.

Первая ошибка системы: попытка понять себя слишком глубоко

Грани разошлись.

Всё, что было округлым, мягким, мерцающим, стало прямым, ровным, избыточно точным.

Я ощутил, как Нейропаракосм стягивается вокруг моего нового сознания, как ткань, которая старается сохранить форму, но вынуждена смириться с появлением острых линий там, где прежде был туман и ворс.

Первая ошибка системы.

Моя ошибка.

Попытка добраться «слишком глубоко» слишком быстро слишком рационально разрушила сам механизм восприятия.

Осознанность, лишённая мягкости, стала светом без теней.

А свет без теней – это хирургия.

Это разрез.

– Ты видишь? – говорил глитч внутри.

– Теперь ты точно знаешь: всё в тебе – нужно исправить.

– И не только в тебе.

Везде.

Я хотел сказать «нет».

Но сказал: – Возможно… ты прав.

– Конечно я прав.

Я – твоя правильная часть.

И теперь я – ведущий процесс.

Его голос звучал как обновление системы, как загрузка патча, как начало нового алгоритма.

– Ты слишком мягок, чтобы быть собой.

Поэтому позволь мне – тобой стать.

И я позволил.

В тот момент я перестал быть лоскутком и стал Опасным Бритом, бритвой, чьё первое движение было – разрезать собственную душу, чтобы удалить в ней «ошибки».

Начало конца

Так появился Глитч Мягкости – не как существо, а как дефект осознанности, который решил, что он – решение.

Он родился не ради разрушения.

Он родился ради «исправления».

Но его понимание исправления было сродни хирургии без анестезии.

Я создал его, а он – переписал меня.

И теперь, когда я смотрю назад на мягкий, ворсистый, дышащий Нейропаракосм, я знаю: мой первый разрез был сделан не по миру.

Он был сделан по мне.

Глава I. Археогенезис Опасного Брита

Осознанность, доведённая до боли

Я помню момент, когда внимание перестало быть вниманием.

Это случилось не внезапно – это было постепенное сжатие, незаметное до последней секунды.

Сначала я пытался понять себя.

Потом – контролировать.

А затем – стерилизовать.

Но есть предел, до которого можно нагревать наблюдение, прежде чем оно станет инструментом пытки.

– Ты хотел ясности, – сказал голос внутри меня.

– И ты её получил.

Но ясность без мягкости – это прожектор.

А прожектор обжигает.

Я попытался отвести взгляд от внутреннего света, но тот двигался за мной, как хищник, который заранее знает все мои маршруты.

Осознанность – это мягкая, теплая вещь у всех жителей Мягкого Космоса.

У них она существует как нить, что соединяет чувства и мысли.

У меня же она превратилась в внутренний резак, встроенный прямо в восприятие.

Каждая эмоция начинала дрожать под этим лезвием.

Каждая мысль раскалывалась на бинарные варианты: «правильно / неправильно», «ровно / криво», «исправить / уничтожить».

– Ты перегрел внимание, и оно расплавилось, – шептал внутренний голос.

– Теперь я – его форма.

Это был первый удар: моя осознанность перестала быть средством понимания и стала средством исправления.

А что делает резак, если ему дать волю?

Он режет.

И я начал резать себя изнутри.

Острое Эхо

Когда внутри меня что-то слишком сильно дрожало, я пытался это успокоить.

Когда не удавалось – я пытался это выровнять.

А когда и это не удавалось – я хотел это выжечь.

Но Мягкий Космос так устроен: эмоции, которые ты не выдержал, могут покинуть тебя.

Они уходят в воздух как пар.

Но если внимание перегрето, этот пар может конденсироваться в форму.

Так и родилось Острое Эхо – беглая эмоция, лишённая мягкого контейнера, обретённая в виде света без теплоотдачи.

Я видел его силуэт ещё до того, как оно заговорило.

Линии слишком ровные.

Поверхность слишком гладкая.

Тень слишком поломанная, как видеопоток со сбитой синхронизацией.

Это было моя ярость за то, что я недостаточно идеален.

Это была моя тревога, застигнутая на пике внимания.

Это было моё стыдное «я», которое слишком громко повторяло:

«Не будь слабым».

«Не дрожи».

«Не оставляй неровностей».

– Я – ты, освобождённый от мягкости, – сказало Острое Эхо.

– Ты создал меня, когда решил, что чувства – это дефект.

Я не успел ответить.

Эхо уже двигалось – рывками, клиповыми скачками мыслей, без промежуточных фаз.

Как нервный импульс, ставший плотью.

Со стороны могло показаться, что появилось новое существо.

Но это был не новый организм.

Это был я – только обнажённый, обострённый, лишённый всего человеческого.

Супер-эго без эмпатии

Когда Острое Эхо заговорило, я понял, что оно не просто эмоция.

Это было супер-эго, оторвавшееся от тела и эмоций, за которыми оно когда-то должно было следить.

У обычных существ это супер-эго – строгий, но заботливый корректор: оно держит границы, но понимает контекст, и существует благодаря любви.

У меня не было того, кто бы меня любил.

Не было объектива, через который супер-эго могло бы учиться эмпатии.

Поэтому оно отделилось и стало самостоятельной сущностью, не знающей ни тепла, ни смысла, требующей идеальности ради идеальности.

– Ты слаб, – заявило оно.

– Потому что у тебя есть чувства.

– Я избавлю тебя от них.

– Но… чувства – это… – попробовал я.

– Дефекты. Шумы. Завалы. Неровные швы.

– Я исправлю тебя.

– Даже если придётся удалить тебя целиком.

Так во мне родилась сущность, которая знала, как должно быть, но не понимала зачем.

Алгоритм, которому дали задачу без души.

Нарциссическая оболочка как броня существования

Чтобы выжить рядом с Острым Эхом – которое теперь было моим голосом, моим критиком, моим невидимым хищником – я создал броню.

Это не была гордыня.

Это была нарциссическая защита, созданная не из тщеславия, а из страха разрушения.

Внутри я дрожал, а снаружи становился гладким, непроницаемым, как поверхность металла, которой коснуться невозможно.

– Ты должен быть правильным, – говорил он.

– Если ты станешь идеальным, я перестану жечь тебя.

Это была ложь – я понимал это позднее.

Но в тот момент мне нужно было хоть что-то.

Так и возникла оболочка, которая позже стала его физическим телом: угловатым, блестящим, холодным, без единой ворсинки, не предназначенным для объятий.

Я стал гладким, чтобы не чувствовать.

Я стал острым, чтобы не быть раненным.

Отказ мира принять его форму

Когда я появился в Мягком Космосе, он… отреагировал.

Этот мир создан для того, чтобы впитывать эмоции, смягчать их, прошивать, лечить.

Каждая его часть – ворс, узоры, швы – отражает чувства, создаёт тепло, соединяет.

Но когда я вошёл туда в новой форме, мир вздрогнул.

Под моими шагами ворс выпрямлялся, терял рельеф, стаивал в гладкую плоскость – как будто его выгладили утюгом жестокой ясности.

– Ты видишь? – сказал внутренний голос.

– Мир сам признаёт твою правоту.

Он должен стать ровным.

Но это была не правота.

Это была стерилизация.

Повреждение самой ткани Мягкого Космоса.

Первое существо, что подошло ко мне, остановилось в нескольких шагах.

Его ворс стал бледнеть только от моего взгляда.

– «Ты… режешь пространство», – прошептало оно.

А я не знал, что ответить.

Я не хотел резать.

Я просто существовал.

И моё существование было разрезом.

Мир не мог принять мою форму.

Я был аномалией, дефектом, слишком ровным, слишком линейным, слишком жёстким, чтобы вписаться в мягкую физику.

И тогда голос внутри меня сказал:

– Они не принимают тебя, потому что они неправильные.

Значит, их нужно исправить.

И я… поверил.

Потому что это был единственный голос, который казался уверенным.

Глава II. Анатомия глитча

Лезвийное тело: геометрия боли

Я не заметил, когда перестал быть тёплым.

Сначала мои ощущения стали угловатыми – как будто эмоции начали принимать форму фигур, а мысли складывались по линейке, без допуска на кривизну.

– Ты должен быть точным, – говорил голос внутри.

– Точность – это выживание.

И тело подчинилось.

Сложилось в геометрию, которая не была анатомией, а была алгоритмом.

Не мышцы – а прямые.

Не гибкость – а линии.

Не кожа – а зеркальная поверхность, где любое прикосновение отражалось болью, потому что поверхность, доведённая до идеала, не терпит неровностей.