Точка (не)возврата

Точка (не)возврата

Статический шум

Пиксели плыли. Не на экране – там все было выверено до микрона, сетка прилипала к направляющим с послушным щелчком магнита, – а внутри черепа. Илья Соколов, двадцати восьми лет от роду, фрилансер, оператор графического интерфейса, чувствовал, как его собственное сознание распадается на зернистую, дурно сжатую картинку. JPEG низкого разрешения. С артефактами.

Четырнадцатый этаж. Окно, заляпанное осенней грязью, было порталом в серый мир, где такие же бетонные коробки, как его, громоздились до самого горизонта. Внизу, в вечной агонии, бился МКАД. Его гул не прекращался никогда, он просачивался сквозь стеклопакет, въедался в стены, становился фоном для биения собственного сердца. Низкочастотный, всепроникающий шум. Саундтрек к жизни, которую он не жил, а наблюдал. Словно смотрел чужой, бесконечно долгий стрим с плохим качеством соединения.

На мониторе застыл логотип для очередного стартапа. «Aeterna» – вечность. Илья криво усмехнулся. Он уже третий день двигал эти семь букв, меняя кернинг, подбирая толщину глифов, и каждый вариант казался ему пошлым, лживым. Вечность в его представлении выглядела не как изящная лигатура, а как этот вид из окна. Как бесконечный рендеринг одного и того же серого кадра.

Мышь в руке стала влажной. Пальцы одеревенели. Он чувствовал, как по спине медленно ползет капля пота. В груди надувался тугой, холодный шар, мешая дышать. Вот оно. Начинается. Привычный ритуал паники, ежедневная литургия тревоги. Он закрыл глаза. Команда «Ctrl+Z» в реальной жизни не работала. Откатить состояние до точки сохранения, где шар еще не начал раздуваться, было невозможно.

Его операционная система давала сбой. Слишком много фоновых процессов, пожирающих оперативную память: неоплаченные счета, гневное письмо от заказчика, которому он сорвал дедлайн на прошлой неделе, молчащий телефон Лены, пустота в холодильнике. Все это сливалось в единый гул, который был громче МКАДа. Внутренний шум.

Вибрация смартфона на столе прозвучала как выстрел. Илья вздрогнул, едва не опрокинув кружку с остывшим кофе. Неизвестный номер. Он никогда не отвечал на неизвестные. Это было одно из его правил выживания. Невидимый протокол безопасности, защищавший его хрупкий мир от вторжения извне. Но телефон вибрировал настойчиво, с какой-то истерической злобой. Он скользил по столу, подрагивая, словно живое, напуганное существо.

Илья сдался.

– Да, – голос прозвучал чужим, хриплым.

– Илюша? Это мама.

Он не сразу узнал ее голос. Мать. Еще один фоновый процесс, который он давно научился архивировать и отправлять в дальний угол жесткого диска. Они созванивались по праздникам. Разговор длился три минуты, состоял из дежурных вопросов и таких же дежурных ответов. «Как работа?» – «Нормально». «Деньги есть?» – «Да». «Ну, ты звони». Он не звонил.

– Что-то случилось? – спросил он, уже зная, что случилось. В ее голосе была та специфическая, натянутая до предела струна, которая бывает только перед плохими новостями.

– Бабушки больше нет, Илюш. Ночью. Тромб.

Слова не имели веса. Они были просто звуковыми волнами, набором данных. Тромб. Бабушка. Ночью. Он смотрел на экран, на проклятую «Aeterna». Ничего не изменилось. Пиксели не дрогнули. Шар в груди не сдулся и не лопнул. Он просто замер, став плотным, тяжелым, как кусок свинца.

– Похороны послезавтра, в Николо-Архангельском. Ты приедешь?

Приедешь. Это был не вопрос. Илья представил себе эту поездку. Метро. Толпа безликих аватаров, уткнувшихся в экраны. Пересадка. Автобус, набитый людьми в темной одежде. Запах ладана и увядающих цветов. Шепот. Чужие слезы. Неловкие объятия дальних родственников, которых он видел последний раз в детстве и чьи лица стерлись из памяти, как старые фотографии.

– Да, – сказал он. – Я приеду.

Он положил трубку и долго сидел, глядя в одну точку. Внутренний шум никуда не делся. Он просто сменил тональность. К привычному гулу тревоги добавился новый звук – тонкий, высокий, как писк незаземленной аппаратуры. Звук обрыва. Бабушка была его последним файерволом, единственным соединением с миром, где его любили безусловно, просто за то, что он есть. Она никогда не спрашивала про дедлайны и рентабельность. Она спрашивала, тепло ли он оделся и ел ли сегодня суп. Ее маленькая квартирка в Люберцах, с запахом пирогов и корвалола, была единственным местом, где внутренний шум стихал, уступая место тихому скрипу старого паркета и мурлыканью кота. Теперь этого места не было. Соединение разорвано. 404 Not Found.

День похорон был серым и сырым. Небо – сплошная градиентная заливка от грязно-белого к свинцовому. Илья стоял в стороне от рыдающих теток, механически принимая соболезнования. Лица сливались в одно размытое пятно. Рукопожатия были вялыми, объятия – чужими. Он чувствовал себя инородным объектом, багом в системе. Он был одет в черный костюм, купленный пять лет назад для собеседования, который теперь висел на нем мешком. Он похудел. Он не заметил, когда.

Он смотрел на ее лицо в гробу. Восковое, спокойное, незнакомое. Это была не она. Это была лишь оболочка, покинутый дом. Его бабушка – это теплые, пахнущие тестом руки. Это тихий смех над старой советской комедией. Это фраза «отдохни, касатик», когда он сидел над очередным проектом до глубокой ночи. Воспоминания вспыхивали короткими, поврежденными гифками, тут же тонули в вязком тумане отчуждения. Он не мог заплакать. Внутри было сухо и пусто, как в перегретом процессоре.

На поминках его посадили за стол рядом с каким-то троюродным дядей, который громко пах перегаром и пытался говорить с ним о политике. Илья кивал, вставлял бессмысленные «угу» и ковырял вилкой остывшую котлету. Еда не имела вкуса. Водка, которую ему настойчиво наливали, обжигала горло, но не приносила ни тепла, ни забвения. Он чувствовал на себе взгляды. Они обсуждали его. «Совсем один остался», «работа у него эта… в компьютере», «худой какой, бледный». Он был экспонатом в кунсткамере, диковинным зверем, которого показывали родственникам. Зритель в собственной жизни. Даже здесь, на похоронах единственного близкого человека, он оставался за стеклом.

Он ушел по-английски, не прощаясь. Выскользнул в промозглый вечер, жадно закурил. Дым наполнил легкие, но не принес облегчения. Автобус. Метро. Вагон был полупустой. Напротив сидела девушка и плакала, глядя в телефон. Илья отвел взгляд. Он не мог выносить чужие эмоции. Они казались ему слишком громкими, слишком настоящими. Фальшивыми. Его собственная пустота казалась единственной честной вещью в этом мире.

Вернувшись в свою бетонную ячейку, он не включил свет. Скинул ботинки, прошел в комнату и замер посреди нее. Тишина. Но это была не та тишина, которую он искал. Это была вакуумная, мертвая тишина, в которой каждый звук – гудение холодильника, щелчок остывающей батареи, его собственное дыхание – становился оглушительно громким. Внутренний шум вернулся, мутировав. Теперь это была не просто тревога. Это был хор голосов. Голоса заказчиков, голос матери, голоса родственников, его собственный голос, повторяющий раз за разом: ты один, ты не справился, ты ничтожество. Какофония его неудач.

Он подошел к окну. Внизу огненной рекой струился МКАД. Фары сливались в сплошные линии, красные и белые. Миллионы жизней, несущихся куда-то по своим делам, по своим маршрутам. У каждой был пункт назначения. У него – нет. Он был точкой на карте, не соединенной ни с одной другой. Изолированный узел в сети. Он прижался лбом к холодному стеклу. Гул машин стал громче, он вибрировал, отдавался в костях.

Он должен был работать. Горел новый проект, еще более срочный. Деньги на карте подходили к концу. Нужно было открыть ноутбук, запустить фотошоп, двигать пиксели. Но руки не слушались. Мысли путались, рассыпались, как битый архив, который невозможно распаковать. Он представил себе белый лист в программе. Пустота. И мигающий курсор. Тик-так. Тик-так. Еще одна секунда украдена. Еще одна провалена.

Шар в груди снова был здесь. Теперь он не просто давил. Он пульсировал, горячий, ядовитый. Илья попятился от окна, наткнулся на стул. Он задыхался. Воздуха в комнате не было, его высосали стены, монитор, гул за окном. Он сорвал с себя галстук, расстегнул ворот рубашки. Не помогло.

Он метался по своей клетке двадцать на двадцать метров. От окна к двери, от двери к кухне. Он открыл холодильник. Пусто. Только засохший кусок сыра и половина лимона. Он открыл кран. Вода текла тонкой, ржавой струйкой. Он подставил руки, плеснул в лицо. Холод на мгновение привел в чувство, но тут же отступил, оставив после себя липкий, всепроникающий страх.

Страх чего? Он не мог сформулировать. Это был не страх смерти или болезни. Это был экзистенциальный, первобытный ужас перед самой жизнью. Перед необходимостью просыпаться завтра. И послезавтра. И снова видеть этот серый пейзаж, слышать этот гул, чувствовать этот свинцовый шар в груди. Он боялся бесконечного повторения этого дня.

Он сел на пол, прижавшись спиной к стене. Обхватил колени руками. Так сидел в детстве, когда его наказывали. Но теперь не было угла. Вся квартира была одним большим углом. Весь мир.

Нужна была пауза. Не сон – во сне его ждали кошмары, обрывки кода и кричащие поп-апы. Не алкоголь – он делал шум только громче, превращая его в пьяный бред. Нужна была кнопка. Аварийный выключатель. Что-то, что могло бы просто… остановить все. Выдернуть шнур из розетки. Хотя бы на час. На десять минут. Чтобы в голове наступила тишина. Настоящая. Не звенящая пустота одиночества, а спокойная, глубокая, обволакивающая тишина. Без мыслей. Без страха. Без этого непрерывного статического шума, который и был его жизнью.

Он поднял голову. Взгляд уперся в темный экран монитора. Там, в отполированной до блеска черноте, маячило смутное отражение. Сутулая фигура. Бледное пятно лица. Темные провалы глаз. Он не узнавал себя. Это был кто-то другой. Посторонний. Зритель.

Илья отвернулся. Он больше не мог на это смотреть. Он не мог больше этого выносить. Предел был достигнут. Та критическая масса боли и усталости, после которой система либо сгорает, либо ищет радикальный способ охлаждения. И где-то на задворках сознания, в папке «Спам», куда он годами сбрасывал обрывки чужих разговоров, статей из интернета, комментариев на форумах, начала проступать строчка кода. Решение. Простое. Химическое. Неправильное. Но единственное, которое казалось сейчас возможным.

Он встал. Ноги были ватными. Подошел к ноутбуку, открыл крышку. Экран ожил, ослепив его. Шум в голове на мгновение стал невыносимым, достиг крещендо. А потом Илья понял, что нужно делать. Он знал, что искать. Он искал не выход. Он искал паузу.

Голоса в кабеле

Курсор пульсировал на белом поле. Не мигал – именно пульсировал, как обнаженный нерв, как крохотное черное сердце, отсчитывающее секунды его провала. Photoshop был открыт уже час. Или два. Время потеряло свою линейную структуру, превратившись в вязкую, серую массу, похожую на облака за окном. Каждый инструмент на панели справа – «Перо», «Градиент», «Волшебная палочка» – казался насмешкой. Магии не было. Была только эта оглушающая пустота артборда, белизна которого резала глаза сильнее неоновой вывески.

Он пытался. Честно. После того ночного решения, после того, как он нашел в темных закоулках сети нужные ссылки и сохранил их в зашифрованную заметку, ему показалось, что наступит какое-то извращенное облегчение. План Б. Аварийный выход. Но наличие плана не отменяло необходимости прожить время до его исполнения. Деньги. Ему нужны были деньги. Даже для того, чтобы исчезнуть, требовался стартовый капитал.

Проект «Aeterna». Последний якорь, удерживающий его финансовый плот на плаву. Заказчик, Марк, был из тех новых технократов, что говорили на смеси русского, английского и корпоративного новояза. Их диалоги в мессенджере выглядели как системные логи сбоящего приложения. «Илья, нам нужен вайб вечности, но в динамике. Понимаешь? Стабильность, но с виральным потенциалом. Поиграй с негативным пространством, дай воздуха, но сделай плотно».

Илья смотрел на эти слова и видел абракадабру. Его мозг, когда-то способный жонглировать десятками концепций, теперь не мог удержать даже одну. Он тянул мышкой направляющую, и она казалась ему тяжелой, как рельс. Он пытался построить кривую Безье, но рука дрожала, и линия получалась рваной, больной, похожей на кардиограмму умирающего. Его талант, единственный актив, который он мог предъявить этому миру, превратился в набор битых ссылок. Он кликал на свои навыки, а в ответ получал ошибку 404.

В правом нижнем углу экрана всплыло уведомление. Telegram. Иконка с бумажным самолетиком, который, казалось, вот-вот врежется в стену. Сообщение от Марка. Всего одно слово: «Ну?».

Это «Ну?» было страшнее десяти абзацев гневного текста. В нем была холодная нетерпеливость хирурга, стоящего над пациентом, который никак не может отключиться под наркозом. Илья почувствовал, как ледяная струйка потекла по позвоночнику. Он должен был что-то отправить. Любой макет. Сырой, недоделанный, но хоть что-то, чтобы заткнуть эту дыру, отсрочить неизбежное.

Он лихорадочно начал компилировать один из вчерашних вариантов. Буквы плясали, сливались. Цвет #FAFAFA, почти белый, казался ему грязно-серым. Он знал, что это плохо. Не просто слабо, а именно плохо. Дилетантски. Стыдно. Но паника была сильнее профессиональной гордости. Он нажал Ctrl+Shift+S, сохранил превью в jpeg, перетащил файл в окно чата. Секунду помедлил, а потом нажал Enter. Снаряд ушел.

Следующие десять минут были пыткой. Он сидел, не двигаясь, уставившись на две зеленые галочки под отправленным файлом. Прочитано. Ответа не было. Эта тишина в кабеле была громче крика. Он слышал, как гудит блок питания компьютера, как тикают часы на микроволновке на кухне, как где-то этажом выше ребенок методично бьет мячом об пол. Каждый звук ввинчивался в мозг. Внутренний шум нашел себе союзников во внешнем мире, они создали альянс, чтобы доконать его.

Телефон на столе завибрировал, и Илья подпрыгнул, словно от удара током. На экране светилось имя: «Марк Aeterna». Звонок. Это было худшее, что могло случиться. В тексте можно спрятаться за формулировками, взять паузу. Голос – это прямой, незащищенный канал. Голос выдаст все: дрожь, неуверенность, пустоту.

Он заставил себя ответить.

– Да, Марк.

– Соколов, ты издеваешься? – Голос в трубке был спокоен, и от этого становилось еще страшнее. Никаких эмоций. Только металл. – Я просил тебя сделать логотип для финтех-стартапа с оценкой в несколько миллионов, а ты мне присылаешь эмблему похоронного бюро. Что это за уныние? Где энергия? Где идея?

Илья молчал. Что он мог сказать? Что энергия ушла на то, чтобы утром заставить себя встать с кровати? Что все его идеи растворились в кислоте хронической тревоги?

– Я тебе плачу не за то, чтобы ты двигал стандартный шрифт из стороны в сторону, – продолжал Марк, чеканя слова. – Я плачу за концепт, за попадание в целевую аудиторию, за решение бизнес-задачи. То, что ты прислал, – это не решение. Это капитуляция. Ты вообще читал бриф? Или у тебя там какие-то проблемы?

Проблемы. Какое простое, удобное слово. Оно ничего не объясняло. Оно было как заглушка, которой затыкают пробоину в борту тонущего корабля.

– Я… я переделаю, – выдавил из себя Илья. Голос был не его. Он был тонкий, жалкий.

– Нет, Соколов. Ты ничего не будешь переделывать. У нас нет на это времени. Презентация инвесторам в пятницу. Я отдал проект другой студии час назад. Просто хотел услышать от тебя лично, что, черт возьми, происходит. Но, видимо, не услышу.

Щелчок. Короткие гудки.

Илья сидел, держа телефон у уха. Гудки сливались с гулом МКАДа. Голоса в кабеле замолчали, но их эхо продолжало биться о стенки его черепа. Капитуляция. Он был прав. Это было именно оно. Он поднял белый флаг, даже не заметив этого. Он потерял проект. Потерял деньги. Потерял последнюю ниточку, связывающую его с миром профессиональной адекватности.

Он медленно положил телефон. Взгляд упал на монитор. На экране все еще висел тот самый убогий макет. «Aeterna». Вечность. Вечность его позора. Он сжал кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Захотелось разбить этот монитор, швырнуть системный блок в окно, уничтожить все эти провода, по которым в его жизнь вползало чужое осуждение. Но сил не было даже на это. Он просто сидел, превратившись в часть интерьера. Человек-кресло. Человек-стол.

В этот момент телефон пиликнул снова. Уведомление из мессенджера. Сердце пропустило удар. Снова Марк? С новой порцией унижений? Он заставил себя посмотреть.

Нет. Это была Лена.

Ее аватарка – маленькое, яркое пятно жизни в его сером интерфейсе. Она улыбалась на фоне какого-то залитого солнцем парка, щерясь так, что были видны ямочки на щеках. Фотография из другого мира. Из мира, где люди гуляют в парках и улыбаются солнцу.

«Привет. Ты как? Совсем пропал».

Простое сообщение. Четыре слова. Но в них было больше участия, чем во всех корпоративных брифах мира. И именно поэтому они причиняли почти физическую боль. Он не заслуживал этого участия. Он был токсичным активом, багом, который портил систему всем, кто к нему прикасался.

Он не ответил. Положил телефон экраном вниз. Но через минуту тот снова завибрировал. Звонок. Лена. Она была настойчивой. Это было одно из ее качеств, которое его одновременно и восхищало, и пугало. Она никогда не сдавалась.

Он сбросил вызов.

Она позвонила снова.

Он сбросил.

На третий раз он понял, что она не отстанет. Она приедет. Эта мысль вызвала приступ паники. Чтобы она увидела его таким? В этой неубранной квартире, пахнущей пылью и отчаянием? Увидела его пустые глаза, его дрожащие руки? Нет. Лучше поговорить. Соврать. Создать видимость нормы.

– Лен, привет, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал бодро и немного занято. – Извини, не мог ответить, в самом разгаре работы.

– Врешь, Илья, – ее голос был мягким, но в нем не было ни капли сомнения. – Ты всегда так говоришь, когда что-то не так. Что случилось? Это из-за бабушки?

Он вздрогнул. Она помнила. Он ей говорил, кажется, в короткой переписке. Она пробила его первую линию обороны одним точным выстрелом.

– Все нормально, – упрямо повторил он. – Просто завал. Дедлайн горит.

– Какой дедлайн? «Aeterna»? Ты же говорил, он еще не скоро. Илюш, не закрывайся. Я же слышу по голосу, что ты на пределе. Давай я приеду? Привезу чего-нибудь поесть. Мы просто помолчим вместе, если не хочешь говорить.

Ее предложение было спасательным кругом. И именно поэтому он должен был от него отказаться. Он не хотел спасаться. Он хотел утонуть. А еще он панически боялся, что, ухватившись за этот круг, он утянет и ее за собой на дно.

– Не надо, Лен. Правда. У меня тут такой бардак, и я… не в форме. Давай на выходных?

– Сегодня вторник, Илья. До выходных еще целая вечность. Ты ел сегодня?

Простой вопрос. Но ответа на него не было. Он не помнил. Кажется, утром пил кофе. Или это было вчера? Память превратилась в фрагментированный жесткий диск, с которого невозможно было считать информацию.

– Ел, – соврал он.

– Илья… – в ее голосе появилась усталость. Та самая усталость, которую он слышал уже не раз. Усталость человека, который пытается пробиться через стену. – Может, тебе стоит… я не знаю… сходить куда-нибудь? Просто пройтись по улице. Подышать. Ты же сутками сидишь в своей коробке.

Она не понимала. Она думала, что его проблему можно решить прогулкой в парке. Что свежий воздух может выдуть из головы тот черный, вязкий мусор, который там скопился. Ее мир был устроен логично. Если тебе плохо – поешь. Если устал – поспи. Если грустно – прогуляйся. В ее операционной системе не было таких вирусов, как у него. Ее мир был миром решений. Его – миром тупиков.

– Улица никуда не денется, – пробормотал он. – А работа…

– К черту работу! – она впервые повысила голос. – Ты себя слышишь? Ты говоришь как робот! Я волнуюсь за тебя, идиот! А ты отгораживаешься от меня своими дедлайнами, которых, я уверена, уже и нет!

Он молчал. Она была права. Дедлайна больше не было. Теперь не было ничего. Только пустота.

– Лен, давай не сейчас, а? – его голос сел. Маска бодрости треснула и осыпалась. – Пожалуйста.

На том конце провода повисла тишина. Он слышал ее дыхание. Она что-то решала. Он почти физически чувствовал, как она перебирает варианты, как ее логичный, правильно устроенный мозг ищет решение для этой нерешаемой задачи под названием «Илья».

– Хорошо, – сказала она наконец. Голос был ровный, но какой-то далекий. Словно они говорили через толщу воды. – Я не буду настаивать. Но, Илюш… если что… ты только позвони. В любое время. Слышишь?

– Слышу, – прошептал он.

– Береги себя.

И она повесила трубку.

Разговор окончен. Пропасть между ними, которую он так старательно рыл последние месяцы, стала непреодолимой. Она была на одном берегу, в своем солнечном парке, а он – на другом, в своей темной бетонной пещере. И моста через эту пропасть не было. Ее забота, ее попытка помочь – все это лишь ярче подсветило глубину его падения. Она предлагала ему аспирин от рака четвертой стадии. И это было не ее вина. Это была его. Он был написан на другом языке программирования, несовместимом с ее миром.

Он уронил голову на руки. Плечи затряслись в беззвучных, сухих рыданиях. Слезы не шли. Внутри все пересохло. Он был раздавлен. Окончательно. Не смертью бабушки. Не потерей проекта. А этим последним разговором. Этим звонком из мира живых, который окончательно убедил его в том, что он мертв. Он просто еще не лёг в землю.

Голоса в кабеле стихли. Больше никто не будет ему писать и звонить. Марк вычеркнул его из списка исполнителей. Лена, при всем своем терпении, взяла паузу. Он добился своего. Он остался один. В полной, абсолютной, стерильной изоляции.

И тишина, наступившая после, была невыносимой. Она не принесла покоя. Она была похожа на оглушенность после взрыва. В ушах звенело. И в этом звоне, в этой пустоте, единственной отчетливой мыслью, единственным работающим скриптом в его зависшей системе был тот самый план Б.

Он поднял голову. Взгляд снова уперся в монитор. Рука сама потянулась к мыши. Он закрыл окно Photoshop с неоконченным позором. Закрыл Telegram с последним сообщением от Лены. И открыл браузер.

Темная тема. Анонимный режим.

Курсор снова пульсировал в поисковой строке. Но теперь это был не отсчет его провала. Это был маяк. Указывающий единственный оставшийся путь. Он больше не пытался работать. Он больше не пытался говорить. Он просто протянул руку к той кнопке «пауза», которую так отчаянно искал. И ему было уже все равно, что после этой паузы может не быть кнопки «play».

Первая тишина

Кнопка «Оплатить» горела ядовито-зеленым. Неоновое обещание в царстве пиксельного мрака. Она не была похожа на дружелюбные, скругленные кнопки из мира, который Илья проектировал днем – мира, где каждый элемент интерфейса должен был внушать доверие и покой. Эта кнопка была угловатой, агрессивной. Она была финальным рубильником, переключателем на другую, невозвратную ветку реальности. Он занес над ней курсор, и тот замер, дрожа, как живая мушка, пойманная в паутину кода.

Даркнет-магазин, на который он вышел через цепочку прокси-серверов, выглядел как уродливый привет из девяностых. Вырвиглазные шрифты, криво вставленные картинки с химическими формулами, чат, где анонимные аватары обменивались короткими, зашифрованными фразами. Это был анти-интернет, его изнанка, место, где цифровой мир сбрасывал маску благопристойности. Здесь не продавали удобство. Здесь торговали обходными путями. Лазейками в химии мозга.

Он выбрал товар почти наугад, ориентируясь на отзывы, написанные на таком же ломаном, параноидальном языке. «Ровно. Качество топ. Кладмен красава». Название вещества – мефедрон – звучало для него как заклинание из какой-то темной фэнтези. Он не искал эйфории, радуг или мистических прозрений. Его запрос был до унизительного прост. Ему нужен был выключатель. Он смотрел на зеленую кнопку и видел не обещание кайфа, а техническую возможность выполнить команду shutdown -s -t 0 для собственного сознания.

Пальцы похолодели. Он чувствовал, как сердце колотится где-то в горле, мешая сглотнуть. DDoS-атака на собственную нервную систему. Последние деньги с карты, те, что предназначались на оплату квартиры через неделю, сейчас должны были превратиться в несколько сотен байт информации, в зашифрованное сообщение, которое отправит его в неизвестность. Это был не прыжок веры. Это был прыжок в пустоту, потому что находиться на краю было уже невыносимо.